Чарльз Кингсли
Искатель приключений Эмиас Лэй
Эмиас молчал. Упрек был справедлив.
– Тогда как я сюда попал?
– Том Хорт втащил вас, вытянув из воды. Над вами было добрых пять футов. Потом он оттолкнул лодку, и в награду ему раскроили череп. Кроме нас двоих все свалились. Тогда мы решили, что вы бросили Фрэнка в лодку в ту самую минуту, как вас сшибли. Мы видели, как Вильям Фрост тащил его.
Но Вильям Фрост лежал без чувств на дне лодки. Никакого объяснения от него нельзя было получить. Да и не нужно было.
– Я получил три раны от камней, а этот человек рядом со мной еще гораздо больше, не считая огнестрельной раны в плечо. Так что же – мы трусы?
Эмиас сел и стал плакать так, словно у него сердце разрывалось. Затем он вскочил и, несмотря на раны, взял весло из рук Эванса. С большими усилиями они достигли корабля, но в таком состоянии, что пришлось спустить вторую лодку, чтоб помочь им взобраться на борт. Теперь, когда тревога была поднята, вряд ли было безопасно оставаться на том же месте. После бурного и грустного совета было решено сняться с якоря и до утра переходить с места на место. Эмиас отказывался уйти, пока его не вынудят к тому, хотя не имел никакой надежды, что Фрэнк еще жив.
Так кончилось это печальное приключение.
Глава XVIII
Неравный морской бой и посадка
Когда на следующее утро взошло солнце и тропическая ночь внезапно сменилась тропическим днем, Эмиас в разорванной одежде, с растрепанными волосами и красными от слез и ярости глазами метался по палубе. Голова Эмиаса была полна невыполнимых проектов. Он вернется и сожжет виллу. Он возьмет Ла-Гвайру и отомстит за своего брата.
– Мы справимся с ними, молодцы! – воскликнул он. – Если Дрейк взял Номбре-де-Диос, мы сможем взять Ла-Гвайру!
– Мы возьмем ее, Эмиас, и еще вытащим Фрэнка! – крикнул Карри, но Эмиас покачал головой; он чувствовал, что все порты Новой Испании не вернут ему любимого брата.
– Да, мы отомстим! Смотрите! Вот первая мишень нашей мести. – И он указал в направлении берега. Между ними и ясно видимой теперь вершиной горы появились три судна – не дальше пяти миль с наветренной стороны.
– Вот испанские ищейки, которых пустили по нашим следам, – те самые корабли, которые мы вчера выпроводили из Ла-Гвайры. Назад, молодцы, мы приветствуем их, хоть бы их была целая дюжина.
Одобрительный рокот раздался вокруг:
– Готовьтесь, молодцы, мы поработаем сегодня на славу.
И судно поставили в бейдевинд[74].
Эмиас ожил при первых признаках битвы. Он больше не чувствовал ни ран, ни горя. Он суетился на палубе, и не прошло и четверти часа – его голос по-старому стал звучать твердо и весело.
– Теперь, – кричал Эмиас, – идите завтракать! Француз сражается лучше всего натощак, немец – когда пьян, а англичанин – с полным желудком.
– Идемте вниз, капитан, – добавил Карри. – Вы тоже должны поесть.
Эмиас покачал головой, взял румпель[75] из рук рулевого и послал его вниз подкрепиться. Билл Карри через пять минут вернулся с блюдом мяса и хлеба и с большой кружкой эля, впихнул все это Эмиасу в глотку, как нянька ребенку, а затем быстро побежал опять вниз.
Эмиас все еще стоял и правил. Его лицо за последнюю ночь постарело.
– Здесь три штуки, видите, друзья мои, – сказал Эмиас, когда команда вновь поднялась наверх. – Впереди большой корабль, а за ним две галеры. Большой корабль может долго сопротивляться. Это быстроходное судно, и если только нам удастся его обогнать, мы посмотрим, даст ли наша вышина преимущество перед его длиной. Мы должны пропустить его и захватить сначала галеры.
После этого все принялись за работу. И хотя дела было сравнительно мало, так как на корабле всю ночь поддерживали боевой порядок, началась такая чистка палуб, подвязывание абордажных сетей[76], возведение укреплений, оснащение мачт и прочее, что самый педантичный моряк был бы удовлетворен. Эмиас взял на себя заботу о корме, Карри – о передней части корабля, Иео как канонир – о верхней палубе. Дрю как штурман поместился на шкафуте[77]. Все было готово, прежде чем большой корабль очутился на расстоянии двух мушкетных выстрелов от «Рози». На корме его развевался золотой флаг Испании. Его двенадцать медных труб играли вызов. Им бодро ответили две трубы «Рози», на корме которой вздымался английский флаг, несущий на передней части гербы фамилий Лэй и Карри. Как и рассчитывал Эмиас, испанский корабль охотнее всего прошел бы под носом «Рози» и остановился бы по другую сторону; но, боясь быстроты действий противника, он не смел этого сделать из опасения быть обстрелянным бортовым огнем. Поэтому единственное, что ему оставалось (так как сами испанцы не собирались стрелять), – это, имея врага с подветренной стороны, стать в бейдевинд и ждать «Рози» с того же галса[78].
Эмиас про себя рассмеялся.
– Подождите еще немного! Можно найти лучший способ убить кошку, чем дать ей захлебнуться сливками. Дрю, все готово?
– Эге!
И англичане двинулись вперед, быстро приближаясь к испанцам, пока расстояние не сократилось до пистолетного выстрела.
– К повороту!
И, вывернувшись, как угорь, «Рози» легла на другой галс под самой кормой испанца. Удивленный быстротой маневра, противник минуту размышлял, а затем попытался также сделать поворот, но было слишком поздно, и, пока его малоподвижная громада боролась с ветром, бушприт Эмиаса чуть не срезал его кормовую часть, и «Рози» медленно прошла мимо его кормы на расстоянии не больше десяти шагов.
– Теперь, – кричал Эмиас, – стреляйте без разбора! Стреляйте из луков, из мушкетов, все стреляйте!
И в одну секунду град простых, цепных ядер и картечи прогнал противника с носа на корму; сквозь клубы белого дыма со свистом помчались пули и смертоносные стрелы; а когда дым рассеялся, золотой флаг, который красовался над головами испанцев, печально волочился по воде. Корабль, потерявший румпель и рулевого, одно мгновение безнадежно сопротивлялся, а затем отдался на волю ветра.
На «Рози» поднялся радостный рев.
– Хорошо сделано, молодцы из Девона! – воскликнул Эмиас.
– Он сдался! – крикнули некоторые, после того как замерло оглушительное «ура».
– Ничуть, – возразил Эмиас. – Вперед, рулевые! Пусть себе чинит свои снасти, а мы займемся галерами.
«Рози» двинулась вперед и, задолго до того как корабль успел привести себя в порядок, прошла добрых две мили навстречу быстро несущимся прямо на них галерам.
Угрожающий вид имели эти два судна, летящие по бурному морю на сорока веслах каждое, выставив из воды длинные, как у меч-рыбы, носы, словно вынюхивающие добычу. Позади этого длинного носа находилось четырехугольное возвышение, наполненное солдатами. Пушки скалили свои жерла из пушечных портов не только по бокам этого возвышения, но и впереди него, в сторону движения галеры, так, чтобы она могла поддерживать беспрерывный огонь против корабля, идущего прямо перед ней. Длинный низкий шкафут был битком набит рабами, по пять, по шесть на каждом весле; в центре между двух скамей медленно прохаживались взад и вперед надсмотрщики с бичом в руках. На шканцах, на корме, всюду были солдаты; солнце весело играло на их доспехах и на стволах их ружей. Приблизившись, можно было ясно слышать щелканье бича и вой, похожий на вой диких зверей, раздающийся в ответ; стук и скрип весел; громкое «ха» рабов, сопровождающее каждый взмах весла, и проклятия и брань надсмотрщиков. Ветер доносил из этой ужасной ямы противный мускусный запах, похожий на запах собачьей конуры, в которой заперта целая свора собак.
– Должны ли мы стрелять в рабов? – спрашивали на «Рози».
– Щадите их, насколько возможно, но если они будут стараться нас потопить, нам придется стрелять в них.
Две галеры подошли одновременно и остановились приблизительно в сорока шагах по бокам «Рози». Эмиас понимал, что уйти от их весел так, как он ушел от парусов большого корабля, невозможно. Бежать от них значило очутиться между ними и кораблем.
Эмиас напряг весь ум, как при трудной игре.
– Рулевые, поставьте корабль носом к ветру. Мы будем ждать их.
Теперь расстояние между «Рози» и галерами не превышало мушкетного выстрела. С «Рози» открыли огонь из пушек, но благодаря сильному волнению нельзя было взять верный прицел. Матросы стояли по местам, не зная, что будет дальше. Эмиас решительно отдавал распоряжения.
Испанцы, заметив, что он ждет их, испустили крик радости – не сошел ли с ума англичанин? И обе галеры полным ходом устремились в одну точку, решив врезаться в «Рози» с двух сторон. Они были в сорока шагах, – еще минута, и удар неминуем. Поворот руля, скрип мачт – и «Рози» быстро пошла навстречу галере, подходившей слева.
– Дюжина золотых тому, кто уберет рулевого! – крикнул Карри, у которого был свой план.
И туча стрел полетела на шканцы галеры. Неизвестно, был ли задет рулевой, но он потерял присутствие духа и удрал. Руль галеры повернул влево, и ее нос без всякого вреда скользнул вдоль борта противника. Долгий тяжелый нажим, потом громкий треск, словно «Рози» медленно перерезала скамьи с гребцами от носа до кормы, швырнув несчастных рабов друг на друга.
И прежде чем товарка злополучной галеры успела повернуть, чтобы атаковать врага в его новом положении, с английского корабля был дан одновременно пушечный и ружейный залпы, в ответ на которые раздался душераздирающий вой.
– Щадите рабов! Стреляйте в солдат! – крикнул Эмиас, но в горячей схватке было не до различий. Левая галера, поврежденная, но не устрашенная, обошла вокруг, став по другую сторону кормы «Рози», и угрожающе набросила абордажный крюк. Это движение было скорее храбрым, чем мудрым, потому что оно помешало второй галере возобновить атаку, не подвергая себя вторично английскому залпу. Отчаянная попытка испанцев взять врага на абордаж сразу с кормы и со шканцев была встречена порцией огня и железа; и через три минуты нападающие снова очутились на корме галеры, сопровождаемые Эмиасом Лэем и двадцатью матросами, вооруженными мечами. Пять минут жестокой схватки один на один, и корма была очищена. Солдаты с переднего укрепления не могли оказать никакой помощи своим товарищам, не имея прикрытия от стрел и пуль, несущихся с высокой кормы «Рози».
Эмиас бросился вдоль центрального шкафута и, крича по-испански: «Свобода рабам! Смерть господам!», вскарабкался на переднее укрепление. Еще через три минуты на борту не осталось ни одного испанца, кроме мертвых и умирающих.
– Освободите рабов! – кричал Эмиас. – Бросьте нам сюда молоток, ребята! Слушайте! Это английский голос!
Да, в самом деле, из отвратительной груды обломков, разбитых весел и оторванных конечностей чей-то голос взвыл к штурману, который смотрел сверху:
– О, Роберт Дрю! Роберт Дрю! Спустись и вытащи меня из этого ада!
– Кто ты?
– Разве ты не помнишь Виллиама Пруста, которого капитан Хаукинс оставил в Гондурасе много лет тому назад? Нас здесь девять человек, если только ваши выстрелы не освободили их от всех горестей. Спустись, если у тебя есть сердце, спустись!
Забыв всякую дисциплину, Дрю прыгнул вниз с молотком в руках, и два старых товарища бросились в объятия друг друга.
Стоит ли долго рассказывать о том, что было сделано в пять минут? Девять человек (к счастью, никто из них не был ранен) были тотчас же освобождены; им помогли взойти на корабль, где их ждали объятия и поцелуи старых товарищей. Остальных рабов снабдили молотками и предложили им самим освободить себя. Несчастные ответили ликующим криком.
Эмиас, очутившийся снова в безопасности на своем корабле, ринулся в погоню за второй галерой, которая унеслась за пределы досягаемости его пушек. Но оказалось, что из-за нее не стоило беспокоиться: она беспомощно боролась с ветром, лежа на боку, и, казалось, готова была потонуть.
Тогда англичане принялись чинить собственные повреждения. Между тем освобожденные рабы, переменив часть весел, изо всех сил стали грести, чтобы догнать вторую галеру, – и так успешно, что через десять минут они поддели ее на крючья, пренебрегая стрельбой испанцев, всей массой с диким воем взяли ее на абордаж. Рабы жестоко отомстили своим мучителям, несмотря на мужество тех.
Тем временем на «Рози» половина экипажа кормила, одевала, расспрашивала и ласкала девять спасенных от медленной смерти. Их история не внушила экипажу особенно добрых чувств к испанскому судну, которое находилось на расстоянии двух миль от них с подветренной стороны.
Предстояло вступить в бой и с этим кораблем или удрать от него в течение ближайшей четверти часа.
Едва палубы были заново вычищены, а повреждения по возможности исправлены, как неприятель подошел и стал с подветренной стороны параллельно с «Рози» так близко, как только возможно. Это был длинный корабль с ровной палубой, вместимостью пятьсот тонн, размером превышающий «Рози» больше, чем вдвое, хотя меньших пропорций. Много сердец сильно забилось, когда он весело начал готовиться к стрельбе, решившись утопить в английской крови позор своего недавнего поражения.
– Ничего, друзья мои, – сказал Эмиас, – на его стороне количество, зато на нашей – качество.
– Это верно! – заметил кто-то. – Одна кулеврина стоит трех их маленьких пушек.
– Мы справимся с ним, капитан, – сказал другой.
– Дайте им подойти к нам вплотную и берегите порох. Ветер с нашей стороны, и мы сможем сделать с ними все, что нам заблагорассудится. Повар, обнеси всю команду элем, и не спешите, ребята.
Подождав еще пять минут, англичане принялись за дело.
Эмиас, пользуясь тем, что ветер был с его стороны, поставил свой корабль так, чтобы противник оказался прямо под обстрелом двух его восемнадцатифунтовых кулеврин[79], около которых возились Иео и его товарищи.
– Все наши выстрелы попадают в них, – сказал Эмиас. – Теперь на некоторое время оставьте в покое малые орудия: мы потопим его и без них.
– Уинг, уинг! – словно множество волчков, жужжали испанские пули и ядра над их головами, так как плохо построенные пушечные порты тех времен не давали возможности выстрелам попасть во вражеский корабль, стоящий с наветренной стороны, даже если он стоял почти вплотную.
– Дуй, ветер, дуй! – вскричал один из матросов. – Вреди испанцам везде, где можешь. Что за черт! Что там случилось наверху?
Увы! Треск, хруст, скрип и общее смятение! Несчастный выстрел перерезал надвое фок-мачту (уже прежде поврежденную), и верхняя ее часть беспомощно повисла.
– Срубить и убрать! – твердо сказал Эмиас. – Готовьте луки и мушкеты. Через пять минут они будут у нас на борту.
Он был прав. «Рози», не поддающаяся управлению после потери своего главного паруса, очутилась во власти испанцев. Лучники и мушкетеры едва успели выстроиться с подветренной стороны, как завизжали цепи, абордажные крючья вцепились в борта «Рози» с носа до кормы.
– Не пропускать их! – прогремел Эмиас. – Пусть подходят, мы покажем им потеху! Теперь вперед!
И начался кровопролитный бой. Противник, по обыкновению, шел на абордаж, а те с дикими возгласами отбрасывали его, осыпая градом пуль и стрел, пронзая пиками, швыряя с марсов гранаты и глиняные горшки с удушливым составом; в то же время фальконеты с обеих сторон слали картечь и цепные ядра.
Неистовый бой продолжался уже час. Все руки устали, и все языки присохли к гортани. Больные, изнуренные цингой, притащились на палубу и сражались с той силой, которую придает бешенство; маленькие мальчики, таскавшие патроны из трюма, смеялись, когда пули свистели мимо их ушей; старый Сальвейшин Иео продолжал свое дело, спокойный и страшный, но подвижный, как играющий мальчик. Время от времени в дыму показывался испанский капитан, в черных стальных доспехах, пренебрегающий железным дождем, но слишком важный, чтобы испачкать свои перчатки чем-либо, кроме рукоятки рыцарского меча.
Между тем Эмиас и Билл разделись почти так же, как матросы, и ободряли, толкали, рубили, тащили и тут и там – всюду, вызывая в матросах уважение, чувство товарищества и ответственности, чего никогда не могла бы сделать испанская дисциплина, технически более совершенная, но холодная, деспотическая и унижающая человеческое достоинство. Сеньору с черными перьями подчинялись, а за золотоволосым Эмиасом шли и пошли бы в самое пекло.
Не прошло и пяти минут, как испанцы всей массой ринулись в середину «Рози». И здесь ждала их гибель: между кормой и передним укреплением (как было тогда принято) бимсы[80] самой верхней палубы были оставлены открытыми, не имея никакого ограждения, кроме узкого шкафута с одной стороны; с этого-то рокового края первые ряды берущих на абордаж под напором идущих сзади провалились между бимсами вниз, на верхнюю палубу, и оказались в западне, под двойным обстрелом спереди и сзади. Те немногие, которым удалось удержаться на ногах на шкафуте, после тщетных попыток прорваться на корму и в переднее укрепление попрыгали обратно за борт под градом пуль и стрел. Англичане стреляли метко и часто; и хотя три четверти команды ни разу не нюхали пороха, они вполне доказали правдивость слов старой хроники: «Лучше всего дерутся в первой битве». Испанцы трижды шли на абордаж и трижды отступали перед этим смертоносным градом. Палубы обеих сторон стали похожи на бойню. Джеку Браймблекомбу, который тоже сражался, пришлось, когда он наконец решил обратиться к занятию, более приличествующему его сану, ограничиться перетаскиванием раненых к хирургу.
Наконец наступило затишье. Ни одного выстрела не было больше слышно со стороны испанцев.
Эмиас взобрался на бизань-мачту и всмотрелся в дым: сквозь туманную завесу он увидел множество тел, сваленных в одну кучу, лежащих плашмя, – мертвых и умирающих, но ни одного стоящего на ногах. Последний залп начисто вымел всю палубу. Оставшиеся в живых спустились вниз, чтобы спрятаться от этого страшного града; и у руля один, скрежеща зубами от ярости, с подымающимися до самых глаз усами, стоял испанский капитан. Настало время для ответного удара. Эмиас вызвал абордажников; спустя две минуты он был на борту и схватил рукой испанскую бизань-мачту.
Но что это? Расстояние между ним и бортом испанского корабля увеличивается. Разве он удаляется? Да, и одновременно поднимается его бок, с каждым мгновением становясь выше. Эмиас с удивлением посмотрел вверх и понял, в чем дело. Испанский корабль быстро кренился в подветренную сторону. Мачты наклонялись вперед все быстрее и быстрее – конец был близок.
– Назад, назад! Он тонет!
В смятении все бросились обратно.
Внезапно прекрасный корабль выпрямился и, как бы устыдившись, снова поднялся для последней борьбы за жизнь. Выпрямился, но ненадолго, еще мгновение, и волны поглотили свою жертву. От корабля ничего не осталось, кроме нескольких плавающих обломков и барахтающихся бедняг. Ужас охватил команду «Рози»; наступило торжественное молчание.
Первый заговорил Сальвейшин Иео:
– Значит, теперь мы вернемся в Ла-Гвайру?
– Неужто ты никогда не пресытишься кровью, старый волк? – спросил Билл Карри.
– Никогда, – ответил Иео.
– Напьешься крови в Сантьяго, – сказал Эмиас, – если мы сможем туда добраться, но… – И он грустно посмотрел вокруг. Ему незачем было кончать свою фразу или объяснять свое «но».
Фок-мачта исчезла, грот-рея треснула, снасти висят, кузов прострелен насквозь в двадцати местах. На палубе лежат девять трупов и шестнадцать раненых – внизу, а безжалостное солнце стоит прямо над головой и льет потоки огня на стеклянное море.
Но хорошо было бы, если бы все беды ограничивались слабостью и усталостью; хуже было то, что теперь, когда прошло возбуждение, началась реакция. Матросы сидели на палубе злые и угрюмые, группами по два-по три человека, вздрагивая и вскакивая, когда какой-нибудь бедняга внизу начинал кричать под ножом хирурга, и нашептывали друг другу, что все пропало. Дрю тщетно старался установить временные мачты. Матросы отвечали только ворчанием и наконец разразились открытыми упреками. Даже легкомыслие Карри, не покидавшее его за все время боя, улетучилось, когда Иео и плотник подошли сзади и тихо сказали Эмиасу:
– Мы получили большую пробоину, сэр, где-то ниже ватерлинии. Через нее сильно бьет вода, но мы не можем найти ее, несмотря на все старания. Я хотел бы, чтобы вы сами поговорили с матросами, иначе ничего не будет сделано.
Эмиас тотчас вышел вперед.
– В чем дело, славные молодцы? Почему вы все сидите, как обезьяны на собственных хвостах?
– Уф, – огрызнулся один, – не кажется ли вам, капитан, что мы сегодня уже достаточно поработали? Не захотите же вы, чтобы мы снова пошли в Ла-Гвайру, сэр? Достаточно и так народу погибло.
– Лучше сидеть здесь и спокойно пойти ко дну. Домой мы все равно не доберемся – это ясно.
– Зачем мы пришли сюда на свою погибель?
– Ну, ну, славные ребята! – весело ответил им Эмиас. – Стыдно, стыдно! Полчаса тому назад вы были львами, не сделались же вы сразу баранами? Только вчера вечером вы ворчали, почему я не хочу вернуться и сразиться с этими тремя кораблями под самыми батареями Ла-Гвайры, а теперь вы считаете, что сделали слишком много, хорошенько разбив их на море? То, что произошло, – лишь обычная превратность войны и могло случиться всюду. Кто ничем не рискует – ничего не выигрывает; и птица не свивает гнезда без случайных ошибок. Тому, кто хочет быть всегда в безопасности, лучше сидеть дома за печкой, хотя даже там на него может обвалиться потолок.
– Все это очень хорошо для вас, капитан, – заявил какой-то сердитый юнга, смутно представляя себе, что Эмиасу должно быть лучше, чем им, потому что он богат.
Кровь Эмиаса вскипела.
– Не воображаешь ли ты, молодчик, что мне нечего терять? Мне, который рискует в этом путешествии всем своим достоянием, который в случае ошибки обречен на нищету и презрение! И если я опрометчиво рискнул вашими жизнями ради своей личной ссоры, разве я не наказан? Разве я не потерял…
Его голос дрогнул и прервался, но он быстро овладел собой.
– Но я не могу стоять тут и болтать. Плотник, топор! И помоги мне обрубить эти болтающиеся обломки. Уходите с дороги вы, раскудахтавшиеся куры! Ко мне, все старые друзья, на помощь! Команда «Пеликана» постоит за своего капитана! Даром мы, что ли, плавали вокруг света?
Последний призыв попал в цель: полдюжины бывших пеликанцев поднялись и принялись вместе с ним устанавливать временные мачты.
– Идемте! – крикнул Карри недовольным. – Хоть мы и неопытные сухопутные крысы, мы ни в чем не уступим этим старым морским волкам.
Он горячо взялся за работу, и вскоре за ним последовал один, потом другой, – порядок был восстановлен, и работа наладилась.
– А куда мы пойдем, когда поставим мачты? – спросил чей-то дерзкий голос.
– Куда ты не посмеешь пойти один, поэтому лучше иди с нами, – огрызнулся Иео.
– Я скажу вам, ребята, куда мы пойдем, – сказал Эмиас, отрываясь от своей работы. – Нравится ли вам или нет, но у меня нет тайн от команды. Мы выйдем на берег, найдем себе там пристанище, положим наш корабль на бок и займемся его починкой.
Началось движение и ропот.
– На берег? Прямо в пасть испанцам?
– А через неделю в лапы инквизиции?
– Уже лучше оставаться здесь и позволить себя утопить.
– В последнем вы правы! – крикнул Карри. – Самая подходящая смерть для слепых щенят! Слушайте, вы! Я меньше всего знаю, где мы, и я вряд ли могу отличить нос корабля от кормы, а капитан может быть прав и может ошибаться. Все это меня не касается, я знаю одно: я – солдат. Куда пойдет капитан, туда и я пойду, и если кто-нибудь вздумает мне помешать, ему придется прежде отнять у меня меч.
Эмиас пожал руку Карри, а затем сказал:
– Вот что я вам заявляю: я никуда не пойду и ничего не сделаю без совета Сальвейшина Иео и Роберта Дрю; если кто-нибудь из команды знает больше, чем эти двое, пусть встанет, и мы охотно выслушаем его. Так, пеликанцы?
Среди пеликанцев раздалось одобрительное ворчание; тогда Эмиас возобновил атаку:
– У нас пять пробоин в ватерлинии и одна где-то внизу. Сможем мы выдержать шторм в таком состоянии или не сможем?
Молчание.
– Можем мы добраться до дому с продырявленным дном?
Молчание.
– Тогда что же нам остается делать кроме того, как пристать к берегу и попытать счастья? Говорите! Это повадка трусов – не делать ничего, потому что неприятно сделать то, что нужно. Хотите вы быть детьми, которые предпочитают лучше умереть, чем принять гадкое лекарство, что ли?
По-прежнему молчание.
– Тогда идем! Ветер переменился и дует к северо-западу. Вперед по ветру!
Сумрачно матросы принялись за работу. Судно было повернуто носом к земле. Но лишь только оно двинулось, течь стала увеличиваться так быстро, что все остальное время пришлось непрерывно работать у помп.
Тем временем течение отнесло их к самой бухте Хугерот. Взглянув на землю, путешественники увидели на юго-западе ряд возвышенностей, заканчивающихся Каракасскими горами. А прямо перед ними, к югу, берег внезапно обрывался низкой линией манговой заросли, переходящей дальше в первобытный лес. Пока корабль приближался к берегу, все глаза напряженно старались найти какой-нибудь проход в сплошной стене манговых деревьев; но довольно долго никакого прохода не было видно. Беспрестанно бросали лот, и каждое новое измерение показывало, что вода убывает.
– Нам будет очень тесно работать среди этих деревьев, Иео, – сказал Эмиас. – Я сомневаюсь, удастся ли нам что-нибудь сделать, если мы не найдем устья какой-нибудь реки.
Они продолжали двигаться дальше, держа курс на юго-восток. Наконец появилось долгожданное отверстие среди манговых деревьев; старшие матросы радостно приветствовали его, хотя большинство пожимало плечами, как люди, с открытыми глазами идущие навстречу гибели.
Дрю и Карри были посланы с лодкой исследовать устье. После часа беспокойного ожидания они вернулись с добрыми вестями о двенадцати ярдах глубины у берега, о непроходимых лесах на две мили кверху, о реке в шестьдесят шагов ширины и о полном отсутствии людей вокруг. Берега реки покрыты мягкой тинистой грязью и пригодны для кренгования[81].
– Безопасное место, – тихо сказал Эмиасу Иео, – безопасное от испанцев. Хорошо будет, если оно также безопасно в отношении лихорадки и морской горячки.
– Нищие не могут выбирать! – ответил Эмиас. И они двинулись в глубь страны.
Они волокли корабль приблизительно полмили вверх до того места, откуда его нельзя было увидеть с моря, а затем закрепили его у стволов манговых деревьев. Эмиас приказал спустить лодку и сам отправился вверх по реке на разведку. Он греб около трех миль, пока река внезапно не сузилась и почти не исчезла под переплетающимися ветвями множества деревьев. Казалось, человек издревле не вступал в этот заколдованный край.
Эмиас вновь спустился по течению, задумчивый и грустный. Сколько лет прошло с тех пор, как он проезжал мимо устья этой реки? Три дня. А как много произошло в это время! Дон Гузман был найден и потерян, Рози была найдена и потеряна, большая победа одержана и все же потеряна, а главное – потерян его брат. Потеря! Когда сможет он найти своего брата?
Какая-то странная птица из леса зловеще ответила:
– Никогда, никогда, никогда!
– Когда увидит он свою мать?
– Никогда, никогда, никогда! – снова прокричала птица.
Эмиас горько улыбнулся. В ту же ночь вся команда лодки (кроме Эмиаса) свалилась в жестокой лихорадке; около десяти часов утра заболели еще пять человек, а вскоре и все остальные.
