Джеймс Фенимор Купер
Землемер

Полная версия

Глава XXVIII

Вот мы подошли к мрачному царству Плутона, Повсюду бесплодные пустыни и дикие равнины; повсюду крики, вопли и вздохи…

Санвиль

Так прошла ночь, которую я никогда не забуду. Оба раненых спали. Время от времени мы смачивали водой их запекшиеся губы. Перед рассветом я убедил Урсулу немного отдохнуть. Бедная девушка изнемогала, как нравственно, так и физически. Только сон мог подкрепить ее слабеющие силы. Что же касается Пруденс, то она провела всю ночь возле постели своего мужа в том же мрачном безмолвии.

Наконец наступило утро. Мне доложили, что Ньюкем уехал ночью, вероятно, обеспокоенный тем, что я знал о его проделках.

Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что человек, который себя объявляет другом народа, постоянно обманывает его ради своей личной выгоды.

По мере того, как наступал рассвет, землемер и скваттер стали выходить из забвения, в которое они были погружены ночью. Хотя жизнь в них постепенно угасала, но мысли их все еще были обращены к земле, на тот театр, в котором они были актерами на протяжении десятков лет.

– Дядюшка пришел в себя, – сказала Урсула, подходя к двери, – он зовет вас обоих, особенно вас, Мордаунт. Он хочет с вами поговорить в последний раз.

Мы хотели войти в комнату, но остановились на пороге, услышав голос Эндрю, который в это время заговорил со старым скваттером.

– Мильакр! – сказал землемер, повысив голос. – Можешь ли ты ответить мне. Мы оба собираемся в дальнюю дорогу, и нехорошо пускаться в этот путь с сердцами, отягощенными дурными помыслами и чувствами. Если бы у тебя была такая племянница, как моя Урсула, то ты, вероятно, легче бы расстался с землей и с радостью перенесся в тот мир, в который идем мы с тобой.

– Он знает, что такое смерть и вечность, – прошептала Пруденс, – я уверена, что это ему известно… У него были благочестивые предки.

– Видишь ли, Пруденс, как хорошо иметь благочестивых предков, но еще лучше раскаяться в своих грехах, потому что там будут нас судить по нашим делам, а не по поступкам предков.

– Отвечай ему, Аарон, – прибавила Пруденс, – чтобы мы знали, в каком состоянии духа ты перешел в вечность. Послушайся землемера, он человек добрый…

До этой минуты скваттер не говорил ни слова. Я уже подумал, что у него отнялся язык. Но, к великому моему удивлению, он заговорил твердым и по-прежнему звонким голосом.

– Если бы не было землемера, – сказал старый скваттер, – тогда не было бы границ и межей. И я бы не лежал здесь, при последнем дыхании.

– Забудь все это, как должно доброму христианину, – возразила Пруденс, – сам Бог повелел прощать врагам… Да, прости землемеру, потому что в тот мир нельзя идти со злобой в сердце.

– Мильакр сделает лучше, – сказал Эндрю, – если он попросит прощения у Бога за свои собственные грехи… Впрочем, не подумайте, что я пренебрегаю его прощением… Я мог его обидеть, потому что мы все очень грубые люди, не видавшие общества… И со своей стороны, я прощаю его так же охотно, как принимаю его забвение моих обид.

Глухой вопль вырвался из широкой груди скваттера. Это было как бы невольным признанием в совершенном преступлении.

– Да, – добавил землемер, – благодаря Урсуле…

– Я здесь, дядюшка! – вскрикнула Урсула, желая остановить речь Эндрю Койеманса.

– Да, благодаря моей племяннице, – продолжал землемер, – я очень изменился в последнее время.

– Это не я, а само Провидение, по вечной своей милости, просветило ваш ум и сердце.

– Милое дитя, я понимаю, что сама судьба послала ангела на землю, чтобы быть наставником бедного голландца, невежды, который ничего не знал, даже правил своей религии… Да, Мильакр, я с радостью принимаю твое прощение, потому что легко будет умирать, не оставляя после себя ни одного врага.

– Я надеюсь, – прошептал Мильакр, – что в том мире, куда мы идем, нет ни закона, ни уполномоченных.

– Ошибаешься, Аарон. Там весь закон и все правосудие.

– Хорошо вам так спокойно рассуждать, с вами никакого зла не произошло, не говоря уже о том, что мы шли по жизни совершенно различными путями. Все мои расчеты пропали. Срубленный лес, который я намеревался продать в Олбани, сгниет на месте. Дети мои разбежались, и, к довершению всего, я умираю и ничем не могу им помочь!

– Оставь свой лес в покое, – сказала тихо Пруденс, – забудь землю и обрати свои глаза на то, что предстоит тебе впереди. Каждая минута твоей жизни сочтена.

– Неужели ты хочешь, чтобы я забыл тебя, Пруденс, – прервал Мильакр, – тебя, мою жену, которая прожила со мной сорок лет, которую я взял молодой и прекрасной, которая подарила мне столько детей и была так верна, трудолюбива и послушна? Неужели ты хочешь, чтобы я забыл тебя, Пруденс?

Эти слова, вырвавшиеся во время агонии, заключали в себе что-то торжественное и вместе с тем трогательное. Они ярко показывали посреди этих диких и грустных сцен разыгравшуюся перед нами драму.

Урсула была тронута. Она с участием подошла к старым супругам, которые никогда в жизни не разлучались. И несмотря на то, что Мильакр был убийцей ее дяди, она была готова, если бы это только было в ее силах, облегчить его страдания. Сам землемер поднял голову и с умилением смотрел на эту сцену.

– Нет, я не хочу, чтобы ты забыл меня, – ответила Пруденс прерывающимся голосом, – потому что нет закона, который бы этого требовал. Я и ты одна душа и одна плоть, и, вероятно, Провидение не захочет разлучить нас!.. Я не долго останусь здесь на земле, Аарон, и скоро последую за тобой… Там, я надеюсь, мы не найдем ни лесов, ни земель, которые так тревожат твою душу.

– Я жестоко поступил с этим лесом, – прошептал скваттер, который опять возвратился к разговору о своем любимом предмете. – Да, жестоко, Пруденс. Пускай Литтлпейдж выскажет свои претензии на все, что найдет он здесь. Только деревья в фут вышиной, вот и все… потому что лучшие деревья мы с сыновьями обработали и распилили их в прекрасные, ровные доски, какие едва ли можно найти в другом месте.

– О, не об этом ты должен сейчас думать, Аарон. Вспомни, что время и вечность для тебя сливаются в одно целое.

– Я умру спокойно, Пруденс, если землемер скажет, что человек, срубивший дерево, распиливший его на доски, имеет законное право владеть ими.

– К твоему огорчению, Мильакр, я не могу этого сказать, иначе я лишусь уважения всех честных людей… послушай лучше свою жену, так как для нас с тобой каждая минуту стала драгоценной. Я старый солдат, товарищ, и много на своем веку видел раненых. Сколько людей умерло вокруг меня! Я не могу сказать ничего положительно, мы с тобой не проживем и ночи. Поскорее нужно постараться свести все земные счеты и спокойно пуститься в дорогу. Там у каждого спросят, что он сделал доброго на земле. Если твоя жена не совсем осведомлена в религии, то обратись к моей племяннице. Она научит тебя не хуже любого пастора, что нужно делать.

Мильакр пристально посмотрел на Урсулу. В его душе происходила тяжелая борьба. Не желая приводить в смущение молодую девушку, мы переступили через порог и закрыли за собой дверь.

Еще прошло два часа, два томительных часа. К концу этих двух часов к нам подошла Урсула.

– Идите, дядюшка хочет говорить с вами.

Мелкая дрожь пробежала по ее телу. Но она сделала над собой усилие, печально улыбнулась и добавила:

– Слушайте его терпеливо и внимательно, Мордаунт, потому что он заменяет мне отца… я должна повиноваться ему.

Видно было, что Урсула произвела впечатление, потому что Пруденс, казалось, немного утешилась, и в самом Мильакре я заметил значительную перемену. Взор его не оставлял молодой девушки, он как будто видел в ней ангела, посланного самим небом вразумить его. Но недолго я мог следить за ним. Мое внимание было привлечено к другой постели.

– Подойдите сюда, Мордаунт, и ты тоже, Урсула, мое дорогое дитя. Я хочу сказать вам несколько слов, хочу проститься с вами… Не прерывайте меня, я чувствую, что конец мой приближается… Мордаунт сказал мне прямо, что он любит Урсулу и намерен на ней жениться. Со своей стороны, Урсула так уважает и любит Мордаунта, что готова стать его женой. Все это прекрасно, и было время, когда я бы считал за счастье слышать эти взаимные слова любви. Вы знаете, дети мои, что одинаково люблю вас обоих и что, по моему мнению, во всей Америке нет прекрасней пары, чем вы. Но сказав одно, я не должен забывать и другое. Генерал Литтлпейдж был моим начальником. Честный и добрый человек в отношении к своим подчиненным, он должен получать от них такую же взаимность. Что же он скажет в этом случае? Я знаю госпожу Литтлпейдж. Она дочь Германа Мордаунта, одного из богатейших владельцев в нашей стране… Ей, воспитанной в большом свете, может ли понравиться невеста, племянница бедного землемера, носившая, как это вам известно, Мордаунт, цепь по полям и помогавшая своему дяде во всех его трудах. Это еще больше увеличивает цену Урсулы в моих глазах, но не об этом заговорит свет…

– Моя мать добрая женщина, с благородным сердцем и чувствительной душой!.. Она полюбит Урсулу! – закричал я, увлеченный порывом.

Эти слова, а еще больше выражение голоса, которым были произнесены они, произвели глубокое впечатление на присутствующих. Молния радости на минуту озарила лицо Урсулы. Землемер пристально посмотрел на меня, как будто хотел прочитать что у меня в душе. Что же касается Франка, то он повернул голову в сторону, чтобы скрыть слезы, появившиеся у него на глазах.

– Если бы я мог этому поверить, то начал бы надеяться, – продолжал землемер. – Утешение вошло бы в мое сердце в минуту разлуки с вами. Я не сомневаюсь в генерале Литтлпейдже, потому что он всегда был добрый человек… Я только боялся вашей матушки… Сказанное вами немного изменяет мои планы и помыслы. Однако, мои любимые дети, я хочу потребовать у вас обещание…

– Остановитесь, дорогой Эндрю, – сказал я, прерывая его, – остановитесь, прежде чем вырвать у Урсулы неосновательное, осмелюсь сказать, жестокое обещание, которое может сделать нас обоих несчастными. Не вы ли первый одобрили мою любовь, а теперь, когда я последовал вашим советам, вы хотите потушить пламя и заставить меня принести в жертву то, что выше моих сил.

– Я решаюсь на это, мой друг, потому что надеюсь, что Бог, за благое намерение, простит мою ошибку, если она произойдет. Мы с вами говорили, Мордаунт, но знаете, что сама Урсула осуждала мое поведение в отношении к вам, доказывая мне так ясно, как солнце, что я должен был вместо того, чтобы одобрять вас на подобную любовь, избегать всех разговоров о ней. Каким образом это случилось, дитя мое, что ты забыла все и что ты теперь восхищаешься тем, что раньше осуждала?

Урсула побледнела, потом щеки ее покрылись румянцем. Она упала на колени и, спрятав свою голову под грубым одеялом, прошептала:

– О, я тогда ведь не видела, мой добрый дядюшка, Мордаунта!

Я стал на колени возле Урсулы и прижал ее к своему сердцу. Но она тихо освободилась из моих объятий и ближе подвинулась к землемеру, который снова заговорил:

– Я вижу, что природа сильнее разума и что сердце выше рассудка… Но слушайте, мои дети: выполните просьбу умирающего, дайте мне слово, что вы не вступите в брак без разрешения генерала, его жены и бабушки.

– Я это обещаю вам, – сказала Урсула. – Я обещаю, я клянусь в этом нашей любовью. Я была бы несчастлива, если бы вошла в семью, где бы меня не любили.

– Урсула, драгоценная Урсула, подумайте, что вы сказали? Неужели я ничего не значу в ваших глазах?

– Я буду страдать, если потеряю вас, Мордаунт, но по крайней мере я буду иметь утешение, что выполнила свой долг; между тем как с другой стороны – я не в силах буду перенести несчастье, справедливое наказание за мою неосторожность.

Я был уверен в своем отце и матери; только одна моя бабушка внушала мне серьезные опасения. Ее план женить меня на Присцилле Бэйярд мог погубить мое счастье.

– Не принуждайте ее, Мордаунт, отказаться от клятвы. Она выполнила последнее желание умирающего. Теперь, дети мои, я достаточно поговорил о житейских делах, нужно подумать и о будущем. Оставьте меня. Будете ли вы женаты или нет, я все равно призываю на вас благословение Всевышнего и когда-нибудь снова увижусь с вами на том свете в нашем общем жилище.

За этим благословением последовало долгое молчание, которое вдруг было нарушено страшным криком, вырвавшимся из груди Мильакра. Мы все повернулись к другой кровати, которая была поразительной противоположностью с тихой и умилительной сценой прощания нашего старого друга. Я один подвинулся вперед, чтобы помочь Пруденс, но ужас овладел мной, и я, как пораженный параличом, не в силах был сдвинуться с места.

Мильакр, обложенный подушками, почти сидел на своей кровати. Его глаза были открыты и блестели каким-то диким, безумным огнем. Губы его, сжимаясь в предсмертных конвульсиях, придавали его лицу сардоническую улыбку, внушавшую страх. В эту минуту он был неподвижен и черты его лица сохраняли ужасающее спокойствие. Я знал, что ему остается только испустить последний вздох, и ждал его, смотря на скваттера, как смотрит бедная птица, очарованная и убитая взглядом змеи. Этот последний вздох, вырываясь постепенно, расширял его рот, так что зубы выдвинулись наружу. Я больше не мог видеть этого и закрыл лицо руками. Когда я его открыл, то увидел уже мертвую оболочку, в которой столько лет обитала душа старого скваттера.

Пруденс находилась возле него и закрыла ему глаза, которые, несмотря на то, что были тусклыми, все еще выглядели свирепыми… Никогда я не видел более отвратительного трупа!

Глава XXIX

Тихо и спокойно, как дитя, которое, наклонившись к плечу матери, засыпает с улыбкой, отдал он душу свою небу, а тело завещал земле.

Гарт

Я видел, что землемер и Урсула старались не смотреть на постель Мильакра, с той минуты как этот упорный грешник перестал существовать, и поэтому я приказал перенести его труп в другую хижину. Пруденс последовала за ним, не оставляя его ни на одну минуту. Лавиния была возле нее. Между людьми, приведенными Ньюкемом, было несколько столяров. Они сделали гроб, куда положили тело Мильакра, другие же выкопали яму в середине обширной равнины, на которой старый скваттер уже засеял несколько участков рожью. Ждали только, когда прибудет судья, чтобы начать погребение.

Между тем в хижине, где лежал землемер, царствовало умилительное спокойствие. Мой старый друг ослабевал все больше и больше и почти уже не говорил ни слова. Впрочем, он сохранил память до последней минуты своей жизни. Урсула почти весь день провела в молитве возле его постели. К вечеру мы уговорили ее немного отдохнуть. Когда она ушла, старик Эндрю заговорил со мной.

– Я чувствую, дорогой Мордаунт, что смерть приближается, но пусть она придет, я приму ее с улыбкой, потому что она послана Создателем. Смерть для меня не страшна.

– Да, вы должны привыкнуть к ней, капитан Койеманс, выдержав столько сражений.

– Раньше моим первым желанием было умереть с оружием в руках, как Монтгомери, как Варрен, погибшие на поле битвы. Теперь это желание прошло. Я похож на путешественника, который, перейдя широкую равнину, в конце ее встречает пропасть, и через нее он должен перешагнуть, чтобы продолжать свой путь. И что наша жизнь с ее трудами и заботами перед вечностью? Но я не пугаюсь вечности, потому что Бог просветил мой ум, и в сердце моем одна только любовь к Создателю… Ах, Мордаунт, не покажется ли вам скучным, что я говорю об этом?

– Нисколько, нисколько. Говорите, я буду вас слушать. Ваши слова для меня всегда были драгоценными, а тем более в эту торжественную минуту.

– Благодарю, Мордаунт, благодарю от всего сердца. Вы знаете, мой друг, как прошло мое детство. Я это вам часто рассказывал, помните, когда мы еще вели бивуачную жизнь. Оставшись очень молодым без матери и отца и не имея ни защитника, ни покровителя, я не знал своего Бога и обязанностей своих к нему… И что же, дитя меня обучило этим обязанностям, научила понимать религию. Все изменилось во мне с тех пор, как я начал следовать советам Урсулы. Она меня полностью преобразила. Раньше я часто пил ром, водку и другие крепкие напитки, а сейчас видели ли вы когда-нибудь меня со стаканом вина в руке. Это последствия тех разговоров, которые она вела со мной. Вам нравится Урсула, но послушайте, как она рассказывает о Боге, о искуплении мира… Вы тогда найдете ее еще прелестнее, вы примете ее тогда за ангела, посланного с неба для счастья и утешения людей.

Землемер предвидел минуту своей смерти. Никогда я не видел людей, которые бы умирали так спокойно, как он. Впрочем, до предсмертных минут он еще чувствовал страдания, но старался не показывать их. Мне он, впрочем, сказал, что испытывает жестокие мучения.

– Только не говорите Урсуле, – прошептал он, – пусть она ничего не знает… зачем усиливать ее скорбь?

К вечеру страдания затихли, землемер мог заснуть на некоторое время.

Перед рассветом он пробудился, чтобы вскоре заснуть вечным сном. По временам на него находило забытье. Он повторял одни и те же вопросы, на которые мы уже не раз отвечали, спрашивал, где Урсула. Между тем как молодая девушка стояла рядом с его постелью.

– Я здесь, дядюшка, – отвечала Урсула дрожащим голосом, – я стою перед вами.

– Франк, позови ее… я хочу, чтобы она была возле меня в последние минуты моей жизни.

– Мой добрый дядюшка, это я сжимаю вам руки, – отвечала Урсула громче, чтобы землемер мог услышать ее слова. – Неужели вы думаете, что я оставлю вас?

– А! Это ты, – сказал землемер, поднимая руку и дотрагиваясь до Урсулы. – Ты не забудешь, милое дитя мое, своего обещания насчет Мордаунта. Если он получит позволение от своей семьи, выходи за него, моя дочь… прими мое благословение… Обними меня, Урсула… О, как твои губы холодны!.. Они не то, что сердце… обними меня также, Мордаунт… Ах… теперь хорошо… Прощай, Франк, прощай мой друг, я твой должник, но сестра твоя заплатит за меня… Скажите генералу Литтлпейджу и его жене, что я, умирая, вспоминал о них… Прощай, Франк… прощай, Урсула… О, мой Спаситель, прими душу мою!..

Это были последние слова, произнесенные добрым землемером на этом свете; с ними остановилась его жизнь.

Нужно было подумать о приготовлении к похоронам. Урсула, в сопровождении Лавинии, была отведена в другую хижину, пока мы перекладывали тело Эндрю в гроб, приготовленный теми же руками, которые сделали гроб для скваттера. К полудню приехал судья. Все формальности были совершены. В свидетельстве о смерти двух покойников было написано, что землемера убил неизвестный, а Мильакр был убит случайно. Хотя это свидетельство было написано ложно, потому что большинство из нас знали, кто убил землемера, а я, со своей стороны, догадывался, от чьей руки получил удар старый скваттер, однако оно было подписано всеми нами беспрекословно.

В тот же вечер мы похоронили Мильакра. Из всего его многочисленного семейства только Пруденс и Лавиния присутствовали при этой печальной церемонии. Погребение совершено было быстро. Могилу засыпали, а потом сверху покрыли дерном; все кончилось для старого скваттера! Когда мы тихо удалялись от последнего его жилища, гробовое молчание царствовало между нами: мы не осмеливались говорить, так наши сердца были полны самых разнообразных чувств.

Вдруг это молчание прервалось громким голосом Пруденс. Мы остановились.

– Братья, – вскрикнула эта женщина, представлявшая странную смесь пороков и добродетелей, – братья, благодарю за ваше внимание к тому, кто уже не существует больше для меня в этом мире. Благодарю, что вы помогли мне похоронить покойника. Простите меня, что я обращаюсь к вам так, но соседями я не могу вас назвать, а неприятелями – не хочу!

Эти слова, неожиданно произнесенные, заставили нас невольно содрогнуться.

Когда печальный обряд закончился и все разошлись в разные стороны, я подошел к могиле, возле которой стояла Пруденс.

– Ночь холодная, – сказал я ей, – вы лучше бы вошли в дом.

– Вошла в дом!.. А где он?.. С кем войду я в него? Аарона больше нет, а дети мои скрылись… осталась одна Лавиния, но я не считаю ее дочерью, потому что она больше любит всех ваших, чем свою семью… Могила – вот что для меня теперь драгоценнее всего на свете!.. Послушайте, майор, – прибавила Пруденс после минутного молчания, – я хочу попросить вас, чтобы вы разрешили взять мне отсюда кое-какие вещи, которые еще, может быть, пригодятся моим детям… Закон, как мне кажется, не имеет на это право и не может отнять у нас… Еще я хочу попросить вас, чтобы мне отвели небольшое место возле этой могилы, чтобы я могла возвратиться сюда, когда придет мой конец!.. Я недолго проживу после потери Аарона.

– Не думайте об этом, Пруденс, – ответил я, – я не намерен притеснять вас. Вы можете спокойно забрать свои вещи, и я даже прикажу перенести их туда, куда вам будет угодно. Мне кажется, там лодка, на реке, недалеко от мельницы?

– Вы не ошибаетесь… Два года тому назад мои дети построили ее.

– И прекрасно! Все, что вам принадлежит, будет перенесено в лодку. Это сделают мои люди вместо вас завтра утром. Негр и индеец проведут ее несколько тысяч шагов вниз. Там вы можете ее нагрузить, чем захотите.

Пруденс казалась удивленной, это великодушное предложение даже ее тронуло. Однако недоверчивость ее не оставляла.

– Могу ли я положиться на майора Литтлпейджа? – спросила она с сомнением. – Тоби и его братья никогда мне не простят, если я их заманю, понадеявшись на вас, в заранее приготовленную западню.

– Тоби и его братья не должны опасаться измены с моей стороны. Неужели вы не доверяете слову честного человека?

– Для меня достаточно этого слова, я верю вам. Да наградит вас Бог за это добро, да исполнит Он все ваши желания. Прощайте, мы больше с вами не увидимся.

– Неужели вы не хотите провести ночь в одном из этих домов?

– Нет! Эти жилища не заключают больше в себе того, что я любила. Я буду счастливее в лесу.

– Ночь холодная, и вы можете простудиться.

– В этой могиле еще холоднее, – ответила Пруденс, показывая печально на насыпь, покрывавшую остатки старого скваттера. – Я привыкла жить в лесах, и притом я должна найти своих детей. Меня не остановят в этих поисках ни холод, ни ветер. Итак, прощайте, майор. Благодарю вас еще раз.

– Но вы забыли о своей дочери. Что с ней случилось?

– Лавиния любит Урсулу Мальбон и не может расстаться с ней; я оставляю ее на волю судьбы. Когда же она захочет покинуть своих новых друзей, мать снова примет ее в свои объятия и всегда найдет ее…

Этим закончился наш разговор. Пруденс сделала прощальный знак рукой и медленными шагами пошла по направлению к лесу. Вскоре она скрылась за кустами. Больше я ее никогда не видел. На другой день я узнал, что скваттеры, пользуясь моим разрешением, забрали большую часть срубленного леса и уехали из нашей страны. Как только показалось солнце, мы занялись приготовлениями, чтобы перенести тело землемера в Равенснест.

Урсула отправилась вперед с Лавинией и братом, чтобы все приготовить к нашей встрече. Они прибыли туда в час до полудня. Мы шли очень медленно, так как день был чрезвычайно жаркий и солнце ужасно пекло; мы прибыли в Равенснест не раньше вечера. Подходя к Равенснесту, я заметил несколько телег и лошадей в стороне от дороги. Я вначале подумал, что это приехали фермеры, чтобы отдать землемеру последний долг уважения, но ошибся: истина вскоре открылась… Приехавшими были мои родные. Впереди всех шли к нам навстречу генерал и матушка, за ними следовали полковник Фоллок, Кэт, Присцилла Бэйярд, ее брат и моя старшая сестра… Позади всех, насколько ей позволяли силы, с трудом шла моя бабушка.

Тут собралось все наше семейство и все искренние, близкие друзья. Франк был вместе с нами. Он, вероятно, предупредил всех о смерти землемера, потому что они не удивились, увидев нашу похоронную процессию.

Кэт мне сказала позже, что эта процессия имела величественный вид. Впереди всех шли Сускезус и Джеп, оба вооруженные. Последний нес топор. Потом шли носильщики, а далее отряд, тянувшийся в правильном порядке. У всех блестели карабины на плечах, а сзади походные сумки. Трое невольников Койеманса шли за гробом своего господина. Они несли компас, цепи и другие орудия землемера.

Шествие на минуту замедлилось во дворе, где мы поставили гроб и немного отдохнули. Потом оно продолжилось в прежнем порядке, но с прибавлением новых лиц. Генерал Литтлпейдж, по просьбе Тома Бэйярда, взял на себя обязанность читать молитвы, как требовал обычай. Так как уже было темно, то Сускезус и Джеп, открывавшие шествие на этот раз, зажгли факелы. Мы все сделали то же. Эти факелы были не что иное, как простые, смолистые лучины.

Джеп, кроме того, нес в руке лопату, потому что он должен был засыпать могилу землемера.

Несмотря на эту остановку, я не перемолвился ни с кем из родных, желая вначале выполнить свои обязанности по отношению к старому другу, а потом уже предаться радости свидания с родными.

Генерал Литтлпейдж шел за гробом с книгой в руках. За ним следовала Урсула, одетая в траурное платье и опираясь на руку своего брата, дальше – Присцилла и Том Бэйярд и, наконец, я, поддерживая Кэт.

Она нежно пожала мою руку, как бы желая выразить ту радость, которую она чувствовала, увидев меня невредимым и вне всякой опасности.

Могилу выкопали недалеко от скал. На этом месте произошло одно из самых памятных событий в жизни генерала, событие, в котором Джеп и Сускезус играли очень важную роль.

Ни одни похороны, какие только случалось мне видеть в моей жизни, не были так величественны, как эти. Голос моего отца дышал особенной важностью, молитвы он произносил внятно и трогательно, так что они волновали душу. Впрочем, могло ли быть иначе, когда генерал был не только друг покойного, но истинный христианин?

Сердце мое сжалось, когда первая горсть земли упала на гроб землемера; но размышление успокоило меня. С этой минуты Урсула стала для меня вдвое дороже прежнего. Я чувствовал, что должен был заменить ей дядю. Ни одно рыдание не вырвалось у Урсулы за все время похоронной процессии. Без сомнения, она проливала слезы, но эти слезы текли в молчании, потому что молодая девушка не хотела показывать перед всеми свою печаль, решив скрыть ее в глубине своей души. Когда все закончилось, мы возвратились в Равенснест.

Франк и Урсула хотели остаться одни и прошли в отдельный дом. Вскоре к ним присоединилась Присцилла, которая хотела поговорить и утешить свою подругу. Через полуоткрытое окно мы увидели их в объятии друг друга.

Теперь я был свободен и мог делать то, что повелевало мое сердце. С восторгом я прижался к груди своей матушки, которая нежно обнимала меня, не замечая того, как слезы текли ручьем из ее глаз.

Потом я перешел в объятия своих сестер и наконец очередь дошла до бабушки, которая уже начинала сердиться, что я так долго не подхожу к ней принять ее родственные ласки. За это она меня помучила больше всех… Но эти мучения были так приятны! Я желал бы их испытывать всегда!..

Нас позвали ужинать. Все за столом встретились, исключая Франка, Урсулу и Присциллу Бэйярд. Мы не заметили, как пролетело время. После ужина я рассказал все свои приключения.

– Вот каковы эти янки! – закричал полковник, когда я закончил рассказывать. – Они все на один покрой! Держу пари, что едва ли кто так много нагрешил в жизни, как этот Мильакр. И, черт возьми, я уверен, что он воровал из страсти к воровству, а не по нужде.

– Нечестные люди, – возразил мой отец, – существуют везде, как в Нью-Йорке, так и в Новой Англии. Скваттеры полностью зависят от страны. Когда владения тщательно не оберегаются, то понятно, кто будет уважать их неприкосновенность, особенно если человеку не привиты правила чести?.. Не от народа происходит это зло, и поверь, везде бы происходили подобные хищения, если бы земли были оставлены на произвол судьбы, как это происходит здесь…

– Ну, попадись мне хотя бы один скваттер, – прервал полковник с угрожающим видом (как истинный голландец, он имел постоянное чувство ненависти против янки), – я бы содрал с него кожу, не спрашивая судей!

– Это значит – впасть в крайность не менее пагубную, – ответил мой отец.

– Кстати, – закричал я, желая прервать этот разговор, – я узнал любопытную вещь, и как вы думаете, о ком? О вашем старом знакомом – Ньюкеме.

И тут я рассказал все, что знал про достойного судью. Генерал слушал меня спокойно, а полковник щурил глаза, ворчал про себя и закончил тем, что начал смеяться.

– Вот вам другой янки!

– Опять за старое, Дирк! Вы, кажется, хотите свалить всевозможные пороки на наших бедных соседей. Если я и доверял этому человеку, то только потому, что считал его честным. Но что же делать?.. Я обманулся… Все-таки это не заставит меня сказать, что причиной его низкого поведения было место его рождения и что он оттого подлец, что родился янки…

– Как хотите, так и думайте, но зачем внушать вашему сыну эти ложные мысли? Впрочем, я уверен, что рано или поздно перед ним откроется истина.

– Я буду глубоко огорчен, если мой сын будет верить предрассудкам. Последняя война дала мне возможность познакомиться со многими офицерами из Новой Англии, и я нашел, что они все были отличные люди.

– Уважайте янки, я не возражаю вам, но только скажу раз и навсегда, что эти проклятые вскоре завладеют всеми нашими землями.

Эта маленькая война продолжалась еще некоторое время. Потом, пожелав друг другу спокойной ночи, все отправились спать.