Джеймс Фенимор Купер
Землемер
Глава XXIII
Одни, посреди мрачного леса, они вели пастушескую жизнь, говорили языком сердца; взоры их выражали то, что не в состоянии были высказать уста.
Томсон
Положение мое было если не полностью отчаянным, то по крайней мере больше чем критическим. Беспокойство, с каким я прислушивался к малейшему шороху, по которому мог бы определить, что напали на мой след, было мучительным. На минуту мне даже показалось, что я слышу крики, слышу, как приближаются к мельнице с намерением опять схватить меня; шум этот раздавался в моих ушах, а в действительности это было одно мое воображение раздраженного, больного состояния: только шум струившейся воды нарушал спокойствие природы. Мне наконец удалось свободнее вздохнуть и осмотреться.
Мельница была, как я раньше говорил, постройки грубой и небрежной. Несколько досок, набросанных на перекладины, образовывали в верхней части мельницы род пола: в первую очередь мне нужно было сдвинуть эти доски, потом сложить их, одна на другую, и таким образом я смог бы себя скрыть от взоров тех, кто приблизился бы к мельнице.
Чтобы видеть, что происходит вокруг мельницы, я просверлил ножом небольшое отверстие в доске, через него я мог просматривать местность на довольно большое расстояние.
Поиски продолжались длительное время. Скваттеры очень хорошо знали, что я еще не успел убежать в лес, и поэтому были уверены, что я прячусь где-нибудь поблизости от них. Все хижины были осмотрены, но никому не пришла мысль посмотреть и проверить мельницу, потому что каждый из скваттеров был уверен, что я спрятался в противоположной стороне от нее. Когда были проверены все углы и все щели, враги мои остановились, не зная, что делать.
Наконец, расставив мальчишек на всех просматриваемых местах, отец собрал самых взрослых семерых своих сыновей и медленно пошел с ними к мельнице. Войдя в нее, они стали в кружок; это дало мне возможность не быть замеченным и слышать весь их разговор.
– Здесь, по крайней мере, безопасней… нет лишних ушей и языков… – сказал Мильакр, присаживаясь на приготовленное для распилки дерево. – Странное дело, Тоби! Я никогда бы не подумал, что хоть один из этих городских щеголей сумеет так ловко воспользоваться своими ногами. Где он мог спрятаться?
– Если только он уйдет, – проговорил Тоби, – будет худо… тогда все пропало. Возвратившись в Равенснест, он непременно начнет хлопотать о том, чтобы остановить нас… На Ньюкема надежды нет… в беде он не поможет.
– Полно!.. Напрасно нападаешь на судью, – сказал Мильакр. – Я уверен, что он во всяком случае известит нас, чтобы дать нам время убраться отсюда.
– Да… и тогда поклонись доскам, которые спущены на воду! Поклонись всему заготовленному лесу! Подумай о том, что здесь нет куска дерева, который бы не был облит моим потом!.. Нет!.. Легко у меня это не отнимут… Я сумею защититься!..
– И меня никто не заставит бросить мой лес и дом! – закричал с жаром Мильакр. – Мы дрались за свободу с королем Георгом, и почему же не драться сейчас, не постоять за свое собственное добро? Да и как послужила бы свобода, если бы мы позволили разорять себя?
Все сыновья единогласно и громко поддержали мысль и желание отца, и воинственная отвага выразилась на их лицах.
– А что мы сделаем с этим молодцем, если поймаем его? – спросил Зефан.
Я замер и весь превратился в слух. В этом вопросе заключался мой приговор.
– Оставлять его здесь долго нельзя… его начнут искать… Хоть мы и имеем полное право на свое добро… а все же здесь, на этой земле, не очень хорошо расположены к скваттерам.
– Какое мне дело до здешних! – сказал с гордостью Мильакр. – Если им нужен этот Литтлпейдж, пусть они идут за ним… приму и угощу! Я объявляю: если этот сумасброд попадется мне в руки, так он уже не вырвется, пока не отдаст мне законным образом двести акров земли и мельницу, не требуя ничего за прошедшее время. Вот мои условия, и – никаких уступок.
За этим формальным объявлением последовало довольно продолжительное молчание и тишина; я боялся, чтобы они не услышали моего тяжелого дыхания. К счастью, Зефан начал опять говорить.
– Я слышал, – сказал он, – что все условия, которые ставятся в таких случаях, ничего не значат перед законом. В последнюю мою поездку в Равенснест как раз об этом говорил Ньюкем.
– Вот тебе на! Так черт же их поймет! – проворчал старик скваттер. – Пишут законы и хотят, чтобы их все выполняли, а если в суд представишь законное условие, так опять не то!.. И закон не закон! Я только и думал о том, как бы взять у этого молодого Литтлпейджа законную бумагу на землю, а ты говоришь, что это ни к чему не приведет! Эх, Зефан, Зефан!.. Часто ты ездишь к этим законникам!.. Не одурей сам, как они!..
– Не одурею, хоть и езжу туда с удовольствием. Я уже в том возрасте, что пора подумать о женитьбе, а здесь, кроме сестер моих, других девушек нет, так поневоле станешь ездить к соседям. Вот для чего я бываю в Равенснесте… и скрывать не хочу.
– Ну и что, нашел, что искал? Говори откровенно… ты знаешь: не притворяйся и не обманывай, я этого не люблю… Кто же она? Согласна ли она войти в наше семейство?
– Ах, отец!.. Я три раза спрашивал об этом Урсулу, и каждый раз она отвечает мне, что никогда этого не будет… чтобы я и не мечтал о ней.
– Кто же эта девочка, которая вздумала задирать нос перед сыновьями Мильакра? – спросил с гордым видом старик. – Хотел бы я увидеть ее!.. И поговорить с ней!.. Как ты назвал ее?
– Урсула Мальбон… племянница землемера.
– Племянница землемера? И ты три раза просил ее выйти замуж за тебя?
– Да, отец, три раза, и каждый раз она отвечала, что не согласна.
– Хорошо! В четвертый раз она ответ даст другой. Нельзя ли привести ее сюда? Она, наверное, живет в лесу вместе со стариком Эндрю?
– Да.
– А любит ли она своего дядю?
– Она любит старика Эндрю, как своего родного отца.
– Так почему тебе не пойти к ней, Зефан, и не сказать, что дядя ее в опасности, и что ты не знаешь сам, что с ним будет, и что ей обязательно нужно с ним повидаться? А потом, когда она придет сюда, ты надень свое новое платье, а мы пошлем за Ньюкемом, и, как знать, может быть, ты женишься раньше, чем решишь.
Это предложение было принято единогласно, особенно Зефаном, которого оно особенно касалось.
– Отец, – сказал он, – позовите Лавинию и поговорите с ней об Урсуле Мальбон. Сестра наша вон там стоит, вместе с женой Тоби и с матушкой, которая что-то ищет в кустах, как будто в них мог спрятаться человек.
Мильакр позвал свою дочь, и вскоре я услышал неровную, робкую походку бедной Лавинии. Она, конечно, думала, что ее позвали потому, что считали ее сообщницей в моем побеге; эта мысль очень встревожила ее.
– Иди сюда, Лавиния, – сказал Мальакр таким важным голосом, который он обычно употреблял в разговоре со своими детьми. – Знаешь ли ты Урсулу Мальбон, племянницу землемера?
– О! Слава богу, батюшка! Вы меня так испугали… мне показалось, что вы нашли молодого человека и подумали, что я помогла ему убежать.
Как ни странными могли показаться эти слова, случайно сказанные, но они не пробудили никакого подозрения; сначала я подумал, что этим признанием Лавиния подвергает себя строгому допросу и моя тайна откроется, но ни отец, и никто из братьев не обратили внимания на ее слова.
– Кто тебе говорит о молодом Литтлпейдже? – сказал с досадой Мильакр. – Я тебя спрашиваю о том, знаешь ли ты племянницу землемера?
– Что я должна знать о ней? – спросила Лавиния, решив открыть одну тайну, тревожившую ее сердце, чтобы тем самым скрыть другую, более важную. – Я, пожалуй, скажу вам… сегодня я видела Урсулу в первый раз. Зефан часто рассказывал мне про девушку, которая целый месяц носила цепи старика Эндрю и на которой он хотел бы жениться…
– Ты видела ее в первый раз! Что это значит? Где же ты ее видела сегодня? Кажется, весь человеческий род договорился сегодня быть у меня на свидании!.. Отвечай же, где ты ее видела?
– Она была здесь, со своим дядей… недалеко отсюда… и я… я…
– Ну что с тобой? Говори, не заикайся!
Я безошибочно мог бы сказать Мильакру, почему его дочь отвечала так робко, но она и сама очень ловко выпуталась из этого трудного создавшегося положения.
– Видите ли что, я сегодня пошла после полудня за ежевикой; выйдя в поле, которое находится у самой опушки леса, я увидела молодую девушку… это была Урсула; мы разговорились, и она рассказала мне о себе. Она ждет своего дядю, чтобы вернуться с ним домой…
– Что? Вернуться домой? Вот новость, ребята! А где она сейчас? Знаешь ли ты, Лавиния?
– Точно сказать не могу; она сказала мне, что спрячется в лесу, боясь, чтобы ее не увидели, но до заката солнца она будет у большого каштанового дерева, которое, вы знаете, растет на том поле, где я собираю ежевику… Я обещала прийти туда, чтобы проводить ее к нам или принести ей ужин и что-нибудь вместо постели.
Эти слова внушили Мильакру полную уверенность, старик скваттер решился, кажется, воспользоваться обстоятельствами. Он встал и сказал своим сыновьям:
– Теперь ступайте за мной. Мы еще раз осмотрим все хижины, все склады бревен, чтобы точно знать, не успел ли убежать этот Литтлпейдж за то время, пока мы здесь совещались. Ты, Лавиния, с нами не ходи. Вы, девушки, если вам поручить какой-нибудь обыск, бегаете, как угорелые, и только портите дело.
Выждав минуту, когда полностью затихли даже отдаленные шаги, я решил выглянуть в отверстие, которое просверлил в доске. Лавиния сидела на том же дереве, на котором располагался ее отец; ее беспокойный взгляд, казалось, искал меня. Наконец она тихо произнесла.
– Вы здесь? Отец и мои братья нас теперь не услышат… только говорите тише.
– Я здесь, моя добрая Лавиния… я слышал все, что здесь происходило. Ты видела Урсулу Мальбон?.. Отдала ли ты ей мое письмо?
– Отдала, отдала, она несколько раз его перечитала, думаю я, что она его выучила наизусть.
– И что же она тебе сказала?.. Не просила ли послать к дяде?.. Не говорила ли что-нибудь о моем письме?
– О, она много говорила, очень много… Ведь вы знаете, молодые девушки любят говорить; мы с Урсулой говорили около часа. Сейчас мне нельзя вам рассказать все… могут спохватиться, почему я так долго нахожусь на мельнице.
– Скажи мне только, дала ли она какой-нибудь ответ на мое письмо?
– О вашем письме она не сказала ни слова… О, эта девушка очень осторожная, когда получает письма от молодых людей. Скажите мне, вы считаете ее такой же красавицей, как и Зефан?
Этот вопрос не предвещал ничего доброго, и все-таки нужно было отвечать, и притом так, чтобы не рассердить Лавинию, потому что я возлагал на нее все свои надежды.
– Она не дурна, впрочем, я видел многих девушек, которые намного лучше ее. Но хороша она или дурна собой, все же она девушка, и поэтому грех не думать о ней в такое опасное время.
– Да, да. Пусть батюшка меня и выгонит, но я не оставлю ее, – сказала с сильным выражением Лавиния. – Я устала от такой жизни скваттеров… я не понимаю, почему не жить всегда на одном месте. Но скажите мне, что было бы лучше для Урсулы? Она не будет сердиться, если Зефан на ней женится?
– Почему ты меня спрашиваешь об этом? Разве ты что-нибудь видела или слышала подобное, разговаривая с ней? Расскажи мне, о чем она с тобой разговаривала?
– Боже мой! Мало ли о чем, но больше о старике землемере. А вашего имени она не произносила ни разу.
– Я думаю, что ее больше всего беспокоит дядя… Что же она решила делать?.. Она будет ждать тебя у каштанового дерева?
– Она ждет меня у скалы, недалеко от этого дерева… ее там не трудно найти.
– Что у вас теперь делается? Нельзя ли мне выйти отсюда… добежать до реки и окольной дорогой пройти к Урсуле, чтобы сказать ей об опасности, которая ей угрожает?
Лавиния молчала; я подумал, что, может быть, рассердил ее; она несколько минут о чем-то думала, потом подняла голову, и на ее лице я не заметил следов гнева.
– Конечно, было бы жестоко заставить Урсулу выйти замуж за Зефана, если она его не любит, – сказала с чувством Лавиния. – В самом деле, лучше ее оповестить обо всем, что здесь происходит, пусть она выберет сама, что для нее лучше.
– Да, она говорила мне, – ответил я хладнокровно, – что ее рука отдана уже другому, а поэтому, конечно, нехорошо заставлять ее выходить замуж не за того, кого она любит.
– Да, этого не будет, – сказала Лавиния таким голосом, который меня почти испугал.
Не ожидая моих возражений, она тут же сказала, что я должен был предпринять, чтобы достигнуть своей цели.
– Видите ли вы эту тропинку, которая вьется от угла мельницы? – спросила торопливо Лавиния. – По ней вы дойдете до той скалы, с которой падает водопад. Вы без опасности, никем не замеченный достигнете того места… Вас будут закрывать строения. На этой скале вы увидите лесок, через него вы пройдете до речки, через которую перекинут деревянный мост. Пройдя по нему, ступайте влево к опушке леса, тут вы и увидите каштановое дерево.
Я с жадностью слушал эти наставления. Как только Лавиния замолчала, я был уже на тропинке, но не посмел пойди вперед, а ждал минуты, когда она мне скажет, что я могу отправляться по назначенному ею маршруту.
– Не торопитесь, – сказала она, опустив голову и делая вид, будто ищет что-то у своих ног. – Отец и Тоби пошли с этой стороны, они прямо напротив мельницы. Тише! Остерегайтесь… они, кажется, повернули в другую сторону… точно… они уходят. Подождите минуту… Ну, теперь скорее!.. Но смотрите, мы должны увидеться.
Последние слова Лавинии я услышал, когда добежал уже до конца тропинки. Перед тем как спуститься, я осмелился взглянуть на окружавшую меня обстановку. Примерно в ста шагах от меня стояли Мильакр и Тоби, отделившись от толпы, они, как мне показалось, о чем-то договаривались. Я быстро спустился с утеса и пробежал к речке, через которую переброшено было бревно. До самого перехода через этот мост я был на виду у моих преследователей. Если бы они только посмотрели в эту сторону, то сразу бы обнаружили меня. Перебежав мост и укрывшись в зелени леса, я остановился, перевел дыхание и стал наблюдать за тем, что происходило у скваттеров.
Несколько человек из семьи Мильакра стояли на том же месте, он же, со своим сыном Тоби, прохаживался. Пруденс стояла у дверей отдаленной хижины, окруженная, как всегда, ребятишками, и с волнением разговаривала со своими дочерьми. Лавиния, выйдя из мельницы, прохаживалась в отдалении от своих родных по пригорку, с которого отчетливо просматривался мой путь. Заметив, что она была совершенно одна, я осмелился кашлянуть так громко, чтобы обратить ее внимание на себя. Сделав знак, чтобы я продолжал свой путь дальше, она побежала к своей матери.
Я думал только об одной Урсуле. Что мне было за дело до того, что она любит другого! Она не могла, не должна была принадлежать какому-то Зефану. Я думал только о том, как бы сократить путь и этим самым спасти ее. Мысль эта дала мне крылья. Минуты через три я был уже у каштанового дерева. Во время пути я еще раз надумал обратить внимание на своих врагов; прежде чем повернуть в сторону каштанового дерева, я взглянул на их жилье. Видно было, что Мильакр и Тоби приняли какие-то меры, потому что кроме мальчика, стоявшего на часах у магазина, и нескольких детей, не видно было ни одного скваттера. Даже Сускезус, который с первой минуты своего освобождения не переставал бродить около жилища скваттеров, вдруг скрылся. Пруденс со своими дочерьми торопливо перебегала из одной хижины в другую. Посмотрев на все это, я побежал дальше. Миновав поле и войдя в лес, я вдруг услышал чьи-то шаги. Осмотревшись вокруг, я увидел Джепа, который шел мне навстречу, неся на плечах два карабина.
– Ах, это вы, мой верный Джеп! – закричал я, протягивая руку к карабину. – Ты успел вовремя. Проведи меня к Урсуле Мальбон.
– С удовольствием, сударь. Мисс Урсула очень близко, мы сейчас там будем. Она поставила меня здесь на карауле… у меня два карабина… один принадлежит землемеру, а другой – мой… Мисс боится огнестрельного оружия. Откуда вы, сударь, бежите так быстро?
– Все узнаешь в свое время и в нужном месте. Немедленно нужно спасать мисс Урсулу. Она, я думаю, очень беспокоится о своем дяде?
– Беспокоится! Она все время плачет, а по временам в нее вселяется львиная смелость; тогда она такая храбрая, как мой старый господин, когда он, бывало, ходил со своим полком в штыки; большого труда стоило ее уговорить, чтобы она не приближалась к хижинам Мильакра. А про вас, сударь, она раз сто в день спрашивает и о вас говорит.
– Про меня! – вскрикнул я, но потом, опомнившись, постарался скрыть свое волнение. Я замолчал. Мне не хотелось делать Джепа поверенным своей тайны. Я поспешил к Урсуле, и, под руководством своего слуги, скоро нашел ее. Негр, выполнил свою обязанность и снова отправился на прежнее место, взяв с собой оба карабина.
Никогда не забуду взгляда, каким встретила меня Урсула. Этот взгляд был верным расположением ее ко мне. Несколько плохо скрытых слез еще дрожали на ее ресницах. С каким восторгом, с каким упоением я держал и прижимал к своему сердцу маленькую ее руку, которую она мне подала с трогательным участием.
– Убежим, милая Урсула! – вскрикнул я. – Убежим от этих грабителей!
– Убежать и оставить в их руках дядюшку? – спросила с упреком Урсула. – Вы ли мне это советуете?
– Простите меня, но это необходимо, этого требуют обстоятельства, для вашей же безопасности… нельзя терять ни минуты. У этих злодеев ужасная идея родилась: они хотят похитить вас, чтобы этим поступком спасти себя… оправдать себя во всех своих преступлениях… повторяю еще раз: вы в опасности… нельзя терять ни минуты.
Непонятная улыбка мелькнула на лице Урсулы. В ней было столько прелести и вместе с тем столько грусти!
– Мордаунт, – проговорила она, – помните ли вы, что я сказала, расставаясь с вами?
– Мне ли забыть ваши слова, Урсула! Не они ли довели меня до отчаяния? Не они ли были причиной всех этих неприятностей?
– Не говорила ли я вам, что моя рука принадлежит другому? Вспомните, не повторяла ли я вам, что не могу принять вашего благородного, лестного для меня предложения? Связанная обещанием, я должна была думать только об одном!
– Конечно, но зачем вы снова хотите растравить раны моего сердца?
– Если я говорю об этом, так только потому, что человек, которому принадлежит вся моя жизнь, живет здесь, поблизости… я не смею покинуть его.
– Боже мой!.. Урсула!.. Неужели вы любите Зефана Мильакра… любите скваттера?
Взор Урсулы, обращенный на меня, выразил удивление. Я упрекнул себя в неуместной откровенности. Мне самому стало стыдно; я бы хотел провалиться сквозь землю в ту минуту, когда заметил на лице Урсулы такое выражение, эту мертвенную бледность… Я лучше принес бы сам себя в жертву, чем вызвал горькие, жгучие слезы на ее глазах. С минуту мы стояли молча. Наконец она твердым голосом сказала мне:
– Ваши слова унижают меня! Но я вас прощаю, Мордаунт, так как вы помогали мне, бедной девушке, и в настоящих обстоятельствах вы имели право подумать, что ваши предположения верны. Но как бы то ни было, всякое сомнение между нами должно исчезнуть: человек, которому я предана, которому принадлежит вся моя жизнь… знаете ли кто он?.. Это мой дядя. Если бы в первый день нашего откровенного разговора вы не убежали от меня так быстро, я бы рассказала вам все это… я была бы откровенна с вами…
– Урсула!.. Мисс Мальбон!.. Что вы говорите!.. Так у меня нет соперника?
– Никто на протяжении всей моей жизни не говорил мне о любви, кроме этого грубого скваттера и вас, Мордаунт.
– Как! Так ваше сердце свободно?.. Так никто из посторонних не заставлял его биться сильнее?..
Урсула взглянула на меня и, помолчав немного, сказала:
– Может быть, я должна была бы ответить вам «нет», чтобы защитить права моего пола, особенно когда со мной разговаривают так бесцеремонно, но…
– Но что же? Бесценная Урсула! Говорите откровенно, не мучайте меня сомнениями.
– Правду я предпочитаю кокетству, да к тому же было бы непонятно, если бы я, после всех ваших доказательств привязанности ко мне, осталась бы бесчувственной. Поверьте мне, Мордаунт, если бы мы находились при большом количестве людей, я и тогда бы предпочла вас другим. Какого же соперника вы ищете здесь, среди этих лесов, среди этой пустыни, в которой я живу?
Передавать читателю все подробности последующего разговора я считаю лишним; расскажу только лишь необходимое. Весь наш разговор пролетел как одна упоительная минута. Урсула призналась в своей любви ко мне, и вместе с тем, с откровенностью настоящей американки, она призналась в своей бедности. В этом, по крайней мере, отношении мы имеем преимущество перед другими нациями. Если где-нибудь люди разного происхождения и состояния могут разрушить счастье влюбленных, то у нас в Америке бедность никогда не представляет препятствий, особенно если один из супругов имеет возможность обеспечить семью.
Обняв Урсулу и приклонив ее голову к своему плечу, я вкушал, преждевременно, сладость будущей жизни, но вдруг наше сладкое забвение нарушили криком:
– Вот он!.. Вот она!..
Подавшись вперед, я очутился лицом к лицу с Тоби и Зефаном, недалеко от них шла Лавиния. Лицо первого выражало злость, лицо второго – ревность и досаду, лицо Лавинии было покрыто мертвенной бледностью. Минуту спустя нас окружили Мильакр с остальными своими сыновьями.
