Денис Некрасов
Пляска демонов
– Черт! Лучше бы на сегодня вызывать грузчиков, – воскликнул Франсуа за завтраком.
Аппетита никакого не было, кусок в горло не лез. Голова болела, хотелось на свежий воздух, просто хотелось побыстрее сбежать отсюда. Анабель предложила:
– Давай сходим ко мне в коттедж.
Франсуа с диким видом посмотрел на неё.
– Хочу кое-что забрать из вещей и вообще …. – Анабель не закончила своей мысли, которая засела у неё в голове еще с того самого вечера, когда она встретила Франсуа, и чуть было его не потеряла.
– А не боишься?
– Чего? Гниющего трупа? Так этот ты её убил. Может, ты боишься?
Франсуа болезненно усмехнулся.
После завтрака он занялся формальностями – пересчитал деньги, их у него оказалось в наличии 3588 фунтов стерлингов. Потом на кухонном столе, заляпанном масляными пятнами, написал на имя Дарлинга расписку на все то, что Маргарет и Дункан уже забрали из аббатства и еще собирались забрать сегодня. Потом, решив, что от ожидания может повредиться рассудком, согласился поехать с Анабель в коттедж на озере. Анабелла пожелала ехать через лес – так безопаснее: никто не встретиться по дороге.
– Надеюсь, ты не забыл волшебную тропу, что привела тебя ко мне?
Франсуа сердечно улыбнулся, вспомнив тот счастливый день.
На улице шел снег, мокрый, тающий при первом соприкосновении с землей и превращающий её в жидкое месиво. На прощание Шотландия обратилась к Франсуа и Анабелле своим самым пасмурным и неприветливым ликом. Это было как-то обидно и грустно и даже не хотелось посетить в последний раз все родные места – увидеть Гнездо Жаворонка, выехать на берег Солуэй-Ферта, заглянуть в черные омуты Лох-Киндара. Хотелось лишь побыстрее удовлетворить капризное желание Анабеллы.
Въехали в лес, подернутый коричневато-серой дымкой обнаженных ветвей. Березы уже давно растеряли последние свои листочки, и безжалостный ветер вольно гулял меж седых стволов. Переехали Гленсон-Берн. Франсуа довольно быстро нашел тропинку к Лох-Артуру. Коня привязали к молодой березке, а по гатям пошли пешком. Франсуа крепко держал Анабеллу за руку, стараясь своей твердой поступью внушить ей уверенность. Но этого не требовалось – Анабелла нисколько не проявляла страха, то ли полностью доверяя своему кавалеру, то ли безотчетно повинуясь какой-то неведомой силе, неумолимо влекшей её вперед. Ноги они, конечно, промочили, но зато немного развлеклись рисковым приключением.
Когда вышли из болот к коттеджу, молодых людей охватила тревога. Франсуа хотел пойти первым на разведку, но Анабелла не захотела оставаться одна посреди пожухших зарослей неприютного камыша. Пошли вместе, осторожно, с опаской, крадучись как преступники. Кругом все было пусто и тихо, только сердца молодых людей бешено колотились. Не было никаких признаков, что двери вскрывали снаружи. Франсуа еще раз с нехорошим ощущением огляделся по сторонам, ему померещилось, что за ними кто-то следит из лесу, из болотной трясины. Ничего невероятного в этом не было – ведь Джеймс их выследил. А дьявол – он ведь подстерегает на каждом шагу. Вольтеру его удалось изгнать. Как же он, верно, теперь над ним изгаляется!
Анабелла тем временем достала ключи – прошлый раз, когда она закрывала двери, руки у неё не дрожали. Она и теперь нисколько не боялась, а дрожь была вызвана лишь нервозным напряжением. Решительно, порывисто она вставила ключ в замочную скважину, повернула дважды и смело толкнула дверь. В нос им ударил запах разлагавшейся плоти. Именно туда, на этот запах и пошла Анабелла. Столь же быстро и судорожно она открыла дверь кабинета. Труп находился в том же состоянии, что и 6 дней назад, когда она покидала коттедж, только теперь в ушных раковинах копошились белые маленькие червяки. Анабелла сморщилась и, задержав дыхание, лихорадочно схватила со стола керосиновую лампу, которую они потушили, когда выходили из кабинета сразу после убийства. Теперь находиться поблизости от него было невозможно и молодые люди, спотыкаясь, поспешно убежали в памятную гостиную. Здесь Анабелла открыла окно, впустив в дом сырой, болотный воздух.
– Бери, что хотела и давай уйдем отсюда, – попросил Франсуа, которому было и страшно, и неприятно.
Ему чудилось, что как только они отворили двери этого коттеджа, как вся полиция графства сорвалась с места и помчалась сюда. У него в голове крутилась неотвязно одна мысль, что в любую минуту их могут накрыть. Анабелла меж тем с пренебрежительным презрением, почти с отвращением смотрела на свой старый дом, наполовину, уже вынесенный Франсуа.
– Я хотела бы забрать все! – произнесла она. – Это все принадлежит мне, но – увы – я этого сделать не могу. Но и оставлять своё добро и сам этот дом, в котором мои родители были счастливы, а я сама пребывала в унизительном заточении, своим мучителям я тоже не собираюсь.
Она запалила керосиновую лампу, которую держала в руке, потом другую; поручив обе Франсуа, она запалили и третью.
– Что ты хочешь сделать? – дрожащим голосом спросил Франсуа.
– Помнишь, когда я попросила тебя остаться, а ты чуть было не уехал? Это было здесь…. нет, там – у дверей…. Я пришла сюда и твердо решила, что если ты не вернешься к утру, я подожгу этот дом. Я бы превратила его в свой погребальный костер! – голос её звучал вдохновеннее кельтских пророчеств. – Ведь я же сумасшедшая, я тебе говорила. Я была уверена, что ты не вернёшься, и что утро для меня не наступит. Но ты увез меня…. Теперь прошлое пускай горит в Аду!
Она запустила свою лампу в дальние комнаты, разлившийся керосин сразу вспыхнул сизоватым пламенем. Выдернув вторую лампу из рук Франсуа, Анабелла разбила её в гостиной. Пламя охватило прекрасную мебель, обои, поползло по портьерам. Воздух, шедший из открытого окна, лишь распалял пожар. Анабелла глядела на него в упоительным отрешении от всего мирского бытия. Франсуа потянул её к выходу. Она успела бросить третью лампу в столовую, после чего угарный чад и огненный жар стали настолько нестерпимы, что молодые люди, пряча лица, выбежали вон из дома. Оказавшись во дворе, рядом со своей беседкой, Анабелла повернулась с демонически-торжествующим видом к охваченному пожаром коттеджу. Франсуа что-то говорил ей, звал, увещевал, она его не слушала и, созерцая клубы дыма и сполохи пламени, вырывавшиеся из окна и двери, утоляла свою жажду мщения.
– Боже мой! что ты наделала!? – суетился Фраснуа. – Дым увидят, прибегут, доложат, начнется розыск. Боже мой!....
Он рвался убежать прочь, и лишь одно немного успокаивало его – их никто не видел по дороге сюда. Теперь только он понял, для чего Анабелла решила ехать в коттедж через лес. Он подивился её рассудительности – ему всегда казалось, что только он умеет продумывать всё до мелочей, а она вынашивала этот мстительный план целую неделю.
Анабелла, казалось, готова была простоять еще 10 лет, смотря, как пламя превращает её дом, тюрьму, приют страданий в тлен. Франсуа пришлось применить решительную силу, чтобы увести её обратно в болотную трясину, из которой они и вышли.
XII
Жорж: Мой господин, мой молодой господин,
Богом заклинаю вас – останьтесь. Ночь будет страшная.
А. Дюма «Генрих III и его двор», действие 4, сцена 8
Франсуа еще долго не мог взять себя в руки, его всего трясло, но не от содеянного, а от мыслей о том, какие последствия могут им угрожать. Анабелла, напротив, была вполне спокойна и удовлетворена. Возбуждение прошло, а радости не было. Наоборот, чем дальше отъезжали от Лох-Артура тем большее оцепенение и полная расслабленность овладевали её душой. Она не сгорела как проклятая ведьма вместе со своим прошлым на погребальном костре, но то, что она избежала гибели, было ли естественно и закономерно? Не было ли это обманом судьбы, жизни, Смерти? И не будет ли она наказано еще более жестоко за эту горделивую попытку обмана? Её безотрадные мысли сливались с гнетущими предчувствиями Франсуа. Молодые люди молчали, не решаясь сказать друг другу ни слова о своих тревогах.
В Дандренан вернулись к вечеру. Франсуа отказался от ужина, и Маргарет не настаивала – она знала, когда юный лорд капризничает, а когда принимает волевое решение, которое уже не поколебать. Франсуа ушел в опочивальню – там лежали деньги, и еще был стул, а подоконник можно было использовать вместо стола. Спустя час он вернулся на кухню, позвал Маргарет, Дункана и Алистера.
– Сегодня мы последний раз ночуем в аббатстве, а завтра утром покинем его навсегда, – скорбно начал Франсуа. – Я должен быть последним, кто его покинет. Поэтому, чтобы облегчить завтрашний отъезд, я предлагаю проститься сейчас. Алистер вернет коня в деревню, сбрую возьмет себе. Расписку на её приобретение его отцом я написал. Вот тебе еще 5 фунтов за службу.
Он выложил деньги и бумагу на стол. Алистер посмотрел на бабушку с дедушкой, спрашивая позволения. Они стояли не шелохнувшись, сокрушенно ожидая дальнейших распоряжений.
– Добрые мои вассалы! – возвысил голос свой Франсуа. – Вы верно служили трем поколениям нашей семьи. А Максвеллы всегда умели ценить преданность и заботились о своих людях. В благодарность прошу, настоятельно прошу каждого из вас принять от нас – от бабушки, папы, мамы, меня и леди Анабеллы – по 20 фунтов от каждого, итого 200 фунтов.
Франсуа выложил на стол и эту сумму, и продолжил:
– Рента с этих денег позволит вам снять дом, если вы не захотите жить у своей дочери и зятя. В любом случае вы сможете голосовать на выборах в парламент и станете уважаемыми членами британского общества. Источник этих денег очень прост – это ваши накопления за долгие годы службы, никто не сможет оспорить этого факта. Но все равно, предлагаю вам подождать афишировать наличие у вас такой суммы, пока вся шумиха вокруг аббатства не уляжется. Вас могут допрашивать о том, что происходило здесь в последние недели, как так случилось, что дом оказался полностью вынесен? Вы будете честно отвечать, что ничего не знали о планах молодого лорда, что я вас не посвящал, а вы не смели перечить приказам, а, наоборот, приучены их исполнять. Стойте твердо на своей позиции – вы ничего не знали! Конечно, вас потягают, вы уж не обессудьте, но вся деревня в этом участвовала, все видели, как мебель возили туда-сюда, пастор давал двуколку. Что, всех к суду тянуть? Одним словом, я искренне надеюсь, что, в конечном счете, вас оставят в покое. Ну, а если паче чаяния, как это веками бывало из-за тщеславия и амбиций лордов, пострадают простые люди, так этих денег хватит, чтобы нанять адвоката, а уж он не позволит разрушить основы нашего общества, в котором дисциплина ничтожных и их повиновение могущественным являются высшими добродетелями.
Видя нерешительность слуг, Франсуа настоятельно воскликнул:
– Ну, берите уже! Берите!
Вместо того, чтобы принять дар Маргарет со слезами бросилась на шею Франсуа:
– О! юный господин, что же с вами теперь будет?!
– Да, успокойся, Маргарет, с нами все будет хорошо – мы уедем во Францию. Главное, чтобы с вами ничего не случилось….
Он заплакал в ответ и сжал добрую экономку в объятиях. Дункан, встав на колени, взял руку Франсуа и благочестиво поцеловал. Хотя Анабелла знала слуг Франсуа всего несколько дней, она уже прониклась к ним сердечным участием и теперь, растроганно посмотрев на Алистера, обняла его.
– Ну, ладно, довольно уже, – сквозь слезы проговорил Франсуа. – Я знал, что завтра будет так.
Он высвободился из объятий Маргарет и обратился к мажордому, все еще стоявшему на коленях и объятому горькой печалью:
– Встань, Дункан! Тебе уже не пристало, Средние века давно прошли. Сегодняшнюю ночь мы проведем одни, теперь ступайте собираться. Я пойду, попрощаюсь с Лэмом.
Маргарет порывисто, будто не собиралась отпускать, привлекала лорда к себе и крепко расцеловала в мокрые щеки. Он вышел в темноту, утирая слезы, а Маргарет обняла Анабеллу – перед Богом она уже была их госпожой. Тем не менее, Дункан не решился обойтись с юной леди так же вольно, как и со своим благородным сеньором, но лишь почтительно спросил:
– Позволите ли вашу руку, госпожа?
– Постойте! – воскликнула Анабелла и поспешно выбежала из кухни.
Вскоре она вернулась к растерянным и онемевшим слугам.
– Вот возьмите! – она протянула Маргарет золотой браслет, а Дункану – перстень. – Только Франсуа не говорите, а то он сочтет, что я разбазариваю своё состояние.
– О, миледи! – Дункан припал к руке госпожи.
А Маргарет грустно проговорила:
– Никакие богатства мира нам не нужны, миледи, лишь бы все оставалось по-прежнему.
– Все уже сделано, назад ничего не вернуть, – отвечала Анабелла. – Только вперед! Ни я, ни Франсуа вас не гоним, но вы пощадите его душу, не мучайте, езжайте!
– Как прикажет госпожа, – обреченно ответила Маргарет и, поцеловал её в плечо, твердо пошла в людскую, собирать оставшиеся пожитки.
Алистер пошел на конюшню и застал там Франсуа. Они встали друг перед другом, как стреноженные кони, не зная, что сказать, что сделать, подойти ли, пожать друг другу руки, обняться или вести себя как положено взрослеющим мужам – без слез, без сантиментов, без малейшей искры жизни. Алистеру не по душе пришлась эта двусмысленность, и он сказал первое, что взбрело на ум:
– Госпожа Анабелла так добра, она подарила бабушке браслет, а дедушке перстень. Такой красивый и блестящий.
– Она – чудо, – ласково отозвался Франсуа, хотя примитивное душевная организация слуги не позволила Алистеру понять, что юный лорд имеет в виду.
Франсуа так и не решился сердечно проститься со слугой, желая лишь в душе, чтобы у Алистера, у его родителей, у его бабушки и дедушки, все было хорошо, чтобы они были счастливы, счастливее их, аристократов, считающих, что преданность и доброта имеют свой эквивалент в любой валюте мира.
Как бы Франсуа не хотел побыстрее завершить томительное прощание, оно затянулось до поздней ночи. Он не смел гнать слуг, а они не хотели уходить. Несколько раз снова принимались плакать, вспоминать веселые и трогательные минуты прежней жизни. Анабелле было интересно узнать, каким Франсуа был в детстве, как рассадил себе коленку, бегая по комнатам, как сломал руку, прыгая из окна.
– И все по дурости, по дурости…. – заметил юный лорд.
– Может я вам ужин подам? – спросила Маргарет.
Анабелла посмотрела на Франсуа и решила за него.
– Давай. Не все же время кручиниться и горе горевать.
Пока Маргарет последний раз готовила ужин, Франсуа и Анабель прошли в темные покои аббатства.
– Я знаю, что ты сделал подарок моим слугам, – он почему-то говорил шепотом. – И я тебя люблю.
Он страстно обнял её и поцеловал, она же хотела бы вся раствориться в его объятиях.
Во время ужина Маргарет много вспоминала и про леди Маргариту – бабушку Фраснуа, а Дункан – про барона Корнелиуса, умершего задолго до рождения внука. При нем он был тем же, чем Алистер мог быть при нынешнем лорде, если бы связь времен не прервалась. Алистеру уже не доведется рассказывать внуку леди Анабеллы, каким в молодости был лорд Френсис.
После ужина настала неизбежная минута расставания, но прощаться было уже легче – все последние слова были сказаны, последние ритуалы выполнены. Маргарет быстро помыла посуду, протерла стол, потушила все огни на кухне и слуги, провожаемые своими господами, направились к выходу. Во дворе стоял Лэм, нагруженный скарбом. Морозило. Сквозь угрюмые тучи продирался месяц. Звезд не было. Господа и слуги последний раз обнялись – двое на трое: Франсуа обнял даже Алистера. Потом прильнул холодным лбом к роскошной гриве Лэма.
– Прощай! Ты был хорошим другом.
Конь дернул головой:
– Не нужно нежностей. Пора в дорогу!
Франсуа с улыбкою кивнул ему в ответ. Вассалы верные смиренно и покорно пошли к вратам аббатства, а сеньоры, взявшись за руки, еще долго стояли на пороге, провожая слуг своих покаянным взором, пока унылые фигуры их не растворились в безотрадном сумраке ночном.
Анабелла и Франсуа остались одни в огромном пустом доме. До приезда мужиков оставалось еще несколько томительных часов. Их надо было как-то убить. Анабелла, считавшая себя несколько более взрослой и рассудительной, предложила пойти спать, по крайней мере, отдохнуть пред завтрашней долгой и утомительной дорогой. Но не тут то было. При свечах, одетые и на ногах они как будто позабыли о тревожных предчувствиях, угнетавших их сегодня весь день. Но раздевшись и погасив свет, лежа в постели, они почувствовали себя совершенно беззащитными и в полной власти безжалостного рока и беды. Они вздрагивали всю ночь от любого звука, шороха. Это были лишь мыши, но молодым людям казалось, что в аббатство нагрянула полиция. Они вертелись с боку на бок, не давая друг другу покоя, пока, наконец, Франсуа раздраженно не произнес:
– Когда все это закончиться, и мы, наконец, уедем отсюда к черту и будем в полной безопасности, когда тебе уже нечего будет бояться, давай спать раздельно. В конце концов, при моих родителях это будет неприлично.
Анабелла молчала, а Франсуа решил добить жертву:
– Ты уже не маленькая девочка, а я не твоя игрушкам, чтобы ты засыпала со мной в объятиях.
Анабелла все так ничего не отвечала. Ей было больно, физически больно, как будто её насквозь пронзили каленым прутом. Но она не произнесла ни звука, ни проронила ни слезы, решив, что если её возлюбленному так больно, что он в своем жестоком эгоизме хочет переложить часть этой боли на неё, страдать её заставить хочет, как сам страдает, чтоб не одному страдать, – быть по сему, быть по его желанию, она разделит с ним его страдания, лишь бы снять с него часть боли. Она сильнее и вытерпеть все может вдвойне, чем он. И вовсе не потому, что Анабель боялась, что он выгонит её или здесь оставит. Наоборот, он думает о Лондоне, о том, как родители отнесутся к тому, что он приведет в дом девушку. И при его болезненной застенчивости это немало волнует и беспокоит стеснительную душу Франсуа. Анабель и сама об этом думала не раз, и даже говорила с Маргарет о том, каковы её свекровь и свекор. Но сейчас в глухой, удушающей ночи она совсем не хотела с этим разбираться, и усугублять мучений милого. В конце концов, быть может, он и прав.
Это была самая страшная, самая тягостно-томительная ночь в их жизни. Они не думали, что это наказание и муки совести – они не считали себя ни в чем виновными. Они лишь боялись, что все их планы и мечты в самый последний миг пойдут прахом, сорвутся с крючка как лакомая форель или, наоборот, будут вывешены на всеобщее посмешище, а потом сожжены дотла.
Отмучившись еще одну бессонную часть суток от восхода светила мертвых до его заката, молодые люди стали ждать приезда грузчиков.
– А вдруг, – испуганно предположила Анабелла, – они забудут или вовсе не захотят приехать?
Франсуа топнул ногой.
– Надоело! Надоело здесь жить! Побыстрее бы убраться отсюда ко всем чертям собачьим!
Он выбежал на улицу. Холодный ветер, нагонявший зиму, заунывно гулял по туманной пустоши. Не думая об Анабелле, Франсуа пошел в игровую трапезную. Вот и детство кончилось! Обидно и тоскливо…. Потом, обогнув монастырскую пекарню, он пошел на кладбище и спустился в холодный склеп предков. Он никогда не знал, как вести себя на могиле. Говорить ли о чем-то с безжизненным камнем или обращаться к тем, кого он знал только по имени, просить их о чем-то или желать им мира и покоя? Сколько времени он простоял среди надгробий, Франсуа не заметил, – обычно этот ритуал завершался довольно быстро. Но когда он поднялся из склепа и вернулся к дому, то обнаружил, что грузчики уже прибыли. Их не предупредили, что нужны холсты для укутывания картин, поэтому Анабелла распорядилась оборвать с карнизов пыльные портьеры. Франсуа не стал вмешиваться. Он последний раз прошелся по дому. Родными в нем оставались только стены и ничего более. Когда вынесли всю мебель, открылись застарелые пыль, грязь, дыры в стенах и груды крысиного помета. И все равно было больно расставаться с этим местом. Слёзы навернулись на глаза слишком сентиментального юноши. Подошла Анабелла со шкатулкой, в которую сложила всю наличность и векселя, и подала ему его же револьвер, который он чуть было не забыл под подушкой.
– Пора, мой принц. Уж все готово, можно ехать.
Это обращение заставило Франсуа снова вспомнить о Марии Стюарт: здесь, в Дандренанском аббатстве 306 лет назад она провела свою последнюю ночь на земле Шотландии. Франсуа, приняв револьвер, удержал руку своей королевы и с ласковой улыбкой прикоснулся к ней губами. Они вышли из аббатства под руки, как лорд и леди. На дворе их нетерпеливо ждали мужики.
– Езжайте! – приказал Франсуа.
Подвода тронулась, а молодые люди, не размыкая рук, пошли за нею следом. Под сводом монастырских врат они повернулись к аббатству. Был виден и братский корпус, и церковь, и трапезная для игр и груда камней, оставшаяся от скриптория. Они поклонились Дандренану как Родине, и побежали за подводой. Тройка тяжеловесных мохноногих лошадок даже не заметила прибавки в весе.
Когда проезжали по Шамбели, многие селяне вышли проводить своих сеньоров. Ни для кого уж не было секретом, что Максвеллы навеки покидают Дандренан. Все связывали это с их бедностью, которая была известна в Голоуэе каждому. А тот гость, что приезжал в аббатство накануне, несомненно, был покупатель или маклер – представитель будущих хозяев, которые, однако, никогда не станут лордами для местных. Гордые шотландцы покорились алчным англичанам лишь потому, что королева Анна – последняя из рода Стюартов – предала свою страну. Но признавать своими господами каких-то мелких лавочников и монстров-фабрикантов шотландцы отнюдь не собирались.
Среди тех, кто вышел проводить лорда Максвелла, была и вся семья Дарлингов. Франсуа заметил их и не удержался, чтоб не соскочить с подводы и не подбежать к Маргарет. Они обнялись, а старая экономка последний раз расцеловала юного лорда. Он бы хотел попросить у неё прощения за все грубости, которые столь часто говорил, но, хотя он и знал, что видеться с ней в последний раз, ему не хватило силы духа, чтобы так унизиться. Подошла Анабелла и тоже расцеловалась с Маргарет, пока Франсуа допускал к своей руке Дункана, его зятя, дочь и внука. Эта была последняя услуга, которую добрые люди оказали избалованному барону Дандренан – в самое последнее мгновение на шотландской земле они дали ему почувствовать, что он все еще их лорд. И поскольку ответного благодеяния он оказать уже не мог, Френсис Максвелл оказался в неоплаченном долгу.
Махнув на прощание Дарлингам и всем жителям Шамбели, Франсуа и Анабелла как самые обычные деревенские мальчишка и девчонка, счастливые своей молодостью и красотой, побежали догонять подводу.