Дикий Носок
Расходный материал
Надо же, значит она жила в соседней области, всего то километров двести по прямой.
Ближайшие родственники:
Бояринова Таисия Ивановна, 1924 года рождения
Бояринова Татьяна Михайловна, 1946 года рождения
Обе мертвы.
Дети: Бояринова Мария Александровна, 1981 года рождения.
Последний адрес по прописке старый, еще с того времени, что они жили вместе.
Место работы не указано. Транспортных средств на её имя не зарегистрировано, недвижимого имущества тоже.
Видимо, мать жила без регистрации, на съемной квартире, как половина страны, и заработную плату получала, наверняка, в конверте. По крайней мере, большую её часть. Человек – невидимка.
Причина смерти – почечная недостаточность. Ничего криминального. Скончалась в Областной клинической больнице. Болела она, видимо, какое-то время, поэтому успела позаботиться о завещании и кремации. Неужели мать была одна все это время? И рядом не было близкого человека? Зная материн характер, Маша была уверена, что так оно и было.
Здесь же находились реквизиты юридической фирмы «Мирошкин и К», которую представлял человек в футляре Игорь Сергеевич. Во время их первого и единственного разговора у Маши не возникло ни малейшего желания расспросить его о матери, узнать о ней хоть что-нибудь: где жила, где работала. Только о причине смерти спросила, помнится. Да он и той не знал.
«Может быть позвонить ему?» – мелькнула шальная мысль. Ведь информация, которую нашел Коржик, была сугубо официальной и не говорила ничего о том, как жила мать последние 18-ть лет. Мысль эта застряла в голове прочно, будто рыбья кость в горле. Промучившись с ней до следующего дня, Маша набрала номер юридической фирмы, закрывшись в туалетной кабинке на работе. Фамилии Игоря Сергеевича она не знала, но, к счастью, она и не понадобилась. Её соединили сразу, не устраивая допрос с пристрастием.
«Здравствуйте, Игорь Сергеевич! Это Лаврова Мария Александровна. Мы с Вами встречались в конце прошлого года. Вы привезли мне коробку.»
«Здравствуйте, Мария Александровна. Я Вас прекрасно помню. Чем могу служить?» – бесцветно-нейтральным тоном осведомился юрист.
Окрыленная первым успехом, Маша продолжила: «Извините, что беспокою Вас. Я сразу не догадалась спросить, но Вы не могли бы рассказать мне что-нибудь о матери?»
Боюсь, я не владею какой-либо информацией,» – невозмутимо ответил Игорь Сергеевич. – «Вот если только о причине смерти. Вы, помнится, спрашивали. Могу посмотреть в документах.»
«Да нет, спасибо. Это я уже знаю,» – разочарованно протянула Маша. – «Я думала, может быть, Вы знаете были ли у нее близкие, друзья?»
«На кремации присутствовали только несколько сослуживцев. Всего человек пять.»
«Вы были на кремации?» – совершенно невежливо перебила юриста пораженная Маша.
Тот недрогнувшим голосом пояснил: «По долгу службы, разумеется. Я должен был убедиться, что тело соответствующим образом кремировано и получить прах для передачи Вам.»
От его менторского тона Маша чувствовала себя школяром, вывернувшим на бегу из-за угла и врезавшемся со всего маха в директора школы. Таких, как Игорь Сергеевич с рождения можно называть по имени отчеству, они с детства ведут себя, точно маленькие старички – степенные, серьезные, пунктуальные. Отрада родителей.
«Правда, было одно происшествие,» – впервые прорезались в голосе юриста человеческие нотки. – «На кремации присутствовала женщина, которая заявила, что является родственницей усопшей и хочет забрать урну с прахом. Однако, по нашим сведениям, других живых близких родственников, кроме Вас, у покойной не было. Да и завещание четко и однозначно указывало передать прах вам. Я попытался было разобраться, но женщина документы показать отказалась и поспешила удалиться. Я счел инцидент исчерпывающим.»
«А какая? Какая она была? Как представилась?» – рассыпалась вопросами Маша.
«Она никак не представилась. А выглядела обычно. Лет шестидесяти или чуть больше, полная. Волосы короткие, окрашена в блондинку. Несколько … кокетливая,» – вдруг несерьезно хмыкнул Игорь Сергеевич, но тут же взял себя в руки. – «Ничего примечательного, о чем я мог бы Вам рассказать, в её внешности не было. Не представляю, чем еще я могу Вам помочь.»
Вежливый намек на окончание разговора Маша поняла верно. Ей оставалось только попрощаться. Родственница? Что за неизвестная родственница? Точно не ближайшая. Все они перечислены в справке Коржика, Владимира т.е. Маша чертыхнулась. В который уже раз она называет Наташкиного мужа милой домашней кликухой, того и гляди в следующий раз скажет это вслух. А ведь это сугубо семейное прозвище. Для Маши он – Владимир, и никак иначе. А родственница, похоже, очень дальняя, седьмая вода на киселе, поэтому Маша о ней и не слышала.
***
Когда Старуха нашла, наконец, Надю почти год назад, та была уже больна. Одутловатое бледное лицо, потухшие глаза, отекшие лодыжки, нависающие над бесформенными, растоптанными зимними ботинками. Все остальное скрывал пуховик уныло-коричневого цвета и нелепая вязаная шапочка.
«Да она выглядит старше меня и намного хуже,» – с некоторым удовлетворением заметила Старуха. Она стояла рядом с Надеждой на остановке и, прикрываясь зонтом, украдкой разглядывала ту. Поначалу боялась быть узнанной, но ведь столько лет прошло, не счесть. Но внешность еще не все, пусть они обе и изменились до неузнаваемости, есть еще голос, жесты, мимика. Человека можно признать и по такой малости даже спустя десятилетия. Старуха была осторожна.
Когда она видела родственницу последний раз, та была молода – совсем девчонка. Да и она была молода, а уж как хороша, точно картинка из заграничного журнала. Надежда была сущей простофилей. Старуха таскалась за ней уже некоторое время, а та, погруженная в себя, ничего вокруг не замечала. Родственница моталась между работой, домом и поликлиникой, где собирала документы для госпитализации. Надежда умирала – медленно, но верно. Чтобы выяснить это, всего то пришлось свести взаимовыгодное знакомство с участковой медсестрой. Хоть в этом Старухе подфартило. Оставалось просто подождать. А уж это она умела.
Работала Надежда в придорожном кафе на кухне. Туда Старуха не совалась. Основными посетителями кафе были водители – дальнобойщики, поэтому ее присутствие было бы сродни появлению павлина в курятнике. Жила она на съемной квартире. И была одна, совсем одна. Хотя Старуха точно знала, что у Надежды есть дочь. И её следовало обязательно найти. Нельзя потерять эту нить, ведь она осталась единственной кровной линией, о которой Старуха знала. Это её ключ к здоровью, красоте, долголетию и сытой жизни. И, конечно, к мужчинам.
А уж как она их любила! Казалось, только ими и дышала: их восхищенными, ласкающими, ненасытными, страдающими, томящимися, страстными взглядами; безмолвным вопросом в глазах; безрассудством и готовностью свернуть горы ради её благосклонности. Ах этот трепет в груди, который она ощущала, ловя заинтересованный взгляд незнакомца, и чувство триумфа после того, как он присоединялся к сонму ее обожателей. Как давно! Как давно она не ощущала этого живительного чувства. Засохла, увяла, словно забытый букет. Ничего Старуха так не жаждала, как вернуть былой блеск красоты и роскошь молодости. Даже материальный достаток отходил на второй план. Хотя и здесь её ресурсы были почти на исходе.
Старуха уже давно сидела на голодном пайке. Еще никогда ей не приходилось так тяжко. Быть такой как все: пахать, крутиться, выживать, стареть, дряхлеть, терять красоту. Как всякая красавица, эту потерю она воспринимала особенно болезненно. Некогда наливные румяные щечки сползли вниз, обвиснув уродливыми брылями, будто у бульдога; высокий белоснежный лоб потрескался на части, разделенные глубокими морщинами; нежная кожа покрылась сеткой трещин, словно старая картина; дряблая кожа под подбородком висела, точно зоб у пеликана, полный пойманной рыбы. Волосы редели, заставляя стричься все короче, фигура расплывалась, словно сдобная булочка в печи, на ногах выступили уродливые синие клубки вен. Как же Старуха ненавидела все это! Каждый взгляд в зеркало ранил, будто острый нож.
Наконец, после многомесячного ожидания, Надежда оказалась в больнице, чтобы уже никогда оттуда не выйти. Старуха в нетерпении потирала руки. И вдруг такой удар. Кто бы мог ожидать от этой заморенной курицы такого коварства? Завещать свой прах дочери, да нанять адвокатов, чтобы проследили за этим. Старуха была вне себя. Впору было выть и бросаться на стену. Она и выла. Бесценное сокровище ускользнуло у нее из рук в последний момент, точно вода сквозь пальцы. Совершенно растерявшаяся поначалу, Старуха все же вовремя сообразила, что юридическая фирма, а точнее тот эмоционально-стерильный молодой человек, который увел у нее из-под носа урну с прахом родственницы, приведет ее к дочери Надежды. Так и случилось.
Найдя и дочь Нади и даже её внучку, Старуха воспряла духом. Это было даже лучше, чем она надеялась. Род продолжился. Это была надежда на будущее. Её будущее – счастливое и безоблачное. Правда, здесь на смертельную болезнь рассчитывать не приходилось. Тут придется запачкать ручки и поработать самой.
***
Маша устала бояться. Прошла неделя, вторая, третья. Ничего не происходило. Маша существовала, точно паровозик на детской железной дороге, не сходя с рельсов: дом, работа, магазин, детский сад и снова дом. Порой паровозик заезжал в депо – холостяцкую квартиру Миши на тех. осмотр, однажды даже заехал на большую, шумную, сияющую огнями станцию, сходив с Лизой в цирк. Но интерес у Маши пропал ко всему, включая секс и развлечения.
31-го января стат. управление стояло на ушах. У большой начальницы был день рождения. Свое участие в этом мероприятии Маша предполагала ограничить своевременной сдачей денег на цветы и подарок и незаметном присутствии где-нибудь в задних рядах во время поздравления.
С самого утра в учреждение потянулась вереница поздравляющих. Начальники, сопоставимые по должности и мании величия с именинницей, заваливались напрямую, без предварительного звонка. Вышестоящие ограничивались звонком, поэтому без телефона в этот день директрисе и пописать было не сходить. Подчиненные толпились в приемной, ожидая благоприятного момента. Свободное окошко у именинницы выдалось лишь ближе к обеду, когда они, наконец, были приглашены в кабинет на бокал шампанского с конфетами. Засидевшаяся в девках секретарша, не вызывавшая у мужчин интереса по причине своей редкой язвительности и беспримерной костлявости, раскраснелась, носясь туда-сюда с бутылками (полными в кабинет и пустыми обратно), коробками конфет и упаковками пластиковых стаканчиков, и в оживлении своем казалась почти хорошенькой.
Затерявшись за спинами более ретивых сослуживиц, Маша потягивала шампанское и исподволь посматривала на окружающих. На подобных сборищах она всегда чувствовала себя неуютно. Все эти приторно-сладкие речи, лживые улыбки, шаблонные тосты. «Это лишний раз доказывает, что не выйдет из меня начальника. Меня от всей этой показухи просто тошнит,» – размышляла она, подставляя стаканчик под новую порцию шампанского.
Полная холеная рука со свежим, ярким маникюром, чуть тронутая старческой «гречкой» уверенно наклонила бутылку толстого зеленого стекла над Машиным стаканчиком. Шампанское запузырилось, заискрилось, образовав угрожающий слой пены. Горлышко бутылки чуть приподнялось, ожидая момента, когда пена осядет и можно будет долить стаканчик до краев. А Маша будто приросла взглядом к держащей бутылку руке, на среднем пальце которой поблескивало кольцо: массивное, с первого взгляда видно – старинное, виноградной лозой обвивающее палец. Точь-в-точь такой лозой, как на броши, все еще лежащей в коробке на Машином подоконнике. Маша подняла глаза. Бойкая техничка Татьяна, нарядная по торжественному случаю в элегантную шелковую блузку вместо обычного халата, улыбнулась ей в ответ и наполнила стаканчик до краев. Ответная улыбка приклеилась к Машиному лицу клоунской гримасой, да так и оставалась там, пока она возвращалась к себе в кабинет, пытаясь осознать увиденное.
Пока Маша сидела за столом, постигая смысл фразеологизма «пыльным мешком по голове стукнутая», пузырьки шампанского лопались в голове, мешая начать соображать. В любой другой день её состояние привлекло бы внимание, но не сегодня. Подогретые алкоголем статистические дамы, так как время было обеденное, включили шумные чайники и предались чревоугодию и разговорам. Трудовые подвиги на сегодня отменялись.
Техничка Татьяна – золотозубая, фамильярная, улыбчивая особа. Маша даже фамилии её не знает и отчества, впрочем, тоже. Почему-то считается, что к людям, занимающим определенные должности: уборщицам, водителям, секретарям, можно обращаться просто по имени, независимо от того, сколько им лет. Надо сходить к кадровичке и спросить, как фамилия Татьяны. Но не сейчас, не в обеденный перерыв.
Маше не хотелось об этом думать. Все казалось нереальным, будто происходило не с ней. А может быть ей показалось? И виноградная лоза на кольце только похожа на ту, другую? Мало ли колец на свете? Тогда почему же сердце ухнуло, точно кузнечный молот и упало вниз, позабыв о следующем ударе? Нет, нельзя отрицать очевидное, кольцо и брошь были из одного комплекта украшений.
Что же получается? Выходит, это Татьяна вытолкнула её под машину? И с лестницы спихнула тоже она? Почему бы и нет. Большой физической силы для этого не нужно. Она вполне могла задержаться на работе, пойти за Машей на остановку, толкнуть её и затеряться в толпе. Маша была тогда так ошеломлена произошедшим, что и ядерного взрыва бы не заметила, не то что прячущуюся за чужими спинами уборщицу. На корпоративе в кафе Татьяна тоже была, разумеется. Наверняка, она не набралась тогда как Маша и, выждав подходящий момент, толкнула ее с лестницы.
Значит и Дедом Морозом тоже была Татьяна? Вот в это Маше поверить было проще всего. Липового Деда она видела своими глазами, тот был невысоким, каким-то несолидным для своего сказочного звания и, главное, в женских сапогах. К тому же, будь это мужчина, ему бы хватило сил убить Машу ударом в затылок. А Татьяна, на её счастье, не смогла.
Переждав обеденный перерыв и еще около часа на всякий случай, Маша отправилась к кадровичке. Та, настроенная вполне благодушно, даже не став выяснять, зачем Маше это нужно, после минутного ожидания выдала требуемую информацию. Фамилия Татьяны оказалась Никитина. Никитина Татьяна Михайловна. Другая фамилия ровным счетом ничего не значила. Её можно было поменять, выйдя замуж. А вот отчество совпадало – Михайловна, как и у её матери Надежды. И год рождения совпадал – 1946. Выходит, Татьяна – Машина тетка, та самая, что якобы пропала или погибла. Может такое быть? А почему бы и нет. Видимо, она все же была жива и вернулась домой после того, как младшая сестра сбежала. Мать все неправильно поняла, напутала. Неужели все так просто?
Голова у Маши распухла, лоб покрылся испариной. Казалось, если впихнуть туда еще одну мысль, то голова лопнет, точно надутый донельзя воздушный шарик. Чувствуя, что ей необходимо срочно освежиться, Маша поднялась из-за стола. До конца рабочего дня оставалось не более десяти минут. Её подчиненные дружно подкрашивали губы, скидывали удобные туфли, в которых ходили на работе, скрипели молниями зимних сапог, надевали шапки, подсовывая выбивающиеся пряди. Мерное, отупляющее гудение компьютеров смолкало.
«Мария Александровна, Вы закроете кабинет?» – послышались вслед Маше голоса.
«Да. Да, конечно. До завтра, девочки,» – откликнулась, выходя, Маша.
Она держала руки под холодной водой, пока те не заледенели, а потом приложила их к горящим щекам. Как приятно и отрезвляюще! Маша закрылась в кабинке, пережидая нашествие сослуживиц, забежавших на дорожку. Хотелось остаться в одиночестве. Хлопали двери, извергались водопадики воды, наконец, все стихло. Маша выбралась из своего убежища и непроизвольно попятилась.
Татьяна была там. Стояла в центре небольшого свободного пространства между Машей и дверью молча и неподвижно, словно статуя, уперев руки в бока на манер буквы Ф.
«Догадалась, сука,» – спокойно сказала она. – «Я по твоим глазам поняла, что догадалась. Ну что застыла, будто привидение увидала?»
Маша совершенно растерялась. Обычно улыбчивое лицо Татьяны кривила ухмылка, глаза зло сощурились. Она была страшна, как базарная баба, которую жуликоватый торгаш надурил со сдачей. Еще секунда, и она будет плеваться ядом, поднимая вселенский хай, а то и вовсе пустит в ход кулаки в своем праведном гневе.
Маша пискнула нечто нечленораздельное и неожиданно для себя юркнула обратно в туалетную кабинку. Повернув замок-вертушку, она забилась в угол у противоположной стены, своротив с оглушительным грохотом металлическую урну. Снаружи раздался оглушительный гогот. Старуха буквально на ногах устоять не могла от смеха, согнувшись пополам и привалившись к стене.
«Ой, не могу. Ох, держите меня семеро.»
Машу этот истеричный хохот отрезвил. Чего она так испугалась, в самом то деле? Спряталась, будто от бешеной собаки. Что ей Татьяна здесь сделает? Люди ведь вокруг. «А вот и нет,» – стукнуло в голове. – «Рабочий день кончился. Все ушли. Только вахтер внизу сидит. А до него отсюда как до Луны, не докричишься.»
«Мать твоя – Надежда, тоже такой зассыхой была,» – отсмеявшись, сказала Татьяна. – «Со страху и сбежала, дура.»
«Выходи, познакомимся по-родственному,» – миролюбиво предложила старуха.
«Я тебя и так знаю,» – осмелела Маша. – «Мама про тебя писала. Ты ее сестра – Татьяна. Только мать считала тебя мертвой. Что тебе от меня надо?»
«Сама, небось, знаешь. Не маленькая. Об этом тебе мать точно сказала.»
«Прах?»
«Он самый,» – подтвердила Татьяна.
«Зачем? Впрочем, это понятно. Как это происходит? Объясни. Это наследственное? Я тоже могу?» – засыпала её вопросами Маша через дверцу. Как ни крути, старуха была единственной, кто мог на них ответить.
Татьяна снова засмеялась, но на этот раз зло, будто собака забрехала: «Ты дурой то не прикидывайся. А тепленькое местечко в отделе освободилось не по твоей ли милости? В начальники как выбилась то?»
Маша помертвела. Значит и правда она убила человека? Господи, она ведь даже не понимала, что делает! Более того, вообще не знала, что что-то делает!
«Что же тебе мешает сделать тоже самое со мной?» – устало спросила Маша. – «Ведь это ты взломала мою квартиру? И прах уже у тебя.»
Татьяна поначалу не ответила, помолчала.
«Кишка у тебя тонка для нашего уменья. Оно из поколения в поколение передается от матери к дочери. И дочерей всегда две, ни больше, ни меньше. Одна уменье получает, а другая … Другая – расходный материал, так сказать. А расходу много порой бывает. Как вдохнешь, только неделю в полной силе, а потом все.»
Диалог через дверь туалетной кабинки приобретал вполне дипломатичную форму. Маша, подойдя вплотную к дверце, ловила каждое слово. Старуха, между тем, продолжала: «Кто его знает, откуда оно у нас? Мне про то мать рассказала, а ей – её мать. У меня тоже сестра была. Лизавета. Да в войну сгинула. Комсомолка была, идейная. Медсестрой на фронт пошла, да и пропала понапрасну. Эгоистка,» – скривилась Татьяна. Видно, та давняя обида все еще сидела занозой в её сердце.
«А то бы неизвестно еще, как все повернулось. А я жить хотела. Жить на полную катушку. Пришлось выкручиваться. Сначала по дальней родне побираться. А потом … Я для себя Надьку наметила. Никого другого больше не оставалось. Она с детства была ни рыба, ни мясо. Вкуса к жизни у неё отродясь не бывало. Как неродная. Вот другая – Танька, огонь была, и кровь моя в ней играла. И стерва такая же.»
Маша в недоумении отпрянула от двери. Что она несет? Разве она …
«Не хотела я, так получилось. Собачились мы с ней страшно, с каждым днем все хуже и хуже. Вот и не сдержалась я однажды. Порешила паршивку в угаре. Слава Богу, обошлось все тогда, только Надька – курица сбежала. А поганки этой мне надолго хватило. Да все когда-нибудь кончается. Я все равно возьму, что мне причитается. Судьба у тебя такая,» – равнодушно закончила Старуха.
И вдруг резко толкнула дверцу кабинки, навалившись на нее всем своим весом. Хлипкая вертушка отскочила и с металлическим звоном запрыгала по плиткам пола. Дверца смачно хлопнула обалдевшую от неожиданности Машу по лбу и оттолкнула в угол на многострадальную металлическую урну. Татьяна со всего маха пролетела вперед и, не удержавшись на ногах, налетела на унитаз.
Женщины напару выкарабкивались из неудобных положений кто вперед. Старуха сумела первой. Едва поднявшись, она схватила все ещё сидящую на полу Машу за волосы и попыталась ударить головой об унитаз. Слезы брызнули у Маши из глаз. Стараясь оторвать Татьянины цепкие руки от своей шевелюры, она не упускала случая ударить ту ногами побольнее. Старуха не реагировала, будто каменная. В какой-то момент ей удалось так сильно приложить Машину голову об унитаз, что та от дурноты обмякла. Не теряя ни секунды, Татьяна сунула Машину голову в унитаз и спустила воду. Едва ли не сев Маше на спину, она двумя руками пригибала ее голову вниз, в воду. Маша, захлебываясь, мотала головой, мычала и дергалась, словно норовистая лошадь под седлом, пытаясь скинуть смертельную ношу, силилась ослабить жим Старухиных рук.
Сливной бачок унитаза опустошался невыносимо долго. И когда это, наконец, произошло, к Машиному великому изумлению, она была все еще жива. Но кричать уже не могла. Татьяна так передавила ей горло о бортик унитаза, что звуки категорически отказывались выходить наружу. Маша хрипела. Старуха торжествовала. Надо было срочно собраться с силами и опрокинуть Татьяну, пока сливной бачок, урча, наполнялся водой. Внезапно почувствовав, что хватка ослабла, Маша только подняла голову, как на нее обрушился сокрушительный удар урной для мусора. Ощущения были сродни тяжелому похмелью, помноженному на десять, да еще и навалившемуся на тебя одномоментно, а не на протяжении нескольких часов. Маша бессильно распласталась вытащенной на берег медузой. Эту схватку она проиграла.
Маша не слышала топота ног, треска сломанной дверцы кабинки, сдавленных криков и звука ударов, почувствовала лишь, что исчезла тяжесть, давившая на плечи, и сползла на пол. Слегка оклемавшись, Маша встала на четвереньки и высунула нос из растерзанной туалетной кабинки. Глаза безбожно щипало. Напор воды в унитазе все же не смыл полностью тушь с ресниц, и она траурными кругами обрамляла глаза. Первым, что увидела Маша, был тяжелый зимний мужской ботинок, пнувший скорчившееся на полу тело в шелковой блузке.
«Ой,» – дернулась Маша, будто удар пришелся по ней.
«Машуня,» – занесенная было для следующего удара нога остановилась, ботинки затопали к ней. – «Ты как? Я сейчас скорую вызову.»
Миша засуетился, ощупывая одной рукой карманы, а другой придерживаю привалившуюся к нему Машу. «И полицию,» – шепотом добавила та. Говорить громко она не могла. – «Врачи все равно её вызовут, увидев такое побоище.»
«А, ладно,» – согласился Миша.
«Дура, ты хоть знаешь, с кем связалась?» – просипела Старуха.
«Теперь то я все знаю. Дорогая бабуля,» – хотелось ответить Маше, да сил не было.
Не дожидаясь продолжения, взбешенный Михаил вскочил, позабыв про Машу, которая без его поддержки немедленно тюкнулась головой о косяк, коротко размахнулся и ударил Старуху ногой в зубы. Та захлебнулась воем, разинула окровавленный рот и перекатилась на другой бок, закрывая лицо руками.
«Не надо. На не надо больше. Перестать,» – взмолилась Маша. – «Как ты вообще здесь оказался?»
«Мы же договаривались, что я тебя встречу после работы. Все вышли, а тебя нет. На телефонные звонки не отвечаешь. Я и пошел искать. Спросил у вахтерши какой кабинет. А тебя и там нет. И тут я услышал шум и возню. Оказалось, из туалета. Я вовремя,» – немного хвастливо заявил Миша.
«Как никогда,» – заверила его Маша, всхлипнув и уткнувшись носом в грудь.
***
Маша провела в больнице всего сутки. Потом, подписав отказ от лечения, сбежала домой. Голова болела (ну да ей не привыкать последнее время), её подташнивало, говорить пока она могла лишь шепотом. Но во всем остальном Маша была в порядке. Лиза, проведшая последние сутки с отцом и свекровью, проявляла чудеса послушания, только бы остаться с мамой дома.
На работу показываться было страшно. Маша и не пошла. Мордобой в туалете, скорая помощь, полиция. По меркам сонного стат. управления это было, словно концерт группы Rammstein в сельском курятнике, и Маша теперь знаменитость уровня Лели Гаги. Надо увольняться. Без вариантов. Маше было пофигу. Финансовая подушка безопасности благодаря материнскому наследству у нее есть. Не пропадет, пока будет искать другую работу.
Она бездумно таращилась в телевизор, где прыгали и орали дурными голосами трудно опознаваемые мультяшные уродцы, и размышляла.
Расходный материал, значит? Ну-ну, дорогая бабуля Таисия. Какого она там года рождения? 1924-го? Да ей без малого сто лет! Вот на что она, видимо, прах тратила. На молодость. Убила собственную дочь, чтобы самой оставаться молодой, и жила по её документам. А может и еще кого укокошила. С неё станется. Вот дал же Бог родственницу. Не зря мать от нее сбежала много лет назад.
Старуха в драке пострадала гораздо сильнее, чем Маша. У нее были выбиты зубы, сломаны челюсть и ребра, обнаружилось внутреннее кровотечение. И это только то, что слышала Маша, когда медики затаскивали бабкину тушку на носилки. Но за нее можно было не волноваться. Если у Старухи есть с собой хоть щепотка праха, то медиков ждет сюрприз, а Машу – скорое воссоединение с любимой бабулей.
Страшная это штука – родственные связи. Волею случая членами одной семьи становятся люди, которые при прочих условиях на одном гектаре рядом бы не сели. Многие так и мучают друг друга всю жизнь, поддерживая отношения с давно опостылевшими родственниками потому что «так положено». Отчаянные же, наплевав на номинальную близость, рвут семейные силки, становясь отщепенцами.
Оставшись одна, когда мать, как Маша тогда считала, по необъяснимой причине бросила её, она страстно желала иметь хоть одну родную душу рядом. Только появившаяся много позже Лиза заполнила эту пустоту. Старуха вряд ли была обременена такой потребностью. Для неё и собственные дети – расходный материал, что уж говорить о прочих родственниках. Не то, что для Маши или, например, Миши.
Какая-то беспокойная мысль всплыла в голове. Что-то неправильное и неприятное. Не пытаясь докапываться до сути, Маша затопила её в глубине, точно вражескую субмарину и уснула. Мысль, однако, была настойчива, будто новорожденный кутенок в поисках материнского соска с молоком. Воспользовавшись Машиной сонной беспомощностью, она оформилась, окрепла и ударила ту по многострадальной голове. Маша распахнула глаза.
