Чарльз Кингсли
Искатель приключений Эмиас Лэй
Глава XX
Инквизиция в Индии
Прошло три недели. Место действия – город Картахена. Длинный темный коридор, в который выходит ряд низких камер. Дверь одной из них отворена, и около этой двери стоят две фигуры в плащах: одна из них нам знакома – это Евстафий Лэй. Другая – фамильяр[84] инквизиционного суда.
Фамильяр держит в руке лампу, свет которой падает на соломенное ложе и фигуру спящего человека. Этот высокий белый лоб и тонкое бледное лицо нам также знакомы – они принадлежат Фрэнку. Он был вырван полумертвым из рук негров, для того чтобы испытать более утонченную жестокость цивилизованных христиан.
Только сегодня он выдержал допрос, а теперь Евстафий, предавший его, пришел убеждать его – или ловить? Вряд ли Евстафий сам хорошо знал, зачем он пришел.
Он должен исполнить свой долг – разбудить спящего и убеждениями, лаской или угрозами довести его до отречения, «пока его сердце еще размягчено пытками» – так выразились пославшие Евстафия.
Как спокойно он спит! Что это – отблеск пламени, или он в самом деле улыбается? Евстафий взял лампу, наклонился над спящим и услышал, как Фрэнк во сне шептал имя своей матери. У Евстафия не хватило духу разбудить его.
– Пусть отдохнет, – шепнул он своему спутнику. – Все равно, я боюсь, мои слова принесут мало пользы.
– Я тоже боюсь этого, сеньор. Я никогда не видел более закоренелого еретика. Он не постеснялся открыто насмехаться над их святейшествами.
– Ах, – сказал Евстафий, – велика испорченность человеческого сердца!.. Где она?
– Где она?
– Старшая колдунья или младшая?
– Младшая – та.
– Сеньора де Сото? Ах, бедное создание. Ее следовало бы пожалеть, не будь она еретичкой. – Говоривший взглянул на Евстафия проницательным оком и спокойно добавил: – Она сейчас на допросе, надеюсь, он окажет благотворное воздействие на ее душу.
Потрясенный Евстафий задрожал. С трудом овладел он собой настолько, чтобы пробормотать «аминь!».
– Это здесь, – сказал фамильяр, небрежно указывая на одну из дверей, мимо которых они проходили. – Мы можем немного послушать, если хотите, но не выдайте меня.
Евстафий прекрасно знал, что его товарищ готов выдать его при малейшем признаке раскаяния с его стороны – во всяком случае, донести о самом легком выражении сочувствия к еретичке. Но жестокое любопытство превысило страх, и он прильнул к двери. Его лицо горело, колени подгибались, в ушах звенело, сердце готово было выскочить из груди, когда он прислонился к стене, пряча подергивающееся лицо от спутника.
Из-за двери доносился мужской голос – тихий, но ясный.
Судья предъявил обвинение в колдовстве – старое средство, которое инквизиция так часто пускала в ход против своих жертв. Затем – сердце Евстафия упало – раздался женский голос, полный негодования:
– Колдовство против дона Гузмана? С какой целью, зачем?
– Значит, вы отрицаете это, сеньора? Нам очень жаль вас. – Неясное, заглушенное бормотание жертвы могло означать и многое и ничего.
– Она призналась, – прошептал Евстафий. – Святые, благодарю вас. Она!
Отчаянный вопль прозвенел в ушах Евстафия. Он хотел рвануть дверь, чтобы отворить ее, но спутник заставил его уйти. Еще вопль, еще… тщетно несчастный бежал прочь, затыкая уши, чтобы не слышать пронзительных криков, которые преследовали его сквозь эти проклятые своды.
Он выбежал на воздух, увидел золотой блеск тропической луны и сад, но эти крики, казалось, все еще звенели в его ушах.
– О, горе, горе, горе! – бормотал он про себя, скрежеща зубами. – И это я довел ее до этого! Мог ли я поступить иначе? Кто решится осудить меня? И все же какой ужасный грех мог я совершить, что он требует такого наказания? Неужели нельзя было найти никого другого? Никого? И все же это может спасти ее душу. Это может привести ее к раскаянию!
– Конечно, потому что она нежна и не сможет долго терпеть. Вы знаете не хуже меня, сеньор, как милосерден Священный суд.
– Я знаю, знаю, – прервал бедный Евстафий, испугавшись на этот раз за самого себя. – Все через любовь, все через любовь и отеческое внушение.
– А доказательством ереси служит, помимо сильных подозрений в колдовстве, всем известный промысел старой ведьмы. Вы сами, – помните, сеньор, – рассказывали нам, что она была известной колдуньей в Англии, прежде чем сеньора привезла ее сюда в качестве своей наперсницы.
– Конечно, была, конечно. Да, другого пути не было. И хотя моя плоть может быть слаба, сеньор, все же никто не мог лучше доказать Святому суду, как силен может быть дух!
С этими словами Евстафий ушел. Однако, прежде чем снова село солнце, он пришел к главе иезуитов, открыл ему все, что у него было на сердце, – по крайней мере все, в чем он осмеливался признаться самому себе, и умолил разрешить ему кончить его искус и вступить в орден, при условии, что его тотчас же пошлют обратно в Европу или куда-нибудь в другое место. Иначе, как он откровенно сознался, он сойдет с ума, если только уже не сошел. Иезуит пошел в Инквизиционный суд и обсудил вопрос с инквизиторами, напомнив им все прошлые заслуги Евстафия перед церковью. Суд более не нуждался в его показаниях: в ту же ночь Евстафий покинул Картахену и уехал в Номбре, а через неделю исчез неизвестно куда.
Глава XXI
Берега Меты
Прошло около трех лет. На пространстве в восемьсот миль длиной и четыреста шириной, по неприступным горам и лесам отряд смельчаков тщетно искал Золотой город. Искали вдоль лесистых берегов Ориноко, над грохочущей пеной Мэйпура; на верховьях величественной Амазонки; вверх по рекам доходили до самого Перу; попирали рощи хинных деревьев Локсы, не подозревая, как не подозревал никто в мире, их целебных свойств. Они видели девственные снега Чимборасо, сверкающие белизной над грозовыми тучами, и гигантский конус Котопахи, угрюмо чернеющий среди бурных потоков, струящихся по его склонам. Заброшенные по другую сторону Анд, они еще раз повернули на восток и спустились с альпийских высот в зеленые и туманные пространства Монтаны.
Медленно, с трудом, они вновь стали пробираться на север вдоль восточного подножия внутренних Кордильер.
В настоящее время путники сделали привал около одного из многочисленных притоков Меты. Они зажгли сторожевые костры и сидят в тени огромных деревьев – Эмиас, Карри, Браймблекомб, Иео и индейский мальчик, сопровождающий их во всех их странствованиях; они живы и здоровы, но все так же далеки от города Маньоа с его сказочными озерами, золотыми дворцами и всеми чудесами индейских легенд.
В тени деревьев сидят сорок четыре человека вместо восьмидесяти четырех, покинувших леса Гвайры.
День за днем редели их ряды от лихорадки, от укусов змей, от нападения ягуаров, аллигаторов, человекоядных рыб и электрических угрей, и первобытные леса не сохранили никаких следов их пребывания, кроме одиноких могил.
Оставшиеся в живых сидят у тихого ручья, озаренные светом тропической луны, почерневшие и похудевшие, но бодрые, как всегда. Они подшучивают над опасностью и стараются перещеголять друг друга в работе. Их бороды отросли и спускаются на грудь; их длинные волосы подколоты, как волосы женщин, для защиты от палящих лучей солнца; их обувь сделана из тонкой кожи какого-то зверя; на их рубашках заплаты из шерстяных индейских тканей; на плечи наброшены шкуры ягуара, пумы или обезьяны. Их боевые припасы давно истрачены, большая часть мушкетов, испорченных постоянными паровыми ваннами лесных испарений, брошена.
Они вооружены мечами, луками такой крепости, что ни одна индейская рука не может их согнуть, а некоторые – духовыми ружьями, индейским оружием, совершенно бесшумным, более смертоносным, чем огнестрельное оружие, с которым они расстались.
Люди спят среди деревьев – некоторые просто на земле, другие в гамаках, протянутых между ветвями. Все тихо. Только время от времени ягуар, прыгающий в погоне за добычей с одного дерева на другое, тревожит сон обезьян, качающихся на ветвях. Обезьяны будят птиц, и в течение десяти минут весь лес звенит от неистового шума, гама, крика и клохтания. Но скоро весь этот шум замирает; и даже если он продолжается, он давно уже стал слишком привычным, чтобы разбудить спящих или прервать военный совет, происходящий у одного из сторожевых костров между тремя искателями приключений и Иео. Уже раз сто держали они подобные советы и все напрасно, – они прекрасно знают, что и этот будет так же бесплоден, как прошлые. Тем не менее это более торжественный совет, чем обычные. Давно прошли два года, предназначенные для розысков Маньоа, – необходимо избрать новую цель, если они не хотят провести остаток дней своих в этих диких лесах.
– Ладно, – сказал Билл Карри, вынимая изо рта сигару, – эти последние индейцы принесли нам хоть некоторую пользу – после трехдневного поста можно позволить себе хорошую затяжку табаку.
– Что касается меня, – заметил Джек Браймблекомб, – то должен признаться, что, когда я снова прикусил этот чудодейственный лист, я почувствовал искушение усесться спокойно, как какой-нибудь кацик[85], и так, не шевеля ни рукой ни ногой, курить до последнего дня моей жизни.
– В таком случае я принужден буду запретить тебе курить, – сказал Эмиас, – потому что завтра утром мы должны двинуться в путь; мы и так уж просидели здесь три дня, ничего не делая.
– Сделаем ли мы когда-нибудь что-нибудь? Мне кажется, золото Маньоа похоже на то золото, что лежит в том месте, где радуга соприкасается с землей: где бы ты ни находился, оно всегда недостижимо.
Все молчали. Нельзя было отрицать, что все их надежды почти исчезли. На всем громадном пути, который они проделали, они не встретили ничего, кроме разочарования.
– У нас остался последний шанс, – проговорил наконец Эмиас, – это те горы, к востоку от Ориноко, где мы скитались в первое время. Инки могли попасть туда во время своего бегства.
– Почему бы и нет? – согласился Карри. – Их бы тогда ограждали все леса, прилегающие к льяносам, и полдюжины большущих рек.
– Попробуем-ка одолеть эти горы еще раз! – сказал Эмиас. – Эта река должна впадать в Ориноко, а попав туда, мы очутимся у самого подножия гор. Как твое мнение, Иео?
– Я не могу не думать о том, ваша милость, что, когда мы поднимались по Ориноко, индейцы рассказывали нам ужасные вещи о неприступности этих гор – об их крутизне и о непроходимых лесах, которыми они покрыты.
– Есть о чем беспокоиться! Не может быть более непроходимых лесов, чем те, через которые мы уже пробрались; пожалуй, если б у нас были хвосты, как у обезьян, чтобы цепляться за ветви, и можно было бы путешествовать по верхушкам деревьев, – это было бы приятнее, чем с утра до вечера спотыкаться и подвергаться укусам всяких ползучих тварей.
– И вспомните, – сказал Джек, – как они советовали нам остерегаться амазонок.
– Что? Джек испугался шайки женщин?
– Почему бы и нет? – возразил Джек. – Я не убежал бы от мужчины, но женщина – это неестественно. Это, должно быть, ведьмы или черти. Вспомните-ка, как караибы боятся их. И, кроме того, говорят индейцы, там живут люди без шеи, с глазами на груди. При таких условиях что можно с ними сделать?
– Ясно, что нельзя срубить им голову; но я полагаю, что добрый удар между ребер окажет на них такое же действие, как и на их соседей.
– Ну, – сказал Джек, – когда я дерусь, я хочу иметь дело с честной плотью и кровью, а не с этими заморскими уродами. Откуда вы знаете, что их не предохраняет от ран черная магия?
– А ты откуда знаешь, что она их предохраняет? А что касается амазонок, то во всем мире женщины остаются женщинами. Ручаюсь, что их можно обвести вокруг пальца двумя-тремя комплиментами, – заметил Карри.
– Слушайте, друзья мои, – заговорил Браймблекомб, – у меня в уме давно уже вертится мысль, что все против нас, когда мы идем на восток. Подумайте только! За эти два года, лишь только мы сворачивали на восток, мы начинали испытывать бедствия и терять людей; а как только мы уходили на запад, нам все удавалось. И сейчас, я думаю, удастся.
– Хорошо, мы пойдем на запад, – сказал Эмиас, – но что мы будем делать там?
– Делать? – переспросил Карри. – У нас найдется много дела: говорят, по другую сторону этих гор страна полна золота и испанцев. Так что наши мечи не притупятся от недостатка приключений, мои веселые странствующие рыцари.
Они продолжали шутить, и, прежде чем прошла ночь, был выработан план, отчаянный план, но разве что-либо могло испугать их?
Эмиас долго не спал в ту ночь. На сердце у него было тяжело. Трудно отказаться от дорогой мечты стольких лет, еще труднее будет взглянуть в глаза матери. Но это должно быть сделано ради его товарищей: надо идти не на восток, а на запад.
Итак, на следующий день некий план был предложен и принят. Они поднимутся на горы, отдохнут немного, затем сделают новую попытку с новыми надеждами, быть может, с новыми опасностями.
На следующее утро путешественники двинулись в путь. В течение трех часов они скользили по прозрачной спокойной реке, между двумя зелеными стенами леса, звенящими голосами бесчисленных обезьян, птиц и насекомых.
По мере того как солнце поднималось, тишина воцарялась в лесу. Ягуары и обезьяны спрятались далеко в темной глубине. Птицы замерли одна за другой. Даже бабочки перестали порхать и со сложенными крылышками уснули на глянцевитых листьях. Вскоре слабый, но ясный рокот, постепенно перешедший в ужасающий грохот, дал знать путникам, что они приближаются к водопаду.
Обогнув выступ, где наносная почва образовала небольшую возвышенность, увитую плющом, они очутились перед зрелищем, заставившим всех замолчать, но не от удивления, а скорее от негодования.
– Опять пороги, – проворчал кто-то, – мало их, видно, было на Ориноко!
– Нам придется выйти и вытащить каноэ на землю. Мы потеряем три часа, к тому же в самую жару.
– Дальше будет еще хуже. Разве вы не видите пены позади пальмы?
– Довольно ворчать, друзья, не плачьте, прежде чем вас не побили. Гребите прямо к самому большому из этих островов, – нам нужно осмотреться.
Прямо перед ними вздымалась белоснежная стена бурлящей пены, футов в десять вышиной, вдоль которой лежали в ряд три или четыре острова из черного камня. По обе стороны водопада берега так густо заросли низким кустарником, что высадиться казалось невозможным. Внезапно индеец-проводник, оглянувшись вокруг, шепотом приказал им остерегаться дикарей и указал на пустое каноэ, покачивающееся среди водоворота у самого большого острова. По-видимому, оно было привязано к стволу какого-нибудь дерева.
– Соблюдайте тишину! – крикнул Эмиас. – Гребите туда и захватите каноэ. Если на острове окажется индеец, мы поговорим с ним. Но помните, – обращаться с ним по-дружески; и, если жизнь вам дорога, ни одного удара, ни одного выстрела, даже если он захочет стрелять.
Выбрав полоску спокойной воды, они с большим трудом подвели к берегу свои каноэ и благополучно укрепили их рядом с индейскими. После этого Эмиас, как всегда, первый выскочил на берег и тихо приказал индейскому мальчику следовать за ним.
Весь остров был размером не больше пятидесяти квадратных ярдов. Эмиас с беспокойством искал ожидаемого индейца и не находил его. Перебравшись через покрытую цветами каменную гряду на другую сторону острова, Эмиас неожиданно увидел у подножия шестифутовой каменной стены, на которой он находился, небольшую полосу отлогого тенистого берега, окаймляющего тихую, прозрачную бухточку. Здесь наконец должен был быть владелец лодки, если он только вообще существовал.
Эмиас соскочил вниз, но еще прежде, чем он успел это сделать, с ближайшего камня поднялась высокая фигура и встретила его лицом к лицу.
Это была индейская девушка. И все же, когда он взглянул еще раз, он усомнился: действительно ли это индейская девушка? Эмиас видел сотни этих стройных темнокожих дочерей лесов, но никогда не видел подобной. Она была выше ростом, ее члены были полнее и более округлены; черты ее загорелого лица были гораздо тоньше, чем его собственные; волосы ее были не гладкие, прямые и черные, как у индианок, а блестящие каштановые, ниспадающие богатыми пышными локонами до самых колен. В ней воплотился самый совершенный тип испанской красавицы. Золотое ожерелье, перемешанное с зелеными бусами, обвивало ее шею, а золотые браслеты сжимали щиколотки. В памяти Эмиаса всплыли все слышанные им таинственные и странные легенды о белых индейцах – народе более высокой расы, чем карибы, араваки и солимо[86]. Она должна быть дочерью какого-нибудь великого кацика, быть может, самих исчезнувших инков – почему бы и нет?
Полный простодушного удивления, он уставился на прекрасную девушку, а она бесстрашно смотрела, в свою очередь, на громадную фигуру, странную одежду и особенно на густую бороду и развевающиеся желтые локоны незнакомца.
Эмиас заговорил первый на одном из знакомых ему индейских наречий и с ласковой улыбкой сделал полшага вперед. Но движением, быстрым как молния, девушка подняла с земли лук и угрожающе прицелилась, направив в Эмиаса длинную стрелу. Эмиас остановился, положив на землю свой собственный лук и меч, и снова шагнул вперед, по-прежнему улыбаясь и делая всевозможные знаки, выражающие у индейцев дружбу. Но стрела все еще была направлена ему прямо в сердце. Он хорошо знал быстроту и силу лесных нимф; поэтому он, не двигаясь с места, позвал индейского мальчика. Эмиасу не очень хотелось стоять и ждать, когда стрела вонзится ему в бок.
Мальчик, наблюдавший все происходящее сверху, в одно мгновение спрыгнул к ним и начал для пущей безопасности тыкаться носом в землю, обращаясь к девушке на различных наречиях. Наконец она, по-видимому, поняла одно из них и ответила с явной подозрительностью и раздражением.
– Что она говорит?
– Что вы испанец и разбойник, потому что вы носите бороду.
– Скажи ей, что мы – не испанцы, что мы ненавидим их и переплыли через высокие воды, чтобы помочь индейцам перебить испанцев.
Мальчик перевел слова Эмиаса. Нимфа ответила недоверчивым покачиванием головы.
– Скажи ей, что, если она пришлет к нам свое племя, мы не причиним ему вреда. Мы пробираемся через горы, чтобы драться с испанцами, и просим индейцев показать нам дорогу.
Не успел мальчик договорить, как быстроногая нимфа вспрыгнула на скалу и бросилась к своему каноэ. Внезапно она заметила лодку чужеземцев и замерла с криком испуга и гнева.
– Пропустите ее, – приказал Эмиас, шедший следом за ней, – оттолкните вашу лодку и пропустите ее. Мальчик, скажи ей, чтобы она не боялась: они не будут к ней приближаться.
Но она все еще колебалась и, натянув тетиву, смотрела то на сидящих в лодке, то на Эмиаса, пока те не отошли примерно на двадцать ярдов. Тогда, вскочив в свою крошечную пирогу, девушка бесстрашно направила ее прямо в бешено кружащиеся и бурлящие воды, подвигаясь вперед сильными ударами, а Эмиас с дрожью следил, как легонькое суденышко вертелось и прыгало среди морд аллигаторов и громадных зубастых форелей.
С быстротою стрелы индианка достигла северного берега, выскочила из своего каноэ, скользнула в какой-то узкий проход в кустах и исчезла.
– Что за очаровательную амазонку вы откопали? – крикнул Карри, лишь только они вернулись к месту причала.
– Будь я проклят, – заявил Джек, – если мы не в стране нимф. В следующий раз я рассчитываю увидеть самую Диану[87] с месяцем на лбу.
– Тогда будьте осторожны, бродя по этим местам, сэр Джек, иначе вы окончите, как Актеон – будете превращены в оленя, и вас загрызет ягуар.
– Актеона загрызли его собственные собаки, Карри, поэтому ваша параллель не выдержана. Но, право, это было настоящее чудо красоты.
Эмиасу не понравилась эта невинная болтовня. И он мрачно сказал:
– Оставьте женщин в покое, господа. Вам раньше придется иметь дело с мужчинами, поэтому вытаскивайте каноэ и будьте настороже.
– Ого! – воскликнул кто-то через несколько минут.
– Здесь, в этой пироге, хватит свежей рыбы, чтобы накормить нас всех. Я полагаю, что эта молодая горная кошка второпях забыла ее. Хотел бы я, чтобы она оставила в придачу свою золотую цепь и побрякушки.
– Оставьте рыбу в покое, – сказал Эмиас.
Матросы были приучены соблюдать строгую справедливость при сношениях с дикарями; но на этот раз они не могли удержаться от лукавого подмигивания и от намеков за спиной капитана, что, кажется, он очень потрясен новым знакомством.
Они умели мастерски ловить рыбу всевозможными индейскими способами, и в скором времени на берегу лежало ее достаточно, чтобы накормить всю компанию.
Целый час прошел, прежде чем вновь появились индейцы, а затем из-под кустов вынырнуло каноэ, и все глаза выжидательно устремились на него.
Эмиас, надеявшийся найти остатки некоей особой расы, был очень разочарован при виде полдюжины обыкновенных орсонов, разрисованных красным орлеаном. На корме сидел седовласый старый индеец, судя по его перьям и золотым украшениям – важное лицо в маленькой лесной коммуне.
Каноэ подошло к самому острову. Эмиас увидел, что индейцы безоружны, и, положив на землю свое оружие, вышел вперед, делая дружеские знаки. Они были возвращены стариком с выражением большого интереса, и следующей заботой Эмиаса было показать рыбу, которую оставила прекрасная нимфа, и, при посредничестве индейского мальчика, дать понять кацику (по-видимому, это он и был), что чужеземцы возвращают ее. Это предложение, как и рассчитывал Эмиас, было принято с большим одобрением, и каноэ подошло вплотную к берегу, но команда все еще боялась выйти. Эмиас приказал матросам перенести рыбу в лодку.
Затем через мальчика он объявил, – таково было его обыкновение со всеми индейцами, – что он и его спутники – враги испанцев и идут воевать с ними и что все, чего они желают, – это чтобы их мирно пропустили через владения великого вождя и знаменитого воина, которого они видят перед собой. Эмиас правильно рассудил, что даже если старик не кацик, он получит не меньшее удовольствие от того, что его ошибочно принимают за кацика.
После чего почтенный старец, встав в лодке и указав на небо, землю и все окружающее, начал длинную речь. Речь старика, частью переведенная индейским мальчиком, по-видимому, означала, что весть о белых воинах уже достигла ушей говорившего и он прислан дочерью солнца приветствовать их прибытие в эти края.
– Дочь солнца![88] – воскликнул Эмиас. – Значит, мы все-таки нашли потерянных инков?
– Мы нашли «нечто», – сказал Карри, – лишь бы оно не оказалось такой же ерундой, как и другие наши находки.
– Мы должны остерегаться обмана, – сказал Иео.
– Мы не должны бояться таких вещей, – почти злобно возразил Эмиас. – Разве я не говорил вам сто раз, что если они увидят, что мы им доверяем, то и они будут нам доверять, а если они увидят, что мы относимся к ним подозрительно, то и они будут к нам относиться так же.
И Эмиас приказал матросам сесть в свои каноэ и последовать за старым индейцем, куда он укажет. Простодушные дети лесов пропустили чужеземцев, а затем, улыбаясь, показали им дорогу через поток и через узкий, незаметный проход к спрятанной в зелени лагуне, на которой стояла не Маньоа, а маленькая индейская деревушка.
