Джеймс Фенимор Купер
Землемер
– Так поэтому Сускезус знал, что скваттеры расположились здесь? – спросил Эндрю с удивлением и, как мне показалось, даже с негодованием.
– Нет. Он услышал ночью визг пилы, и, пойдя на этот звук, мы пришли сюда. Когда же Мильакр узнал, кто я, он постарался запереть меня, что же касается Сускезуса, то, вероятно, Джеп рассказал вам все.
– Да, это я знаю. Но я удивлен, почему вы, разговаривая так долго с Урсулой, вдруг ушли. Моя бедная племянница очень огорчена этим, это не трудно было заметить; я хотел от нее узнать подробности, но вы знаете, что Урсула, как и всякая девушка, скрытная.
– Урсула! – вскрикнул я. – Разве она была с вами?
– Тс! Говорите тише. Мне бы не хотелось, чтобы эти черти, скваттеры, узнали, что Урсула очень близко от них; она здесь, или вернее, она там, при входе в лес, недалеко от хижины Мильакра. Боюсь, чтобы она не догадалась, что я в плену.
– Как вы решились, Эндрю, взять свою племянницу в такое опасное место?
– Успокойтесь, Мордаунт, ей нечего бояться; у нас в Америке уважают женщин. Ни один из этих негодяев не позволит себе сказать ей лишнее слово. Она сама пожелала пойти сюда, а мне трудно противоречить ее желаниям. Урсула прекрасная девушка, но ее трудно отстранить от любимого предмета, как заставить реку течь в противоположную сторону.
Несмотря на все, что рассказал мне землемер, я пожелал узнать еще больше подробностей и вот что узнал:
Джеп с точностью передал поручение Сускезуса. Выслушав Джепа, Эндрю тут же собрал совет, который состоял из него самого, Франка и Урсулы; в тот же день, ночью, Франк поскакал в Равенснест, чтобы взять бумагу, на основании которой мог бы арестовать Мильакра и все его семейство, а вместе с тем привести сюда людей, которые смогли бы схватить преступников. Но так как бумагу должен был выдать Ньюкем, то, естественно, Франк долго не мог ее получить.
Рано утром землемер отправился в путь в сопровождении Урсулы и Джепа. Зная, где живет Мильакр, они выбрали кратчайший путь. Приблизившись к жилищу, землемер пошел вперед, приказав Урсуле следовать за ним на расстоянии, а в случае, если бы его схватили скваттеры, поспешить к брату. Меня утешало одно, что с Урсулой был Джеп; зная его очень хорошо, я был уверен, что он не оставит ее. С той самой минуты, когда землемер рассказал мне все подробности, моя тюрьма сделалась еще невыносимее для меня.
Глава XXI
В ней я нашел все, что желал найти. Она любила меня со всем пылом юной души! Ради меня отказалась от всего, что могло пленить ее в свете; ради меня она забыла своих друзей! Верная своей клятве, тихая и прекрасная, как вечерняя звезда, с какой удивительной твердостью, с каким ангельским терпением она переносила все их жестокие поступки.
Шоу
Итак, Урсула была почти со мной! Но, конечно, она решилась появиться у скваттеров больше по привязанности к своему дяде, чем из расположения ко мне. Но все же я удивился ее решительности, ее редкому самопожертвованию.
– Повторяю вам, Мордаунт, – сказал мне землемер, – она непременно хотела пойти сюда; и если бы вы знали ее близко, тогда увидали бы, что, когда она любит, для нее нет никаких препятствий. Боже мой! Какой прекрасной женой она могла бы быть! Кстати, вот письмо, которое написала моя племянница одному из сыновей Мильакра, тому самому, который часто приезжает к нам и даже работает по найму; его зовут Зефаном. Послушайте, но, смотрите, это тайна: мне кажется, что этот Зефан влюблен в Урсулу и хочет на ней жениться.
– Кто?.. Он?.. Зефан Мильакр смеет думать об Урсуле!.. О женитьбе?
– О-го-го!.. Да разве он не может любить так же, как и другие! Неужели у него нет сердца только потому, что он скваттер?.. Мне кажется, что он тоже может любить и быть любимым.
– Вы говорите, что Урсула написала ему письмо? – спросил я дрожащим голосом, едва переводя дыхание.
– Да, да, вот оно… мило написано… да иначе Урсула и писать не умеет. Но вот, кажется, идет Зефан: я позову его и отдам ему письмо…
На голос старика землемера Зефан приблизился к амбару.
– Послушай, Зефан! Согласись, что когда ты бываешь у нас, мы не запираем тебя, как дикого зверя. Из этого ты сам можешь понять, какая между нами разница, но все равно, какое мне до этого дело. Вот тебе письмо. Его прислала та, которая может советовать и желать тебе одного лишь хорошего; выполни ее советы, ты не будешь раскаиваться. Я не знаю, что она пишет, но, должно быть, что-то хорошее. Урсула пишет, как ангел.
Я едва нашел в себе силы выслушать все, что говорил землемер. Все это правда! Урсула Мальбон написала одному из сыновей Мильакра, написала скваттеру, который был почти ее женихом! Терзаемый ревностью, я с завистью смотрел на счастливчика! Хоть молодой скваттер и был красивый мужчина, но в эту минуту он показался мне олицетворением безобразия. Конечно, он легко мог бы понравиться любой девушке одного с ним происхождения, но мог ли я предполагать, чтобы Урсула, хотя и бедная, но прекрасно образованная, стоявшая по происхождению своему гораздо выше скваттера, могла полюбить его?
Я слышал, что женщины часто влюбляются в одну наружность, но внешность скваттера, хоть и красивая, была очень грубая. Не довела ли до этого Урсулу жажда, потребность любви? Я знал Урсулу еще так мало и поэтому не мог полностью понять ее характер. К тому же Урсула начало своей жизни провела в лесах, а мы почти всегда с какой-то жадностью возвращаемся к первым своим наклонностям. Может быть, эта непонятная для меня девушка создала для своего будущего такие мечты о счастье и радости, которые легче могли осуществиться в лесах, чем посреди шумных городов. Все эти мысли в моей голове быстро мелькали в эту страшную минуту ревности.
Зефан очень робко взял письмо и сел рядом со строением, вероятно, с намерением прочитать наедине без свидетелей послание Урсулы. Я стоял недалеко от него.
Но взять в руки, распечатать его, не значит еще уметь прочитать. Образование Зефана было ограниченным; после одной или двух попыток учиться, он почувствовал свое бессилие в грамоте. Он посмотрел вокруг, чтобы найти кого-нибудь, кто бы мог ему помочь; взор его упал на меня. Я с жадностью следил за малейшими его движениями. Индеец, казалось, не обращал ни на что внимания; Эндрю, поместившись в противоположной стороне амбара, с любопытством рассматривал хижину и мельницу. Зефан подошел ко мне и тихо сказал:
– Не знаю, как вам объяснить, майор Литтлпейдж: большая разница между учебой йоркской и вермонтской, что, право, я почти ничего не могу разобрать в этом письме.
Я поспешно взял письмо и стал, по желанию Зефана, тихо читать его.
Я передам здесь в подробностях послание Урсулы. Вот оно:
«Милостивый государь.
Вы всегда оказывали мне преданность и уважение: решаюсь нынче испытать искренность ваших чувств. Дядюшка мой отправляется к вашему отцу, чтобы просить об освобождении майора Литтлпейджа, который задержан без всяких с вашей стороны прав. Опасаясь, что приезд моего дядюшки будет неприятен для Мильакра и что между ними может произойти ссора, я обращаюсь к вам с просьбой отклонить все неприятности. Если же, по каким-нибудь обстоятельствам, будет задержан и дядюшка, в таком случае умоляю вас оповестить меня об этом; я буду в лесу недалеко от вашего дома. Вы легко найдете меня, идя по дороге на восток; навстречу вам я вышлю негра, который при мне.
Еще одна просьба: позаботьтесь о судьбе майора Литтлпейджа. Подумайте о том, что если с ним случится какое-нибудь несчастье, оно погубит все ваше семейство. Закон справедливый и могущественный: он найдет вас везде, куда бы вы ни скрылись. В этом случае за жизнь человека вы будете отвечать не так, как отвечают за несколько акров земли. Генерал Литтлпейдж мало обращает внимания на похищенную у него землю, он добрый, но берегитесь оскорбить или причинить какое-нибудь несчастье его единственному сыну. Повторяю, не забудьте моей просьбы: от всего сердца умоляю вас покровительствовать ему, к этому вас может принудить если не уважение и преданность ко мне, то по крайней мере ваша безопасность.
Считаю необходимым добавить, что ответ, который я дала вам в Равенснесте, при поднятии храма, решительный и последний, но если вы, действительно, чувствуете ко мне то, что старались высказать в то время, в таком случае вы сделаете все от вас зависящее, чтобы покровительствовать майору Литтлпейджу, старинному другу моего дядюшки; этим самым вы обяжете меня и успокоите.
Преданная вам Урсула Мальбон».
Странная девушка была Урсула! Мне стыдно стало самого себя, мне смешной показалась ревность, на минуту овладевшая всем моим сердцем. В какие безрассудные поступки увлекает нас эта ужасная страсть! Я сам был живым тому примером!.. Как я мог подумать, мог поверить, что Урсула Мальбон любит Зефана Мильакра!
– Как она хорошо пишет! – закричал молодой скваттер. – Я думаю, во всей Йоркской колонии не найдешь ей подобной. Я люблю ее до безумия!
В этом восклицании было одновременно и много комизма и много трогательного.
– Если Урсула так привязана к вам, – сказал я, – то, конечно, вы выполните ее просьбу?
– Да чем же я могу сослужить вам, майор? Клянусь, я готов отдать все на свете, чтобы только выполнить желание Урсулы, но что же мне делать?
– Ты можешь отпереть дверь нашей темницы, выпустить нас, а в лесу мы сумеем избежать погони. Выполни эту просьбу, и я обещаю, что дам тебе пятьдесят акров земли, на которой ты сможешь поселиться и жить, как честный человек.
Предложение это, казалось, соблазнило скваттера; он молчал, думал, наконец, повернувшись к лесу, где могла быть Урсула, он кивнул головой и сказал:
– Нет! Если отец не может доверять своему сыну, то кому же он после этого может доверять.
– Никто не должен помогать в беззаконном поступке; твой отец не имеет никакого права держать нас здесь, и рано или поздно он строго ответит за это перед законом.
– Он и знать его не хочет. Всю жизнь мы враждовали с законом.
– Скажи мне, однако, твой отец не опасно ранен?
– Нет, ерунда, – сказал равнодушно Зефан, не спуская глаз с леса. – Небольшая царапина… мой отец всегда быстро поправляется.
– Ну а когда поправится, что он решил сделать с нами?
– Не стоит говорить об этом. Если наш отец на что и решился, так его никто не сможет отговорить, он не послушает никого.
– А ты думаешь, что он задумал что-нибудь серьезное?
– Не знаю. Он и сейчас покончил бы с вами, если бы мог отправить весь лес; вода очень низкая, и нужно подождать ноября месяца. Мне кажется, что он хочет продержать вас и землемера еще месяца три или четыре.
Я хотел продолжить разговор, но к нам подошла Лавиния и сказала своему брату, что скоро соберется домашний совет, потому что Мильакр чувствует себя гораздо лучше. Зефан пошел домой, а Лавиния осталась у амбара.
– Хороший ли был пирог? – спросила она застенчиво.
– Прекрасный! Благодарю тебя. Чем ты сейчас занята? Мне нужно попросить тебя об одной услуге.
– Мне дома делать нечего.
– Тем лучше. Ты так добра, что я смело доверяю тебе очень важную тайну. Могу ли я верить тебе?
– Почему же нет? Говорите, – сказала девушка, пристально взглянув на меня. – Говорите скорей; уверяю, что выполню вашу просьбу. Странно, никогда я не чувствовала такой готовности выполнить желание других.
– Но пообещай мне никому не говорить об этом.
– Обещаю, обещаю, – сказала тихо Лавиния. – Никто никогда не услышит от меня слова, не расскажу никому вашей тайны даже во сне.
– У землемера есть племянница, которую он очень любит, она для него дороже всего, ее зовут…
– Урсула Мальбон! – сказала Лавиния, слегка улыбнувшись. – Зефан всегда со мной о ней говорит; мы с Зефаном очень дружны. Он рассказывает мне все, и я ничего не скрываю от него. Ведь не правда ли, приятно видеть человека, которому можно доверять тайны? Что же вы хотите мне сказать про Урсулу?
– Она здесь.
– Здесь? Где же? (Лавиния быстро посмотрела вокруг, на лице ее отразилось беспокойство.) Зефан говорит, что она чудо как хороша… правда ли это?
– Да, она хороша, но в Америке есть много хорошеньких девушек. Урсула здесь, то есть не в амбаре, а очень близко отсюда, в лесу. Она провожала своего дядю. Посмотри сюда, в эту сторону: видишь ли это почерневшее дерево, которое стоит в поле за домом твоего отца?
– Вижу.
– А левее этого дерева растет другое, каштан, оно у самой опушки леса.
– Вижу, вижу. Я знаю это дерево, возле него есть ручей.
– У этого дерева землемер оставил свою племянницу. Можешь ли ты сходить туда и отнести письмо?
– Нет ничего легче. Мы все, молодые девушки, ходим на это поле собирать ягоды, побегу сейчас за корзиной, а вы между тем напишите письмо. Никому и в голову не придет, что я иду с письмом. О, как мне хочется видеть Урсулу! Как вы думаете, согласится ли она выйти за Зефана?
– Все молодые девушки так ветрены и непостоянны, что я не решаюсь ответить на этот вопрос.
– А я могу вас заверить, – вскрикнула Лавиния, побежав за корзинкой, – что нет никого постояннее девушек.
Я приготовился писать. Вынув из портфеля все нужное, я подошел к землемеру, чтобы сказать ему об этом и спросить, не надо ли ему написать о чем-нибудь племяннице.
– Напишите, Мордаунт, что я посылаю ей свое благословение. Скажите, что старик землемер молится о ней.
В нескольких словах я объяснил Урсуле положение, в котором мы находились, потом умолял ее возвратиться к Франку и не покидать его. Напомнив ей о моих чувствах, я уверял, что они не только не изменились, но еще больше вспыхнули во мне со дня разлуки. Закончив письмо, я увидел Лавинию; она подошла к амбару, неся кринку молока; взяв от меня письмо, она поспешила в поле. Я слышал, как она кричала одной из своих сестер, что идет собирать ежевику для своих арестантов.
Я с любопытством следил за всеми движениями молодой девушки. Землемер, изнуренный продолжительной бессонницей, крепко спал. Индеец с аппетитом уничтожал хлеб и молоко.
Лавиния пошла прямо к полю и вскоре скрылась. Мои глаза были устремлены на лес, в который она вошла.
Вдруг между деревьями мелькнуло женское платье, – это была, вероятно, Урсула. Через полчаса я увидел Лавинию, которая подходила к каштановому дереву. Она остановилась, посмотрела вокруг, как будто рассматривая место, а потом поспешно скрылась в лесу. Прошло больше часа, как я больше ее не видел.
В это время Зефан подошел к амбару в сопровождении двух своих братьев; он держал в руке ключ. Сначала я подумал, что меня поведут на суд к Мильакру, но ошибся; подойдя к амбару, Зефан подозвал к себе индейца и сказал ему:
– Я думаю, скучно сидеть краснокожему взаперти? И, наверное, ты не рассердишься, если тебе разрешат выйти отсюда и гулять на свободе?
– Конечно, – спокойно ответил Сускезус. – Индейцу дорога свобода.
– Я так и думал. Вот видишь ли что: мой старик говорит, что ты можешь выходить, но только с условием.
– С каким условием? Что я должен сделать?
– Ерунда: дай честное слово, что ты не убежишь отсюда и каждый вечер будешь возвращаться в амбар; ты обещаешь, Сускезус?
– Отчего же не выполнить это: буду возвращаться.
– Так и дело закончено. Но смотри, ты не должен приносить сюда никакое оружие, никаких инструментов.
– Понимаю, понимаю.
– Ты не пойдешь против нас, ни прямо, ни тайно, пока не возьмешь назад свое честное слово. Ты согласен на все эти условия?
– Согласен, согласен.
– Так вот и все, что требует от тебя старик, но мать моя просит тебя еще об одном условии: если бы дело здесь дошло до драки, то чтобы ты защитил женщин и детей и не обижал их.
– Зачем мне обижать их.
– Ну, смотри же, теперь мы договорились обо всем. Ступай, куда хочешь, но помни, что вечером, когда услышишь рожок, ты должен быть здесь.
На таких странных условиях Сускезус получил свободу. Для меня эти условия были очень подозрительными, но судя по спокойствию, с каким рассуждали обе договаривающиеся стороны, я увидел, что во всем этом нет ничего особенного. Я слышал, что слово, данное индейцем в подобных случаях, считалось всегда священным и нерушимым. Желая убедиться в этом, я сказал Зефану: почему же вы не выпускаете нас, если решили освободить индейца?
– Потому что индеец – индеец, у него свой нрав, а у вас свой. Говорили о том, чтобы и вас выпустить, майор, да старик не согласился; он говорит, что хорошо знает людей и что если выпустит вас, то вы скажете: «Он держал меня взаперти без всякого на это права, против всякого закона, теперь я на свободе и поэтому могу не держать своего обещания». Освободи только белого, он будет до тех пор рыться в земле, пока не найдет лазейки, чтобы скрыться навсегда. Пусть лучше сидит, теперь он в нашей власти. Вот что сказал мой отец.
Я не отвечал.
– Отец мой хотел выпустить и вас, землемер, – прибавил Зефан, – но тоже опасается. Кто проводит границы, тот может и нарушить их.
– Твой отец волен делать, что хочет, – сказал равнодушно Эндрю. – Не хочу ни просить его, ни давать ему слова. Мы враги… скажи ему, чтобы он был осторожнее… пусть подумает о себе и о лесе… советую!
– Что? – спросил запальчиво Зефан, несмотря на то, что говорил с дядей Урсулы, во власти которого было расстроить все его сердечные расположения. – Посмотрим!.. В нас достаточно силы!.. Не испугаете!
– Убирайся, сумасброд!.. Вон!.. Вот парочка с отцом!.. Я не ждал и не жду милости от скваттеров, которых не хочу знать и презираю!
Зная спокойный и ровный характер землемера, я был удивлен последними его словами. Зефан удалился со своими братьями, Сускезус бродил около амбара, скучный и мрачный.
Вскоре после Зефана нас посетили другие родственники скваттеров: в сопровождении братьев явился Тоби. Они пришли за нами, чтобы отвести нас в дом Мильакра, в котором собрались все мужчины. Нас хотели подвергнуть суду, от которого могла зависеть наша судьба; я посоветовался с землемером. Эндрю хотел только одного: лично говорить со скваттерами и высказать им все, что было у него на душе. Выслушав землемера, я вышел с ним из амбара; нас окружили четыре сына Мильакра, и мы направились к дверям судилища.
Глава XXII
Мильакр, хоть и враг законов, однако соблюдал все формальности суда. Мы обнаружили полное собрание: старик заседал в середине, недалеко от него сидели Пруденс и две или три дочери. Я удивился, увидев здесь же Лавинию. Когда же она успела прийти?
Тоби провел нас в дом и разместил у двери, напротив своего отца; это сделано было с намерением: чтобы убежать, мы должны были прорваться через всю толпу, а это нелегко было сделать. Впрочем, землемер и не помышлял о побеге. Он вошел в круг молодых геркулесов с полным равнодушием. Лицо его выражало спокойствие и важность.
Мильакр попросил нас сесть. Вокруг него разместились его сыновья. В комнате царствовала глубокая тишина. Меня поразило выражение беспокойного любопытства, которое я заметил на лицах всех женщин.
Тишина и молчание продолжались еще несколько минут; не знаю, для чего это делалось: хотел ли Мильакр придать больше торжественности всему заседанию, или, действительно, обдумывал свое решение. Одно обстоятельство удивило меня. Несмотря на ссору, прошедшую между землемером и скваттером, на лице Мильакра не было никакой злобы.
Я увидел, наконец, что в настоящее время я играл второстепенную роль, а главная принадлежала землемеру. На него смотрели, как на сильного и опасного врага.
– Землемер! – сказал с расстановкой и с важностью судья. – Ты всегда идешь против меня и моих. Ты даже по своему званию наш враг.
– Я враг всех негодяев, Мильакр, не скрываю и не хочу этого скрывать, – сказал с твердостью Эндрю. – Ты говоришь, что я по своему званию ваш враг? Ошибаешься. Скорее, ты мне враг, потому что ты и подобные тебе лишают нас, землемеров, всего; вы беззаконно захватываете земли, селитесь на них, не говоря ни слова владельцам.
– Зачем сердиться, землемер? Теперь, когда ты находишься в моей власти, я хочу окончательно с тобой договориться. Мы стареем и приближаемся к концу, не мешает иногда подумать об этом. Я прибыл сюда не из голландской колонии, а с земли, где знают, что еще есть и загробная жизнь.
– К чему ты мне говоришь об этом, Мильакр? – спросил с участием Эндрю. – Оставь религию, я уважаю ее, но не хочу от скваттера слышать о ней. Скажи мне, для чего вы, янки, приходите на земли голландцев? Я этого не могу понять. Наверное, для янки и голландцев не одно и то же написано в Библии?
– Может быть… но оставим этот разговор о религии, землемер.
– И прекрасно сделаешь, – сказал Эндрю, – ты не много в этом понимаешь.
– Послушаем, что хочет сказать Мильакр в свое оправдание, – сказал я, вмешавшись в разговор. – Вы ему ответите позже; по моему мнению, один вы в состоянии защищать правое дело.
Эндрю согласился на мое предложение. Скваттер, которому не только хотелось оставить за собой землю, но и доказать вместе с тем, что он был совершенно прав, сказал:
– Молодой человек, я сам только одно желаю: обстоятельно с вами поговорить об этом, пора закончить наш спор насчет земли.
– Представь себе, – сказал землемер, приспосабливая свои слова к диким понятиям скваттера, – представь себе двух человек, которые начали жизнь в одно время. Им обоим нужны фермы, они идут в лес, и каждый из них желает занять одно и то же место. Что же они будут делать? Кому достанется это место?
– Кто первый пришел, тот и займет, в этом, по-моему, и право владения.
– Хорошо, согласен с тобой, Мильакр. Да где же граница этому владению?
– Да я уже сказал тебе, что каждый берет, сколько ему нужно для своих нужд.
– А когда придет другой и захочет поселиться возле первого, где же проведут они границу?
– А там, где найдут нужным, – закричал Тоби, терявший терпение. – Какие же были бы это соседи, которые не согласились бы между собой на такие условия.
– Одним словом, если бы два наших скваттера захотели иметь одну и ту же землю, кто же из них прав?
– Да что с тобой! Тебе нужно повторять сто раз, что ли? Я сказал уже: кто первый пришел, тот и занял.
– А! Вот этого я и ждал! Так ты разве первый пришел сюда? Разве намного раньше до тебя не владели этой землей генерал Литтлпейдж и полковник Фоллок? Разве не они ее вымеряли и разделили на участки? Они владеют этой землей больше двадцати пяти лет, хотят ее сберечь и, по твоим же правилам, кажется, имеют на это право… Я не удивляюсь, – помолчав, сказал землемер, – что тебя назвали Мильакр! Ты скоро захватишь всю землю!
Скваттер не в состоянии был выдержать последнего упрека; он вдруг прервал заседание, от которого ждал совершенно другого результата.
– Выведите его! – сказал он своим сыновьям, отойдя от двери. – Я не ручаюсь за себя.
– Посмотрите на них, послушайте этих диких детей! – сказал Эндрю, направляясь в темницу. – Только то хорошо, что делается для них.
Землемера увели, а меня оставили. Пруденс тоже ушла со всеми своими детьми. Меня, казалось, забыли. Вдруг какой-то шорох привлек мое внимание; я оглянулся и увидел Лавинию, которая, приложив палец к губам, подавала мне знаки, чтобы я вышел в коридор, из которого лестница вела на чердак. Не думая о последствиях, я выполнил желание Лавинии, войдя в коридор, бросился к окну и хотел уже выпрыгнуть, как вдруг Лавиния схватила меня за руку.
– О, сохрани вас Бог!.. Не прыгайте в окно… не то вас увидят и обязательно убьют. Не уходите сейчас. Ступайте сюда… опуститесь в этот подвал… Вот люк… я вас оповещу обо всем.
Нельзя было терять ни минуты времени. Она открыла люк, и я в одно мгновение очутился в подвале.
Все это произошло за одну минуту. Спустя некоторое время я услышал над своей головой тяжелые шаги Мильакра и крик нескольких человек. Ясно было, что они заметили мое исчезновение и кинулись меня искать. Пруденс громко и пронзительно кричала:
– Лавиния! Лавиния! Где ты?
– Я здесь, матушка, – ответила Лавиния. – Вы приказали мне принести новую Библию.
Лавиния сказала правду и поэтому отвела от себя всякое подозрение. Новый топот шагов послышался над моей головой.
– Его нужно непременно поймать, – кричал Мильакр, – иначе мы пропали! Мы ничего не успеем спасти.
«Он наверху!» – кричал один голос. – «Он в подвале!» кричал другой. Одни бежали по лестнице наверх, другие вытаскивали из люка ящик, который специально поставила Лавиния.
Подвал был очень тесным. В нем находились две кадки, наполненные свининой. Спрятаться было негде. Я прижался в самый темный угол; я посчитал себя погибшим, когда увидел сначала две ноги, спускавшиеся по лестнице вниз, потом еще две, и наконец пять человек, в числе которых были три женщины, все они спустились в подвал. Четвертая женщина, в которой я узнал Лавинию, стояла у люка, вероятно, с намерением, чтобы в подвал не пропускать свет. Первый спустившийся в подвал человек начал проверять все углы; удачная мысль мелькнула в моей голове: я решил подражать ему. Темнота не давала возможности увидеть меня. Вскоре Тоби подбежал к лестнице и закричал: «Окно! Окно!.. Ступайте к окну!» Не прошло и полминуты, как подвал опустел.
Я едва поверил своему счастью; люк снова закрыли, и глубокая тишина воцарилась везде.
Положение мое было не из приятных. Заключенный в подвале, не имея возможности выбраться отсюда без риска, чтобы опять не попасть в руки скваттеров, я было начал жалеть, что послушал и увлекся советом Лавинии.
Рассуждая об этом, я вдруг увидел, что люк снова открылся, и Лавиния тихо позвала меня. Я подошел к лестнице и увидел, что она молча делала мне знаки, чтобы я поднимался из подвала. Я слепо повиновался ей.
– Не правда ли смешно?.. – прошептала тихо она мне на ухо, когда я очутился возле нее. – Вас никто не нашел? Тс!.. Не говорите! – прошептала она, заметив, что я хочу ответить ей. – Они все очень близко… Они вас ищут… Я вас сейчас уведу отсюда… Успеете ли вы добраться до мельницы?.. Туда никто не пойдет.
– Но как же? Меня могут увидеть, если они все так близко?
– Как знать: пошли сюда, к дверям, и вы увидите, что есть возможность убежать. Все смотрят в противоположную сторону; постарайтесь только добраться вон до тех бревен, и вы спасены. На мельнице спрячьтесь на самом верху.
Примерно в ста шагах от меня были сложены срубленные деревья; эти склады тянулись до самой мельницы. Вся трудность была в том, чтобы пробежать расстояние, которое отделяло меня от бревен. Выждав подходящую минуту, когда никто не смотрел в эту сторону, я лег на землю и осторожно пополз; через несколько секунд я уже был у бревен. Никто не кричал, и я понял, что меня не заметили. Добежать до мельницы было совсем уже не трудно. К счастью, дом скрывал меня от врагов. Я увидел Лавинию: крепко стиснув руки на груди, она с явным беспокойством следила за мной. Наконец я добрался до мельницы, и только после этого в моем сердце блеснула надежда быть спасенным.
