Денис Некрасов
Пляска демонов
За столом Джеймс много внимания привлек к своей персоне, рассказывая об успешных охотах. Его растрепанный вид оказывался, таким образом, вполне объясним – он целыми днями пропадал в окрестных лесах, которые знал почти так же хорошо, как и Франсуа. Было видно, что оценщик все принимает за чистую монету. Франсуа был доволен эффектом. Вот, как важно не одному вариться в собственном соку, когда даже самая гениальная схема не может быть реализована, а осуществлять её организованной группой!
После обеда пошли осматривать аббатство. Тут показывать и хвастаться было нечем, хотя монастырскую кухню и трапезную и даже покои отца-настоятеля при должном занятии хозяйством можно было использовать хотя бы для хранения картофеля. Поэтому они тоже попали в опись. Разрушенный скрипторий в опись не попал – только груда камней, которую можно было бы продать для строительных нужд.
– Вы у нас останетесь еще на одну ночь? – с чарующей любезностью спросила Анабелла оценщика.
Франсуа надеялся, что гость ответит, что не хочет опоздать на вечерний поезд из Дамфриса, но тот ответил по-другому:
– Не могу отказать вам, миледи, ни в чем.
Анабелла увела аудитора гулять по аббатству, оставив Франсуа с Джеймсом.
– Не ревнуешь? – спросил рыцарь баронета, кивая вслед Анабелле и оценщику, взявшему её под руку.
– Я даже к тебе не ревную, – отозвался Франсуа.
– Это правильно – я на твое не претендую.
– Она не моя, она – свободна.
– Как вы с ней познакомились?
Франсуа взглянул на Джеймса с видом вопрошавшим:
– Мы, что друзья, чтобы я тебе о таком рассказывал?
Джеймс как будто понял:
– Ой, да ладно тебе, племянничек…. Лучше скажи, у вас уже было?
Франсуа вспылил:
– Если ты еще раз позволишь себе непристойность в отношении леди Сетон-Гамильтон, я тебя точно прогоню! Ты здесь только благодаря её милости, так что изволь её уважать.
– Я со всем трепетом отношусь к прекрасной графине, но я же вижу, как она на тебя смотрит – у вас такая любовь, что мой вопрос был вполне закономерен. Если два человека любят друг друга, то вполне естественно их желание раствориться друг в друге, проникнуться, слиться, чтобы быть одним целым.
– Не смей мне проповедовать разврат! – крикнул Франсуа
– Тебя, поди, тоже не на парижской помойке нашли.
– Когда мы говорим: в нас нет греха – мы лжем себе, мы лжем, и нет в нас правды, – процитировал Кристофера Марло Френсис.
– Сдается мне, что первородное ханжество – это наследственная черта Максвеллов – сначала дядя Джеймс стал пастором, теперь мой брат Алан мечтает о приходе, может и тебе поддержать традицию, возродить здесь католическое аббатство и стать настоятелем, приняв обет безбрачия? Меня бы это вполне устроило – Джон станет бароном, а я баронетом и у меня появиться полное право позаботиться о твоей прекрасной леди Мак-Кеннет.
– Я тебе не позволю….. – по своему обыкновению, раздраженно топнув ногой, заявил Франсуа и, весь дрожа от возмущения, пошел обратно в дом.
Чего уж он не хотел позволить Джеймсу так, и осталось не ясно.
X
Ты, бедный замок, предан грабежам!
Как реквием звучат сраженных стоны,
До неба всходит новый фимиам
И кроют груды жертв дол обагренный
Байрон «Элегия на Ньюстед»
Джеймс нагнал Франсуа в дверях и вполне серьезно проговорил:
– Извини, племянничек… Черт! это обращение уже звучит как-то глупо. Оно подходит людям, которые презирают друг друга, но за неимением денег вынуждены на двоих покупать одну кружку эля. Я просто хотел поговорить по душам, но если я тебе действительно столь омерзителен, скажи это прямо и я уеду.
– Я такого никогда не говорил и не думал, наоборот, мне всегда было, не скажу приятно, но пикантно, интересно с тобой общаться. Да, это ханжеское фарисейство, ты прав. Я всегда думал, что я лучше всех других людей. Почему? потому, что я способен на такое, на что они никогда бы не решились. Я смел и силен духом. Они бы никогда не решились ограбить чужой коттедж, чтобы бросить пыль в глаза оценщику, они бы никогда не решились обмануть банк, не решились бы бороться с ним за своё имущество. Они бы позорно покорились воле закона, смирились перед судьями, приставами, полицией. Все твои братья, сестры, мачеха, все Максвеллы из Кэрлаверока – никто бы из них, не посмел преступить Закон. И что я вижу теперь? Тебе пришла в голову та же самая схема, которую я осуществляю. И у тебя хватило бы духу осуществить её, если бы ты оказался на моем месте. Так разве я после этого умнее, сильнее? А если бы в тот самый день не я, а ты вышел бы из леса к коттеджу на озере и увидел несчастную, одинокую фею Шотландии, разве бы ты не спас её из плена?
– Просто мне не повезло.
– Вот именно, поэтому у меня и складывается впечатление, что ты всегда был лучше, честнее и благороднее меня. Ты бы, наверное, даже не стал убивать.
Джеймс без испуга, но с изумлением посмотрел на Франсуа.
– Там на озере лежит труп, – Франсуа усмехнулся. – Странно… я всегда чувствовал, что могу тебе доверять и что ни одно мое слово, сказанное тебе, ты никому, уже не передашь. Может, ты тоже не боялся, что я разболтаю твои тайны и секреты – о них и без меня весь Голлоуэй знает, – а вот что-то серьезное, типа убийства, ты вряд ли мне поверил.
– В любом случае, я тебя не выдам.
– А я не выдам себя – вот в чем разница между нами. Поэтому меня полиция расколоть не сможет, это все равно, что самому дать отмашку палачу, а вот тебе быстро язык развяжут.
– Пусть попробуют.
Франсуа усмехнулся:
– О! святое благородство! Ну, допустим, увез бы ты Анабель. Куда? В коморку, где живет твоя мать? А в скором времени туда нагрянула бы полиция, потому что ты не ликвидировал свидетеля.
– Мы бы уехали в Лондон и затерялись там.
– В трущобах? Разве Анабель достойна такой жизни? Вот то-то и оно, Джеймс, – может даже, ты бы сделал все так же, как и я, боролся, надеялся, не сдавался, и в итоге проиграл. Увы, вас либо поймали, либо ты стал её сутенером. Благодарю, даже как-то легче стало.
– За что?
– За то, что не подвернулся ей раньше меня, что не наделал благородных глупостей, я же глупостей никогда не делаю, а работаю чисто и добросовестно, если придется, я и еще с десяток душ в Геенну отправлю, – это никогда не назовут благородством, но победа редко когда бывает честна. А я, как Англия, всегда привык побеждать.
Франсуа вдруг помрачнел темнее адской бездны и о чем-то крепко задумался.
Вернулись с прогулки оценщик и Анабель. Она замелила озабоченность Франсуа, но ни до, ни во время ужина у неё не было возможности узнать, в чем дело. Беспокойство её лишь возрастало по мере того, как Франсуа все больше погружался в ненастные тучи своего сознания.
После ужина в благочинных английских семьях обычно читали душеспасительные книги и с умилением слушали нехитрые музыкальные упражнения миловидных барышень, мечтающих о пылких женихах. В Дандренане ничего подобного не практиковали. Анабель могла бы и дальше развлекать оценщика, расспрашивая его о Лондоне и других местах, где он побывал по долгу службы, о разных диковинках, которые ему встречались на жизненном пути, – как ни странно, с Франсуа они еще не разу не успели поговорить о таких вещах, – но теперь Анабель была настолько озабочена состоянием возлюбленного, что не могла уже ни о чем другом думать и ни с кем говорить. Наступил очень томительный момент. Аудитор понимал, что он его присутствие уже изрядно докучает хозяевам, что они только того и ждут, чтобы он их покинул, и сам винил себя в том, что вышел за рамки светских приличий: в ответ на любезное предложение остаться, он по всем правилам вежливости должен был учтиво отказаться и теперь бы уже сидел в поезде на Лондон. Но он решил еще несколько часов насладиться общением с прекрасной леди Анной-Изабеллой и сам попал впросак – баронесса утомилась и не хотела более уделять ему внимания. Неловкое положение спас Джеймс, предложив сыграть в карты. Это было несколько неподобающе для приличного дома, но Франсуа с радостью согласился – его тоже немало угнетала эта гробовая атмосфера.
– А где у вас карты? – спросил Джеймс.
– Пойдем, поищем.
Молодые люди вышли вместе, и Франсуа успел шепнуть Джеймсу:
– Надо проиграть.
Джеймс понятливо кивнул.
Сели играть, аудитор выиграл 10 фунтов. Франсуа предложил партию реванша, но аудитор побоялся потерять приобретенные деньги и отказался, сославшись на то, что хочет пойти спать, потому что завтра рано вставить.
– Вы правы, – не стал останавливать гостя Франсуа, – нам всем завтра рано вставать. Я вас провожу до станции.
– Вы очень любезны, сэр.
Анабелла и Франсуа, как и в прошлую ночь, проводили гостя в его опочивальню, самым обходительным образом пожелали ему приятных снов, а сами прошли в кабинет.
– Что с тобой? – Анабелла наконец произнесла мучавший её несколько часов вопрос.
Франсуа собрался с мыслями:
– Как часто к вам в коттедж приезжают люди и привозят припасы?
– В понедельник и в пятницу, – ответила с дрожью в голосе Анабель, поняв к чему этот вопрос.
– Значит сегодня. И как они могут поступить, обнаружив коттедж запертым?
Анабель не отвечала, ей представилась самая жуткая и угрожающая перспектива, а Франсуа продолжал размышлять вслух:
– А как твоя домоправительница с ними расплачивается – вперед или по факту?
– Каждый раз, когда они приезжают.
– Следовательно, не найдя никого дома, они заберут всё, что привезли, с собой обратно, ничего не потеряв и ни о чем не беспокоясь, лишь предположив, что вы срочно уехали по каким-то делам. Вряд ли он начнут бить тревогу, беспокоить доброго констебля, им же самим может стать худо от того, что они посмеют вмешаться в жизнь добропорядочных господ.
– Значит все в порядке? – с облегчением выдохнула Анабель.
– Я думаю беспокоиться не о чем. Следующий раз они приедут в понедельник – ну, стоит коттедж посреди болот, и пускай стоит, если никого нет – повернуться, и не будут больше ездить. Могут, как-то между делом сказать констеблю, но он вряд ли начнет ломать двери, да и к тому времени, как он решиться на это из-за каких-то подозрений, если они вообще возникнут, мы уже будем далеко отсюда.
Франсуа радостно засмеялся и протянул Анабелле руки. Она взяла их, и оба растворились в безбрежных океанах своих глаз.
В дверь постучал Джеймс.
– Эй, вы там? Я не помешаю?
Молодые люди вышли из сладостного забытья и разомкнули руки.
– Заходи, – позвала его Анабелла.
Джеймс осторожно вошел.
– Завтра поедешь в Лондон, – не терпящим возражений командным тоном проговорил Франсуа. – Передашь мое письмо отцу, я его за ночь напишу.
Повернувшись, к Анабель он объяснил:
– Папа ничего не знает о твоих картинах, которые теперь попали в опись, так, что если ему будут задавать вопросы прежде, чем мы приедем, он должен знать, что отвечать.
– А я? – спросил Джеймс обеспокоено. – Что будет со мной, когда я передам письмо твоему отцу?
– Поступишь в распоряжение к сэру Арчибальду.
– А где я буду жить?
– У нас 5 комнат, в какой-нибудь для тебя найдется угол.
– У вас всего 5 комнат в Лондоне? – презрительно изумился Джеймс. – И ты мне смел говорить про коморки и трущобы?
– Заткнись! – оборвал его Франсуа. – На вот, возьми!
Он достал из ящика стола 20 фунтов и протянул их Джеймсу.
– Сейчас отправляйся к матери в Дамфрис, попрощайся с ней и отдай деньги. И смотри у меня – не смей их пропить и прогулять!
Франсуа пригрозил пальцем, а Джеймс смутился.
– Да, понял я, понял…. Спасибо, – Джеймс благодарно склонил голову.
– Завтра утром в самой лучшей своей одежде, выглаженный, вычищенный будь на железнодорожной станции. Не вздумай опоздать! Я передам тебе письмо для отца и оценщика. Довезешь его до Локерби, чтобы он ни с кем из местных не разговаривал. Ты все понял, Джеймс? – Франсуа уже не угрожал, а готов был умолять, чтобы кузен сделал все правильно.
– Я не дурак, Френсис.
– Оценщику и я, и ты сам скажешь, что едешь в Глазго. Посадишь его на поезд, сам сядешь на следующий до Лондона.
Франсуа отдавал приказания, как военачальник на поле боя с той только разницей, что в отличие от генералов и офицеров, в случае неповиновения Франсуа был готов закатить истеричный скандал и истошными воплями принудить исполнять свою волю, лишь бы заткнулся.
Утром Франсуа отвез своего гостя в Дамфрис и там передал на попечение Джеймса вместе с письмом для отца. Наконец-то он избавился от оценщика – две ночи пришлось терпеть в своем доме постороннего человека. Анабелла попрощалась с аудитором еще в Аббатстве, как-то очень многозначительно пожав ему руку и произнеся многообещающим тоном:
– На зиму мы и сами переедем в Лондон и будем очень рады вас принимать у себя.
Аудитор растаял как первый снег, который должен был скоро выпасть. Но ни Франсуа, ни Анабелла пока не знали, какой эффект все их усилия произведут на конечный вывод оценщика о залоговой стоимости Дандренанского манора со всей движимостью и недвижимостью. Отчет он должен был составлять уже в Лондоне на основе составленной описи, а так далеко от равнин Шотландии чары лесной феи могли потерять свою силу.
С притворной дружелюбностью распрощавшись с аудитором, Франсуа пошел к начальнику станции договориться о грузовом вагоне для перевозки всей мебели, утвари, книг и прочего добра из Дандренана в Карлайл. Потом нашел давешних грузчиков и позвал их с собой в аббатство, при этом, наняв все подводы, какие смог найти. Он не хотел оставлять в Дандренане ни единой ценной вещи. Аббатство выносили целый день. Франсуа за всем следил, во все вникал с каким-то бесовским ожесточением, тогда как Маргарет и Дункан, оцепеневшие от бессильного отчаяния, обреченно наблюдали, как рушиться их мир, но не смели перечить разнузданности лорда. То, о чем они лишь смутно догадались в первый день его неожиданного приезда две недели назад, теперь превратилось в чудовищный кошмар наяву. И они сами участвовали в подготовке этого дьявольского шабаша – они сами готовили аббатство к тому, чтобы его теперь всё разорили, разворотили и бросили, как оскверненную фанатичными пуританами католическую монахиню.
У Франсуа был такой безудержно-одурелый вид, глаза его блуждали так зло и безумно, что даже Анабелла не решилась отвлечь его от края той бездны, в которую он титаническим усилием воли опрокидывал своё фамильное достояние. Она, расстроенная, просто ушла гулять в сопровождении Алистера. Франсуа успел рассчитать его отца и мать, вернуть двуколку пастору, щедро расплатившись с ним.
Вечером, когда погрузка была завершена, Франсуа отвез своё добро в Дамфрис, где его перегрузили в отдельный багажный вагон, стоявший на запасном пути, и опечатали. Вагон можно было прицепить к любому поезду, когда лорд Максвелл того пожелает. Франсуа отпустил грузчиков и поздней ночью один вернулся в аббатство. Шел дождь, лорд весь промок, и настроение было паршивое.
В Дандренане его ждали Анабель с беспокойством и слуги со страхом перед неизвестностью. Все чувствовали, что наступает решительная минута развязки. Франсуа подавленно огляделся вокруг. Это был все еще его старый дом, в котором он привык проводить каждое лето с тех пор, как себя помнил. Теперь дом без ропота глядел на своего хозяина пустыми, голыми, ободранными комнатами, во всем покорный и не смеющий даже спросить, за что с ним поступили так несправедливо жестоко. Вынесены были гостиная, трапезная, библиотека, кабинет, большая опочивальня и гардеробная. Все бронзовые канделябры и люстры были озлобленно и варварски выворочены из стен, выдраны из потолков. Отныне только темное уныние и безнадежная печаль наполняли высокие своды аббатства. Франсуа овладела такая печаль, что он готов был заплакать по своему обыкновению. Только теперь ему было жалко не себя, а родной ему дом.
– Что с нами теперь будет, милорд? – осторожно и вкрадчиво спросил Дункан.
– Вам не о чем беспокоиться, таково мое слово! – отозвался Франсуа, и слезы потекли по щекам.
– Не время теперь плакать, – Анабелла обняла его.
Это становилось обыкновением – её любовь давала ему силы бороться с собственной слабостью.
– Пойдем ужинать.
– Где, где мы будем теперь ужинать?! – надрывно воскликнул Франсуа, обводя взором оставшуюся такой сиротливой трапезную.
– Надеюсь, лорд Максвелл не побрезгует поесть на собственной кухне? – с добродушным задором Анабелла припомнила недавние слова самого Франсуа.
– Если только королева Шотландии окажет ему честь, – юноша перестал плакать, и с рыцарским изяществом протянув Анабелле руку.
Она приняла её с благосклонностью и лорд Френсис Максвелл, барон Дандренан с леди Анной-Изабеллой Стерлинг-Гамильтон, баронессой Сетон-Хэй из Аберкорна, величественно проследовали через темные залы, тускло освещенные свечами, установленными на подоконниках, в дымную, душную кухню и с истинным аристократизмом уселись за простым деревянным столом своих верных вассалов. В конце концов, за такими же столами тысячу лет назад каждый день ели сами Максвеллы и Сетоны. Маргарет и Дункан были тут же, одна готовила, другой прислуживал. Казалось, эта засаленная, закопченная кухня была единственным местом в Дандренане, еще хранившим средневековый дух аббатства.
Поев, Франсуа несколько приободрился и принялся отдавать распоряжения на завтра.
– Маргарет, Дункан, слушайте меня внимательно. Можете забрать из дома, все что захотите. Я понимаю, что все эти тележки, грабли, керосиновые лампы и чугунные сковородки – это все ерунда, но тем не менее, мы должны оставить после себя нашим врагам выжженную равнину. Только мы сделаем это следующим образом – я выдам вам расписку, что якобы получил от вас деньги за всю рухлядь, которую вы заберете. Запомните! Я вам её не подарил – я вам её продал. По крайней мере, вас никто не посмеет обвинить в краже. Однако у этих алчных тварей – банкиров, приставов, полиции, судей – может хватить подлости оспорить мою расписку и изъять у вас медные тазы и оловянные миски. Ну, и пускай подавятся, мерзавцы! Это худшее, что может вам грозить.
Франсуа задумался, потом произнес протяжно:
– Я думаю, что расписку я выдам даже не вам, а вашему зятю с дочерью задним числом, еще до составления описи, т.е. когда я мог свободно распоряжаться имуществом. Пускай потом посмеют нарушить свои же гнусные законы! У вас сегодняшняя ночь и весь завтрашний день, чтобы вынести всё…..
Маргарет и Дункан, горько скорбя в душе, послушно склонили головы перед волей юного лорда, а он продолжил:
– Завтра я еду в Карлайл сбывать пожитки…..
– Я хочу с тобой, – встрепенулась Анабель.
– Мы уже говорили, что это невозможно.
– Невозможно сидеть здесь и ждать тебя, тревожиться, нервничать и скучать. Что за жизнь?! Ты ездишь по делам, а я тебя должна ждать, как покорная и ничтожная рабыня.
– Le spectacle ennuyeux de l'immortel péché: La femme, esclave vile, L'homme, tyran goulu, paillard, dur et cupide1, – процитировал своего любимого Бодлера Франсуа.
Но Анабелла не знала французского, а потому не обратила внимания на его замечание и решительно закончила свою мысль:
– Я так не хочу! И не буду! И завтра поеду с тобой!
Франсуа обреченно вздохнул – он был рабом прекрасной Анны Шотландской, и никуда уже не мог от неё уехать.
XI
Вопрошатель мой прекрасный,
Мой ответ произнесен,
Мчись же смело в путь опасный
И не бойся бурных волн.
Эдвард Бульвер-Литтон
«Гарольд Английский», ч. VIII, гл. 4
Пошли почивать. Во всем аббатстве из господских покоев нетронутыми осталась только малая опочивальня. Туда же заранее перенесли и три живописных полотна, чтобы мужики их впопыхах не погрузили вместе с прочим скарбом. Странно было ложиться спасть под не-тускнеющими взорами леди Гамильтон и лорда Сетона-Хэя. Со своих портретов они смотрели на молодых людей с каким-то неодобрительным предостережением. Только одна вечно юная леди Сетон-Гамильтон была весела и беззаботна.
Анабель и Франсуа уже потушили свет и легли в постель, но Анабелле всё еще было не по себе от чужого присутствия в своей спальне. Франсуа должен был встать и, сквернословя по-французски завесить еще недавно столь приятные его взору полотна. Вернувшись в кровать, он вдруг обратился к Анабелле. Прежде они ни разу не разговаривали, лежа в кровати, но всячески стараясь побыстрее заснуть, чтобы никакие чуждые мысли и желания не успели овладеть их разумом и волей. Теперь голос Франсуа прозвучал очень резко и неожиданно в кромешной темноте:
– Тебе, наверное, надоело нянчиться со мной, как с маленьким ребенком? Тебе мужчина нужен зрелый, выносливый, отважный, крепкий, как кремень, и точно уж не инфантильный плакса.
– Откуда тебе знать, кто нужен мне? И вообще, почему ты до сих пор не веришь мне? Бедняжка. Мне только ты и нужен, и никто другой, другой бы был не ты, такой, каков ты есть, и я – благодаренье Богу – знаю, каков ты: ты не скрывал. А те, кто думают, что ради них любимый должен измениться и обнаружить тем свою любовь, на самом деле и не любят человека вовсе. Быть может, любят образ, сказочного принца иль принцессу – не человек им важен, а мечта. Слова, порывы, обещанья – это все обман. Любить по-настоящему возможно лишь то, что есть, ни больше и не меньше, без изъятий, и без надежды, что станет еще лучше. Сама любовь как таковая возникнуть может лишь потому, что две души нашли друг друга. Открылись несметные богатства – быть может, для кого-то черепки, – но для этих двух людей сокровищ нету драгоценней во всем мире. А недостатки – кто ж не без греха? – забыты, прощены, не приняты в расчет. А вот расчетом будет, ежели она сочтет, что в будущем смирит его гордыню, волю покорит своим желаньям, заставит отказаться от привычек, сделает мужчиной, лишь бы он ей прежде сделал предложенье. Так – повторяю – это не любовь. А что касается тебя, так, милый мой, все твои капризы мне по сердцу, поскольку одно я знаю точно, наперед, каким бы ни был ты ребенком – ты слово своё ветреное сдержишь и не покинешь меня до смертного одра иль самого подножья эшафота. А я верна тебе останусь и в этой жизни, и в иной. Ты спать вообще сегодня будешь?
– Спокойной ночи, – Франсуа повернулся к ней и в темноте поцеловал с бесконечной нежностью – той, которую впервые обнаружил в себе, в день знакомства с Анабеллой.
Она тоже вспомнила тот самый счастливый в её жизни день на озере, вспомнила бархат звездного неба, и оба, объятые одинаковыми воспоминаниями тихо погрузились в безмолвные объятия Морфея.
Рано утром, позавтракав на скорую руку, молодые люди совершенно неприличным образом поехали в Дамфрис. Нанимать двуколку не было времени, поэтому Анабелла сидела, как и прежде, впереди Франсуа, и все селяне, встречавшиеся им на пути, с изумлением смотрели, какому разврату стали предаваться молодые господа. Бедная, старая Англия! Куда же она катиться?!
Анабелла и Франсуа успели отдать распоряжения прицепить их багажный вагон к утреннему поезд из Дамфриса. В Локерби вагон прицепили к первому поезду, который проходил через станцию из Глазго в Ливерпуль. На нем добрались до Карлайла во второй половине дня. Началось самое сложное. У Франсуа уже были договоренности с старьевщиками, антикварами и тому подобными торговцами, включая сомнительных, занимавшихся скупкой краденого. Франсуа с Анабеллой взяли извозчика и поехали по городу, приглашая покупателей непосредственно на станцию. Там прямо перед вагоном и происходил торг. Каждый приезжавший потенциальный покупатель выбирал себе понравившиеся вещи, назначал за них цену – Франсуа не торговался, Анабелла пыталась быть обворожительной и завышать её, но торговцы были черствы и бесчувственны к её прелести. Когда приходили к соглашению, торговцы сами нанимали грузчиков и увозили купленные вещи. Если денег у покупателей с собой не было, Анабелла ехала к ним в лавку, а Франсуа оставался продолжать торг. Назад её провожал кто-нибудь из слуг покупателя. Так, что никаких беспокойств по поводу того, что девушка с деньгами разъезжает по чужому городу, не было. Не было и беспокойства, что её – совершенно неопытную в денежных делах – могут обмануть, выдав подложный вексель или вместо гиней фунты. Молодые люди свято верили, что фамилии Максвеллов и Сетонов из Аберкорна являются достаточной защитой от любого разбойного нападения и мошеннического обмана. На самом деле им просто повезло.
Вначале купили зеркала и столовое серебро, потом книги и утварь из коттеджа Гамильтонов. Затем настала очередь мебели, посуды и прочего старья из Дандренана. Чем ближе был вечер, чем меньше оставалось вещей для распродажи, тем Франсуа соглашался на все более низкие цены. Последнюю люстру и пару канделябров, которые оказались никому не нужны, он отдал последнему покупателю за символический шиллинг – не выбрасывать же их на рельсы, в конце-то концов.
Наступила ночь. Франсуа и Анабелла стояли возле пустого грузового вагона и дивились тому, что у них все получилось. Странная смесь чувства удовлетворенной и теперь потерявшей свою былую силу ненависти с ощущением выполненного тяжелого и неприятного долга навеяла на них легкую грусть. На мгновение им показалось, что они совершенно одни и потерялись в огромном, безлюдном мире. Но они были вместе и теперь свободны от всего, что привязывало их прошлому, а впереди их ждала новая жизнь. Они взялись за руки и, кротко улыбаясь друг другу, пошли к начальнику станции сдать вагон. Потом принялись дожидаться обратного поезда до Локерби. Молодые люди не смогли удержаться, чтобы прямо здесь, в зале ожидания на станции Карлайл Южно-Каледонской железной дороги не пересчитать вырученные деньги. Оказалось, что их было 3000 фунтов – наличными и в векселях. Грусть сменилась восторгом, которому не было предела. Всю дорогу они пребывали в самом возбужденном состоянии, строили планы, Франсуа рассказал, наконец, какая жизнь в Европе, как там можно отдохнуть – покататься по бескрайнему Женевскому лиману, средневековым каналам Венеции, лазурной глади Лаго-Маджоре, Сене, Рейну и Дунаю, съездить на залитый солнцем Капри, подняться на белоснежный Монблан, посмотреть утопающие в пальмах Севилью и Гранаду, при желании можно и до Петербурга доехать, и посмотреть на пьяных медведей….
– А там ведь где-то, говорят, есть и Москва, до которой только Наполеону удавалось добраться, мы будем вторыми. А когда объездим всю Европу, поедим в Америку. В Новый Орлеан, поднимемся на пароходе по мутным водам Миссисипи, увидим Великие равнины, и Дикий Запад, и хлопковые поля Джорджии….
Франсуа не знал, что ещё придумать, он и сам не побывал и в десятой части тех мест, которые обещал показать Анабелле, но наивно полагал, что вырученных сегодня денег хватит, чтобы объездить весь мир, а Анабелла упивалась предвкушением счастья увидеть его вместе с ним. И никто из них не задумывался, суждено ли сбыться их невинным фантазиям и мечтам хотя бы в малой доли?
По приезде в Дамфрис, Франсуа решил пригласить назавтра грузчиков, чтобы вывезти из аббатства последнее добро – картины, которые он намеревался везти в Лондон. Только там за них могли дать достойную цену.
– Я могу у тебя попросить один день, Франсуа? – спросила вдруг Анабель.
– Ты можешь приказывать, Анабель, – ответил лорд Максвелл.
– Тогда приглашай грузчиков не на завтра, а на послезавтра. Завтрашний день я хочу провести с тобой.
– Хорошо, – согласился Франсуа, – только все равно это будет на завтра, сегодня уже наступило.
На станционных часах было 2 часа утра. Они поехали по пустым, вымершим улицам столицы графства Голоуэй в самый неприятный и презренный район города, где жили все самые низкие элементы английского общества. Заметив молодого человека с девицей поперек седла, некий добросовестный полицейский свистнул:
– У вас все в порядке, сэр?
Этот двуличный вопрос должен был вызвать приступ гнева у Франсуа, но он, смутившись, ответил скромно:
– Да, констебль, благодарю, у нас все в порядке.
– Могу я поинтересоваться, что вы делаете с дамой в таком месте и в такое время?
– Конечно, это ведь ваша обязанность – охранять порядок и мирный сон добрых граждан. Я еду в свое поместье, я владелец Дандренанского манора, лорд Френсис Максвелл.
Имя, хорошо известное в графстве, произвело то магическое действие, на которое и рассчитывал Франсуа. Констебль пожелал счастливого пути и откланялся, но в душу молодых людей закралась какая-то стесненная тревога.
Франсуа остановился перед пабом, возле которого и в котором уже дважды нанимал грузчиков. В паб они вошли вместе с Анабель, потому, что оставлять её на улице одну было невозможно. Анабелла, вся дрожа, боязливо вцепилась в плечо Франсуа – еще и неделю назад она и представить не могла, что может оказаться в подобных страшных и опасных местах. Она боялась, что любая мелкая ссора, скверное замечание вызовет ту реакцию её возлюбленного, на которую он единственно был способен. Драться он не умел, зато умел убивать. Но именно эта решительная расправа с пьяным отродьем, привлечет полицию, чего бы не случилось в случае обычной драки, и это испортит все их прекрасные планы. Она уже жалела, что поехала с ним. Одному ему было легче – он даже снес бы личную обиду ради благополучного исхода дела, а сейчас ему надо было и её защищать, и дело не испортить.
К счастью в пабе из живых и трезвых был только один хозяин. Он уже закрывался, выпроваживая засидевших и завалявшихся гостей. Хозяин довольно грубо – тоже был выпивши – отозвался, что юным леди не место в таких местах. Франсуа смолчал, оставил любезному хозяину шиллинг, чтобы он прислал утром вторника пару грузчиков и подводу в Дандренан. Молодые люди поспешно выскочили из кабака, и запах грязной улицы в трущобах показался им воздухом рая. Они вскочили на коня и без оглядки помчались в аббатство.
Для ужина было уже поздно, для завтрака рано, поэтому решили сразу ложиться спать.
– Ты, между прочим, Анабель, очень правильно сделала, что оставила сегодняшний день свободным, – заметил Франсуа. – Действительно нужен отдых. Я, кажется, перетрудился за последние дни.
– А я перенервничала, – ответила Анабель.
Легли, но волнения и тревоги не отпускали их сознание. Усталость и какое-то тягостное беспокойство мучительно томили их и не давали уснуть. Они ворочались, толкали друг друга. Франсуа даже подумал, что следует спать раздельно, чтобы у каждого была своя кровать, и каждый был на ней хозяин. Но вслух этого не произнес. Промаялись несколько невыносимых часов, вслушиваясь в темноту, потом решили вставать. На душе было неспокойно – последний день в собственном доме. Обычно в такой момент все и срывается. А еще этот полицейский ночью. А вся возня, которая всю прошлую неделю происходила вокруг аббатства? Сначала привезли утварь из коттеджа, потому увезли. В Шамбели, в Дамфрисе это уже обсуждают, недоумевают. Слухи могут дойти до Максвеллов, да еще и Джеймс уехал. Все это их насторожит, породит любопытство, они заявятся сюда, а здесь пусто. А они ведь считают, Дандренан своим наследством.