Данила Чебоксаров
Немолодые сверхлюди. Начало
3. Елдакова-мать и Елдаков-сын
Мамка у Святополка совсем уж молодая была, аж в ** лет его родила. Врачи не советовали, но она всё-таки сподобилась, по принципу «раньше сядешь, раньше выйдешь». Бабёнкой она была – дай Венера всякой! – редко такие шедевры природа создаёт. Лицо будто писано кистью Боттичелли: черты крупные, правильные, благородные, лоб высокий, гладкий, цвета индиго глаза большие, широкие, с поволокой, брови густые, пушистые, изогнутые, ресницы длинные, томные, трепетные, носик маленький, прямой, аккуратный, губки сочные, чуть припухлые, язык чувственный, широкий, длинный, насыщенно-розовый, зубки крупные, ослепительные. Высокоросла, статна, перси объёмистые, круглые, тугие, увесистые, сосцы крохотные, персикового оттенка, талия широкая, но животик как доска, ноги длинные, стройные, бёдра крутые, щиколотки тонкие, ступни женственные. Кожа чистая, мягкая, без родинок. Обрамляли эту красоту густые мягкие светло-каштановые волосы, ниспадающие до маленьких ягодиц, крепких и упругих. К тридцати двум неполным годам всё это благолепное изобилие обрело самый цвет, ещё не тронутый увяданием.
Аглая Елдакова была представляла из себя особу свободных и широких взглядов (в том числе на этику), была даже немного эксцентрична и посему сына не стеснялась совершенно, свободно ходила при нём нагой по пояс или нагой совсем – и не видела в этом ничего шокирующего или предосудительного. Святик, сызмальства привыкший к натуральному виду матери, взял её поведение за образец и тоже без стеснения находился при ней целиком или частично обнажённым. Лицом и телом он уродился в мать, с той только разницей, что был ниже её почти на голову – впрочем, метр 83 тоже не самый маленький рост, даже и для мужчины.
Томным знойным вечером Аглая Ильинична на просторной светлой кухне пила холодный зелёный чай с жасмином, мятой, мелиссой и с двумя кубиками льда из небольшой фарфоровой чашечки с причудливо изогнутой ручкой. Пришёл выпить воды Святополк, голый и взопревший – несмотря на вечернее время, жара стояла ужасная. Красный молодец выпил один стакан минералки из холодильника, налил ещё. Аглая, находясь в одной лишь короткой свободной юбочке, встала с сиденья с намерением размяться, и сделала низкие наклоны к полу. В таком ракурсе юноша свою родительницу ещё не видел – юбка задралась и открыла его взору то чудесное место, откуда он появился на свет. У него помимо всякой воли незамедлительно обнаружилась жестокая, мучительная и даже болезненная эрекция.
– Что это ты вдруг, мой мальчик?.. – удивилась мать, выпрямившись.
Сын громко прокашлялся, но прикрываться ничем не стал.
– Ты не могла бы выполнять атлетические экзерсисы… – он пресёкся, подыскивая подходящую фразу. –…не столь откровенно?
– Да я как-то совершенно не подумала, что тебя так восхитят мои несложные упражненья! Уж прости, моя радость!
Святик выпил второй стакан минеральной воды.
– Что ж, коли дело так обернулось, давай попробуем, – предложила маменька и одним движеньем сдёрнула с себя юбку. – Но лишь один разочек, поелику кринжово и не вполне соответствует общепринятым этическим нормам!
– Боюсь показаться непочтительным и даже грубым, любезная матушка, но ты ебанутая? – осведомился Святополк с неподдельным, живым интересом.
– А что? – растерялась Аглая. – В порно такое часто случается!
– Прошу прощения и вношу небольшие коррективы, – молвил сын вкрадчиво. – Голубчик маменька, ты наглухо ебанутая?
Аглая даже обиделась.
– Да я же разочек всего хотела! – надула она свои пухлые губки. – Один раз не… ну, ты знаешь. Разок не считается.
Сын медленно, потрясённо покачал бурноволосой головой – волосы у него вились до лопаток.
– И вообще, это не у меня на тебя встал, а совсем наоборот! – мать укоризненно указала наманикюренным перстом на тревожно, подрагивающе торчащий кол. – Сколько сантиметров, à propos?
– Не знаю.
– Сейчас узнаем, – она покопалась в ящике дорогого дубового гарнитура, нашла портновский сантиметр и, подойдя к сыну, приложила его к предмету своей заинтересованности.
– 23 сантиметра, bien! А толщина?.. Почти пять, très bien! – Елдакова оказалась поражена и даже восхищена сыновними габаритами. – Ты твёрдо уверен, что не желаешь попробовать?
– Маман! – проговорил младой Елдаков с укоризной.
– А твой твёрдый и могутный друг другого мнения, мнится мне! – тонко улыбнулась Аглая. – А если обо мне, так я вообще потекла. Гляди!
– Мать!.. – воскричал юноша негодующе, но краем глаза поглядел: действительно, по бедру матери сбегала тонкая струйка сока.
– А ты зануда, mon fils! – разочаровалась Елдакова. – На моём веку ещё ни один мужчина от меня не отказывался! Мне даже обидно. И неприятно! Ты фраппировал родную матушку, тебе не стыдно?!
– Мам, ты издеваешься, что ли? – терпеливо, как лис у норы куницы, высказал он. – Я не мужчина, это раз. Я твой сын… – и не утерпел: – …ёб твою мать! – и добавил: – Это два.
– Лучше бы ёб свою мать, – рассудительно заметила Аглая. – Но как знаешь, хозяин барин. Хочешь тогда посмотреть, как я мастурбирую? У меня имеется преотличный клиторальный стимулятор, доложу я тебе!
На сей раз слов у Святополка не нашлось даже матерных. Однако, влекомый любопытством он всё-таки проследовал в комнату за родительницей. Та воссела в кресло, раздвинула чресла, включила прибор, головка которого задрожала, и направила его к своему гладкому безволосому паху. Елдак Елдакова готов был разорваться – его не столько воспламенил сам факт мастурбации, сколько лицо матушки, на котором чётко отображались все детали, тени и оттенки вкушаемого наслаждения, и звуки, ею при этом издаваемые.
Наконец Аглая коротко вскрикнула и бездонно распахнула свои воловьи очи; в тот же миг невиданно выплеснулся и сын – бурная струя выпестовалась стремительно, туго и яростно, тяжело упав на тугие возвышенные лепные груди, когда-то вскормившие его.
– Однако же вы шалун и дальнострел, мой мальчик! <…>
С полуопавшим удилищем Святополк отретировался в свою комнату в самом амбивалентном состоянии духа.
4. Грёзы
– Между тем, ходить единорогом входит уже у вас в обыкновение, мой юный друг! – констатировала Аглая Елдакова с некоторым удивлением, вкушая душистый кофей из маленькой чашечки саксонского фарфора в форме сисечки.
Действительно, сын вошёл в кухню, имея по-утреннему свежую и монументальную эрекцию.
– Распалила ты меня, мать, – бросил он тяжело и угрюмо. – Полночи мучился твёрдостоянием, другую половину ночи грезил во сне, как соединяюсь с тобой во всех возможных, невозможных и даже противоречащих законам физики положениях!
– Чужие сны – это занимательно, – заинтересовалась мать.
– Чужие сны – потёмки! – не поддался сын.
– Рассказывай, дитя, не томи! – заторопилась Аглая Ильинична, загодя пощупав длинными пальцами свои нагие предвкушающие перси, по-утреннему бодрые, налитые и жовиальные. Сегодня она была в молочно-розовых полупрозрачных кружевных трусах-слипах.
Нагой Святополк Ярополкович ювенально уселся на вольтеровский стул, для удобства раздвинул колени и с философским пессимизмом уставился на мрачно вздыбленное либидо – на своего соратника и супостата в одном хую.
– А сделай-ка мне, голубчик матушка, кофейку, да покрепче, – фактически приказал он, чувствуя свою власть. – А я пока зачну первую грёзу свою!
Елдакова кинулась к кофе-машине, а сын зачал:
– Дело было в джунглях Амазонки. Видимо, такая аллюзия на Эдемский сад… это я уже по пробуждении домыслил. Мы с тобой, матаня, нагие как Адам и Ева соответственно… впрочем, мы и сейчас почти такие… ладно, пустое. Ну вот. Я залипнул сидя на поваленной секвойе в телефоне, ты в кустах чем-то там самоублажалась – всё как обычно. Тут с пальмы соскакивает горилла – и к тебе в кусты. Я тебе на помощь…
– Это ты зря! – раздосадовалась мать. – А вдруг мне бы понравилось?!
– Тебе понравилось, – подтвердил сын. – Ибо я не успел тебе на подмогу – неведомая подсознательная сила сковала мои движенья, и самец гориллы сделал своё натуральное дело.
– Ну слава Богу! – выдохнула Аглая с облегчением.
– Потом на поляну выполз огромный питон… а может быть, анаконда – ну, тут избыток смыслов и ассоциаций, сама понимаешь.
– Понимаю, – заверила мать.
– И тут мы с тобой начали… – он конфузливо прервался. – Ну, ты понимаешь.
– Нет, тут не понимаю! – даже обиделась Елдакова. – Не домысливай за меня, пожалуйста!
– Кровосмешенье у нас началось, ёпть!
– Конкретнее, силь ву пле, – чопорно намекнула мать. – Меня интересуют детали!
– Кофей где мой? – заартачился сын и угрозил: – Без кофея не детализирую!
После испития чашечки либидо опало прелой красно-жёлто-бурой осенней листвой, и Святополк продолжил:
– Ты начала делать наклоны – ну, совсем как вчера в реальности – и я…
Избавим целомудренного читателя от откровенных сцен, тем паче инцестуозного характера – даром, что всё происходило в подсознании чистого непорочного юноши. Если интересно, гляньте на каком-нибудь доступном порнтубе, там этого говна полно.
– Вторая грёза случилась в каком-то замке – видно, какая-то отсылка на Дюма-старшего. Или младшего, ХЗ. Королевская опочивальня – огромная кровать под шёлковым балдахином, все сопутствующие аксессуары. Мы с тобой нагие, как Людовик какой-то там с маркизой де Помпадур. Я, сидя в кресле, залип в телефоне, ты самоудовлетворялась за ширмами. Из ниоткуда появился граф де Сад и поспешил к тебе за перегородку… предчувствуя твою реакцию, мешать я ему не стал.
Мать благодарно улыбнулась.
– После того как самопровозглашённый маркиз исчез, мы с тобой…
Благонравный книголюб опять же может внимать спокойно – порнографический контент мы снова пропустим. После второй чашечки кофе последовала третья грёза.
– Постапокалиптический мир – ваще ХЗ, к чему это. Кругом разруха, зарево, небо затянуто чёрными тучами. Много ворон, всюду снуют крысы и здоровенные тараканы. Мы с тобой голые, как хуй знает кто. Я читаю бумажную «Лолиту» писателя Набокова, ты дрочишь берцовой костью какого-то парнокопытного за остовом ржавого раздолбанного холодильника. Дверь холодильника открывается, оттуда вылезает полуразложившийся зомби и по-голливудски ковыляет к тебе. Я не растерялся, отложил том Набокова и оприходовал ходячего мертвеца ржавой выхлопной трубой от автомобиля.
– Это ты правильно сделал, сынок! – живо одобрила Аглая. – У него ебательный орган наверняка разложился, и уж совершенно точно не стоял! И к гадалке не ходи!
– Ну, а я тебя…
Высоконравственный чтец и на сей раз не оскоромится – порнухи опять не будет.
