Джеймс Фенимор Купер
Землемер
– О! Владея этим домом и поместьем, мы будем богаты! – вскрикнула Урсула, хлопая от радости в ладоши. – Я открою школу для молодых девушек, и вы увидите, господин Литтлпейдж, как со временем все это будет хорошо. По крайней мере, я всеми силами буду стараться доказать вам свою благодарность за ваши благодеяния.
– Я желал бы, чтобы все молодые девушки, в которых я принимаю участие, не имели никогда других наставниц, чтобы, руководимые вами, они приобрели вашу чувствительность, преданность и доброту; тогда я поселился бы здесь, и это место было бы для меня раем.
Урсула немного встревожилась, как будто испугавшись, что сама проговорилась или услышала от меня что-нибудь лишнее. Она встала, поклонилась мне и начала убирать со стола с удивительной ловкостью.
Такой был мой первый разговор с Урсулой, с которой впоследствии я очень часто разговаривал. Я пошел отыскивать землемера, находясь еще под влиянием глубокого впечатления, которое произвела на меня Урсула. Конечно, одной из причин этого была ее красота, иначе и быть не могло; но меня привели в восхищение также ее твердость, невинность и чистота души. Без сомнения, некоторые ее поступки произвели бы на меня неприятное впечатление, если бы я слышал о них; они могли бы показаться слишком вольными, но при виде Урсулы подобные мысли исчезали, и легко было убедиться, что она вела себя всегда, повинуясь сердечному влечению. Так, например, когда она взяла меня за руку, конечно, она думала в это время о своем брате; если этот поступок, достойный в другом случае порицания, объяснить таким образом, то он представляется трогательным и очень естественным.
Ну как сравнить Присциллу Бэйярд с Урсулой Мальбон! Конечно, Присцилла была недурна собой и имела все качества хорошо воспитанной девушки; но в Урсуле так много оригинального: при твердых правилах она обладала решительностью и энергией, которые едва ли можно найти из тысячи девушек в одной. Не скажу, чтобы я был положительно влюблен, когда вышел из комнаты; я не хотел показывать вида, что так легко поддаюсь первым впечатлениям, но признаюсь, никогда ни одна женщина не возбуждала во мне и десятой доли того участия, которое я принимал к Урсуле.
Я нашел Эндрю во дворе, проверяющего свои цепи. Он делал это по временам и с такой же добросовестностью, как будто взвешивал золото. Старик, казалось, не заметил, что я так долго оставался наедине с его племянницей, потому что, едва увидев меня, он сказал, держа свою палку в зубах:
– Извините, что я оставил вас так надолго одних, но мне нужно было заняться. Я не хочу, чтобы впоследствии ваши поселенцы, янки, ругали мою работу. Пусть перемеряют эту землю хоть через сто лет и тогда увидят, ошибался ли старик Эндрю.
– Но отклонение магнитной стрелки всегда покажет небольшую разницу, если только межевщики не будут лучше нынешних.
– Правда, Мордаунт!.. Черт возьми!.. Вы дотронулись до раны. Я долго думал об этом, рассматривал вопрос со всех сторон, и до сих пор ничего не понимаю.
– Что же вы не посоветуетесь с Урсулой, искусной землемеркой?.. Знаете ли что? Ведь вы можете потерять вашу репутацию, так дорого и такими трудами приобретенную… она перейдет к мисс Мальбон.
– Как! Она уже рассказала вам?.. О женщины!.. Никогда не умеют хранить тайну! Попробуйте заставить молчать попугая!
– Вы слишком строги!
– Мне досадно, для чего она сказала вам об этом… Она сделала это против моей воли, Мордаунт… В другой раз я не позволю ей этого. А правду сказать, и вы с удовольствием посмотрели бы, как она занималась своим делом… какая быстрота! Какой верный глаз! Право, сама природа назначила ей быть землемеркой.
– До тех пор, пока не найдется какой-нибудь бедняк, чтобы занять это место. Право, она не женщина, а ангел!
Многие родственники на месте землемера встревожились бы, услышав такие выражения от молодого человека, но Эндрю был уверен во мне, и я приписываю это больше его характеру, чем моему. Вместо того чтобы обнаружить беспокойство или неудовольствие, он взглянул мне прямо в глаза с веселым видом; на лице его выражалась вся любовь его к своей племяннице.
– Да, Мордаунт, она прекрасная девушка, жемчужина своего пола, а посмотрели бы вы, как она помогала мне! Немного денег ушло из вашего кошелька в течение того месяца, как она работала… Я платил ей только половину настоящей цены. Но при всем этом я уверен, что с ней мы сделали гораздо больше, чем при помощи самого лучшего работника.
Как все это казалось мне странным! Урсула Мальбон трудилась на меня, и ей платили за работу торгуясь! Мысли мешались у меня в голове, и между тем я не мог не удивляться благородной девушке. Хотя в первые минуты мне неприятно было узнать, что та, которую я готов был полюбить, вынуждена была заниматься подобным делом, но я скоро убедился в том, что этим самым она приобретала большие права на мое внимание.
Разговор наш был прерван приходом Франка Мальбона. Я с ним увиделся в первый раз. Землемер представил нас друг другу с обычной простотой и добродушием. Через несколько минут мы познакомились. Эндрю спросил его о здании, которое поднимали.
– Я дождался той минуты, когда стали класть стропила, – ответил Франк, – а потом ушел. Праздник должен закончиться балом, как я слышал. Но мне нужно видеть сестру и идти домой, то есть к вам, господин Литтлпейдж; у нас нет другого жилья, кроме того, которое вы нам предложили.
– Между сослуживцами все должно быть общее. Впрочем, я рад, что вы заговорили об этом, потому что я хочу теперь же сделать вам предложение; если вы примете его, тогда я уже буду вашим гостем.
Эндрю и Франк взглянули друг на друга с удивлением. Я пригласил их сесть на скамейку, стоявшую во дворе, и объяснил им, в чем дело. Здесь я должен мимоходом сказать несколько слов об этой скамье. Она стояла на конце площадки, образованной скалами со стороны двора, который, со времени взятия Канады французами, был защищен палисадником, остатки которого были еще видны. Урсула, со свойственной ее полу склонностью ко всему прекрасному и изящному, устроила там собственными руками беседку, у подошвы которой посадила деревце. С этого места открывался вид на обширные луга и лесистые холмы. Эндрю сказал мне, что племянница его часто сидит в этой беседке.
Сев между землемером и Мальбоном, я сказал им о своем намерении, то есть что хочу сделать Франка моим поверенным в делах. Чтобы заставить их принять мое предложение, я добавил, что предоставляю им пользоваться домом и поместьем и что на время ежегодных моих посещений для меня достаточно будет тех комнат, которые занимал мой дед. Я прибавил, что поместье обширно и земля довольно плодородна для того, чтобы удовлетворить потребности скромного и привыкшего к умеренной жизни семейства и что от продажи избытков можно приобретать даже иностранные товары, какие только понадобятся.
Одним словом, я развернул перед ними весь свой план, который, правда, принял немного больший объем с тех пор, как во мне родилось желание окружить Урсулу всеми удовольствиями и удобствами жизни, какие могли быть в моей власти.
Читатель не должен предполагать, что я, действуя таким образом, показывал особенное великодушие. Не надо забывать, что в 1784 году земли в штате Нью-Йорк не имели почти никакой ценности, точно так же, как в наше время на берегах Майами, Огайо или Миссисипи.
Поместья подобного рода скорее обременяли, нежели приносили выгоду, и будущее только могло вознаградить владельцев в лице их детей или внуков[3].
Нужно ли говорить, что предложение мое было принято с благодарностью? Старик Эндрю пожал мне руку, и будущее открыло свои объятия. Это было выразительнее всевозможных речей; Франк Мальбон был тронут до слез, но старался скрыть это: мы все были счастливы. Франк имел при себе чернильницу, а у меня была готовая доверенность с пробелом, в который я хотел вписать имя землемера, а вместо него вписал имя Мальбона. Эндрю служил нам свидетелем; мы подписались, и с этой минуты Франк и сестра его стали временными владельцами дома, в котором мы жили. Я с истинным наслаждением видел, как Урсула, узнав эту радостную новость, бросилась, растроганная и со слезами на глазах, в объятия брата.
Глава XIII
Это учение очень утешительное, о нем можно много сказать. Откуда вы взяли текст?
«Двенадцатая ночь, или Что вам угодно»
Быстро прошел целый месяц. В продолжение этого времени Франк Мальбон был формально введен в управление, и Эндрю согласился на время отложить свои измерения. Возобновление контрактов, все сроки которых прошли, было важным делом. Фермеры владели землями, только благодаря снисходительности Ньюкема, который, по силе данного ему полномочия, заключал с ними ежегодные словесные договоры.
Редко случалось, как я сказал уже, что владелец получал какие-нибудь доходы со своих земель в первые годы. Главное было в том, чтобы пригласить поселенцев; сомнение было велико, и поэтому, чтобы привлечь их, нужно было делать пожертвования. Так, например, дед мой отдал в аренду почти все свои земли просто даром, а чаще всего, за исключением нескольких лучших ферм, за другие он никогда не получал платы. Поселенец платил пошлину только для того, чтобы покрыть издержки на устройство дорог, мостов и другие подобные мероприятия, на содержание судебных мест. На протяжении этого времени, которое можно назвать выжидательным, каждый акр земли оценивался в небольшую сумму, которая или совсем не платилась, или по крайней мере не доходила никогда до владельца, потому что он должен был подписываться на все полезные мероприятия. На это шли те небольшие деньги, которые приходилось ему получать. Конечно, с помощью притеснений и принуждений он мог бы собрать незначительную сумму, но это с его стороны было бы очень неосторожно.
Владельцы земель в штате Нью-Йорк вообще были богаты и получали доходы аккуратно. Они сохраняли свои земли и старались их улучшать. В то время, до революции, кто стал бы искать удобного случая дешево купить какое-нибудь родовое имение, приобрел бы очень дурную славу. Дозволенной законом спекуляции тогда еще не было, и единственным средством обогатиться честно – был труд, а не хитрые проделки.
Что касается нас, мы никогда не получали ни шиллинга с нашего поместья Равенснест. Все, что собиралось, и даже больше, употреблялось на месте, и наконец наступило время, когда фермы, по всей справедливости, должны были приносить доходы. Руководимые опытным землемером, Франк и я посвятили вдвоем целых две недели на то, чтобы разделить все фермы на три класса.
В первом каждый акр земли был оценен в шиллинг, во втором в полтора, а в самом лучшем в два шиллинга. Все это вместе составляло доход в четырнадцать тысяч шиллингов. Для 1784 года это было очень хорошо, и, признаюсь, я был очень доволен результатами наших вычислений.
Когда предварительные работы были закончены, Франк по очереди пригласил фермеров. Они уже знали о моих намерениях и одобряли их, поэтому при ведении переговоров не появилось никаких особых затруднений. Все фермы были наняты на три срока, на назначенных мной условиях. Наконец, подписан последний контракт и все остались довольны.
Оставалось только заключить новую сделку с Ньюкемом, который, бесспорно, был самым важным лицом в поселении. Он был в одно время судьей, смотрителем, старшиной конгрегационистов, мельником, содержателем гостиницы и генеральным советником всей округи. Все шло через его руки, или, лучше сказать, все оставалось у него в руках. Он был одним из тех жадных и корыстолюбивых существ, которые живут для того только, чтобы копить деньги. Эти люди мне отвратительны, потому что, не делая сами ничего, они препятствуют развитию общества. Ньюкем всегда страдал, встречаясь с человеком, которого он считал богаче себя, а сам не знал, что делать со своими деньгами.
Он, казалось, охотно сложил с себя обязанность поверенного, когда убедился, что ему не оставят ее. Итак, в этом отношении дела шли хорошо и не возникало ни одной жалобы. Напротив, он добродушно принял Франка Мальбона, и мы очень дружелюбно стали толковать о делах. Ньюкем никогда не шел к своей цели прямым путем, он уже с малолетнего возраста привык ходить окольными дорогами.
– Вы взяли у моего деда в аренду пятьсот акров земли и место для постройки мельниц. Контракт был заключен на три срока или, в случае смерти последнего из ваших сыновей, на двадцать один год. Условия эти написаны, господин Ньюкем, – сказал я ему, – и мельницы должны перейти по истечении срока контракта к законному владельцу.
– Да, майор Литтлпейдж, условия точно были такие, но условия чрезвычайно обременительные. Началась война, и с ней настало тяжелое время, я уверен, что вы обратите внимание на эти обстоятельства.
– Я, право, не вижу, чем война могла повредить вам. Продовольствие тогда сильно подорожало и соседство войск было для вас очень выгодным. Две войны принесли вам доходы, господин Ньюкем.
Бывший мой поверенный, видя, что я хорошо знаю, в чем дело, не стал мне противоречить.
– Я полагаю, майор, что вы уважите законные права прежнего арендатора на заключение с ним нового контракта? По крайней мере, до этих пор, как я слышал, вы руководствовались этими правилами.
– Вас обманули, сударь. Всякое право теряется с истечением срока договора. Вам стоит только прочитать контракт, чтобы убедиться в этом.
– Да, но нужно же обратить внимание на обстоятельства; я был всегда такого мнения, что можно не так строго придерживаться условий, если они слишком тягостные.
– Послушайте, друг Ньюкем, – сказал землемер, давно знакомый с трактирщиком и хорошо понимавший его, – послушайте, когда вам придется неожиданно получить какую-нибудь выгоду, согласитесь ли вы уступить из нее что-нибудь?
– С вами нет возможности спорить, друг Эндрю, – ответил Ньюкем, развалившись на стуле. – Мы смотрим на вещи с разных точек зрения.
– Однако, господин землемер прав, – сказал я. – Мне кажется, вы должны отвечать правдиво на его вопрос, если не хотите сами себе противоречить. Впрочем, для чего заключается контракт, как не для соблюдения написанных в нем условий?
– По-моему, так чисто для формы; все равно, как реки на ландкарте, которую рисуют только для вида.
Владельцы любят только заключать контракты, а фермеры не обращают на них никакого внимания.
– Вы, кажется, шутите, господин Ньюкем, и хотите показать свое остроумие. Дело идет об аренде земель, а это – дело совести.
– Конечно, майор, вы можете взять обратно эти земли, если надумаете их потребовать.
– Требовать?.. Они никогда не переставали принадлежать моей фамилии, с тех пор, как пожалованы ей правительством. Вы владеете этими землями по найму, и с истечением его срока права ваши на них прекращаются.
– Я не так думаю, майор, совсем не так. Не забудьте, что я выстроил мельницы за свой счет.
– Знаю, сударь, но из наших же материалов, и, в вознаграждение за постройку, пользовались мельницами почти бесплатно на протяжении двадцати пяти лет.
– Неужели, майор, вы в самом деле хотите отнять их у меня?
– Ничуть, сударь, и когда я войду в свои права, вы увидите, как я сговорчив. Вам хорошо известно, что дядя мой никогда не хотел продавать своих земель, а отдавал их только в аренду. Если вы хотите купить землю, то почему не обратитесь к другим? В настоящее время есть много земель на продажу. Я сам могу продать вам землю в Мусридже в двадцати милях отсюда. Там, говорят, есть превосходные места для постройки мельниц.
– Может быть, это и правда, майор, но я предпочитаю ту землю, которой уже владею, и хочу остаться на ней. Если закон и был против меня, то кажется, что со времени знаменитого переворота…
– Закон, милостивый государь, остается всегда законом; условия заключаются для того, чтобы выполнять их.
– И они были выполнены с моей стороны. Я обещал построить мельницы – и построил; через два месяца после подписания контракта пильная мельница была уже в полном действии, а спустя четыре месяца и мукомольная.
– Да, вы развили тогда большую деятельность, но, если верить очевидцам, то обе мельницы теперь в очень плохом состоянии.
– Причиной тому условия аренды! – вскрикнул с поспешностью Ньюкем, которая не приносила чести обычному его благоразумию. – Нельзя ли узнать, когда должен кончиться срок? Право, тяжело подумать, что я так скоро могу лишиться своей собственности.
Я очень хорошо знал, что Ньюкем был жертвой своих глубоких соображений, и поэтому я наперед решил быть по отношению к нему щедрым. Побуждаемый жадностью, он нанял землю пожизненно, заключая контракт не на свое имя, а на имя трех своих малолетних детей, рассчитывая, что хоть какой-нибудь из них проживет, конечно, дольше его. Но что из этого вышло? Меньше чем за четыре года все дети его умерли, и срок, в продолжение которого он мог пользоваться землей, должен был скоро закончиться. Даже при настоящем положении дел аренда для него была очень выгодна; впрочем, если бы хоть один из его детей прожил лет сто, то как и какого вознаграждения мог бы требовать владелец? Выгоды или невыгоды в этом случае обоюдны, и поэтому нужно уметь покоряться обстоятельствам.
Не желая продолжать бесполезный спор с человеком такого характера и с таким односторонним взглядом на вещи, я сказал ему, что только из великодушия и не ограничивая прав моих согласен заключить с ним новый контракт еще на двадцать один год, за третью часть той суммы, какую он, верно, потребовал бы на моем месте.
Ньюкем не мог прийти в себя от удивления. Сначала он как будто окаменел от радости, потом, думая, что я шучу, стал подозревать, что я сказал это с намерением насладиться его смущением. Когда я подписал контракт и отдал ему в руки, тогда только он поверил этому и тем более был доволен, что все уловки его преследовали одну цель – облегчить условия аренды. Он очень хорошо понимал, что доводы его легко опровергнуть.
Глава XIV
Судьба соединила их жребий, и сердца их, несмотря на различие, существовавшее между ними, были привлечены одно к другому взаимной симпатией.
Пинкрей
В продолжение этого времени я каждый день видел Урсулу. Живя под одной кровлей, мы беспрестанно имели случай встречаться и разговаривать. Будь Урсула величайшей кокеткой в мире, и тогда она не могла бы действовать искуснее, чтобы прельстить меня, как действовала теперь, сама того не понимая и без всякого намерения. Сама эта простота больше всего привлекала к ней и подчеркивала ее ум и красоту.
Урсула, сделавшись полной хозяйкой в доме, выполняла свои обязанности без шума, но деятельно; ничто не ускользало от ее внимания. Я не принадлежу к числу тех, кто требует от хорошей хозяйки, чтобы она сама месила тесто и стирала белье; она должна уметь распоряжаться в доме и притом так, чтобы везде видно было ее присутствие, она должна быть внимательной ко всем окружающим ее, уметь предупреждать их нужды и желания и вместе с тем соразмерять расходы со средствами, какие у нее в распоряжении.
Урсула очень хорошо понимала это и поэтому избегала беспрестанных хлопот. Она была избавлена от необходимости заниматься грубой работой, которая предоставлена была неграм; все в доме делалось в свое время и по заведенному порядку. Урсула всегда была в хорошем расположении духа, часто пела и когда думала, что никто не слышит ее, голос ее выражал что-то печальное, как будто песни, которые она пела, пробуждали в ней воспоминания о чем-то давно минувшем. Мне даже пришлось два или три раза заметить слезы в ее глазах, но я не смел спросить о причине их. Да, впрочем, едва ли я нашел бы такой момент, потому что едва я подходил к ней, она поспешно вытирала глаза и встречала меня с улыбкой.
Нужно ли говорить, что время летело для меня очень быстро. Землемер остался с нами по приказу, потому что просьбы уже не помогали. Не помню, чтобы я когда-нибудь провел целый месяц приятнее. Я познакомился с моими фермерами, по большей части людьми честными и трудолюбивыми. Особенно сослуживец мой, старый майор, был человек превосходный. Занимая ближайшую ферму, он часто посещал меня. Иногда он ворчал сквозь зубы на секту, владевшую недавно воздвигнутым зданием, но видно было, что он говорит не со злобы.
– Я решительно ничего не понимаю в этих делах о большинстве, – сказал он мне однажды. – Знаю только хорошо, что Ньюкем умеет так распорядиться, что большинство всегда на его стороне. Например, однажды он так ловко вывернулся, что вышел абсолютно правым, хотя в его пользу не было и четверти голосов.
– Я видел образчик тоже, когда прибыл сюда; право, невозможно действовать искуснее!
– Да. Но, признаюсь, мне это непонятно. Впрочем, что касается названия церкви, то я в это не вмешиваюсь.
Не чувствуя в себе ни малейшей охоты говорить о предметах религиозных, я отклонил этот разговор.
День или два спустя после заключения контракта с Ньюкемом, Эндрю, Франк, Урсула и я сидели в беседке, откуда открывался вид на обширные луга; вдруг мы увидели Сускезуса, который пробирался легкими шагами индейца по тропинке, ведшей из Мусриджа. В руках у него был карабин, а на спине какая-то большая связка, которую мы издали приняли за убитую дичь. Повернув на дорогу, которая вела к дому, он на минуту скрылся за скалами.
– Друг наш Бесследный слишком долго отсутствовал, – сказала Урсула, наблюдавшая за всеми его движениями, – но судя по его ноше, видно, что он помнил о нас.
– Я думаю, он редко расстается с вашим дядюшкой, – сказал я, смотря с наслаждением в глаза Урсуле. – Я написал об этом отцу, и он, наверное, очень обрадуется, получив известие о старом своем сослуживце.
– Да, Сускезус очень привязан к вашему отцу! Редко увидишь, чтобы какой-нибудь индеец шел нагруженный, а начальники их не считают унизительным носить дичь.
Едва Урсула произнесла эти слова, как Сускезус бросил к ее ногам две или три дюжины птиц, большей частью голубей, потом отошел тихо в сторону, как человек, который, сделав главное, предоставляет остальное женщинам.
– Благодарю, Бесследный, благодарю! – сказала наша милая хозяйка. – Какая славная, жирная дичь! Я приготовлю ее в разных видах.
– Все это молодые птицы, они едва начинали летать. Я взял их в гнездах, – ответил индеец.
– Я думаю, у вас в лесах много гнезд; желал бы очень их увидеть, – сказал я, вспомнив рассказы о множестве голубей, находимых там. – Не сделать ли нам всем маленькую прогулку в лес?
– Почему же нет? – ответил землемер. – Тем более что мы давно не ходили в ту сторону для измерения. Если эти птицы прилетают с той стороны, где находится один, известный мне холм, то их нынче много будет в Мусридже.
– Можно сказать, что их там миллионы, сотни и даже больше, – сказал Сускезус, который, как и все индейцы, имел очень смутное понятие о числах и, называя их, не соблюдал постепенности. – Однако я никогда не видел столько дичи, как сейчас. Великий Дух не забывает бедных индейцев. Он посылает им то лань, то семгу, то голубей. Для всех хватает!
– Да, Сускезус, для всех хватает. Бог очень милостив к нам, но мы не всегда умеем пользоваться его благодеяниями, – ответил землемер, пристально рассматривая птиц. – Право, таких голубей редко можно найти… Я очень желал бы еще раз увидеть их в лесу, прежде чем отправлюсь в дальний путь. Мне времени терять нельзя.
– Что вы говорите! Раз вы уцелели в такое время, как последняя война, и теперь мирно отдыхаете, ну можно ли говорить о смерти? Вы стары летами, но бодры и телом и духом.
– Я очень состарился… Я это чувствую. Конечно, вы правы, но я сам это лучше знаю. Прожив семьдесят лет, пора уступить место другим, мое время уже прошло. Господь Бог призовет меня к себе, когда ему будет угодно, теперь я могу умереть спокойно, гораздо спокойнее, чем месяц тому назад.
– Вы удивляете меня, любезный друг! Отчего же такая разница?
– Оттого, что теперь я спокоен относительно Урсулы, Франк имеет хорошее место, и она не будет оставлена.
– Оставлена! Урсула?.. Мисс Мальбон оставлена! Этого никогда бы не могло быть, никогда!
– Перестаньте, перестаньте говорить об этом, вон она начинает уже плакать. Послушай, Сускезус, можешь ли ты отвести нас на то место, где водятся эти голуби?
– Могу. Тропинка широкая, и по ней легко идти.
– Хорошо, так завтра же утром пустимся в путь. Мы с Франком давно уже не были в лесу.
Я слушал все это, а между тем смотрел на Урсулу, которая, чтобы скрыть свое замешательство, вдруг встала и пошла к дому. Через минуту я увидел ее у окна улыбающуюся, хотя грусть не совсем еще рассеялась на ее лице.
На другой день рано утром мы отправились в Мусридж смотреть голубей. Урсула и старая негритянка ехали на лошадях, а мы шли пешком.
У нас были еще три лошади, навьюченные съестными припасами и инструментами. Каждый из нас был вооружен, это было необходимо в то время; я даже имел при себе охотничье двуствольное ружье. Сускезус был нашим проводником.
Спустя час мы миновали обработанные земли моих владений и вошли в девственный лес. Последняя война помешала расчистке лесов, и поэтому вокруг поселений не было лужаек, служивших им как бы предместьем. Напротив, едва мы вышли за черту последнего владения, защищенного палисадами и довольно хорошо обработанного, как вступили сразу же в бесконечные леса.
Мы шли по едва заметной тропинке, которая извивалась между обгорелыми деревьями; она очень походила на неправильные каракули, какие чертит ребенок, начиная учиться писать, но для жителя лесов она была хороша. Сускезус даже не нуждался в ней, чтобы найти дорогу. Землемер шел твердым и непринужденным шагом; привыкший проводить прямые линии в лесу между деревьями, он приобрел такой верный глазомер, который не уступал в этом случае инстинкту Бесследного находить дорогу.
Прогулка эта была тем приятней, что густые ветви деревьев прекрасно защищали нас от зноя. Через четыре часа мы дошли до подошвы пригорка, покрытого птичьими гнездами, и остановились, чтобы немного перекусить.
Наскоро пообедав, мы приготовились начать восхождение. Урсула поручила свою лошадь негру и пошла вместе с нами пешком. Когда мы отошли на несколько шагов от источника, у которого отдыхали, я предложил ей опереться на мою руку, чтобы легче было подниматься.
– Как, – сказала она смеясь, – мне, землемерке, победившей в работе Франка и утомившей моего доброго дядюшку, мне опереться на вашу руку, чтобы подняться на этот холм? Вы забыли, майор, что я первые десять лет своей жизни провела в лесу и что в течение прошлого года опять привыкла к той же жизни, сделалась опять дочерью лесов.
– Я, право, не знаю, что и думать о вас, потому что в каком бы состоянии вы ни были, вы всегда кажетесь на своем месте, – ответил я, пользуясь случаем объясниться свободнее, когда наши спутники немного опередили нас. – Иногда вас можно принять за дочь какого-нибудь фермера, в другой же раз за наследницу одной из наших древних фамилий.
Урсула засмеялась, потом покраснела, и на протяжении всего времени, что мы поднимались на холм, она хранила глубокое молчание. Не нуждаясь в моей помощи, она быстро опередила меня и догнала Бесследного, который шел впереди. Хотела ли она показать этим, что привыкла много ходить, или желала рассеять мысли, пробужденные в душе ее моими последними словами, не знаю, что и подумать; последствия показали мне, однако, что второе предположение мое было верное. Я старался не отставать от нее и, приближаясь к тому месту, где обычно водились голуби, я шел уже рядом с Урсулой и Бесследным.
Невозможно описать зрелище, которое нам представилось. По мере того как мы приближались к вершине холма, нам встречались голуби, которые летали между деревьями, почти над нашими головами. Мы не дошли еще до главного места, а нам попадались уже тысячи этих птиц. Чем дальше мы шли, тем число их увеличивалось все больше и больше, и, наконец, казалось, что весь лес одушевлен. Они производили своими крыльями оглушительный шум. Все деревья были покрыты их гнездами, на многих деревьях были тысячи голубей. Гнезда находились очень близко друг от друга, и, несмотря на это, удивительный порядок царствовал между сотнями тысяч этих птиц. Молодые голуби пролетали вокруг нас во всех направлениях, вокруг же них летали более взрослые, как бы стараясь защитить их от всякой опасности. При нашем приближении птицы поднимались в воздух, и, казалось, число их с каждой минутой становилось все больше. Однако наше присутствие, по-видимому, не очень тревожило их. Они были слишком заняты, чтобы заметить присутствие людей, почти всегда для них враждебных. Целые тучи их летели перед нами в одну сторону, как плотная толпа людей, убегающих от какой-нибудь опасности, и за одной тучей следовала другая, подобно волнам на океане.
Мы были в восхищении от этого зрелища, и испытанное мной тогда ощущение я могу сравнить только с одурением, какое испытываем мы, вдруг очутившись среди толпы людей, у которых страсти накалены до предела. Меня очень удивило то, что птицы эти почти не обращали на нас внимания и, казалось, повиновались какому-то постороннему влиянию. В самом деле, странно было, находясь в таком количестве птиц, не обратить на себя внимание, как будто голуби были в своем отдельном мире, в котором ничто не могло их потревожить.
В первые минуты никто из нас не проронил ни слова. Удивление замкнуло нам уста, мы медленно подвигались вперед среди этих крылатых отрядов, созерцая в безмолвии творение Создателя. Если бы мы и заговорили, то не услышали бы друг друга. Голуби, правда, не шумная птица, но когда их собрались миллионы на вершине холма, на пространстве меньше квадратной мили, торжественное молчание, царствующее обыкновенно в лесу, было нарушено.
В продолжение пути я снова предложил Урсуле опереться на мою руку; она сделала это в какой-то рассеянности. Мы шли, таким образом, за важным Онондаго, среди воркующего роя голубей.
Вдруг мы услышали шум, который, признаюсь, заставил всю мою кровь прилить к сердцу. Урсула схватилась за мою руку с инстинктом женщины, готовой лишиться чувств и знающей, что возле нее находится человек, которому она полностью доверяет. Она сильно сжала мою руку и невольно приблизилась ко мне, чего бы никогда не сделала, если бы не потеряла присутствие духа. Впрочем, это сделано было не от страха. Она покраснела, и в глазах ее появилось удивление и любопытство; ее сильно поразило явление, которое легко могло бы поколебать бодрость даже самого бесстрашного человека. Только Сускезус и землемер сохранили свое хладнокровие; они уже не раз слышали это и знали наперед, что будет. Для них чудеса лесов не были новостью. Опершись на карабины, они смеялись нашему удивлению; впрочем, я ошибаюсь, индеец не смеялся, и на лице его почти ничего не выражалось, заметно было только, что он ожидал нашего удивления. Я постараюсь описать то, что произвело такое сильное впечатление на нас.
