Брендон Сандерсон
Слова сияния
По общему согласию Хоббер должен был первым получить татуировку. Щербатый мостовик был среди тех, кто сразу поверил в Каладина. Юноша помнил тот день: он был измотан после вылазки с мостом, хотел просто лежать и глазеть в небо. Но вместо этого решил спасти Хоббера, не дать ему умереть. Заодно спас и самого себя.
Весь Четвертый мост столпился вокруг Хоббера в палатке, молча наблюдая, как татуировщица аккуратно покрывает шрамы от рабского клейма на его лбу глифами, которые дал ей Каладин. Хоббер то и дело морщился от боли, но с его лица не сходила широкая улыбка.
Каладин прослышал, что шрам можно скрыть под татуировкой, и это действительно сработало. Стоило вколоть чернила – и глифы привлекали все внимание, а шрамы под ними сделались едва заметными.
Когда все завершилось, татуировщица протянула Хобберу зеркало, чтобы он посмотрел на себя. Мостовик нерешительно коснулся лба. Кожа покраснела от иголок, но темная татуировка превосходно скрывала рабскую отметину.
– Что тут написано? – тихо спросил Хоббер со слезами на глазах.
– Свобода, – сказал Сигзил, опередив Каладина. – Этот глиф означает «свобода».
– Те, что поменьше, над ним, – прибавил Каладин, – обозначают дату, когда тебя освободили, и того, кто отдал приказ. Даже если ты потеряешь вольную, любой, кто попытается арестовать тебя за побег, легко поймет, что ты не беглец. Он сможет обратиться к письмоводительницам Далинара Холина, у которых хранится копия твоей вольной.
Хоббер кивнул:
– Хорошо, но этого недостаточно. Прибавьте к глифам «Четвертый мост». Свобода. Четвертый мост.
– В том смысле, что тебя освободили из Четвертого моста?
– Нет, сэр. Меня не освобождали из Четвертого моста. Он меня и освободил. Я ни на что не променяю то время, что провел в нем.
Безумные речи. Четвертый мост был смертью – множество людей погибли, неся на плечах эту проклятую штуковину. Даже после того как Каладин принял решение спасти свой отряд, он слишком многих потерял. Хоббер поступал глупо, не ухватившись за шанс избавиться от этого.
И все-таки бывший мостовик упрямо ждал, пока Каладин нарисует нужные глифы для татуировщицы – спокойной, крепкой, темноглазой, которая выглядела так, словно могла поднять мост без посторонней помощи. Она села на свою табуретку и принялась набивать на лбу Хоббера еще два глифа, прямо под «свободой». Во время работы она еще раз объяснила, что татуировка будет болеть много дней и Хобберу придется за ней ухаживать.
Хоббер принял новые татуировки с улыбкой до ушей. Чистая глупость – но остальные согласно кивали и хлопали его по руке. Как только с Хоббером было покончено, его место быстренько занял Шрам и нетерпеливо потребовал такой же полный набор татуировок.
Каладин отступил, скрестив руки на груди и качая головой. За стенами палатки кипел рынок. «Военный лагерь» на самом деле был городом, выстроенным внутри похожего на громадный кратер скалистого хребта. Продолжительная война на Расколотых равнинах привлекла торговцев всех мастей, вместе с ремесленниками и людьми искусства. Многие приехали целыми семьями, прихватив детей.
Стоявший поблизости Моаш с обеспокоенным лицом наблюдал за татуировщицей. Он был не единственным в мостовом расчете, у кого не имелось рабского клейма. У Тефта тоже его не было. Они стали мостовиками, не сделавшись прежде рабами. Такое в лагере Садеаса случалось часто – отправить на мосты могли в наказание за самые разные проступки.
– У кого нет рабского клейма, – громко сказал Каладин, обращаясь ко всем, – тому татуировка не нужна. Он по-прежнему один из нас.
– Нет, – возразил Камень. – Я получить эту штуку.
Он настоял на том, чтобы занять место Шрама и сделать себе такую же татуировку на лбу, хотя клейма у него не было. И в самом деле, все остальные без рабской отметины – включая Бельда и Тефта – в свой черед сели и обзавелись такими же знаками на лбу.
Только Моаш воздержался, и татуировку ему сделали на плече. Вот и хорошо. В отличие от большинства, ему не придется расхаживать со свидетельством бывшего рабства на лице.
Моаш встал, и его место занял другой. Человек с черно-красной кожей, покрытой разводами, как мрамор. В Четвертом мосту у всех были разные истории, но Шен представлял собой нечто особенное. Он был паршуном.
– Я не могу сделать ему татуировку, – сказала художница. – Он собственность.
Каладин открыл рот, чтобы возразить, но его опередили другие мостовики.
– Его освободили, как и нас, – заявил Тефт.
– Он из нашего отряда, – добавил Хоббер. – Сделай ему татуировку или не получишь ни сферы ни от одного из нас. – Сказав это, он покраснел и бросил взгляд на Каладина, которому предстояло заплатить за всех, используя сферы, полученные от Далинара Холина.
За паршуна вступились и другие – в конце концов татуировщица вздохнула и сдалась. Она подтянула ближе табурет и принялась трудиться над лбом Шена.
– Ее и видно не будет… – ворчала она, хотя кожа Сигзила была почти такой же темной, как у Шена, и на ней татуировка была вполне различима.
Наконец Шен посмотрелся в зеркало и встал. Глянул на Каладина, кивнул. Паршун мало разговаривал, и Каладин не знал, что о нем думать. Вообще-то, про него нетрудно было забыть, поскольку он обычно молчаливо тащился где-то в задних рядах отряда мостовиков. Он был словно невидимка. Паршуны частенько становились такими.
С Шеном закончили, остался только сам Каладин. Юноша сел и закрыл глаза. Булавочные уколы оказались намного больнее, чем он предполагал.
Вскоре татуировщица начала тихонько ругаться.
Когда она вытерла лоб Каладина тряпкой, он открыл глаза и спросил:
– Что такое?
– Чернила не схватываются! – ответила женщина. – Ни разу такого не видела. Когда я вытираю тебе лоб, все чернила просто сходят! Татуировка не держится.
Каладин вздохнул, понимая, что в его жилах тихонько бурлит буресвет. Он даже не заметил, как вдохнул его, но, похоже, удерживал все лучше и лучше. В последние дни он частенько втягивал в себя немного света, пока занимался чем-то еще. Удерживать буресвет все равно что наполнять бурдюк вином, если залить его под завязку, а потом вытащить пробку, сначала выплескивалась основная часть, а остатки вытекали тонкой струйкой. С энергией света дело обстояло так же.
Каладин изгнал его, понадеявшись, что татуировщица не заметит, как из его рта вырвалось облачко светящегося дыма.
– Попробуй опять, – предложил он, и женщина достала новые чернила.
На этот раз татуировка взялась. Каладин высидел до конца, стиснув зубы от боли, потом взглянул на свое отражение в зеркале, которое протянула татуировщица. Лицо показалось чужим. Чисто выбритое, волосы убраны назад для удобства татуировщицы, рабские отметины спрятаны и на миг забыты.
«Могу ли я снова стать таким? – подумал он, касаясь щеки кончиками пальцев. – Ведь этот человек умер, верно?»
Сил приземлилась на его плечо и тоже посмотрела в зеркало.
– Каладин, жизнь прежде смерти, – прошептала она.
Он машинально втянул буресвет. Совсем чуть-чуть, малую долю от того, что помещалось в сфере. Свет потек по его жилам мощной волной, точно ветер, пойманный в маленький сосуд.
Татуировка на лбу расплавилась. Его тело отвергло чернила, которые струйками потекли по лицу. Татуировщица опять выругалась и схватила тряпку.
Исчезающие глифы – вот и все, что досталось Каладину. Свобода растворилась, из-под нее выступили жестокие шрамы его неволи. Один из выжженных глифов был заметнее остальных.
Шаш. «Опасный».
Женщина вытерла его лицо.
– Не понимаю, почему это происходит! Я думала, на этот раз получится. Я…
– Все в порядке, – успокоил ее Каладин. Он встал, взял тряпку и сам вытер остатки чернил. Повернулся к мостовикам, которые теперь стали солдатами. – Похоже, шрамы не отпускают меня. Позже попробую еще раз.
Друзья кивнули. Придется объяснить, что именно произошло; они знали о его способностях.
– Идем, – сказал им Каладин, бросил мешочек со сферами татуировщице, а потом взял свое копье, оставленное у входа в палатку.
Остальные присоединились к нему, держа копья на плечах. Им не было нужды носить оружие в лагере, но он хотел, чтобы они привыкли к мысли о том, что это теперь разрешено.
Снаружи бурлил переполненный рынок. Палатки, разобранные и спрятанные на время ночной великой бури, успели возвести вновь. Подумав о Шене, Каладин обратил внимание на паршунов. Беглый взгляд позволил обнаружить с десяток – они помогали ставить последние тенты, носили покупки для светлоглазых, раскладывали товары для лавочников.
«Что они думают об этой войне на Расколотых равнинах? – спросил себя Каладин. – Войне, которая нацелена на поражение и, возможно, порабощение единственного в целом мире свободного племени паршунов?»
Хотелось бы ему узнать, что по этому поводу думает Шен. Но все, чего он мог добиться от паршуна, – это пожатия плечами.
Каладин вел своих людей по рынку, который выглядел куда дружелюбнее, чем рынок в лагере Садеаса. Хотя люди пялились на мостовиков, никто не насмехался, а бурные споры у ближайших прилавков не перерастали в перепалки. Даже беспризорников и попрошаек здесь было меньше.
«Ты просто хочешь в это верить, – размышлял Каладин. – Ты хочешь верить, что Далинар и впрямь такой, как все говорят. Честный светлоглазый из легенд. Но люди твердили то же самое и про Амарама».
По дороге они встречали солдат. Их было очень мало. Те, кто остался на дежурстве в лагере, когда прочие отправились на штурм, закончившийся катастрофой из-за предательства Садеаса. Разминувшись с одним из патрулей, Каладин заметил, что двое солдат впереди небольшого отряда подняли перед собой руки, скрестив запястья.
Откуда они узнали о старом салюте Четвертого моста, и так быстро? Эти солдаты выполнили его не полностью, едва обозначив, но склонили головы перед Каладином и его людьми, когда проходили мимо. Внезапно Каладин осознал, что у царившего на рынке спокойствия имеется еще одна причина. Возможно, дело вовсе не в порядке и дисциплине в армии Далинара.
Весь лагерь был во власти молчаливого ужаса. Предательство Садеаса унесло тысячи жизней. По всей вероятности, каждый здесь знал одного из тех, кто погиб на плато. И каждый, наверное, спрашивал себя, не усугубится ли вражда между двумя великими князьями.
– Приятно, когда тебя считают героем, верно? – Сигзил проводил взглядом очередной отряд.
– На сколько, по-твоему, хватит их доброжелательности? – поинтересовался Моаш. – Когда они начнут нас снова презирать?
– Ха! – Камень, возвышавшийся позади, схватил Моаша за плечо. – Не надо сегодня жалоб! Ты слишком часто это делать. Не заставляй тебя пнуть. Не люблю пинаться. От этого пальцам больно.
– Пнуть? – фыркнул Моаш. – Камень, обзавелся бы ты копьем.
– Копья не надо, чтобы пнуть того, кто много жаловаться. Но большой ункалаки вроде меня – он для этого и создан! Ха! Это же очевидно, нет?
Каладин повел своих людей прочь с рынка, к массивному прямоугольному зданию возле казарм. Оно было построено из обработанного камня, а не духозаклято и потому выглядело намного изысканнее. Такие строения становились привычными в военных лагерях, куда прибывали все новые и новые каменщики.
Духозаклятие – более быстрый способ строительства, но также более дорогой и сложный. Он мало что об этом знал, кроме того что возможности духозаклинателей ограниченны. Потому все казармы выглядели почти одинаковыми.
Каладин завел своих людей в высокое здание, к стоявшему за конторкой седому мужчине с внушительным брюшком. Тот надзирал за несколькими паршунами, складывавшими свертки синей ткани. Это был Ринд, старший интендант лагеря Далинара Холина, – Каладин послал ему инструкции накануне. Ринд был светлоглазым, но всего лишь десятинником – это был низкий ранг, только самую малость возвышавший его над темноглазыми.
– Ага! – воскликнул Ринд высоким голосом, который не соответствовал его телосложению. – Наконец-то вы здесь! Я все собрал, капитан. Все, что осталось.
– Осталось? – переспросил Моаш.
– Униформа Кобальтовой гвардии! Я заказал еще, но вот это осталось у нас на складе. – Ринд немного опечалился. – Понимаете, я не ожидал, что понадобится так много и так быстро. – Он окинул Моаша взглядом, вручил ему форменный комплект и указал на ширму для переодевания.
Моаш взял предложенную одежду:
– Мы будем носить наши кожаные жилеты поверх этого?
– Ха! Те, на которых привязано столько костей, что вы похожи на каких-нибудь западных черепоносцев в праздничный день? Я наслышан. Но нет, светлорд Далинар велел каждому из вас выдать кирасы, стальные шлемы и новые копья. И кольчугу для поля боя, если надо.
– Пока что, – сказал Каладин, – хватит и формы.
– По-моему, я в этом буду выглядеть глупо, – проворчал Моаш, но пошел переодеваться.
Ринд раздал комплекты остальным. Бросил на Шена странный взгляд, но без возражений выдал форменную одежду и паршуну.
Мостовики сбились в взволнованную толпу, обмениваясь возбужденными замечаниями, пока разворачивали военную форму. Прошло много времени с той поры, как кто-то из них носил другую одежду, помимо кожаных жилетов мостовиков или рабских лохмотьев. Они замолчали, когда появился Моаш.
Эта униформа была новее, куда более современная, чем та, которую Каладин носил в годы предыдущей военной службы. Строгие синие брюки и черные ботинки, отполированные до блеска. Белая рубашка застегивалась на пуговицы, только края воротника и манжет выглядывали из-под кителя, который доходил до талии и застегивался, перехваченный поясом.
– Ну вот, теперь ты настоящий солдат! – со смехом воскликнул интендант. – Все еще думаешь, что выглядишь глупо?
Он жестом предложил Моашу полюбоваться на себя в зеркале на стене.
Тот поправил манжеты и заметно покраснел. Каладину нечасто доводилось видеть его таким растерянным.
– Нет, – пробормотал Моаш. – Не думаю.
Остальные с нетерпением начали переодеваться. Некоторые ушли за ширмы поодаль, но большинству было все равно. Они – мостовики и рабы; до недавнего времени их нередко выставляли на всеобщее обозрение в набедренных повязках.
Тефт оделся быстрее остальных, и он знал, как правильно застегивать мундир.
– Давно не виделись… – прошептал он, затягивая пояс. – Не уверен, что заслуживаю снова носить что-то вроде этого.
– В этом твоя суть, – сказал Каладин. – Не позволяй рабу взять верх.
Тефт фыркнул, закрепляя на поясе боевой нож.
– А ты, сынок? Ты-то когда признаешься, в чем твоя суть?
– Я признался.
– Нам. Не всем остальным.
– Не начинай.
– Захочу – и начну, клянусь бурей, – прорычал Тефт. Потом подался вперед и негромко проговорил: – По крайней мере, пока ты не ответишь на мой вопрос по-настоящему. Ты связыватель потоков. Ты еще не Сияющий, но станешь им в свой черед. Ребята не зря тебя подталкивают. Почему бы тебе не прогуляться наверх, к этому Далинару, не втянуть немного буресвета и не заставить его признать в тебе светлоглазого?
Каладин посмотрел на бывших мостовиков – те устроили неразбериху, пытаясь надеть военную форму, – и на сердитого Ринда, который объяснял им, как застегивается китель.
– Все, что у меня когда-то было, – прошептал Каладин, – отняли светлоглазые. Мою семью, моего брата, моих друзей. Больше. Больше, чем ты можешь себе представить. Увидев, что у меня есть, они тотчас же это забирают. – Он поднял руку и разглядел несколько мерцающих струек, исходивших от кожи – с трудом, лишь потому, что знал, куда смотреть. – Они и это отнимут. Если узнают, на что я способен, то заберут это.
– И как же, клянусь дыханием Келека, они это сделают?
– Понятия не имею, Тефт, но, стоит подумать об этом, меня охватывает паника. Я не могу позволить им заполучить это, не могу допустить, чтобы тебя – или всех вас – у меня отняли. Мы будем молчать о том, что я умею. И больше ни о чем не спрашивай.
Тефт все еще ворчал, когда все остальные наконец-то привели себя в порядок. Однорукий Лопен – пустой рукав он завернул и сунул внутрь, чтобы не болтался, – продемонстрировал нашивку на плече.
– Что это?
– Эмблема Кобальтовой гвардии, – пояснил Каладин, – личных телохранителей Далинара Холина.
– Они мертвы, ганчо, – сказал Лопен. – Мы не они.
– Ага, – согласился Шрам. К ужасу Ринда, он достал нож и срезал эмблему. – Мы Четвертый мост.
– Четвертый мост был вашей тюрьмой! – запротестовал Каладин.
– Не имеет значения, – сказал Шрам. – Мы и есть Четвертый мост.
Остальные согласились и, срезав эмблемы, побросали их на пол.
Тефт кивнул и сделал то же самое.
– Мы будем защищать Черного Шипа, но не заменим тех, кто это делал раньше. Мы сами себе команда.
Каладин потер лоб – что ж, он сам этого добился, объединив их, превратив в сплоченный отряд.
– Я нарисую глифпару для эмблемы, – сказал он Ринду. – Придется вам заказать новые нашивки.
Грузный интендант вздохнул, собирая отвергнутые эмблемы.
– Похоже на то. Вон там лежит ваша форма, капитан. Темноглазый капитан! Кто мог подумать, что подобное возможно? Вы будете единственным в армии. Да и вообще единственным, насколько мне известно!
Он, похоже, не считал это оскорблением. У Каладина было мало опыта в общении со светлоглазыми нижних данов вроде Ринда, хотя в военных лагерях они встречались очень часто. В его родном городе жила только семья градоначальника – с даном выше среднего – и темноглазые. Лишь вступив в армию Амарама, он понял, что у светлоглазых существует множество рангов и многим из них приходится заниматься обычным трудом, зарабатывая каждый грош, как и простолюдинам.
Каладин подошел к последнему свертку на стойке. Его форма отличалась. Она включала синий жилет и двубортный синий мундир с белой подкладкой и серебряными пуговицами. Мундир следовало носить расстегнутым, невзирая на ряды пуговиц по обеим сторонам.
Он часто видел такую форму. На светлоглазых.
– Четвертый мост, – сказал юноша и, срезав эмблему Кобальтовой гвардии с плеча, бросил ее на стойку, где уже лежали остальные.
3
Узор
Солдаты сообщали о том, что издалека за ними наблюдает множество разведчиков паршенди. Потом мы заметили, что они изменили тактику ночных вылазок поближе к лагерю и последующего быстрого отступления. Я могу лишь предположить, что наши враги уже тогда готовили военные хитрости, позволяющие завершить эту войну.
Из личного дневника Навани Холин, йесесес, 1174
«Изучение эпохи, предшествовавшей Иерократии обескураживает трудностями. После воцарения Иерократии воринская церковь обрела почти абсолютную власть над восточным Рошаром. Выдумки, которые она поддержала – а позже увековечила как безусловную истину, – внедрились в общественное сознание. Что еще тревожнее, были написаны измененные копии древних текстов, посредством чего историю привели в соответствие с догмами Иерократии».
Шаллан в ночной сорочке сидела в каюте и читала книгу при свете кубка со сферами. В тесной комнате не было настоящего иллюминатора – лишь окошко в виде узкой прорези вдоль верхней части наружной стены. Единственным звуком, который доносился до нее, был плеск волн о корпус корабля. Этой ночью для «Услады ветра» не нашлось порта, чтобы в нем укрыться.
«Церковь в те времена относилась к Сияющим рыцарям с подозрением и все же полагалась на авторитет, дарованный воринизму Вестниками. Вследствие этого возникла дихотомия: с одной стороны, Отступничество – совершенное рыцарями предательство – осуждалось с чрезмерным усердием. С другой, древние рыцари – те, что сопровождали Вестников в темные дни, – превозносились.
Из-за этого весьма трудно изучать Сияющих и место под названием Шейдсмар. Что можно считать фактом? Какие хроники церковь переписала в ошибочном стремлении очистить прошлое от противоречий своим выдумкам, переделать его под собственные предпочтения? Лишь немногие из дошедших до нас документов того периода не прошли через воринские руки, будучи скопированы с изначальных пергаментов в современные манускрипты».
Шаллан отвела взгляд от книги. Этот том был из числа ранних работ, опубликованных Ясной в качестве полноправной ученой. Принцесса не вынуждала Шаллан читать его. Она даже растерялась, когда ученица попросила экземпляр, и была вынуждена долго искать нужный фолиант в одном из многочисленных сундуков с книгами, что держала в корабельном трюме.
Почему она действовала с такой неохотой, если в этом труде говорилось именно о тех вещах, которые изучала Шаллан? Разве Ясне не следовало первым делом дать ей это? Ведь…
Узор вернулся.
У Шаллан перехватило дыхание, когда она увидела его на стене каюты рядом с койкой, слева от себя. Она осторожно посмотрела на лист перед собой. Узор выглядел так же, как и раньше, когда появился на странице ее альбома.
С того момента она замечала его краем глаза: он проступал на шершавых деревянных планках, на спине матросской рубахи, на мерцающей поверхности воды. Каждый раз, стоило ей посмотреть прямо на него, узор исчезал. Ясна ничего не сказала по этому поводу, лишь отметила, что он, похоже, безобиден.
Шаллан перевернула страницу и выровняла дыхание. Она уже испытывала подобное раньше, когда на ее рисунках появились непрошеные гости – странные существа с головами в виде символов. Девушка позволила взгляду оторваться от книги и обратиться к стене – не прямо на узор, но чуть поодаль, словно она его не заметила.
Да, он был там. Выступающий, будто тисненый, и сложный, с завораживающей симметрией. Тонкие линии перекручивались и извивались внутри его «тела», каким-то образом приподнимая поверхность дерева, словно железный орнамент из завитков под расстеленной на столе скатертью.
Он был таким же, как те… существа. Символоголовые. Этот узор был похож на их странные головы. Девушка опять посмотрела на страницу, но не стала читать. Корабль качался на волнах, и светящиеся белые сферы в ее кубке позвякивали, смещаясь. Она глубоко вздохнула.
И взглянула прямо на узор.
Он тотчас же начал бледнеть, словно уходя вглубь досок. Но прежде, чем это случилось, Шаллан успела его как следует рассмотреть и снять Образ.
– Не в этот раз, – пробормотала художница, пока он исчезал. – Ты попался.
Она отбросила книгу, схватила угольный карандаш и лист рисовальной бумаги. Придвинулась ближе к свету. Рыжие волосы в беспорядке рассыпались по ее плечам.
Девушка работала неистово, обуреваемая яростным желанием завершить этот рисунок. Пальцы двигались сами по себе, обнаженная защищенная рука держала альбом ближе к кубку, который отбрасывал на бумагу блики света.
Она отшвырнула карандаш. Требовалось что-то более четкое, пригодное для резких линий. Чернила. Карандаш прекрасно подходил для отображения мягких оттенков жизни, но то, что рисовала Шаллан, не было жизнью. Оно было чем-то иным, чем-то нереальным. Она раскопала в своих пожитках перо и чернильницу, потом опять вернулась к рисованию, перенося на бумагу тонкие, замысловатые линии.
Девушка ни о чем не думала, пока рисовала. Искусство поглотило ее, и спрены творчества один за другим начали появляться вокруг. Десятки миниатюрных существ вскоре заполнили столик возле ее кушетки и пол каюты в том месте, где художница стояла на коленях. Спрены двигались, крутились, каждый был не больше ложки без черенка; они менялись, принимая формы недавно встреченных предметов. Она, как правило, их игнорировала, хотя раньше ей не доводилось видеть так много сразу.
Они все быстрее меняли формы, пока Шаллан сосредоточенно рисовала. Казалось, что узор невозможно воспроизвести. Его замысловатые составные части повторялись и повторялись, до бесконечности. Нет, даже перо не могло в совершенстве отобразить эту штуковину, но ей удалось ухватить главное. Она нарисовала исходящую из центра спираль, потом воссоздала каждый из сегментов, обладавший собственным водоворотом из тонких линий. Это походило на лабиринт, построенный ради того, чтобы сводить узников с ума.
Нанеся последний штрих, Шаллан поняла, что тяжело дышит, как будто пробежала большое расстояние. Девушка моргнула, снова увидев собравшихся вокруг спренов творения, – их были сотни! Они неторопливо исчезали один за другим. Шаллан положила перо рядом с сосудом с чернилами, который приклеила к столешнице воском, чтобы не скользил из-за качки. Подняла страницу, выжидая, пока высохнут последние чернильные линии, и почувствовала себя так, словно совершила великое дело – хотя понятия не имела какое.
Как только последняя линия высохла, перед Шаллан проступил узор. От бумаги донесся отчетливый звук – как будто кто-то вздохнул с облегчением.
Она вздрогнула, выронила лист и забралась с ногами на кровать. В отличие от предыдущих случаев, тисненый узор не исчез, хотя покинул бумагу, отделившись от совпадавшего с ним рисунка, и перешел на пол.
Она не могла описать это иначе. Узор каким-то образом перешел с бумаги на пол. Он подобрался к ножке ее кровати и обвернулся вокруг нее, поднялся и переполз на одеяло. Это не было похоже на то, как если бы что-то двигалось под одеялом. Линии были слишком резкими, ткань не растягивалась. «Что-то под одеялом» обладало бы расплывчатыми очертаниями, но эта штука выглядела отчетливо.
Существо приближалось. Оно не выглядело опасным, но Шаллан все равно затряслась. Узор отличался от символоголовых на ее рисунках, и при этом каким-то образом был таким же, как они. Расплющенной версией, без торса и конечностей. Абстрактным изображением одного из них, в точности как круг с несколькими линиями внутри мог бы условно считаться изображением человеческого лица на листе бумаги.
Те создания привели ее в ужас, являлись к ней в кошмарах, заставили беспокоиться о том, не сходит ли она с ума. Поэтому, когда плоское существо приблизилось, она вскочила с кровати и отодвинулась от него так далеко, как это было возможно в небольшой каюте. Потом с колотящимся сердцем распахнула дверь, желая немедленно найти Ясну.
Принцесса обнаружилась прямо за порогом – ее правая рука тянулась к дверной ручке, а левую она держала перед собой ладонью вверх. На ладони стояла фигурка из непроницаемой тьмы – мужчина в аккуратном модном костюме с длинным сюртуком. Увидев Шаллан, он растворился, превратился в тень. Ясна посмотрела на ученицу, потом – на пол каюты, где ползал по доскам узор.
– Дитя, надень что-нибудь, – велела принцесса. – Нам надо поговорить.
– Поначалу я надеялась, что у нас будут одинаковые спрены, – сказала Ясна, сидя на табурете в каюте ученицы. Узор оставался на полу между нею и веденкой, которая лежала лицом вниз на кушетке, подобающим образом одетая – в халате поверх ночной сорочки и с тонкой белой перчаткой на левой руке. – Но разумеется, это было бы слишком легко. После отплытия из Харбранта я заподозрила, что мы из разных орденов.
– Орденов, светлость? – переспросила Шаллан, робко тыкая карандашом в узор на полу.
Тот отпрянул, как испуганный зверек. Девушка была зачарована тем, как он приподнимал поверхность пола, хотя часть ее не желала иметь ничего общего с ним и с его неестественными, головокружительными завихрениями.
– Да. – Черный спрен, который сопровождал Ясну, больше не появился. – Известно, что у каждого ордена был доступ к двум потокам и лишь один из них мог совпадать с другим орденом. Способность, о которой идет речь, именуется связыванием потоков. Духозаклинание – одна из форм связывания, и она у нас общая, хотя мы относимся к разным орденам.
Шаллан кивнула. Связывание потоков. Духозаклинание. Это были таланты Сияющих отступников, способности – как предполагалось, мифические, – которые сделались их благословением или проклятием, в зависимости от того, какие свидетельства принимать во внимание. По крайней мере, это она усвоила из книг, которые Ясна давала ей читать во время их путешествия.
– Я не одна из Сияющих, – возразила Шалан.
– Разумеется, нет, и я тоже к ним не отношусь. Рыцарские ордены были конструктом в той же степени, в какой все общество является конструктом, который люди используют, чтобы определять и объяснять. Не каждый мужчина, взявший в руки копье, становится солдатом, и не каждая женщина, что печет хлеб, становится пекарем. И все-таки оружие или выпекание хлеба представляют собой отличительные признаки конкретных профессий.
– Вы хотите сказать, что наши умения…
– Некогда предопределяли вступление в ряды Сияющих рыцарей, – договорила Ясна.
– Но ведь мы женщины!
– Да, – весело согласилась принцесса. – Спренам не свойственны предрассудки, от которых страдает человеческое общество. Воодушевляет, верно?
Шаллан перестала тыкать карандашом в спрен-узор и посмотрела на Ясну:
– Среди Сияющих рыцарей были женщины?
– Статистически приемлемое количество. Но не бойся, дитя, тебе не придется размахивать мечом. Архетип «Сияющий рыцарь на поле боя» является преувеличением. Судя по тому, что я читала, – хотя источники, увы, не могут считаться достоверными, – на каждого Сияющего, посвятившего себя битвам, приходилось трое, занимавшихся дипломатией, научными изысканиями или иной работой, способной приносить пользу обществу.
– А-а.
И почему Шаллан это разочаровало?..
«Дура».
Непрошеными гостями явились воспоминания. Серебряный меч. Узор из света. Истины, от которых она пряталась. Девушка прогнала их, крепко зажмурив глаза.
Десять ударов сердца.
– Я искала сведения о спренах, про которых ты мне рассказала, – продолжила Ясна. – О существах с головами-символами.
Шаллан глубоко вздохнула и открыла глаза.
– Он один из них, – сказала девушка, карандашом указывая на узор, который принялся ползать с пола на ее сундук и обратно, в точности как ребенок, прыгающий на диване. Теперь он казался не грозным, а невинным, даже игривым… и, в общем-то, почти неразумным. Неужели это существо сумело ее испугать?
– Подозреваю, так и есть, – согласилась Ясна. – Большинство спренов здесь проявляют себя иначе, чем в Шейдсмаре. То, что ты рисовала раньше, было их формой оттуда.
– Эта форма не очень-то впечатляет.
– Да. Должна признаться, я разочарована. По-моему, мы упускаем что-то важное о них, и меня это раздражает. У криптиков зловещая репутация, но этот экземпляр – первый из них, кого мне довелось встретить, – выглядит…
Спрен забрался вверх по стене, потом скользнул вниз, после снова поднялся и опять съехал на пол.
– Кретином? – подсказала Шаллан.
– Вероятно, ему просто нужно еще немного времени, – проговорила Ясна. – Когда наши с Айвори узы возникли… – Она осеклась.
– Что?
– Прости. Он не любит, когда я о нем рассказываю. Это его тревожит. Рыцари нарушили свои клятвы, и спренам было очень больно. Многие спрены умерли – я в этом уверена. Хотя Айвори ничего об этом не говорил, я догадываюсь, что его поступок остальными расценивается как предательство.
– Но…
– Все, не будем об этом, – перебила Ясна. – Извини.
– Хорошо. Вы упомянули криптиков?
