Дарья Старцева
Воронья ночь: невеста Кощея Бессмертного
– Тихо, девоньки, – вдруг призвала Чернава.
Мы прислушались – с улицы доносились слабые звуки чарующей мелодии. Прильнули к окну и заприметили внизу музыканта, который сидел под высокой, безлистной березкой. Прикрыв глаза, он дергал струны гуслей, что-то напевая себе под нос.
– Жаль, слов не разобрать, – пригорюнилась Ждана, привстав на цыпочки и вытягивая шею, будто это помогало ей лучше слышать.
– Так давайте спустимся, – предложила я и ринулась к двери.
Под звонкий смех мы наперегонки побежали к лестнице, спустились по ступеням, похватали свои кафтаны в сенях, наспех обули сапожки и выскочили на крыльцо. Там я резко затормозила, и едва не перелетела через перила, когда Чернава врезалась в мою спину. Она грозно уперла руки в бока и уже раскрыла рот, чтобы выразить свое возмущение, но Ждана так строго шикнула на нас, что мы смолкли. Она кивнула головой в сторону уличного музыканта, которого совсем не заботила стайка шумных девиц. Он продолжал петь и перебирать тонкие, туго натянутые струны. Он пел о бабочке, которая по глупости запуталась в паутине коварного паука. Поначалу песня была печальной, а мелодия спокойной и размеренной. Но после того, как злобный паук вернулся и заметил в своих сетях добычу, звуки гуслей стали нагонять страх. Сердце сжималось от тревоги и жалости к бедной бабочке, и когда хищник уже почти подобрался к бедняжке, из оцепенения меня вырвал голос Чернавы:
– Ой, скоро солнце зайдет за горизонт.
Я обратила встревоженный взгляд вдаль. Небо уже окрасилось розовым, а солнце непреклонно стремилось к закату. Близилась Воронья ночь.
– Мне пора идти, не то матушка сердиться будет, – вздохнула я, прощаясь со своими подружками.
– Встретимся на площади, – крикнули вслед подруги, когда я спустилась по ступенькам.
Я на ходу застегнула кафтан на все пуговицы и побежала по тропинке вдоль стройных березок, ведущей к родному терему. В этом году ветви деревьев еще даже не обзавелись почками, хотя цветень[1] уж наступил. Говорят, что тридцать три года назад было точно так же. А еще говорят, что как только Кощей заберет свою невесту, природа тут же оживет. Но пока все вокруг выглядело хмуро и уныло. Я оглянулась на солнце, которое опустилось еще ниже к земле, и ускорила бег. Благо дождь не лил.
Когда вдали показался стройный ряд частокола, я наконец смогла спокойно выдохнуть. Матушка еще не вышла во двор – добрый знак. Но приблизившись к терему, я буквально почувствовала на себе ее тяжелый взгляд. Подняла голову: ну точно, смотрит в окно, сердится. Что ж, бежать поздно, да и силы кончились. Оставалось смириться со своей судьбой и достойно принять ее удар в виде матушкиной выволочки. Я неохотно скинула сапоги в сенях, помялась на пороге и вошла. Она стояла, скрестив руки на груди под теплой, вязаной шалью и сурово глядела на меня. Сдвинутые на переносице брови не пророчили ничего хорошего. Я шутливо поклонилась пояс в надежде задобрить и рассмешить матушку своим дурачеством. Но она не засмеялась, даже не улыбнулась. Ее тонкие губы раскрылись в изумлении, а рука, дрожа потянулась ко мне.
– Что это у тебя в косе? – ужаснулась матушка, прикрыв рот ладонью.
Я ответила ей недоуменным взглядом и перекинула косу на плечо. Ну удружили девоньки, ничего не скажешь. Вплели мне в волосы зеленую ленту – ту самую, которую предложил купчонок на базаре в дар к серебряному перстню.
– Знаешь ли ты, как я молила Ладу[2] продержаться до рассвета, чтобы не родить тебя в Воронью ночь?
Я стыдливо потупила взор. Моя оплошность, чуяла же, что подруженьки шутку затеяли да проморгала.
– Я страдала в агонии не для того, чтобы отдать тебя чародею, – продолжала стыдить меня матушка. – Просила же лишь об одном: не навлекай на себя беду! А ты…
Она махнула рукой, словно смирилась с моей беспечностью и устало прикрыла глаза. А я состроила самую жалостливую мину, на которую только была способна и проскулила:
– Ну прости меня, глупую.
Я быстро распустила косу, бросила злосчастную ленту на пол и заплела волосы снова. Кто ж виноват, что ленту в косу вплетают девицы на выданье. Чернава и Ждана давно ходят так, но ни одна из них не родилась на рассвете, знаменовавшем конец Вороньей недели. Их и за уши не притянуть в невесты Кощея, а вот я – другое дело.
– Ладно уж, – смягчилась матушка, когда я бросилась в ее объятия. – Покажи лучше, что на базаре купила.
Я подняла руку, на которой красовался новый перстень. Уходящее солнце отразилось в синем камне, в полной мере подсветив его чарующую глубину. Я завороженно вздохнула.
– Это все? А где же убор для праздника?
Я уныло отмахнулась:
– Выберу что-нибудь из своего. В моих ларцах уже чего только нет, у торговцев ничего лучше не нашлось.
Лицо матушки вновь вытянулось от удивления.
– Ведь сам царь батюшка завтра к нам пожалует. Как же ты перед ним в таком виде предстанешь? Нет, так не годится. Завтра вместе пойдем на базар с утра пораньше и обязательно что-нибудь выберем.
А наступит ли это завтра? Свои мысли я озвучивать не решилась. Вскоре теплый закатный свет сменился сумерками. Чернавки разожгли лучины, накрыли на стол в трапезной. Сегодня мы ужинали поздно, ведь царь повелел в полночь всем молодым девицам, включая тех, кто не участвует в отборе, собраться на главной площади. Будто бы нам хватит места среди любопытных зевак. Я с трудом проглотила кусочек печеной рыбы, аппетита совсем не было. Чем сильнее сгущались сумерки, тем яростней становился мой гнев на этот дурацкий договор. Промолчала при матушке, но видеть завтра царя в нашем тереме, сидеть с ним за одним столом я не желала. Ни он, ни его предшественники не потрудились разорвать договоренность с чародеем. Все они ленились справляться с невзгодами судьбы своими силами. Конечно, зачем заботиться об урожае, если можно раз в тридцать три года приносить в жертву невинных девиц? Тем более, у Ярогневичей рождались лишь сыновья. Им расставаться с родными дочерями никогда не приходилось и не вовек придется. А до простых людей царям дела нет. Я так сильно сжала ложку в руке, что она впилась в мою ладонь. Эта бессильная ярость убивала. Эх, раздобыть бы меч-кладенец… Говорят, перед его клинком и сам темный чародей не устоит. Уж я бы ему показала!
Однако пока мои мечты оставались блеклыми и неосязаемыми, Воронья ночь полностью вступила в свои права. Незадолго до полуночи мы с матушкой, окруженные молодыми чернавками, вышли из терема. Среди наших служанок нашлась одна, попавшая в отбор невест. На нее было страшно взглянуть: губы дрожали, будто она вот-вот заплачет, а глаза огромные от страха. Я ободряюще приобняла ее за плечи у ворот. Бедняжку это совсем не утешило. Еще бы, ведь она, возможно, скоро станет Кощеевой невестой. Участи хуже не придумаешь.
Ночь стояла ясная, луна освещала каждый камушек на тропинке. Не иначе чародей постарался, чтобы ни одна девица ненароком не заплутала. Жадный. Когда мы подошли к площади, молодцы уже начали разжигать костры. Сердце забилось в бешеной пляске. Я огляделась вокруг в поиске подружек, но разве заприметишь знакомое лицо в эдакой толпе? Люди теснились, толкались. Благо площадь я знала как свои пять пальцев.
– Злата, куда ты? – забеспокоилась матушка, когда я стала отдаляться от нее, пробираясь сквозь толпу.
– Скоро вернусь, – отозвалась я, перекрикивая гул толпы.
Я добралась до большого камня, залезла на него и снова огляделась вокруг. Царь сидел на своем троне, на приступочке в окружении стражи. Вот уж кому честной люд не мешал. Старик с короткой седой бородой, с внушительной золотой короной на голове задумчиво взирал вдаль, в сторону темного леса. Вдруг, словно почувствовав на себе мой взгляд (будто никто кроме меня царя не разглядывал), он повернул голову и встретился со мной глазами. Уголки его губ потянулись вверх. От неожиданности я покачнулась, полетела вниз и точно бы ударилась затылком о землю, если бы не попала в чьи-то заботливые руки.
– Горе ты мое луковое, – матушка помогла мне встать и сразу принялась поправлять съехавший венец на моей голове, отряхивать кафтан от грязи.
– Мы с подружками договорились встретиться до начала отбора, – я поднялась на цыпочки, игнорирую все попытки матушки привести меня в порядок.
– Поздно уж, не успеешь, – развела она руки в стороны.
Я снова взобралась на возвышение. Подожгли последнюю, самую высокую связку дров в самом центре. Огонь быстро охватил поленья, протянув свои горячие языки высоко к темному небу. Многочисленные тени ото всех присутствующих потянулись уродливыми, крючковатыми столбиками в сторону нашего терема.
– Все, кто участвует в отборе, подойдите ближе к костру! – скандировал зычный голос царского бирюча[3]. – Остальные – в сторону!
Толпа ожила, задвигалась, словно одна сплошная огромная гусеница. В этот миг я благодарила Долю[4], что мы находимся в отдалении. С одного конца площади ойкали, с другого – бранились, а где-то даже завязалась драка, туда уже спешил дружинник. Но вдруг подул сильный ветер, и все звуки потонули в чарующей, но жуткой мелодии свирели. Волосы на моей голове встали дыбом: вокруг не было ни одного музыканта. А мелодия в точности повторяла ту, что исполнял молодец, играющий на гуслях возле терема Чернавы. Интересно, подружки это тоже заметили? А после я услышала стук, он доносился сверху, издали и из каждого уголка площади одновременно. Это Яга приближалась к высокому костру, топая костяной ногой. Сгорбленная старуха в лохмотьях опиралась на клюку, ковыляя.
– Вот так древность, – пробормотала я, и матушка испуганно дернула меня за рукав.
Люди испуганно зашептали, а маленькие дети захныкали. Среди народа давно ходят байки, будто бы старуха заманивает малышей в свою избушку, а там оборачивает их в волчат, которые ей верно служат. Вроде глупые сказки, но будь у меня дитя – я бы не пришла с ним на площадь сегодня.
– Здрава будь, Ягинюшка, – царь поднялся с трона и поклонился старухе в пояс.
– Где бы еще увидеть эдакую диковинку? – прошептала я. – Не зря пришли.
Яга проскрипела в ответ что-то неразборчивое и обернулась. На мгновение показалось, будто цепкий взгляд старухи безошибочно отыскал меня. Один ее глаз был совершенно обычным, а второй заволокла белесая пелена слепоты.
