Брендон Сандерсон
Путь королей
Светлость Ясна Холин, – написала Шаллан, вырисовывая буквы со всей аккуратностью и красотой, на какую была способна. Она могла бы воспользоваться обычным пером, но ручка-кисть предназначалась для шедевров. Девушка собиралась сотворить на странице именно шедевр. – Вы отклонили мое прошение. Я это принимаю. И все же любой, изучавший формальную логику, знает, что ни одно предположение не может считаться аксиомой.
На самом деле довод звучал иначе: «Ни одно предположение – за исключением существования Всемогущего – не может считаться аксиомой». Но такая оговорка не оставит Ясну равнодушной.
Ученый должен быть готов к перемене своих теорий, если эксперимент докажет их несостоятельность. Я не устаю надеяться, что Вы относитесь к принятым решениям в том же духе: как к предварительным результатам, ожидающим дальнейших сведений.
Из нашей краткой беседы я поняла, что Вы высоко цените упорство. Вы похвалили меня за то, что я продолжала Вас искать. Вследствие этого, предполагаю, Вы не сочтете письмо признаком дурного тона. Примите его как доказательство моего рвения стать Вашей ученицей, а не как пренебрежение высказанным Вами решением.
Шаллан коснулась губ кончиком стержня кисти, обдумывая следующую фразу. Спрены творения медленно исчезали, растворялись. Говорили, существуют спрены логики, похожие на маленькие буревые тучи, и привлекают их великие споры, но девушка никогда таких не видела.
Вы ожидаете доказательства моей важности, – продолжила она. – Хотела бы я продемонстрировать, что мои познания обширнее, чем показало собеседование. К несчастью, у меня нет оснований затевать такой спор – в них и впрямь имеются слабые места. Это ясно и не подлежит разумному оспариванию.
Но жизни мужчин и женщин представляют собою нечто большее, нежели логические головоломки; подоплека их личного опыта неоценима для принятия правильных решений. Мои познания в логике недотягивают до Ваших стандартов, но даже я знаю, что у рационалистов есть правило: нельзя возводить логику в абсолют там, где идет речь о людях. Мы не просто мыслящие существа.
Таким образом, представленный здесь довод основан на объяснении моего невежества. Это объяснение, но не оправдание. Вы выразили недовольство тем, что меня обучали столь небрежно. Куда смотрела моя мачеха? Куда смотрели мои наставницы? Почему мною занимались так плохо?
Неловко в этом признаваться: у меня было несколько наставниц, но я фактически не обучалась ничему. Моя мачеха пыталась это исправить, но она сама была необразованной. Это тайна, которую тщательно берегут: во многих веденских семьях не уделяют внимания должному воспитанию женщин.
В детстве у меня было три разных наставницы, однако каждая уходила через несколько месяцев, объясняя свое решение нравом моего отца, его грубостью. В том, что касается образования, меня предоставили самой себе. Я изучила, что смогла, посредством чтения, заполняя пробелы благодаря своей природной любознательности. Но я не могу сравниться по знаниям с той, кого учили как положено и много за это платили.
Почему этот довод является основанием для того, чтобы принять меня в ученицы? Потому что за все свои знания мне приходилось сражаться самой. Я охотилась за тем, что другим приносили на блюдечке. Я считаю, что по этой причине мои познания – хоть и ограниченные – обладают дополнительной ценностью и важностью. Я уважаю Ваши решения, но осмелюсь просить Вас пересмотреть их. Кого бы Вы предпочли? Ученицу, которая способна повторять правильные ответы, потому что наставница за огромное жалованье хорошенько ее выдрессировала, или ученицу, которой приходилось сражаться и драться ради того, чтобы что-то узнать?
Заверяю, одна из них оценит Ваши наставления куда выше, чем другая.
Шаллан подняла кисть. Теперь, когда девушка осмысливала свои доводы, они казались несовершенными. Может ли невежество понравиться Ясне? И все-таки интуиция подсказывала, что так правильно, хоть письмо и было ложью. Ложью, сооруженной из правды. Она ведь явилась сюда не ради того, чему могла научить ее Ясна. Шаллан пришла обворовать еретичку.
Ощутив болезненный укол совести, Шаллан едва не скомкала страницу. Шаги в коридоре снаружи вынудили ее замереть. Она вскочила, завертелась, прижав защищенную руку к груди. Девушка не могла подыскать нужные слова, чтобы объяснить свое присутствие Ясне Холин.
Свет и тени заиграли в коридоре, а потом кто-то робко заглянул в альков, держа в руке единственную сферу, излучавшую белый свет. Это была не Ясна. Это оказался мужчина двадцати с небольшим лет, в простом сером одеянии. Ревнитель. Шаллан расслабилась.
Молодой человек ее заметил. У него было узкое лицо с проницательными синими глазами. Короткая ровная борода, голова обрита.
– Ох, прошу прощения, светлость, – проговорил он тоном, выдававшим образованного и вежливого человека. – Я думал, это альков Ясны Холин.
– Так и есть, – сказала Шаллан.
– А-а. Вы тоже ее ждете?
– Да.
– Я не причиню вам ужасных неудобств, если тоже здесь подожду?
У него был легкий гердазийский акцент.
– Разумеется, нет, ревнитель. – Она уважительно кивнула и поспешно собрала свои вещи, освобождая для него место.
– Светлость, я не могу занять ваш стул! Я принесу себе другой.
Она протестующе вскинула руку, но ревнитель уже вышел. Вернулся быстро, неся стул из другого алькова. Молодой человек был высоким, худощавым и – думая об этом, Шаллан ощутила легкую неловкость – довольно красивым. Ее отцу принадлежали только три ревнителя, и все пожилые. Они путешествовали по его землям, навещали деревни, проповедовали, помогая крестьянам достигать Вех в их Славе и Призвании. В ее коллекции имелись их портреты.
Ревнитель опустил стул и замешкался перед тем, как сесть, глядя на стол.
– Вот это да… – сказал он с удивлением.
На миг Шаллан решила, что он читает ее письмо, и почувствовала беспричинный приступ паники. Ревнитель, однако, разглядывал три рисунка, что лежали на краю стола, ожидая лакировки.
– Это ваше, светлость?
– Да, ревнитель, – сказала Шаллан, опустив глаза.
– Ну что же вы так официально! – воскликнул ревнитель, подавшись вперед и поправляя очки, чтобы лучше рассмотреть ее работу. – Прошу вас, я брат Кабзал или просто Кабзал. Честное слово, этого достаточно. А вы?
– Шаллан Давар.
– Светлость, клянусь золотыми ключами Веделедев! – Брат Кабзал выпрямился. – Это Ясна Холин научила вас так обращаться с карандашом?
– Нет, ревнитель, – ответила она, продолжая стоять.
– И опять этот официоз, – заметил он и улыбнулся. – Скажите, я такой страшный?
– Меня с детства учили уважать ревнителей.
– Что ж, сам я считаю, что уважение – нечто вроде навоза. Если его использовать по необходимости, все начнет буйно расти. Но если перестараться, будет просто сильно вонять.
Его глаза сверкнули.
Ей послышалось или ревнитель – слуга Всемогущего – только что говорил о навозе?!
– Ревнитель – представитель самого Всемогущего, – сказала Шаллан. – Продемонстрировать вам свое неуважение означало бы сделать то же самое по отношению к Всемогущему.
– Понятно. Значит, вы бы так себя повели, появись здесь сам Всемогущий? Столь же официально, с поклонами?
Она поколебалась.
– Вообще-то, нет.
– Хм, и как же тогда?
– Полагаю, я бы закричала от боли, – сказала Шаллан, не задумываясь. – Поскольку написано: слава Всемогущего такова, что любой, кто на него взглянет, тотчас же обратится в пепел.
Ревнитель в ответ на это рассмеялся:
– Несомненно, мудрые слова. Но прошу вас, сядьте.
Она с неохотой повиновалась.
– Вас все еще что-то беспокоит. – Он взял портрет Ясны. – Что я должен сделать, чтобы вы расслабились? Забраться на этот стол и станцевать джигу?
Она удивленно моргнула.
– Нет возражений? Что ж… – Брат Кабзал положил портрет и начал взбираться на стул.
– Нет, прошу вас! – Шаллан вскинула свободную руку.
– Вы уверены? – Он окинул стол оценивающим взглядом.
– Да, – ответила девушка, представляя себе, как ревнитель спотыкается, делает неверный шаг и, упав с балкона, камнем падает на пол в десятках футов внизу. – Честное слово, я больше не буду демонстрировать уважение!
Он тихонько захихикал, спрыгнул и сел. Потом наклонился к ней, словно заговорщик:
– Угроза джиги на столе работает почти всегда. Мне лишь раз пришлось ее сплясать, когда я проиграл пари с братом Ланином. Старший ревнитель нашего монастыря от ужаса чуть кверху килем не перевернулся.
Шаллан с трудом сдержала улыбку:
– Вы ревнитель, вам запрещено иметь собственность. Что же вы ставили?
– Две глубоких понюшки аромата зимней розы и тепло солнечного света на коже. – Он улыбнулся. – Иногда приходится как следует пофантазировать. После того как тебя на протяжении многих лет маринуют в монастыре, этому можно научиться. Итак, вы собирались объяснить мне, где обучились столь хорошо рисовать.
– Практика. Думаю, в конечном счете так учатся все.
– И опять мудрые речи. Я начинаю сомневаться, кто из нас ревнитель. Но вас, безусловно, кто-то обучал.
– Дандос Масловер.
– О, если кого и можно назвать истинным мастером карандаша, то как раз его. И все же… не то чтобы я сомневался в ваших словах, светлость, но я заинтригован: как мог Дандос обучать вас искусству рисунка, если – насколько я помню – он вот уже триста лет страдает весьма серьезным и неизлечимым недугом, именуемым смерть?
Шаллан покраснела:
– У моего отца была книга с его наставлениями.
– И вы научились этому, – сказал Кабзал, беря ее набросок Ясны, – по книге.
– Э-э-э… ну да.
Жрец перевел взгляд на рисунок:
– Надо бы мне побольше читать.
Шаллан невольно рассмеялась и запечатлела образ ревнителя: вот он со смесью восхищения и растерянности на лице изучает рисунок, одним пальцем потирая щетину на подбородке.
Он любезно улыбнулся и положил набросок на стол:
– У вас есть лак?
– Да, – сказала она и достала из сумки пузатый флакон с распылителем, похожий на те, в каких обычно держат духи.
Он взял маленькую бутылочку, открутил заглушку в передней части, хорошенько встряхнул и опробовал лак на тыльной стороне ладони. Удовлетворенно кивнул и потянулся к наброску:
– Непозволительно было бы смазать такую работу.
– Я сама могу залакировать. Не стоит вам утруждаться.
– Это не труд; это честь. Кроме того, я же ревнитель. Мы места себе не находим, если нам не удается заниматься той работой, которую люди могли бы сделать и сами. Я это делаю ради собственного удовольствия.
Он начал наносить лак, аккуратно прыская на страницу.
Девушка едва сдерживалась, чтобы не выхватить набросок. К счастью, ревнитель действовал осторожно, и лак лег ровно. Он явно делал это не впервые.
– Вы из Йа-Кеведа, видимо? – спросил брат Кабзал.
– Волосы подсказали? – Шаллан подняла руку к красным волосам. – Или акцент?
– То, как вы относитесь к ревнителям. Веденская церковь, без преувеличения, самая ревностная хранительница традиций. Я дважды бывал в вашей милой стране; хоть кухня пришлась по нраву моему желудку, то, как вы кланяетесь и заискиваете перед ревнителями, вызывало у меня неловкость.
– Возможно, стоило пару раз станцевать на столе.
– Я об этом думал. Но мои братья и сестры из вашей страны, скорее всего, упали бы замертво от стыда. Не хотелось бы иметь такое на своей совести. Всемогущий недобр с теми, кто убивает его священников.
– Думаю, он не одобряет убийства как таковые, – ответила она, по-прежнему наблюдая, как он наносит лак. Странно было видеть, что кто-то другой трудится над ее рисунками.
– И что светлость Ясна думает о ваших способностях? – спросил он, не прерываясь.
– Сомневаюсь, что ей есть до этого дело, – сказала Шаллан и скривилась, вспомнив их разговор. – Похоже, она не великий ценитель изобразительных искусств.
– Наслышан. Увы, это один из ее немногих недостатков.
– А другая маленькая проблема заключается в том, что она еретичка?
– Именно, – с улыбкой согласился Кабзал. – Должен признаться, входя сюда, я ждал безразличия, а не почтения. Как же вы сделались частью ее свиты?
Шаллан вздрогнула, впервые сообразив, что брат Кабзал принял ее за одну из секретарш светледи Холин. Возможно, за ученицу.
– Вот зараза… – пробормотала она.
– Гм?
– Брат Кабзал, кажется, я невольно ввела вас в заблуждение. Я никак не связана со светлостью Холин. Пока, по крайней мере. Я пыталась убедить ее взять меня в ученицы.
– А-а, – сказал он, завершая лакировку.
– Простите.
– За что? Вы не сделали ничего плохого. – Он подул на рисунок и перевернул, показывая ей. Лакировка была безупречной, ни единого потека. – Дитя, вы не окажете мне услугу? – Жрец отложил лист.
– Что угодно.
Он вскинул бровь, услышав это.
– В рамках здравого смысла, – прибавила она.
– И кто же установит эти рамки?
– Видимо, я.
– Какая жалость. – Кабзал поднялся. – Тогда я ограничу себя сам. Не могли бы вы сообщить светлости Ясне, что я заходил ее проведать?
– Она вас знает?
Что общего могло быть у гердазийского ревнителя с Ясной, убежденной безбожницей?
– О, я бы так не сказал. Но надеюсь, она помнит мое имя, поскольку я уже несколько раз просил об аудиенции.
Шаллан кивнула, вставая:
– Полагаю, вы хотите обратить ее в истинную веру?
– Она представляет собой уникальный вызов. Не думаю, что я смогу жить спокойно, если хотя бы не попытаюсь ее переубедить.
– Хотелось бы, чтобы вы жили спокойно, – заметила Шаллан, – ибо в ином случае может возобладать ваша противная привычка почти убивать священнослужителей.
– Всенепременно. И думаю, личное сообщение от вас может помочь там, где письма остались без ответа.
– Я… сомневаюсь.
– Что ж, если она откажет, это всего лишь будет означать, что я вернусь. – Он улыбнулся. – И тогда, надеюсь, мы опять встретимся. Так что я очень жду.
– Как и я. И простите еще раз за недопонимание.
– Светлость! Я вас умоляю, не берите на себя ответственность за мои предположения.
Она улыбнулась:
– Я не посмею взять на себя ответственность за вас, о чем бы ни шла речь, брат Кабзал. Но мне все же неловко.
– Это пройдет, – заверил он, и синие глаза блеснули. – Но я постараюсь сделать так, чтобы вы почувствовали себя наилучшим образом. Есть ли что-то, что вы любите? Я хочу сказать, помимо ревнителей и рисования потрясающих картин?
– Варенье.
Он склонил голову набок.
– Оно мне нравится. – Шаллан пожала плечами. – Вы сами спросили, что я люблю. Варенье.
– Так тому и быть.
Он вышел в темный коридор, вылавливая из кармана сферу, чтобы осветить себе путь, и через несколько мгновений исчез.
Почему он сам не дождался Ясны? Шаллан покачала головой, потом залакировала два других рисунка. Она едва успела их высушить и начала укладывать в свою сумку, как в коридоре послышались шаги и раздался голос принцессы.
Шаллан поспешно собрала свои вещи, оставила письмо на столе и, спрятавшись в боковой части алькова, решила ждать. Ясна Холин вошла миг спустя в сопровождении небольшой группы слуг.
Выглядела она недовольной.
8
Ближе к огню
«Победа! Мы стоим на горе! Мы разметали всех врагов! Мы поселимся в их домах, их земли станут нашими фермами! И будут они гореть, как мы когда-то горели, в том месте, что пустынно и безлюдно».
Записано в ишашан, 1172, 18 секунд до смерти. Наблюдалась светлоглазая старая дева восьмого дана.
Опасения Шаллан подтвердились, когда Ясна посмотрела прямо на нее и раздраженно уперлась защищенной рукой в бедро:
– А-а, так это ты.
Шаллан съежилась:
– Вам слуги сказали, да?
– Ты же не думала, что они оставят кого-то в моем алькове и не предупредят меня?
Позади Ясны в коридоре топтались несколько паршунов, каждый нес высокую стопку книг.
– Светлость Холин, – сказала Шаллан, – я просто…
– Я потратила на тебя достаточно времени, – перебила Ясна, и глаза ее гневно сверкнули. – Ты уйдешь, юная госпожа Давар. И я не увижу тебя снова, пока буду здесь. Я понятно выражаюсь?
Надежды Шаллан рухнули. Она сжалась. Ясна Холин подавляла одним своим присутствием. Ей нельзя было перечить. Хватало одного взгляда глаза в глаза, чтобы это понять.
– Простите за беспокойство, – прошептала Шаллан и, прижимая к груди сумку, ушла со всем достоинством, на какое еще была способна.
Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться от досады и разочарования, пока неслась по коридору, чувствуя себя полной дурой. Шаллан достигла шахты подъемника, но паршуны уже вернулись вниз, доставив Ясну. Девушка не стала звонить в колокольчик, вызывая их. Взамен она прижалась спиной к стене, сползла на пол, притянула колени к груди и обхватила их, сжимаясь в комочек. Свободной рукой вцепилась в локоть защищенной сквозь ткань длинной манжеты и попыталась выровнять дыхание.
Злые люди сбивали ее с толку. Она не могла не вспомнить своего отца во время одной из его гневных тирад, не могла не услышать вновь крики, вопли и всхлипы. Была ли она слабой оттого, что противостояние лишало ее равновесия? Она чувствовала, что так и есть.
«Дура, какая же ты дура, – думала Шаллан, и несколько спренов боли выкарабкались из стены рядом с ее головой. – С чего ты взяла, что сумеешь это сделать? Ты за всю свою жизнь выбиралась за границы семейных земель с полдесятка раз! Идиотка, идиотка, идиотка!»
Она убедила братьев довериться ей, возложить надежды на ее нелепый план. И что же теперь? Она потратила шесть месяцев, на протяжении которых их враги подбирались все ближе.
– Светлость Давар? – неуверенно спросил кто-то.
Шаллан подняла голову. Глубоко погрузившись в отчаяние и не заметила, как подошел слуга. Это был молодой человек в совершенно черной униформе, без эмблем на груди. Скорее всего, ученик.
– Светлость Холин желает поговорить с вами. – Он жестом указал на альков Ясны.
«Чтобы устроить мне новый разнос?»
Лицо Шаллан искривилось гримасой боли. Но наделенная властью дама вроде Ясны получала то, что хотела. Девушка заставила себя перестать дрожать, потом поднялась. По крайней мере, она сумела не расплакаться и не испортила макияж. Она последовала за слугой в освещенный альков, прячась за прижатой к груди сумкой, как на поле боя прячутся за щитом.
Ясна Холин расположилась на стуле, который недавно занимала Шаллан, на столе громоздились стопки книг. Принцесса потирала лоб свободной рукой. Духозаклинатель все еще был на ней, дымчатый кварц в нем потемнел и треснул. Хотя Ясна выглядела усталой, ее осанка оставалась безупречной, платье из отличного шелка ниспадало ровными складками до пят, защищенная рука лежала на коленях.
Ясна внимательно посмотрела на Шаллан и опустила свободную руку.
– Юная госпожа Давар, мне не стоило изливать на тебя свой гнев, – произнесла она усталым голосом. – Ты демонстрировала настойчивость, которую я, как правило, поощряю. Гром и молнии, да я сама частенько грешу упрямством. Иногда сложнее всего принять в других то, чем мы обладаем в избытке. Меня извиняет лишь одно: в последнее время я слишком много работала и очень утомилась.
Шаллан кивнула в знак благодарности, хотя на самом деле чувствовала себя неловко.
Ясна повернулась, устремив взгляд на простиравшуюся за балконом темноту Вуали.
– Я знаю, что люди про меня говорят. Стоило бы надеяться, что я не такая суровая, как кое-кто твердит, хотя прослыть жестокой – не самая плохая участь для женщины. Этим можно и воспользоваться.
Шаллан с трудом удавалось сохранять спокойствие. Может, ей уйти?
Ясна покачала головой, думая о чем-то своем, и девушка понятия не имела, что могло вызвать этот рассеянный жест. Наконец принцесса опять повернулась к соискательнице и взмахом руки указала на большой стеклянный кубок на столе. В нем оставалось с десяток сфер, принадлежавших Шаллан.
Девушка потрясенно прижала к губам свободную руку: как можно было о них забыть? Она поклонилась Ясне с благодарностью и поспешно собрала сферы:
– Светлость, из головы совсем вылетело – пока я ждала, сюда заходил ревнитель, брат Кабзал, хотел с вами встретиться. Он попросил сообщить вам, что желает поговорить.
– Ничего удивительного, – сказала Ясна. – Юная госпожа, ты выглядишь потрясенной из-за сфер. Я предположила, что ты ждешь снаружи, когда представится возможность их забрать. Ты поэтому была так близко?
– Нет, светлость. Я просто пыталась успокоиться.
– А-а.
Шаллан прикусила губу. Принцесса, похоже, больше не сердится на нее. Возможно…
– Светлость, – заговорила девушка, съежившись от своей дерзости, – что вы думаете о моем письме?
– Письме?
– Я… – Шаллан посмотрела на стол. – Светлость, оно под книжными стопками.
Слуга быстро передвинул стопку, – видимо, паршун положил книги на стол, не заметив письма. Ясна взяла его, вскинув бровь, и Шаллан поспешно развязала сумку и бросила сферы в кошель. Потом прокляла себя за торопливость – ведь теперь ей нечего было делать, кроме как стоять и смотреть, пока Ясна не дочитает до конца.
– Это правда? – Ясна посмотрела на нее поверх письма. – Ты самоучка?
– Да, светлость.
– Поразительно.
– Спасибо, светлость.
– А это письмо – умный ход. Ты правильно предположила, что на письменную просьбу я отвечу. Это демонстрирует твое умение подбирать слова, и содержание письма доказывает, что ты можешь мыслить логически и выдвигать правильные доводы.
– Спасибо, светлость. – Шаллан ощутила новый всплеск надежды, смешанной с усталостью. Ее мотало туда-сюда, точно канат на состязании по перетягиванию.
– Стоило оставить мне эту записку и уйти до того, как я вернусь.
– Но тогда бы она затерялась под книгами.
Ясна вскинула на нее бровь, словно намекая, что ей не нравится, когда ее исправляют.
– Ну хорошо. Разумеется, обстоятельства важны. Твои обстоятельства не оправдывают нехватки знаний в области истории и философии, но снисходительность в этом случае представляется желательной. Я позволю тебе написать новое прошение позже – такой привилегии не получала еще ни одна кандидатка в ученицы. Когда укрепишь свои познания в этих двух областях, возвращайся ко мне. Если достигнешь значительных успехов, я тебя приму.
Шаллан пала духом. Предложение Ясны и впрямь было хорошим, но понадобились бы годы учебы, чтобы достичь требуемого уровня знаний. К тому времени Дом Давар падет, кредиторы разделят между собой земли ее семьи, а братьев месте с ней лишат титула и, возможно, продадут в рабство.
– Благодарю, светлость, – сказала Шаллан, опустив голову.
Ясна кивнула, давая понять, что разговор окончен. Девушка вышла из алькова, тихонько прошла по коридору и потянула за шнур, вызывая подъемник.
Принцесса, можно сказать, пообещала принять ее позже. Для большинства это была бы великая победа. Ученичество у Ясны Холин, которую многие считали лучшей из живущих ученых, обеспечит блестящее будущее. Шаллан бы удачно вышла замуж, скорее всего за сына великого князя, попала бы в высшее общество. В самом деле, если бы у нее было достаточно времени, чтобы выучиться под началом Ясны, сам факт почетной связи с Домом Холин мог бы спасти ее Дом.
Если бы…
В конце концов Шаллан выбралась из Конклава; у него, оказывается, не было запирающихся ворот, просто колонны по сторонам входа, похожего на разверстую пасть. Девушка с удивлением обнаружила, что уже вечереет. Она медленно спустилась по большим ступеням, потом свернула на тихую тропинку, где можно спокойно брести в одиночестве. Вдоль этой дорожки росла невысокая живая изгородь из декоративного сланцекорника, и несколько побегов выпустили веерообразные щупальца, которые покачивались на вечернем ветру. Спрены жизни лениво порхали с одного «веера» на другой мерцающей зеленой пылью.
Шаллан облокотилась о растения, похожие на камни, и они тотчас спрятали щупальца. Отсюда она могла глядеть на Харбрант, чьи огни горели внизу, точно огненный водопад, струящийся по склонам утесов. У нее и братьев не осталось иного выхода, кроме побега. Нужно бросить семейные владения в Йа-Кеведе и искать убежища. Но где? Остались ли еще старые союзники, с которыми ее отец не поссорился?..
Была еще странная коллекция карт, которую они нашли в его кабинете. Зачем она нужна? Он редко говорил с детьми о своих планах. Даже советникам отца было известно очень мало. Хеларан – самый старший из братьев – что-то знал, но он исчез больше года назад, и отец объявил его мертвым.
Как обычно, мысли об отце заставили Шаллан почувствовать себя нездоровой, и боль начала стискивать грудь. Она схватилась свободной рукой за голову, ощутив, как вес судьбы Дома Давар, ее роли в этой судьбе и тайны, которую носила с собой, пряча за десятью ударами сердца, становится непосильным.
– Эй, госпожа! – позвал кто-то.
Она повернулась и с изумлением увидела Ялба – тот стоял на высоком скалистом уступе чуть поодаль от входа в Конклав. Вокруг него на камнях сидели несколько человек в мундирах стражников.
– Ялб? – потрясенно проговорила девушка. Он должен был вернуться на корабль много часов назад. Шаллан поспешила к подножию уступа. – Почему ты все еще здесь?
– О! – Он ухмыльнулся. – Так уж вышло, что я сел играть в кабер с этими превосходными, честными и благородными господами из городской стражи. Я подумал: стражи порядка вряд ли обманут, – и решил скоротать время за дружественной игрой.
– Но тебе не следовало ждать!
– Выигрывать восемьдесят светосколков у этих ребят тоже не следовало, – сказал Ялб со смешком. – Но я сделал и то и другое!
Сидевшие вокруг него мужчины выглядели куда менее довольными. Поверх мундиров на них были оранжевые накидки, перехваченные в талии белыми кушаками.
– Что ж, полагаю, я должен теперь отвести вас обратно на корабль. – Ялб с неохотой собрал сферы, лежавшие кучкой у ног. Они переливались всевозможными цветами. Свет был слабый – каждая была всего лишь светосколком, – но выигрыш все равно оказался впечатляющий.
Шаллан отступила на шаг, и Ялб спрыгнул с уступа. Товарищи по игре не хотели его отпускать, но он взмахом руки указал на Шаллан:
– Хотите, чтобы я отправил светлоглазую даму ее ранга пешком в порт одну? Я принял вас за честных людей!
Протесты утихли.
Ялб хихикнул, поклонился Шаллан и повел ее прочь по тропе. В его глазах плясали озорные огоньки.
– Буреотец, а это здорово – выигрывать у законников. Мне в порту все будут наливать бесплатно, как только разойдутся слухи.
– Нельзя играть в азартные игры, – напомнила Шаллан. – Нельзя заглядывать в будущее. Я дала тебе ту сферу не для того, чтобы ты тратил ее на такие дела.
Ялб рассмеялся:
– Если знаешь, что выиграешь, то при чем тут азарт, госпожа?
– Ты жульничал?! – в ужасе прошипела она и оглянулась на стражников, которые продолжили игру, озаренные светом сфер на камнях перед ними.
– Не так громко! – одернул ее Ялб, понизив голос. Однако выглядел он весьма довольным собой. – Надуть четырех стражников, вот это трюк. Даже не верится, что я такое устроил!
– Я в тебе разочарована. Это неподобающее поведение.
– Госпожа, вполне подобающее, если мы говорим о моряках. – Он пожал плечами. – Они этого от меня и ждали. Следили за мной, точно укротители за ядовитым небоугрем, да-да. Мы играли не в карты, а в то, удастся ли им понять, как именно я жульничал, или же мне – не дать им уволочь меня в тюрьму. Думаю, если бы не вы, вряд ли я сумел бы сохранить свою шкуру в целости!
Это, похоже, его не очень-то беспокоило.
Дорога к причалам была совсем не такой оживленной, как прежде, но вокруг все еще гуляло на удивление много людей. Улицу освещали масляные фонари – сферы бы просто оказались в чьем-то кармане, – но многие прохожие несли с собой сферные лампы, которые отбрасывали на мостовую разноцветные радуги. Люди чем-то напоминали спренов – каждый своего оттенка.
– Итак, госпожа, – заговорил Ялб, аккуратно ведя ее через толпу, – вы действительно хотите вернуться? Я сказал то, что сказал, потому что мне нужен был повод выйти из игры.
– Да, пожалуйста, отведи меня обратно.
– А что же ваша принцесса?
Шаллан скорчила гримасу:
– Встреча была… бестолковой.
– Она вас не взяла? А в чем дело?
– В хроническом всезнайстве, видимо. Она настолько успешна, что ее ожидания по поводу других далеки от реальности.
Ялб нахмурился и повел Шаллан в сторону от компании нетрезвых гуляк, которые, спотыкаясь, брели вверх по улице. Не слишком ли рано для такого? Ялб опередил Шаллан на несколько шагов, повернулся и пошел спиной вперед, глядя на нее.
– Юная госпожа, бессмыслица какая-то. Чего же она могла от вас хотеть?
– Очень многого, похоже.
– Но ведь вы безупречны! Простите, что я иду напролом.
– Ты идешь задом наперед.
– Тогда простите за то, что я все делаю шиворот-навыворот. Светлость, вы хороши с любой стороны, это я вам точно говорю.
Она вдруг поняла, что улыбается. У матросов Тозбека о ней было слишком высокое мнение.
– Из вас получилась бы идеальная ученица, – продолжил он. – Воспитанная, красивая, утонченная и все такое прочее. Мне не по нраву ваше мнение об играх, но этого следовало ожидать. Неправильно было бы для приличной женщины не отчитать парня за то, что тот играет. Все равно что солнце бы не взошло или море побелело.
– Или Ясна Холин улыбнулась.
– Именно! В любом случае вы само совершенство.
– Спасибо на добром слове.
– Я правду говорю. – Он остановился, уперев руки в боки. – Ну так что? Вы собираетесь сдаться?
Шаллан растерянно уставилась на Ялба. Матрос стоял посреди оживленной улицы, в свете желто-оранжевого фонаря: руки на бедрах, белые тайленские брови ниспадают вдоль лица, под расстегнутым жилетом нет рубашки. Такую позу ни один гражданин, даже самого высокого ранга, не осмеливался принять в особняке ее отца.
– Но ведь я попыталась ее переубедить. – Шаллан покраснела. – Я отправилась к ней во второй раз, и она снова мне отказала.
– Дважды, да? В картах всегда надо пробовать третий раз. Он чаще всего оказывается выигрышным.
Шаллан нахмурилась:
– Но ведь это неправда. Законы вероятности и статистики…
– Не смыслю я в математике, забери ее буря. – Ялб скрестил руки на груди. – Зато разбираюсь в Стремлениях. Выигрывает тот, для кого это важнее всего, вот в чем дело.
Стремления. Языческое суеверие. Разумеется, Ясна и охранные глифы считала суеверием, так что, наверное, все зависит от точки зрения.
Попытаться в третий раз… Шаллан вздрогнула, вообразив себе гнев Ясны, если она осмелится заявиться к ней опять. Принцесса точно отзовет свое предложение обучаться у нее в будущем.
Но Шаллан и не сумеет воспользоваться этим предложением. Оно словно стеклянная сфера без самосвета внутри. Мило, но бесполезно. Не лучше ли в последний раз попытаться занять нужное место сейчас?
Не получится. Ясна недвусмысленно дала понять, что соискательница еще недостаточно образованна.
Недостаточно образованна…
В голове Шаллан сверкнула идея. Она подняла защищенную руку к груди, стоя посреди широкой дороги, раздумывая о своем дерзком замысле. Скорее всего, ее вышвырнут из города по приказу Ясны.
