Дикий Носок
Расходный материал
За окном вновь заморосил нудный дождь. Ноябрь – самый унылый и безрадостный месяц в году. Сыро, слякотно, холодно, тоскливо-серо и печально. Все менялось в тот день, когда выпадал снег. Мир за окном мгновенно преображался, становясь празднично-нарядным и радостным. Враз начиналась зима и появлялось предвкушение Нового года. Единственным, что омрачало Маше чудесное ожидание праздников были детсадовские утренники. Их она возненавидела сразу и навсегда. Подготовка к каждому утреннику превращалась для родителей в непроходимый квест, требующий напряжения умственных способностей и душевных сил, а также привлечения материальных ресурсов. Креативные, изобретательные мамы, у которых руки росли из правильного места и наличествовал избыток свободного времени были любимицами воспитателей. Они за вечер могли изготовить волшебную шляпу, обшить тесьмой десяток народных костюмов, соорудить декорации к спектаклю или сотворить еще что-нибудь, столь же немыслимое для Маши. Она рукодельной не была. Маша не шила, не вязала, не вышивала, не могла соорудить из шишек семейство веселых ежиков или букет цветов из пластиковой бутылки. А потому чувствовала себя немного ущербной на фоне супермам.
До конверта дело дошло только поздно вечером, когда Лиза уже уютно посапывала на диване, на котором они спали вдвоем, а Маша расположилась за кухонным столом с сериалом и кружкой горячего чая.
***
Милая доченька!
Ты сердита на меня, наверное. Очень сердита. Что ж, имеешь полное право. Знай только – все, что я сделала, было для того, чтобы защитить тебя от того кошмара, в котором я сама прожила всю жизнь.
Я оторвала тебя от сердца и оставила одну, лишь бы она не нашла тебя. Я бежала от этого чудовища много лет назад, будучи совсем еще девчонкой. Потому что меня, наверняка, постигла бы судьба Тани. Ни секунды не сомневаюсь, что она убила её.
Перечитала и поняла – уж больно путано получилось. Не поймешь ничего. Начну ка я сначала.
С Таней мы были сестрами. Она на три года старше. Кто был наш отец неизвестно. Да и один ли он был или разные тоже не ведаю. После войны мужиков мало было, вот мать и родила нас неизвестно от кого.
Жили мы хорошо. Хоть и время было тяжелое, послевоенное. Задуматься бы тогда: с чего это? Да молодая была, глупая. Мать наша Таисия – женщина была яркая, красивая, наряды любила, кавалеров, да хвостом повертеть, как соседки судачили. Работала всю жизнь секретаршей: то тут, то там.
Таня была вся в неё – броская, точно конфетная обертка. От кавалеров отбоя не было. И чем старше и краше становилась Таня, тем чаще возникали у них скандалы с матерью. Сцепятся, ровно две пилы зубьями, и собачатся. А однажды Таня пропала. Милиция и меня опрашивала, и мать, и многочисленных Таниных ухажеров. Да бестолку. В ту же ночь исчезла и мать. Она, правда, вернулась к утру: пьяная, шальная, насквозь прокопченная дымом, до того страшная, что я испугалась её, как никогда в жизни. Мать прижимала к груди стеклянную банку с землей, да так крепко, что рук не разжала даже уснув. А бормотала в угаре такое, что у меня волосы дыбом вставали.
Помню, стояла у её постели, слушала, а руки холодели и ноги окаменели. И с места двинуться не могла. Придавило меня тогда ужасом. Разом поняла я все про свою мать. Обмерла, да все слушала, слушала, не в силах отойти.
«Так ей и надо,» – говорила она. – «Сука малолетняя. Меня за пояс заткнуть хотела.»
«А воняла, ровно свинья,» – невнятно бормотала она. – «Жареная свинья.»
«Мне теперь надолго хватит,» – истерично хохотала она, любовно сжимая банку. – «Все мое. Мое. Пошла прочь Надька. Не трогай.»
«Кто ж знал, что так получится,» – открыв глаза, неожиданно твердым голосом произнесла мать. – «Ты, Надька, слушай меня и получишь в этой жизни все, чего захочешь.»
«А не угодишь,» – схватила мать меня за руку. – «Тоже пеплом станешь.»
Так и поняла я – это мать убила Таню, и что в банке у неё тоже поняла. А, главное, осознала – бежать мне надо. И бежать прямо сейчас, пока она в беспамятстве валяется. Покидала я в сумку вещички кое-какие впопыхах, нашла свои документы и выскочила из дома в ночь.
Восьмилетку я тогда уже закончила. Уехала из дома далеко, как смогла и поступила в техникум. Мать свою Таисию больше не видела, но всю жизнь прожила оглядываясь. Память моя беспокойная словно проснулась и начала подсовывать мне воспоминания, все больше разрозненными кусками, словно осколки одного большого разбитого зеркала. Складывала я их друг с другом, переворачивая и прилаживая и так, и этак.
Вспоминала, как ездили мы в какую-то далекую деревню на похороны дальней родственницы. Столь дальней, что только в домовине я её впервые и увидела. Было мне тогда лет пять или шесть, а Тане, значит, восемь или девять. Уехали мы из деревни сразу после похорон на ночь глядя, да недалеко. Мы с сестрой остались спать в телеге, укрытые вонючим полушубком, а мать с мужиком – возницей взяли лопаты и ушли в ночь. Когда рассвело, они разбудили нас грохотом и матюками. Перемазанную мокрой глиной домовину заволокли на телегу и втиснули рядом с нами. Мы с сестрой жались друг к другу, как пугливые зайцы. Потом мы долго куда-то ехали. А после нас с сестрой оставили в чужом доме. Мать ушла и вернулась утром – грязная, пьяная, провонявшая дымом, с крынкой под мышкой, в какие наливали обычно молоко. Берегла она её пуще глаза, всю дорогу из рук не выпускала. Теперь то я думаю – прах там был. Той старушки, что давеча похоронили, а мать с подельником на погосте выкопали.
Память детская – причуда. Ни разу с тех пор я этой истории не вспоминала. А как снова от матери паленый дух учуяла, так и встала передо мной явственно холодная безлунная ночь, скользкий от влажной глины гроб, что касается моей ноги, запах гари от материнских волос.
Когда я стала постарше, то часто слышала от соседок про дурной глаз моей матери. Мол, если обозлится на кого, то пиши пропало. Или с лестницы человек упадет, или заболеет. Да так, что врачи лишь руками разводят в недоумении. Поэтому и заискивали бабы перед матерью, побаивались, а за глаза называли ведьмою. Тогда-то я отметала эти глупости, словно шелуху от семечек. А повзрослела – призадумалась.
Девчонкой то я думала, что живем мы, как все вокруг. А ведь нет. У нас на столе и кусок всегда был слаще, чем у соседей, и одежда добротнее, и другое – многое. Хоть и старалась мать не высовываться, да не могла сама с собою сладить. Уж больно была ярка, точно павлин в курятнике. Впрочем, не выставлять на всеобщее обозрение те цацки, что ты получишь, ей ума хватало. Времена были не те. Примеряла лишь изредка, дома, перед зеркалом. Покрутится, повздыхает, да и сложит обратно в сундучок. Часть из ее сокровищ я прихватила с собой при побеге. Думала: понадобятся деньги – продам. Да выкрутилась – не пришлось.
Понаписала я тебе доченька, позапутала. Прочтешь ли, нет, не знаю. Но душу я отвела.
Ведьма она. Мать моя Таисия – ведьма. И зачем-то ей для этого прах усопшего нужен, да не абы какой, а родственный. Подумалось мне: может, чтобы защититься от неё, тоже прах надобен? Вот и распорядилась я собою так. Ты сохрани его доченька, на всякий случай. Не ровен час, и тебе пригодится.
Мама.
О содержимом горшка с крышкой Маша догадалась на середине письма, а дочитав, в замешательстве уставилась на урну. А что думать о странном письме и вовсе определиться не могла. Такое искреннее, простое, немного косноязычное. Маша словно слышала мамин голос наяву. Но вещи в нем описаны какие-то совершенно запредельные. Ведьма, прах, выкопанный труп – сущий бред.
Похоже, писала мать это письмо долго. Да и не письмо это было, а тетрадка. Самая обычная ученическая тетрадка в клетку толщиной 12 листов, с тонкой зеленой обложкой. Мать заполняла её своими каракулями, не пропуская ни строчки, периодически зачеркивая отдельные фразы или целые куски и переписывала их иначе. Судя по замызганности мятой обложки, заняло это у матери немало времени. Маша аккуратно сложила содержимое коробки обратно, включая письмо, закрыла крышку, поставила её на подоконник и пошла спать. Что со всем этим делать, она не представляла.
***
Воскресное утро началось со звонка свекрови. Повод для звонка у высохшей воблы, как раз и навсегда окрестила её при знакомстве Маша, был весомый. В следующую субботу Лизе исполнялось семь лет, и заботливая бабушка заранее беспокоилась о подарке внучке, а потому и звонила Маше. «Которая, конечно, лучше знает, что нужно ребенку,» – подлила патоки в свою речь Тамара Ивановна.
На самом деле, разумеется, дело было не в подарке. Свекровь рассчитывала на большое семейное застолье по этому поводу со всей родней, организовать которое – святая Машина обязанность. Для Тамары Ивановны шумные, многочисленные, домашние попойки были своеобразным способом контролировать жизнь своих отпрысков и членов семьи. Звание это было пожизненным, бывших членов семьи для свекрови не существовало. Пригласили ее в гости, хорошо угостили, за подарки подобострастно поблагодарили – значит, все хорошо, не вышли еще из-под её неусыпного контроля. Вот такая колониальная политика.
Бдительное «око Саурона» за Машей надзирало с особым пристрастием. Та легкость, с которой бывшая невестка выставила её сына за порог, Тамару Ивановну потрясла. Как же так? Маше уже далеко за тридцать (считай – старуха), малое дитё на шее (а ни одному другому мужику чужой ребенок не нужен, как известно), зарплата – так себе. Да в такое сокровище, как Паша, она должна была двумя руками вцепиться и крепче держаться. Кому еще она такая нужна, спрашивается? А Маша – паршивка, выставила его за дверь, словно ссаный матрац, как только острая надобность отпала.
И к ней – Тамаре Ивановне никакой почтительности не проявляет. Позвонит раз в год, с днем рождения поздравит и все. От приглашений в гости под любым предлогом увиливает и к себе не зовет. Лизу, правда, отцу дает, не прячет. Но кому она нужна, Лиза то? Что путного от нее узнаешь? Так, маета одна: покорми, погуляй, подарок купи, в кино или на карусели своди, – одни расходы ненужные.
Для Маши во время её недолгого замужества семейные попойки были сущим кошмаром. Не окажись все эти неприятные люди волею случая её родственниками, она по доброй воле никогда в жизни не стала бы с ними общаться. Маша оказалась в ловушке. С одной стороны, всю эту жадную и голодную свору, небезуспешно пытающуюся ей помыкать, она терпеть не могла. С другой стороны, это единственные кровные родственники ее дочери, и переругаться с ними в пух и прах Маша опасалась. Мало ли как жизнь повернется. Вдруг Маша завтра попадет под машину. Тогда Лиза окажется на попечении отца и, главное, свекрови, чьё плохое отношение к матери будет проецироваться и на дочь. А другой родни у Лизы нет. Теперь уж это точно.
Поэтому, скрипя зубами, со свекровью Маша разговаривала вежливо. Та сразу взяла быка за рога.
«Надеюсь, с следующую субботу праздник начнется не слишком поздно. Часа в четыре нам было бы удобно. Раньше сядешь – раньше выйдешь, как говорится. И не покупай водку, дорогая. Лишние расходы. Мы лучше самогоночки привезем – продукт домашний, проверенный. А если не будет хватать стульев, предупреди заранее. Паша может завезти тебе недостающие в пятницу вечером. И обязательно приготовь тот салат с рыбой. Все забываю взять у тебя рецепт. Так что с подарком, Маша? Я думаю о чем-нибудь полезном. У Лизы есть зимние сапоги?» – закончила вопросом свой монолог свекровь, во время которого Маша не смогла вставить и слова.
«Зимние сапоги у Лизы есть, спасибо, Тамара Ивановна,» – начала Маша и, набрав воздуха в грудь продолжила. – «Но мы с Лизой не планировали ничего особенного.»
«Чушь,» – безапелляционно отмела свекровь. – «Нельзя лишать ребенка праздника.» От её менторского тона у Маши сводило скулы, будто от ведра кислых слив. Она выдохнула и вежливо, но непреклонно продолжила: «Я не лишаю ребенка праздника, Тамара Ивановна. Лиза пригласила подружек из детского сада. Как раз в субботу. Они поиграют, потанцуют, поедят сладостей. Для Лизы это будет гораздо интереснее и веселее, чем застолье со взрослыми.»
Свекровь фыркнула в трубку презрительно, словно лошадь, и привела последний аргумент: «Чепуха. Мария, ты лишаешь Лизу общения с отцом.»
«Вовсе нет, Тамара Ивановна, Паша может взять Лизу в воскресенье и отметить день рождения, а может прийти и поздравить в субботу, заодно поможет мне управиться с детьми. А потом мы с ним посидим на кухне, выпьем чаю и обсудим, в какую школу отдавать Лизу. Давно пора это сделать. Сейчас ведь сложно попасть в хорошую школу, нужно где-то там записываться, да ночами в очереди стоять,» – методично расправлялась с «хотелками» свекрови Маша, получая даже некоторое злорадное удовольствие от происходящего. Лучший способ избавиться от Тамары Ивановны – загрузить ее своими проблемами. Ни один из предложенных вариантов её, разумеется, не устроил.
«Ну это вряд ли. Мы на выходные в деревню поедем. До свидания, Мария,» – ядовито попрощалась свекровь, позабыв уже и о внучке, и о подарке.
«Как же, в деревню. В конце ноября,» – подумала Маша. Отбрыкаться от постылой пьянки вежливо не удалось. Если подумать, то разве могло быть иначе с Тамарой Ивановной? Раз Маша не делает того, чего она хочет, то быть им в контрах на веки вечные, как зайцу и волку.
***
День рождения проходил на «ура». Пробудившись утром первой, Лиза выглянула в окно и тут же разбудила маму восторженным ревом: «Снег! Снег выпал! Мам, вставай, посмотри.» Лиза бесцеремонно стаскивала Машу за ногу с дивана. Пришлось вставать и восторгаться. Было и правда красиво. При температуре воздуха около нуля снег медленно падал большими мокрыми хлопьями, быстро покрывая все горизонтальные поверхности: крыши гаражей, машины, лавочки, горку, ветви деревьев во дворе. Вот только на земле не задерживался, немедленно превращаясь в противную вязкую слякоть.
Полученный прямо с утра подарок от мамы – долгожданные коньки – новенькие, белоснежные, жесткие, тускло поблескивающие лезвиями, – первые в Лизиной жизни, привели её в восторженное состояние. Носясь по дому и путаясь у Маши под ногами, словно игривый щенок, она с замиранием сердца ожидала гостей с другими подарками.
По разрушительной силе с компанией детей (пять девочек и один мальчик – верный друг Макарушка) может сравниться только ураган «Катрина». Она не переставая галдела, кричала, смеялась, визжала на протяжении четырех часов. Маша было малодушно спряталась на кухне, но оставлять это татаро-монгольское нашествие без присмотра было ни в коем случае нельзя. Поначалу она пыталась направлять бьющую фонтаном энергию в какое-нибудь безвредное русло, вроде танцев, но потом махнула рукой. Это было равноценно попытке оседлать дикого мустанга.
В конце концов дети затеяли игру в прятки. Прятаться в маленькой однокомнатной квартире было решительно негде. Залетев на крохотную кухоньку, где нашла себе временный приют Маша, расшалившаяся Лиза лихорадочно закрутила головой: «Мам, спрячь меня. Скорее!»
«Лизун, ну где тут прятаться? Закройся в ванной комнате.»
«Ты что, мам,» – возмутилась именинница. – «Там Макар меня сразу найдет.» Насупившись, она оглядела кухню и просияла. Дочь бросилась к подоконнику, отдернула плотную штору прочь и начала карабкаться на него, намереваясь за нею и спрятаться. Плотные шторы для каждого окна были необходимостью, иначе Маша чувствовала себя дома, будто рыбка в аквариуме. Ведь нет ничего более интересного для праздно прогуливающихся пожилых соседок, чем заглядывать в окна и обсуждать чужую жизнь за неимением своей. Маша и ахнуть не успела, как Лиза неловким движением спихнула на пол стоявшую там картонную коробку. Та немедленно свалилась на пол, крышка отлетела вперед, керамическая урна выкатилась, ударилась о ножку стола, треснула и раскололась на несколько частей. Черное облако её содержимого взметнулось вверх и на глазах ошеломленной Маши стало оседать на стол, полы, подоконник, присыпав заодно испуганную катастрофой Лизу, немедленно начавшего чихать кота и, конечно, Машу.
«Лизун,» – беспомощно простонала она.
«Мам, я больше не буду,» – быстро сориентировалась дочь, не оставив Маше шанса себя повоспитывать.
Содрогаясь от отвращения и изо всех сил стараясь не думать о том, что эта серая пыль на лице – прах её матери Бояриновой Надежды Михайловны, Маша бросилась стряхивать ее со своих и Лизиных волос, умывать перепачканные лица.
Урна восстановлению не подлежала. Разыскав в недрах кухонного шкафчика пластиковый контейнер с плотной крышкой, Маша аккуратно пересыпала в него все, что оставалось среди осколков урны. А потом смела веником с пола все остальное и, поколебавшись, отправила туда же. Ну не в мусорное же ведро ссыпать прах родительницы? Как раз поместилось. Поразмыслив, Маша сунула контейнер обратно в шкафчик, аккурат между банкой меда и запасами гречки, от греха подальше. Целее будет.
Маша прополоскала рот водой один раз, второй, третий. А ей все продолжало казаться, что на зубах хрустит пепел. В конце концов она заела это неприятное ощущение печенькой.
Праздник пришлось свернуть после визите не к ночи будь помянутой Галины Степановны с жалобой на творящиеся в Машиной квартире Содом и Гоморру. К тому времени Маша и сама уже готова была отдать полцарства за пять минут тишины. Однако не чертыхнуться про себя на активистку не могла: «Вот зловредная бабка. Чтоб тебе пусто было. Век бы твоего скрипучего голоса не слышать.»
Прибрав царящий в квартире кавардак, Маша разложила диван, на котором они с Лизой спали, и повалилась на него без сил. Дочь тут же устроилась у нее подмышкой.
«Ты довольна? Весело было?»
«Ага. Здорово. Только погулять не успела. Завтра прямо с утра пойду снеговика лепить. Мы с девочками договорились.»
Взросление дочери шло пугающими темпами. Вот она уже сама договаривается с подружками о прогулках, не спрашивая маму. Оглянуться не успеешь, как она закончит школу и уедет в другой город поступать в институт.
«Не хочу тебя огорчать, но снег до завтра едва ли доживет. На градуснике два градуса тепла, и завтра обещали столько же.»
«Нет, нет,» – бурно запротестовала дочь. – «Пусть он не тает. Я не хочу.»
«От нас тут ничего не зависит. Не расстраивайся. Уже совсем скоро зима. Этот снег тебе сто раз надоесть успеет.»
«Я не хочу другой снег. Я хочу, чтобы этот не кончался,» – упрямо насупилась дочь.
«Ох, Лизун. Давай спать. Я устала, как раб на галерах,» – примирительно чмокнула дочь в нос Маша. Паша, к слову сказать, так и не объявился, ограничившись телефонным звонком.
Переживала ли Маша, что Лиза, скорее всего, вырастет без отца – не юридически, а фактически? Да нисколько. Не она первая, не она и последняя. Маша и сама своего отца не знала. И ничего, выросла не хуже других. И Лиза вырастет. Нарочно препятствовать их общению Маша, конечно, не будет. Павел и сам сделает всю грязную работу. Мужчины быстро охладевают к детям от женщин, с которыми расстались. У большинства из них после развода напрочь отшибает память. И за бортом оказывается не только бывшая жена, что вполне закономерно, но и дети, что дико и непонятно.
Предполагала ли Маша, что и с ней и Лизой произойдет именно так? Конечно. Но от развода её это не удержало ни на минуту. Бог с ним, с Пашей. И без него проживут. Даже лучше, чем раньше.
Выставив Пашу за дверь, Маша тут же заметила как в доме резко уменьшилось количество мусора, хаоса и беспорядка. Раковина больше не была завалена грязной посудой, а пол –вонючими носками, под мойкой не множились пивные бутылки, в прихожей не высилась куча немытых кроссовок. Никто не храпел, не играл полночи в компьютерные игры, не курил втихаря на кухне в форточку и не хлопал ночью дверцей холодильника.
В сухом остатке оказалось, что вреда и убытков от мужчины в хозяйстве намного больше, чем пользы. Оставшись вдвоем с дочерью, Маша неожиданно обнаружила, что может больше не стоять у плиты часами, изготовляя пятилитровую кастрюлю борща и тазик котлет. Выяснилось, что готовить еду на себя и дочку – сущая ерунда. Завтраком вообще можно пренебречь, ограничившись йогуртами или хлопьями. Все равно по утрам на большее нет времени. На ужин им хватало пары куриных ножек и горсти вермишели. В Лизу – известную малоежку еще и это надо было постараться впихнуть. И времени, и денег (и это было особенно приятно) уходило намного меньше. Паша буквально пожирал и то, и другое.
***
Против ожидания и вопреки показаниям термометра за окном, застрявшему на прогнозируемых синоптиками двух градусах тепла, в понедельник снег не прекратился. Медленно, словно нехотя и делая большое одолжение любующимся, крупные белые хлопья устилали землю, тут же превращаясь в липкую, вязкую грязь, клонили вниз ветви деревьев, тяжелыми шапками оседали на усыпанных яркими красными ягодами кустах шиповника под окном, делая те чрезвычайно живописными. Кусты эти, первоначально бывшие розовыми и приманивавшие любителей халявных букетов своей цветистостью, через два года после посадки совершенно скурвились и выродились в буйные заросли шиповника.
Лиза, пребывая в приподнятом настроении по случаю долгожданного снегопада с самого утра, дурачась, ловила ртом слипшиеся снежинки. К ночи немного похолодало. Грязь схватилась, будто застывающий цемент, да и замерзла к утру причудливыми волнами. Снег немедленно прикрыл заледеневшее месиво, и мир за окном превратился в зимнюю сказку уже без изъянов.
Вечером, по дороге из детского сада, Лиза извалялась в снегу, словно котлетка в панировке. Дочь расшалилась и не давая Маше себя отряхнуть, влетела в подъезд, где, как на грех, едва не столкнулась с Галиной Степановной. Маша чуть не застонала от досады. Непримиримая бабка просто не могла упустить такой весомый повод для скандала, который сам шел ей в руки. Снежные хлопья налипали комьями на Лизиных сапожках, высились сугробом в капюшоне ее куртки, превратили мохнатый помпон на шапке в снежный шар.
Галина Степановна при виде такого безобразия, как занесенный в подъезд и стремительно превращающийся в грязную лужу сугроб, подхватилась, приосанилась, точно фасонистый петух при виде конкурента, набрала в грудь побольше воздуха, открыла рот и … закашлялась. В горло словно насыпали опилок. Они щекотали, кололи, не давали вздохнуть. Схватившись двумя руками за шею и покраснев от натуги, Галина Степановна пыталась выкашлять застрявший в горле комок.
«Галина Степановна, с Вами все в порядке?» – не веря в удачу, настороженно поинтересовалась Маша.
«Надо по спине похлопать, мам,» – со знанием дела посоветовала Лиза.
Маша послушно похлопала, хотя через толстое зимнее пальто её действия нужного эффекта не возымели. Побагровевшая соседка начала наливаться угрожающей синевой.
«Галина Степановна, у Вас астма? Где Ваш ингалятор?» – вдруг сообразила Маша. Соседка замычала и отрицательно замотала головой. Глаза её, с красными прожилками полопавшихся сосудов, еще секунду назад выпученные, будто у морского окуня, закатились, царапавшие шею руки безвольно упали. Бабка неловко привалилась к обшарпанной стене подъезда и тяжело осела на ступени. Вот тут Маше стало страшно. Бросив на грязный пол пакет с продуктами (прощайте яйца), она стащила с плеча свою объемную сумку и принялась лихорадочно в ней рыться в поисках телефона. По закону подлости, рука нащупывала то перчатки, то пачку влажных салфеток, то тюбик гигиенической помады, бесследно исчезнувший в недрах сумки ещё на прошлой неделе, но только не телефон, разумеется.
«О, Господи! Помогите!» – пискнула Маша. А хотела ведь закричать. Да как-то не вышло. Звать на помощь вот так, истошно голося, Маше ни разу не доводилось. И, несмотря на критичность ситуации, она никак не могла выдавить из себя ни звука. К счастью, час был вечерний, многолюдный. Дверь в подъезд открылась, впуская круглощекого мужика в натянутой по самые брови шапочке-презервативчике и с большой спортивной сумкой через плечо.
«Это че такое?» – шарахнулся он назад, едва не наступив на прикорнувшую на ступеньках Галину Степановну.
«Ей плохо,» – пояснила очевидное Маша.
«Так звони в скорую,» – резонно заметил мужик, кивнув на телефон, который Маша сжимала в руке. – «Чего ждешь?»
«112,» – нетерпеливо напомнил он, похоже начиная считать Машу по меньшей мере слегка придурковатой. Потому что та, уставясь на телефон, никак не могла сообразить откуда он взялся. Ведь не доставала она его из сумки. Точно не доставала.
Сообразив, что от Маши толку не будет, мужик сам вызвал скорую, попутно нащупывая пульс на шее Галины Степановны, и вышел к подъезду встретить машину. Несмотря на страшно мертвый вид, соседка оказалась жива. Раздражающе мигающая огнями скорая оперативно заглотила пациентку и укатила прочь, предварительно попытав Машу на предмет паспорта и медицинского полиса больной.
«Она умрет?» – напряженно поинтересовалась дома Лиза.
«Нет. Конечно, нет. Её вылечат, не бойся,» – поспешила успокоить дочь Маша.
«Да ну её. Она противная,» – отмахнулась Лиза.
Такой чудесный, сказочно-зимний день закончился катастрофой. Маша никак не могла успокоиться после своего непростительного фиаско с телефоном и заела нервы пироженкой.
***
Утром во вторник снег по-прежнему продолжал сыпать с неба. Поскольку на улице похолодало, то воздушные хлопья превратились в снежную крупу, которую поднявшийся ветер бросал из стороны с сторону, так и норовя сыпануть в лица прохожим. Зевая около заснеженного окна, Маша пила горячий кофе и почесывала мурчащего кота. В такие дни выходить на улицу и ехать на работу, толкаясь в общественном транспорте, хотелось меньше всего. А вот завернуться с головой в одеяло и продрыхнуть до обеда – очень даже. Допив кофе, Маша достала из холодильника последний пакетик кошачьего корма, сделав мысленную зарубку сегодня непременно купить еды коту.
На работе Маше с трудом удавалось держать глаза открытыми. Не помогали ни пять чашек кофе, ни зарядка, сделанная прямо за письменным столом. Зинаида сегодня была не в духе. Потому как начальство было на месте и в приступе трудового энтузиазма целый день напрягало Зинаиду Викторовну какими-то поручениями. Так что той не удалось поднять себе настроение и скрасить унылый день даже к вечеру, не говоря уже о впустую потраченном обеденном перерыве. Соблазнительно побулькивающая пузатая бутылка коньяка, для конспирации обернутая газетой, каталась в нижнем ящике стола, а Зинаида, изо всех сил напрягая пропитые мозги и потея от натуги, пыталась сочинить ответ на отписанное ей директрисой письмо. По-хорошему, сделать это она должна была еще в пятницу. Но в пятницу раздражающе-прыткая директриса была в Москве, в министерстве, и Зинаида слиняла с работы еще в обед под каким-то наспех выдуманным предлогом.
До долгожданной пенсии пьянчужке оставалось два года, и избавиться от нее у новой начальницы раньше этого времени не было никаких шансов. Это хорошо понимала и она, и сама Зинаида, и все окружающие.
Дело было в том, что сын Зинаиды Викторовны ведал одним из региональных министерств и ссориться со столь значимой персоной никому было не с руки. У дальновидного сына были свои причины не позволять матери бросить работу, хотя финансовой необходимости в ней не было никакой. Заботливый отпрыск вполне справедливо полагал, что работа бала тем единственным средством, которое не позволяло матери осесть дома в обнимку с бутылкой и допиться вскорости до зеленых чертей. Пожинать плоды родственных чувств приходилось сослуживицам матери (а коллектив стат. управления на 99%, не считая личного водителя директора, состоял из женщин).
Письмо – три страницы текста, напечатанного убористым шрифтом, шуршало на столе свернувшейся в кольцо змеёй и грозило серьезно отравить жизнь. Зинаида Викторовна обвела взглядом поверх очков подопечных, сидевших за поставленными в два ряда столами.
«Лаврова,» – уцепила она некстати зевнувшую Машу. – «Подойдите.»
«Надо дать ответ на этот документ до конца дня,» – с облегчением вручила ей Зинаида скрепленные степлером листы, радуясь ловко найденному решению проблемы.
«И отнесите сразу секретарю на подпись … этой,» – изобразила она рукой некий витиеватый жест, отражающий ее отношение к директору, письму, работе и вообще всему, кроме заветной бутылки в нижнем ящике стола.
«Но, Зинаида Викторовна, ведь было распоряжение, чтобы все подготовленные документы подписывали не только исполнители, но и начальники отделов, перед тем, как они попадут наверх,» – многозначительно ткнула Маша в сторону потолка, имея в виду, разумеется, новое начальство.
«Мария Александровна, Ваше дело – подготовить ответ,» – поджала губы в куриную гузку Зинаида.
«И действительно, чего я лезу не в свое дело?» – мысленно проглотила хамство Маша и отправилась за свой рабочий стол. Сонливость как рукой сняло. Дать ответ до вечера? Да она издевается, старая пьяница! Тут работы вагон и маленькая тележка. И срок исполнения – прошлая пятница. Вот ведь зараза эта Зинаида – промариновала бумажки до последнего, а теперь ей скинула. Неужели не могла сделать это раньше, чертова пропойца? Когда она уже уйдет на пенсию или еще куда, и начальником отдела назначат кого-нибудь трезвомыслящего во всех смыслах? Да еще и отдать документы наверх без её подписи. Хочет умыть руки, хитрая лиса.
Маша провозилась с работой до конца дня и даже задержалась на четверть часа. Поскольку к этому времени в здании кроме неё оставалась только вахтерша, то Маша с чистой совестью положила файл с документами на Зинаидин стол, которая, к слову, не соизволила даже поинтересоваться степенью готовности документа, упорхнув из кабинета ровно в 18.00.
Чувствуя угрызения совести за то, что сегодня Лиза точно окажется последним не забранным ребенком в группе, Маша со всех со всех ног бежала на остановку общественного транспорта. Впрочем, бежала – это громко сказано. Валивший третий день без перерыва снег перестал быть радостью и превратился в проблему. Центральные улицы худо-бедно были очищены застоявшейся без работы снегоуборочной техникой, а вот в кривой переулок, ведущий к стат. управлению, она и носа еще не совала. Поэтому Маша пробиралась по узенькой, протоптанной ногами её сослуживиц, тропинке, качаясь, словно эквилибрист на канате.
На остановке, как положено в час пик, было не протолкнуться. Твердо вознамерившись любым способом ввинтиться в первую же подходящую маршрутку, Маша обосновалась на самом краю тротуара в числе самых решительно настроенных пассажиров.
Дальнейшее произошло так быстро, что Маша и понять то ничего не успела. Кто-то позади пребольно уперся локтем ей в спину пониже лопаток и толчком выпихнул прямо под колеса подъезжающей маршрутки. Маша всплеснула руками в попытке ухватиться за рядом стоящих и даже чуть замедлила неизбежное падение, но не в силах удержаться на ногах, упала вперед. Она навалилась на капот машины, краем глаза заметив ужас на лице водителя, чьи среднеазиатские глаза вытаращились до небывалых размеров, каким-то чудом удержалась на нем пару метров и скатилась вниз, в аккурат под колеса маршрутки, когда водитель резко нажал на тормоз.
