Денис Некрасов
Пляска демонов
Франсуа нашел очень большую библиотеку и понял, отчего Анабель такая умница – целыми днями напролет в полном одиночестве она только то и делала, что читала. Причем все книги были относительно новыми и включали не только романы сестер Бронте, но и пресловутое «Происхождение видов», а так же сочинения Риккардо и Адама Смита. Родители Анабеллы, собиравшие эту библиотеку, очевидно, были всесторонне образованными и просвещенными людьми своего века. Франсуа с грустью подумал о них, о несправедливости и жестокости жизни, о том, как бы могла быть счастлива их дочь, если бы росла в окружении любящих папы и мамы. Тогда бы она, верно, сейчас не ждала его в Дандренанском аббатстве, но так было бы лучше для неё. Франсуа чуть было не заплакал, точнее глаза его уже наполнились слезами, но тут в библиотеку вошел мужик-грузчик и грубым голосом спросил:
– Книги тоже прикажите забирать, сэр?
Франсуа поморгал, удаляя слезы из глаз, и пытаясь придать голосу мужественность, ответил:
– Да, пожалуй….
Он уже присягнул в своем сердце своей королеве и пускай души её родителей, если они обитали в этом доме, среди этих книг, или смотрели на него из-за зеркал или с небес, или из самых глубин Ада, были бы свидетелями его бесконечной преданности ей.
Франсуа забрал из гардеробной пару платьев Анабеллы, которые ему наиболее понравились; ему так же очень хотелось забрать и мебель, включая превосходный гостиный гарнитур, но на подводах уже не было места. Кабинет, в котором разлагался труп кастелянши, все время оставался заперт на ключ. Только, когда все, что можно, было погружено и все мужики покинули коттедж, Франсуа заглянул к мисс Йорк. Труп был на месте и начинал вонять.
Выходя, Франсуа бросил извиняющийся взгляд на эту обитель сладостных воспоминаний, превращенную теперь его алчностью в притон разбоя.
Он повел подводы тем самым путем, каким вчера ночью ехал с Анабель. К вечеру они прибыли в Дандренан. Анабелла бросилась ему навстречу с радостным воплем:
– Ты вернулся! Вернулся!
Франсуа соскочил с коня. Они встретились посреди широкого монастырского двора, позади них была пустошь, в отдалении – деревенское кладбище и родовой склеп Максвеллов. Франсуа сжал её в своих объятиях, а она его поцеловала в губы. Это был их первый поцелуй.
Мужики разгрузили все, что привезли, расставили по местам, указанным Франсуа и леди Сетон-Хэй, которая имела чуть больше представлений о правильном убранстве дома. Франсуа с ней не спорил, наоборот позволял распоряжаться принадлежащим ей движимым имуществом и жалел лишь об оставленной в коттедже мебели. Анабелла получала удовольствие, командуя людьми, порой самодурски, а порой очень рассудительно, играя в хозяйку аббатства Дандренан.
VIII
Кровь сгустите,
Чтоб жалость не пробралась бы в меня!
Чтоб совесть верная не пошатнула
Жестокий замысел мой…
Шекспир «Макбет», акт I, сцена 5
Вторую ночь молодые люди провели так же как и первую, с той только разницей, что на этот раз Франсуа сразу лег на свою сторону кровати. Совершенно спокойные и безмятежные они заснули очень быстро.
В четверг утром Франсуа велел разбудить себя рано. Обычно он не вставал раньше 10, просыпаясь в 9 и битый час бездельничая в кровати. Но теперь он изыскал в себе силы, чтобы встать в 5 утра. За завтраком он выпил только чаю – есть яичницу в такую рань у него не было аппетита – Маргарет настаивала, но Франсуа стукнул кулаком по столу – он был очень напряжен. К счастью Анабелла, немного обвыкшаяся, не стала устраивать вчерашних сцен, и с относительной легкостью отпустила его в Дамфрис, напутственно поцеловав на прощание. В Дамфрисе Франсуа оставил двуколку на станции, а сам на поезде поехал до Локерби. Там он встретил оценщика из банка Ротшильда. Франсуа мог быть ласков как котенок, но так же как и котенок, только тогда, когда сам этого хотел. Он всячески старался умилить, обворожить, обольстить оценщика, того не зная, что банковский служащий считал себя мужчиной в высшем смысле и с презрительной ненавистью относился к тому модному поветрию, которое заставляло молодых людей эпохи изменять своим естественным наклонностям, установленным для них Господом и предаваться греху и разврату с лицами своего пола. Одним словом, за то время, что ждали обратный поезд из Локерби в Дамфрис, пока ехали до Дамфриса и из него до Дандренана, Франсуа стал настолько омерзителен оценщику, что тот еле сдерживался, чтобы не засадить боксерский хук в смазливую рожу развратного баронета.
В Дандренане вся челядь встречала лорда и его гостя с факелами и канделябрами. Но подобное изъявление почтения не могло изменить уже напрочь испорченного отношения оценщика к Максвеллам, вырастившим своего наследника педерастом. В приемной оценщика встретила леди Сетон-Хэй в атласном платье цвета изумруда. Платье не отвечало последней моде, однако, как и предполагал Франсуа, превосходно шло к её зеленым глазам. Но лучше всего смотрелись в мерцании факелов и свечей фамильные драгоценности Гамильтонов. Франсуа представил Анабеллу, как свою невесту, леди Стерлинг. Разумеется, в женатом человеке Викторианской эпохи с десятком детей за хребтом, каким был оценщик, неземная красота шотландской графини вызвала то самое вожделение, какое ему по возвращении в Лондон придется утолять с какой-нибудь белокурой дрянью на пропитанных чужими извержениями простынях борделя. Тогда только баронесса Сетон-Хэй из Аберкорна в матовых жемчугах, обтягивавших её лебяжью шею, перестанет владеть мужскими мечтами банковского служителя. А пока он безраздельно был её слугой, совсем забыв про лорда Максвелла. Это немало порадовало Франсуа, который повернувшись к Дункану, тихонько сказал:
– Я стелился перед этим ублюдком, как последняя шлюха, и если он не назначит за поместье хотя бы 10 000 фунтов, я его в Лондоне найду и в Темзе утоплю. Помяни мое слово!
Меж тем леди Стерлинг любезно увлекала гостя в трапезную. Весь ужин она занимала его внимание, забавлялась его благопристойным шуткам – не будем забывать, что достопочтенный банковский служитель был в высшей степени порядочным человеком, он мог позволить себе мечтать, но никогда бы не позволил даже малейшего намека на свои мечты. Дункан только успевал переменять блюда, которые его жена и дочь наготовили в несчетном количестве. А Франсуа весь вечер отдыхал, он нисколько не ревновал, наоборот, был от всей души благодарен Анабель за то, что она принимает такое живое участие в делах его семьи и освобождает его от роли Арлекина. Более того, обворожить оценщика у неё получалось заметно лучше, чем у самого Франсуа. Анабелла же была просто в восторге, играясь с этим взрослым, даже несколько староватым для неё, человеком, который, однако, был первым среди подобных ему людей, кто относился к ней серьезно и даже с подобострастным почтением.
После ужина Анабелла и Франсуа проводили своего гостя в опочивальню, где стояло сразу две огромные кровати под балдахинами с гербами. Опочивальня была убрана и хорошо протоплена. Оценщик решил, что это была спальня родителей Франсуа, и жестоко ошибся. Это была опочивальня самого Франсуа и леди Аделаиды – они спали вдвоем, как и подожжено любящим матери с сыном, а сэр Арчибальд спал отдельно, как и положено истинному аристократу, в той опочивальне, где с первого дня своего приезда разместился Франсуа. Просто она была меньше размером, и её быстрее можно было протопить и подготовить для него, приехавшего столь неожиданно и без предупреждения. И то он в первую ночь замерз, а если бы тогда возлег в обычной своей огромной и холодной опочивальне, неминуемо бы уже схватил простуду.
Оценщик явно пребывал в расслабленном состоянии и был всем доволен. Если бы акт об оценке был заранее заготовлен, то теперь была самая подходящая минута, чтобы подсунуть его для подписи. Однако, хотя формальная опись имущества, должна была начаться только завтра, уже можно было быть уверенными, что первое хорошее впечатление вполне благоприятно отразиться на результатах оценки или, по крайней мере, аудитор не будет слишком придирчив и щепетилен. Он уже не испытывал к Франсуа прежней неприязни, хотя и считал, что пройдошный мальчишка не достоин выпавшего ему счастья.
Пожелав гостю спокойной ночи, Франсуа и Анабелла в напряженном молчании, будто боясь, что их подслушают, прошли в кабинет. Только затворив за собой дверь, они со страстным возбуждением, столь долго сдерживаемым правилами игры, бросились друг другу в объятия, не зная, какими только ласками выразить обоюдную радость от того, что первое их совместное дело прошло так удачно.
– Я тебе еще не успел сказать, Анабель, как ты прекрасна в этом платье, – покрывая её лицо поцелуями, прошептал Франсуа.
– Ты знал, мой милый, что выбрать для меня.
Она вся таяла и трепетала от наслажденья, чувствуя как смело его губы, касаются её кожи. Им снова помешал Алистер. На этот раз он постучал в дверь.
– Кто там?– спросил Франсуа.
– Это я, сэр.
– Чего тебе?
– К вам гости, сэр.
Анабель и Франсуа встревожено переглянулись.
– Кто может быть в такое позднее время? – спросила Анабель.
Франсуа открыл Алистеру дверь.
– Гости представились? – с содроганием спросил Франсуа, предполагая самое худшее.
– Да, они назвались сэр Джеймс Максвелл.
– Вот черт! – воскликнул Франсуа.
– Прикажите принять?
– Где он?
– В передней.
– Нет, я сам к нему спущусь.
– Он твой родственник? – испуганно спросила Анабель.
– Кузен моего отца, – отозвался Франсуа, – будь он неладен!
– Я иду с тобой.
Франсуа не стал возражать. Они вместе спустились к Джеймсу, который с удивлением разглядывал дорогое убранство аббатства, особенно зеркала в золоченых оправах.
– Чего тебе, дядюшка? – недовольно спросил Франсуа.
– А, племянничек…. – отозвался Джеймс и тут его взор упал на Анабеллу.
Он был известным ловеласом в Голоуэе, а потому знал, как вести себя с дамами. Он учтиво и любезно поклонился, пожирая Анабеллу глазами.
– Это баронесса Сетон-Хэй из Аберкорна, моя гостья, – похвастался Франсуа и тут же понял, что сотворил великую глупость.
Анабелла подала Джеймсу руку, и он её галантно поцеловал.
– У меня нет слов, миледи, чтобы выразить свое восхищение вашей красотой, для которой в нашем подлунном мире не найдется достойных сравнений.
Анабелла милостиво улыбнулась, а Франсуа начал беспокоиться еще больше.
– Так, чего тебе надобно, дядюшка?
– Хотел узнать, что за гость к тебе приехал, племянничек, – едва только повернув голову к Франсуа, ответил Джеймс и потом снова устремил восхищенный взор на Анабеллу.
– Никакого гостя нет, – невозмутимо отозвался Франсуа с той большей легкостью, что собеседник не удостаивал его взглядом.
Но даже если бы Джеймс смотрел ему прямо в глаза, Франсуа мог соврать, не моргнув глазом.
– И все же я видел вас сегодня на станции в двуколке, а еще вчера, как ты ехал с мужиками в коттедж на Лох-Артуре. Все эти безделушки оттуда? – Джеймс провел пальцем по зеркальному стеклу.
На месте Франсуа его герой – герцог Алансонский – сначала бы покраснел, потом бы побледнел, но юный лорд сохранил полное самообладание, только лишь его взор на мгновение блеснул как грозовая молния, а потом резко прищурился с недобрым коварством. Анабелла же спросила вызывающе гневливо:
– И что вам за дело, сэр?
– Тише! – сделал ей предупреждающий жест Франсуа.
Он более всего боялся, что о всех его приготовлениях, о подлинно плачевном состоянии аббатства узнает аудитор. Для того, чтобы исключить любое возможное общение с местными, сэр Арчибальд и наказал сыну пасти аудитора от Локерби до самого аббатства. А Джеймс грозил устроить скандал прямо в доме и расстроить все его планы.
– Поговорим? – предложил Франсуа. – Только не здесь. В монастырской трапезной.
– Пойдем, – как-то слишком просто согласился Джеймс.
Зажегши факелы, с которыми Дункан и его зять встречали аудитора, Франсуа вручил один Джеймсу, другой Анабелле, третий взял сам и, будто похоронная процессия трое молодых людей пошли через бывшую монастырскую пекарню в старинную трапезную. Войдя туда и увидев полный кавардак, Джеймс присвистнул.
– У тебя, что здесь была бойня при Чеви-Чейс?
– Нет, – съехидничал Франсуа, – штурм Севастополя.
На самом деле последний раз здесь разыгралась битва на Бойне, в которой ирландские якобиты потерпели поражение от Оранского узурпатора.
Пока Анабелла и Джеймс в мерцающем свете факелов с интересом оглядывали места легендарных боев, Франсуа укрепил свой факел в стене, потом взял факел у Анабеллы и, ловко вскарабкавшись под своды трапезной, воткнул его в трещину кладки. Трапезная озарилась достаточно, чтобы двое людей могли не споткнуться о многочисленнее чурбаны и ломанную мебель. Франсуа так и остался по-мальчишески сидеть на балке. Джеймс пристроил свой факел и, сняв с себя дорожный редингот, постелил его на изрубленную колоду.
– Присаживайтесь, миледи, а то ваш кавалер, устроившись сам, не озаботился о вашем удобстве.
– Говори, что тебе надобно! – резко воскликнул Франсуа, уязвленный замечанием Джеймса и его обхождением с Анабель.
– Давай по существу, – начал Джеймс и прошелся вокруг сидящей Анабель, собираясь с мыслями. – Я расспросил грузчиков, они мне сказали, куда ездили с тобой. Я так же навел справки и выяснил, что тот коттедж, который ты вынес, вовсе не твой, а принадлежит Гамильтонам.
– Он принадлежит мне! – воскликнула Анабель.
– Это я теперь понимаю, миледи. Но согласитесь, что все это очень и очень странно. Я не берусь влезать в сердечные дела….
Анабелла смутилась.
– Просите меня миледи, – Джеймс низко поклонился, – я нисколько не думаю о вас дурно, я понимаю, что вы – чистый ангел, раз отдали моему племяннику все свое достояние.
– Не больно-то вы похожи на его дядю, сэр, – заметила Анабелла.
– Я на 4 года его старше! – с какой-то детской обидчивостью ответил Джеймс.
– Чего тебе надо?! Скажи, в конце концов! – теряя терпение, возопил Франсуа как петух на насесте.
– Я говорю, что ввиду приезда твоего таинственного гостя….
– Это отец моей невесты, – выпалил Франсуа.
– Которая сирота уже 2 года, – отозвался Джеймс. – Как видишь, моя полиция работает на славу.
– Ты обращался в полицию?
– Нет пока.
– Сколько? – глухо проговорил Франсуа, с почти физической болью чувствуя, что придется расстаться немалой суммой денег.
– Думаешь, я потребую назад отцовские часы?! Ты меня слишком дешево ценишь, племянничек!
Франсуа соскочил со своей балки, как монастырский кот, завидевший крысу, и угрожающе приблизился к Джеймсу.
– Я убью тебя и захороню в нашем родовом склепе вместе с твоим отцом!
– Ну, и дурак будешь, – я всех предупредил в Дамфрисе, что еду к свому любимому племянничку в гости.
Франсуа смутился – у него пропала надежда.
– Я хочу знать, что вы затеяли? – продолжил Джеймс, видя, что побеждает. – Тогда смогу озвучить свои условия. Зачем обворовывать чужой коттедж….
– Это не воровство! – воскликнула Анабель.
– У вас ведь двоюродная тетка в Эдинбурге, миледи? Как, интересно, она назовет это? – парировал Джеймс. – Так вот, зачем выносить чужой коттедж, чтобы обставить свое аббатство, рискуя, что все это скоро может обнаружиться? Не проще ли было все сбыть в Карлайле и получить живые деньги? Так нет, приезжает человек, который должен увидеть, какие богатства хранит аббатство Дандренан. А с учетом того, что вы уже заложили рыбные промыслы на Ните и лесные угодья, нетрудно догадаться, что в гостях у вас аудитор. Из какого банка?
Джеймс с торжествующим видом ждал ответа. В багровом свете факелов лицо его было подобно лику Мефистофеля, только что заключившему выгодный контракт с очередной жертвой, возжелавшей в гордости людской познать законы духа, бытия и Бога. Франсуа стоял раздавленный, беспомощно и просительно глядел на Анабель.
– Допустим, – произнесла она, вставая с места. – В этом случае, чего вы пожелаете, достопочтенный сэр Максвелл?
– Миледи! – с отчаяньем взмолился Джеймс. – Заберите меня отсюда к черту! Я больше не могу жить в Голлоуэе.
– Потому, что всех девок перетискал? – недовольно проговорил Франсуа.
– Подожди, – с серьезным видом оборвала Анабель Френсиса, и обратилась к Джеймсу.– Так вы не хотите в долю?
– Я хочу в компаньоны, а долю вы мне сами назначите по своему соизволению. Послушайте, вы единственные кого я знаю, и кто осмелился бросить вызов всему нашему образу жизни, пустому и бессмысленному подчинению чужим правилам. А я хочу путешествовать, хочу увидеть мир….
– И этот в Париж хочет… – пробурчал Франсуа, отвернувшись.
– Я думаю, – повелительно произнесла Анабелла, – что мы должны оценить, что сэр Джеймс пришел сначала к нам, а не в полицию, и просит у нас не денег, но ищет нашей дружбы.
– Я понял, что он тебе понравился, – развел руками Франсуа.
– Если мы его сейчас прогоним, он обидеться и точно пойдет в полицию, ты бы точно пошел, а в нём бьётся все тоже благородное сердце Максвеллов.
– Какие нежности!....
– Я вовсе не претендую на благосклонность леди Сетон-Гамильтон, – снова вступил в разговор Джеймс.
– Еще бы ты претендовал! Я вообще не понимаю – это насколько надо не уважать себя, чтобы прийти и навязываться в компаньоны, в друзья, возьмите меня с собой в Лондон? Еще бы вассальную присягу мне принес.
– Я готов.
– Дурак! Лучше бы ты сдал нас полиции!
Наступила тишина. Франсуа думал, наконец, сделал своё предложение:
– 200 фунтов, чтобы ты нас оставил в покое и забыл все.
Джеймс презрительно ухмыльнулся.
– 400, – повысил ставку Франсуа с болью в сердце.
Джеймс молчал и улыбался, желая узнать, где у его кузена проходит граница жадности.
– 600! – выпалил Франсуа, топнув ногой. – У меня больше нет в наличии!… а мое слово ты, наверное, не примешь….
– Это верно, твоё слово не стоит и пенни. Оставь себе свои деньги, лучше позаботься, чтобы прекрасная леди ни в чем не нуждалась.
Джеймс взял свой редингот, отряхнул его и направился к выходу.
– Постойте, сэр, – остановила его Анабель.
Джеймс повернулся и ласково проговорил:
– Не беспокойтесь, миледи, я вас не выдам. От всей души желаю вам счастья, – с этими словами он вышел из трапезной.
IX
Младой боец с легчайшею из ран.
И день за днем без отдыха она
Сидела с ним. Стояла тишина,
Лишь слышался страдальца тихий стон
Иль голос девушки.
Диккенс «Дом с привидениями», 4
Только Джеймс Максвелл скрылся в темноте, Анабелла возмущенно повернулась к Франсуа. Тот стоял мрачный и сильно обескураженный отказом Джеймса от денег. Он всегда думал, что люди ничуть не лучше, чем кажутся.
– Я так понимаю твое предубеждение против него связано с тем, что тебе он показался соперником? – резко спросила Анабель. – Сдается мне, что ты увез меня из коттеджа на озере для того, чтобы посадить на цепь рядом с собой, чтобы я ни с кем другим не могла общаться и принадлежала тебе безраздельно. Думается, что ты меня собираешься тиранить даже больше, чем моя прежняя гувернантка.
– Отнюдь, – глухо ответил Франсуа. – Я уже сказал, что ты полностью вольна распоряжаться собой и своими капиталами. И если тебе хочется из них назначить содержание этому сельскому развратнику, так тому и быть, я тебе ни в чем мешать не буду.
– Тогда я остановлю его, – крикнула Анабель, выбегая из трапезной.
Джеймс к тому времени уже нашел свою лошадь и направлялся по двору аббатства к воротам. Анабель позвала его, он остановился, спешился, подошел к девушке. Сзади подошел Франсуа.
– Франсуа хочет вам кое-что сказать, – Анабель сначала посмотрела на Джеймса, потом на Франсуа, приглашая его подойти ближе.
– Франсуа?! Надо же, как тебя называют?! – подивился Джеймс, дружелюбно и без малейшей доли злопамятства глядя на кузена.
– Сможешь завтра сыграть мистера Сетона-Ортона, эсквайра, двоюродного дядю леди Сетон-Хэй из Аберкорна? – недовольно выдавил из себя Франсуа. – А то невеста живет под одной крышей с женихом без всякого надзора со стороны родственников, аудитор может подумать, что у нас здесь притон разврата.
– А не слишком ли я молод для двоюродного дяди?
– Если аудитор наводил справки, то, верно, выяснил, что у покойного VIII барона Брюса Сетона-Хэя было 5 двоюродных братьев, один из которых – Уильям Ортон, сын полковника Брюса Сетона-Блангта – едва ли старше тебя.
– Я всё понял, сыграю, не волнуйся, – Джеймс широко улыбнулся Анабелле.
Он вел себя очень просто, ничего не тая от своих новых друзей, забыв все неприятные моменты последних минут и даже изощренные старания Франсуа его унизить. А Френсис, с горечью посмотрев на молодых людей, пошел в дом, оставив Джеймса и Анабеллу наедине. В дверях юный лорд встретил Алистера и велел ему заняться лошадью сэра Джеймса. Потом встретил Дункана и велел приготовить комнату для еще одного гостя. Его можно было бы поселить в братском корпусе, в старинной детской, в которой некогда играли трое братьев Максвелл – Корнелиус, дед Френсиса, Алан, отец Джеймса, и преподобный Джеймс, проповедовавший Евангелие в Индии и убитый сипаями за принадлежность к расе колонизаторов. Но с той далекой поры детская никак не использовалась и теперь вся была затянута паутиной и загажена крысами, поэтому Джеймса поселили в бывшей монастырской гостинице. Френсис наказал слугам, чтобы Джеймса называли не иначе, как милорд, и поскольку он с самого раненного утра был на ногах, а организм у него был слабый, то теперь у него уже ни на что не оставалось сил. Поэтому он пошел в кабинет, сказав Анабелле:
– Дитя моё, ложись-ка ты почивать, а мне еще надо разобраться с картами и планами межеваний для завтрашней оценки, – голос Френсиса звучал как-то странно, и Анабелла почувствовала, что он вовсе не это имеет в виду.
– Я хочу остаться с тобой.
– Помилуй, ты мне только будешь мешать, – Френсис улыбался приторной улыбкой, от которой у Анабеллы защемило сердце. Он явно скрывал какие-то очень сильные и жестокие переживания.
– Тогда я тебя подожду.
– Не надо меня ждать, – её настойчивость вызывала в нём раздражение.
– Я без тебя не усну.
Раздражение выплеснулось в искренность:
– Если тебе так важно, чтобы кто-то был рядом, ступай к своему новому другу, пускай он тебя приласкает. Только не смей приглашать его в мою опочивальню, это уже будет верхом несправедливости, – и, не давая Анабель остановить себя, Френсис ушел в кабинет, закрывшись изнутри на ключ.
Ему хотелось бы хлопнуть дверью, но он боялся разбудить аудитора. Был бы он большим романтиком, он бы сейчас плюнул на все и подумал бы – не застрелиться ли? Но в нём сидел демон цинизма – сильный в своём безверии и гордый в обреченности. Единственное, что он мог позволить Френсису это сейчас упасть на кушетку и заплакать. О чем он сожалел? О том, что дважды у него была возможность убежать из коттеджа на озере, но он позволил ей остановить себя. Зачем, зачем он поддался на её чары? Зачем позволил призраку любви обмануть себя? Ведь он знал наперед, что любви не бывает или она так же мимолетна, как весенняя песня жаворонка. Как же он смешон в своей ребяческой мечте, что посреди осенней мглы возможно уловить весны дыханье! Как обидно, что он поступил так глупо! Всю жизнь он только и совершает глупости. Он не винил её ни в чем, но лишь себя. Она ничем ему обязана не была, а он, он должен был понимать, предвидеть, быть серьезным, рассудительным и ответственным. И вот оно наказание за слабость, горькое разочарование, обида, а завтра? А завтра он должен будет, с черствостью превозмогая боль, страдание, раздиравшие не плоть, но душу, завершить все дела в аббатстве, распродать все имущество и выделить Анабелле положенную ей долю и пускай она дальше живет, как знает и с кем хочет. Он даже пожалеет ей счастья – неужели он менее благороден, чем этот Джеймс, едва её знающий?! Он ей помог совершенно бескорыстно и поступит с ней предельно честно. Она будет свободна. О! как же ему будет больно, тошно, горько все то будущее время до самого последнего момента расставания! «Зачем, за что мне все это»? – Френсис залился слезами. – «Ну, неужели ж преступление моё настолько тяжкое, что поделом мне все эти муки Ада»? Ему остро захотелось к маме, чтобы она обняла его и пожалела. Ему было нестерпимо жалко себя, обманутого, брошенного, преданного. Френсис пытался успокоить себя, но безуспешно. Слезы так и катились сами собой из глаз.
Дверь в кабинет открылась – Анабелла раздобыла у Маргарет запасной ключ. Франсуа, весь заплаканный, поднялся и сел на кушетке, мало стыдясь своих слез. В конце концов, в отличие от Джеймса, он был не мужчина, а чувствительный инфант, который не достоин ни любви, ни красоты, ни счастья. Вся сила его в том, что он еще жив – все, что не убивает, делает сильнее. Он справиться с этой жизнью, это другие могут пустить все под откос, а он, он снова будет со своими родителями и через какое-то время забудет – да! – всё забудет, ведь совесть его будет чиста, и впредь будет умнее – он никого к себе не подпустит и на пушечный выстрел, никому больше не улыбнется и не позволит себе ни малейшей сентиментальной слабости, т.е. глупости, если потребуется, он самую душу вытравит, ампутирует как язвенную гангрену. Без души оно как-то легче живется на свете.
Анабелла присела рядом с ним, обняла его и поцеловала.
– Пойдем спать, – нежно произнесла она.
– Не хочу, – капризно ответил Франсуа.
– Это от того, что я захотела помочь твоему кузену? Но ведь людям надо помогать, разве не так? А ты устраиваешь такие сцены, будто я ему уже на шею вешаюсь. Как ты вообще мог подумать, что я тебя на кого-то променяю. Я тебе уже сказала и слова своего не изменю – вся моя жизнь принадлежит тебе, ты единственный мне нужен и без тебя я жить не буду.
Франсуа, насупившись, молчал, хотя уже был вполне удовлетворен. Она потянула его за плечи:
– Ну, пошли уже спать, я тоже за сегодняшний день устала.
Он, молча, подчинился, и они пошли в опочивальню. Анабель сняла с Франсуа сюртук и вязаную бабушкой телогрейку, которую он носил вместо жилета. Он сам стянул с себя брюки – подумать только! – он нисколько не стеснялся оставаться при ней в панталонах! Она же еще долго снимала с себя многочисленные драгоценности. Он помог ей снять платье, и поскольку оно было единственное пригожее для завтрашнего выхода, аккуратно развесил его на кресле, чтобы не помялось. Анабель надела давешний пеньюар и оба легли в постель, каждый под свою кипу одеял.
– Спокойной ночи, – пробурчал Франсуа, и эта единственная фраза, которую он сказал с тех пор, как Анабель вошла к нему в кабинет, означала, что он успокоился, и обиды больше не держит.
Анабель это поняла и ответила с радостью:
– Спокойной ночи.
Треволнения прошедшего дня сразу погрузили молодых людей в глубокий сон, призванный покрыть забвением все переживания. Когда проснулся аудитор, лорды еще изволили почивать. Отец Алистера прислуживал аудитору, а самозваный эсквайри Сетон-Ортон, занимал его внимание за завтраком. Джеймс мало был похож на почтенного блюстителя нравов, что должно было вызвать недоверие оценщика, но Алистер тем временем разбудил господ, они быстро умылись, оделись, и спустились к гостю. Анабелла тут же овладела вниманием аудитора, и он почти забыл про её несуразного брата. Видя, какое впечатление Анабелла оказывает на оценщика, Франсуа пригласил её участвовать в составлении описи, мотивировав это тем, что его невеста должна быть посвящена во все дела своей будущей семьи. Аудитор не возражал.
Анабелла и Франсуа пренебрегли завтраком и сразу повели оценщика в кабинет. Франсуа разложил перед ним все карты поместья и планы межеваний, все купчие, дарственные и иные правоустанавливающие документы, том числе на рыбные промыслы на Ните, лес Шамбели, Алан-вуд и Тонг-Энд-вуд. Всему графству было известно, что всё это давно заложено Максвеллами и доходы уходили в Royal Bank of Scotland, но аудитор-то этого не знал, а Франсуа утаил столь важную информацию и таким образом, промыслы херлинга и березовые рощи с торфяниками оказались включенными в опись, а там пускай два банка судятся, чей залог первичен. После земельных угодий настала очередь дома. Франсуа водил оценщика по бывшему братскому корпусу Дандренанского аббатства, показывая зеркала, посуду, столовое серебро, расхваливая всё с профессиональностью тех итальянских мальчишек-чичероне, которые торгуют туристам своих старших, а то и младших сестер. Аудитор не мог не обратить внимания на великолепные портреты, висевшие в гостиной. Указывая на работу в стиле Ван-Дейка, Франсуа проговорил с благочестивым придыханием:
– Это мой предок в 8 колене сэр Джон Максвелл, 7-й лорд Хэрис, граф Нитсдейл, сражавшийся за короля против Кромвеля. Работа выполнена самим Ван-Дейком еще до великого мятежа.
Оценщик подивился.
– Извольте полюбопытствовать, здесь подпись самого Ван-Дейка и дата – 1638 год.
– Я верю вам на слово, милорд.
– И тем не менее я настаиваю.
Франсуа принудил аудитора нагнуться и ничего не разобрать ни в подписи, ни даже в дате, поскольку джентльмен из банка получил реальное, а не классическое образование и не мог догадываться, что значили буквы MDCXXXVIII. Зато он спросил:
– Но ведь, насколько я помню, эти полотна не входят в состав майоратного имущества?
Франсуа об этом совсем не подумал – ни в одном завещании или ином документе картины не могли упоминаться. Тогда откуда они взялись? Однако он нисколько не смутился, не стал переглядываться с Анабеллой, но с достоинством заметил:
– Полотна являются фамильным наследием клана Максвеллов и предаются из поколения в поколение как достояние, как реликвии, не нуждающиеся ни в каких формальных бумажках. Они ни при каких обстоятельствах не могут выйти из нашего владения, мы никогда с ними не расстанемся и если и могут выступать залогом, то только нашего твердого намерения, непременно и в самые кратчайшие сроки погасить заём.
Оценщик скривил едва уловимую ехидную насмешку, означавшую: «Думай, что хочешь, избалованный мальчишка, но если твои гулящие родители, не сумеют расплатиться, вы не успеете произнести и одного своего благородного слова, как мы с судебными приставами забреем у вас всё ваше фамильное добро и пустим его с молотка». С этими мыслями аудитор прилежно занес в реестр название картины, автора и дату написания. Безо всяких вопросов в реестр попали так же и работы Рейнолдса и Ромни, изображавшие как будто прабабушку Франсуа в разные возраста её жизни – в детстве, когда она якобы звалась леди Кэтрин Дуглас, и после её брака с сэром Джоном Максвеллом, 4-ым бароном Дандренан.
Франсуа готов был продолжать осмотр и опись имущества, но верный английской дисциплине и распорядку дня банковский служащий, учтиво напомнил про обед, не предполагая даже, что Максвеллы, как и герцог Ришелье накануне французской Революции, могут устраивать его в любое время от 4 до 8 вечера. Внутренне негодуя, что мелкий клерк диктует ему условия в его же собственном доме, Франсуа смирился, да и Анабелла была голодная с самого утра.