Дмитрий Андреевич Шашков
Последний шанс
– Да-да, конечно, Катенька, я весь внимание! Рассказывай!
– То есть, это даже не одно событие, или не только событие… Ой, Петр Павлович, сложно об этом всем говорить, да и нужно ли? Мои…
– Говори-говори! – перебил её старик, – это как раз то, что и нужно в моём одиночестве, выслушать другую, как вижу, родственную мне душу! Продолжай, Катенька!
– Ой, ну что Вы… Я и высказать всего этого не умею… Короче говоря, суть в том, что я обрела веру!
Петр Павлович отпрянул назад, словно его окатили холодной водой, но девушка, поглощённая воспоминаниями, уже не замечая его, продолжала.
– Как будто пелена спала с глаз, или лучше, с души! Я вроде и та же осталась, со своими слабостями и глупостями, да уже не та! Жизнь моя с тех пор обрела своё направление, развитие, смысл!..
– Замолчи! – вскричал старик срывающимся голосом, – я не заказывал проповеди! Проваливай! Твоё место на кухне!
Екатерина, сильно побледнев, встала и, не говоря ни слова, пошла на кухню. Здесь она не сразу смогла продолжить готовить – так дрожали руки.
«И что же это он так? Получается, сначала претворялся, что ему интересно? Ждал чего-то другого от моего рассказа?.. Как мерзко! Кого же он мне напоминает?.. Ах, вот кого! Фёдора Карамазова!.. Да ладно, всё я со своими литературными глупостями… Он ведь живой человек! И имя-отчество ещё такое – два верховных апостола! Какое жестокое противоречие!.. До таких лет дожить с таким отношением к вере… Да не дай Бог! Господи! Не допусти!.. Это же какой у него ад в душе уже сейчас?! Господи! Если я вдруг буду становиться такой же, забери меня пораньше! Заранее!!! – она всё же немного успокоилась и смогла продолжить приготовление пищи, – как он там теперь? Надо бы заглянуть к нему в комнату, да только как бы не навредить… А что он ожидал от меня вообще услышать? Я же не сразу, постепенно подошла к этой теме, да он и сам так расспрашивал, интересовался… Да и что я такого сказала? Или он так ненавидит… Бога?! Как же ему… вскоре же уже предстать перед… Господи, не допусти! Пресвятая Богородица, да не порадуется враг о душе его!»
Девушка почувствовала, как по щекам побежали градом горячие слёзы, и с ними словно вытекали из души боль и обида, а на их место – Бог весть откуда – поселялась надежда.
Закончив готовку, она взглянула на часы и с радостью обнаружила, что время её посещения Петра Павловича подошло к концу. Она, правда, укорила себя за эту радость, «словно радуюсь бросить в беде несчастного, чтобы не возиться с ним», и решила к следующему своему визиту непременно продумать, как и чем оказать психологическую помощь несчастному, – не касаясь, конечно же, трудной и слишком личной религиозной темы.
С этими мыслями Екатерина выглянула, наконец, из кухни и обнаружила, что старик опять спит в своём кресле. Послушав опять его дыхание, убравшись на кухне и выключив лишний свет, она с облегчением вышла вон из мрачной квартиры.
2.
Второе посещение несчастного старика началось с неожиданности. Войдя в знакомую уже прихожую, Катя обнаружила включенный повсюду свет, сильный запах жареного лука и доносившееся с кухни скворчание масла в сковороде. Это немало её удивило – она знала, конечно, что Петр Павлович может ходить по квартире, сам принимает пищу, но готовить он, вроде бы, не мог, как и делать многие другие дела по хозяйству, почему и требовалась ему помощь социального работника. Заглянув в комнату, Катя, однако, обнаружила Петра Павловича на прежнем месте, в кресле, и в неплохом, вроде бы, настроении – он даже ответил что-то на её вежливое приветствие. А с кухни в это момент вышла крепко сбитая немолодая женщина лет пятидесяти в фартуке и сразу обратилась к немного опешившей Кате.
– Здравствуй, дорогая! Соц.работница, значит? Молодец! Я Катерина Петровна!
– Здравствуйте, а я Катя! – девушка от души улыбнулась и даже зачем-то немного поклонилась, успев про себя подумать: «Так это, наверное, его дочь! Всё совсем не так плохо, как я думала! Бог никого не оставляет!»
– У, так мы тезки! Отлично! Давай тогда на кухню помогать, я тут захаживаю иногда постряпать, но вообще дело не моё. А вы, соц.работники, молодцы, что такое дело делаете! А у меня всё ж семья, сама понимаешь. Сама-то, кстати, не замужем?
– Нет.
– Ну, так скоро будешь, девка вон видная!
– Спасибо, – сказала Катя, немного краснея, – чем Вам помочь?
– Да давай на «ты» уже! Это тебе с Пёт-Палычем положено «выкать», а со мной-то что? Я тут с боку-припёку. Давай за сковородками следи, картошка и мясо, а я пойду уже, пора мне. Пёт-Палыч любит жареное, про здоровое питание ему не вздумай рассказывать, – закончила она и подмигнула «Пёт-Палычу», затем, подойдя к нему, поцеловала его на прощание, и ещё раз громко распрощавшись и с ним, и с Катей, вышла вон из квартиры, шумно затворив за собою дверь.
Катя же, последив за сковородками, вскоре уже сняла их, аккуратно сервировала на подносе кушанье в тарелке, чай с большим количеством сахара, хлеб, и понесла подавать Петр Павловичу.
– Приятного аппетита!
– Спасибо!
– Славная женщина Екатерина Петровна, да?
– О, да-а – протянул Петр Павлович, принимаясь за еду, и не жалуясь более на плохой аппетит, – а ты бы видела её в молодости! А, впрочем, тебе этого не понять.
– Вы о чём? – искренне не поняла Катя.
– Ну, о женской красоте, например. У тебя и в голове только всякое «еси на небеси», – дружелюбно пошутил старик, не отрываясь от еды. Катя заметила, что у него хорошие зубные протезы, – ты, кстати, тоже покушай, не стесняйся.
– Да нет, спасибо, я уже поела… – пробормотала Катя, явно думая о другом.
– Фигурку бережёшь? Молодец! Катерина Петровна в молодости тоже ого-го была! Такая крепкая деревенская девка была, знаешь ли! Сейчас, конечно… Возраст никого не жалеет… Ну, да не будем о грустном. Лучше вспомнить молодость.
«И, улыбаясь, вспоминать о том,
Что с этой дамой мы когда-то были близки», – протянул он с набитым ртом, – знаешь такую песенку?
– Ой, Петр Павлович, он меня, честно говоря, раздражает.
– Кто?
– Как кто? Вертинский!
– А! Я и не знал, что это Вертинский… – задумался вдруг Петр Павлович, а потом вдруг с оживлением опять стал говорить, – а ведь знаешь, Катенька, я в своё время не такие песенки пел… Не такие!.. Пел арии, кантаты, хоралы! Драматический баритон! Знаешь, что это?
– Замечательно, Петр Павлович! – не на шутку удивилась Катя, – послушала бы с радостью Ваши записи! Я в классической музыке, к сожалению, мало чего понимаю, но вот Вы меня, может быть, и просветили бы в этой области! Давайте Ваши записи послушаем?
– Записи – непременно послушаем! Только, к сожалению, подходящей аппаратуры у меня, увы, сейчас нет, а через смартфон свой голос слушать я, уж извини, позволить не могу, мне это профессиональные принципы не позволяют, чувство художественного вкуса! А ты представь только, Катенька, каково это выходить на сцену консерватории, где тысячи людей ждут твоего выхода, замирают в ожидании, трепещут от каждого звука твоего могучего голоса, наполняющего огромный зал, а затем, когда ты кончил, взрываются бурными, несмолкающими аплодисментами!
– Да уж, Петр Павлович, боюсь мне этого не понять, – произнесла Катя, опять размышляя о чём-то, хотя рассказ явно её заинтересовал.
* * *
Люди на улице не без удивления посматривали на стройную девушку, сгибающуюся под тяжестью огромного туристического рюкзака, однако упрямо и энергично шествующую по скучным серым улицам спального района. Несмотря на рюкзак, её трудно было бы принять за туристку из-за одежды, светлого пальто и джинсов, и совершенно неспортивной обуви. Только девушка не замечала удивлённых взглядов, она заранее радовалась и надеялась на успех своего замысла. Теперь её подопечный, во-первых, получит хороший повод для приятных воспоминаний, что, конечно, очень подбодрит его, во-вторых, у неё с ним теперь будет интересная им обоим тема для общения, да и её он просветит в малознакомой ей, хоть и интересной теме! В классической музыке!
Поднявшись в лифте на этаж и зайдя в квартиру, она обнаружила Петра Павловича на его обычном месте, в кресле, с удивлением наблюдающим за её появлением, – он уже по звуку её шагов, ставших из-за ноши тяжёлыми, понял, что Катя зачем-то несёт что-то, едва ли соответствующее её физическим возможностям, и, весьма заинтригованный, пристально смотрел на неё. Катя особенно приветливо поздоровалась и опустила, наконец, на пол свой тяжелый рюкзак, переводя дыхание.
– Что это? – спросил старик.
– Сейчас увидите! – весело сказала Катя, развязывая рюкзак, глаза её, несмотря на явную усталость, горели детским задором, щёки раскраснелись, а на лбу выступили мелкие капельки пота, – выпросила на день у одной старой подруги, меломанки, очень дорогая, говорит, вещь! Непросто же это было!.. Но теперь, Пётр Павлович, Ваш голос мы сможем услышать достойным образом, в достойном качестве, – через настоящий музыкальный центр! Ну, а записи Вы мне поможете сейчас найти в интернете – скажите произведение в Вашем исполнении, с которого начнём, может быть, хор или оркестр, в сопровождении которого выступали? Сейчас быстро найдём!
Старик, до того сидевший, широко раскрыв глаза, как будто ничего не понимая, вдруг начал странно каркать и трясти головой. Катя успела даже испугаться, что с ним что-то происходит, пока не поняла, что он весь заходится от смеха.
– Катенька!.. – от смеха он с трудом говорил, – Дурочка! Да я пошутил про пение! Я и думать уже забыл! А ты эту бандуру припёрла! Ну, спасибо, хоть повеселила! Давно так не смеялся! Ой, давно!
Старик продолжал заливаться своим смехом-карканьем. Катя почувствовала, что пол уходит из-под ног и не хватает дыхания, затем бросилась прочь из квартиры, словно за глотком свежего воздуха, захлёбываясь от рыданий. «Зачем я ввязалась во всё это?! Зачем мне нянчиться с этим моральным уродом?! Меня же сам научник звал в аспирантуру! Занималась бы сейчас любимой литературой!» Сбежав зачем-то вниз по лестнице, она тут же вдруг бросилась обратно вверх, вбежал в квартиру, не обращая внимая на притихшего уже старика, схватила опять рюкзак и поспешила вниз, на улицу, по дороге вызывая такси, на которое ранее пожалела денег. Старик же остался снова один, начиная, наконец, понимать, что не на шутку обидел её.
Пётр Павлович вдруг ощутил страх – ему вдруг стало именно страшно от мысли, что Катя больше не придёт, что она – уж, конечно! – теперь уволится, а он останется… Не то чтобы совсем один, нет, будет приходить какая-нибудь другая социальная работница, более профессиональная, сдержанно-дружелюбная, слегка холодная, в возрасте… Или флегматичный улыбчивый парень, который был раньше, или… Да мало ли он их видел? Изредка заглянет, как воспоминание из прошлого, Екатерина Петровна… Но сейчас ему страстно хотелось, чтобы была именно она, эта Катя, его последний шанс – он сам не знал на что – он привык уже, вроде бы, думать, что шансов у него нет никаких и ни на что, но что-то, оказывается, уже изменилось с появлением этой Кати.
* * *
Мерно тикали старые часы, на смену серому дню в окно вползли сумерки и укутали одинокого старика в старом кресле. Пётр Павлович искал в себе силы, чтобы встать. Сейчас он пройдёт, пусть с трудом, по комнате, нащупает выключатель – вон там, на стене – затем уже при свете напишет предсмертную записку… Что он напишет? «Никого не винить?» Ну, да, это верно, кого уж тут винить?.. Неужели ему нечего больше сказать людям перед смертью? Что же ему на восьмом десятке совсем нечего по себе оставить? Или сказать, что ему до сих пор нравятся молоденькие девушки?.. Ох, как же он сам себе от этого противен! Ну, да теперь недолго терпеть собственную мерзость! Много ли ему надо, чтобы умереть? Он и так еле живой… И всё же, что бы ему хотелось сказать людям? «Помогите!», «Верните Катю!» – вот, пожалуй, и всё.
Однако Пётр Павлович так и не смог найти в себе силы встать, вместо этого он погрузился тяжёлый угрюмый сон.
3.
Выйдя из подъезда с рюкзаком, который теперь казался невыносимо тяжёл, Катя с облегчение плюхнула его на тротуар, и, присев на него сверху, стала ждать такси. Согласно приложению, время ожидания должно было составлять всего пять минут, но Кате и это ожидание показалось томительным, к тому же, она вдруг подумала, что таксист заметит, что она только что плакала, и ей стало от этого неприятно, – у неё наверняка ведь теперь красные глаза. Однако косметичку с собой Катя принципиально не носила с третьего курса, так что ни зеркальца, чтобы проверить свои подозрения, ни косметики, чтобы исправить ситуацию, у неё не было. Тем не менее, эти мысли отчасти отвлекли её от тяжелых переживаний.
Таксист, приехав, кажется, ничего не заметил. Не говоря лишнего, погрузил тяжёлый Катин рюкзак в багажник и уселся на своё место. Катя же выбрала место сзади. По дороге он, почему-то, стал жаловаться ей на свою тяжёлую работу, особенно на то, что с появлением приложений для такси доходы очень упали, а все компании берут ни за что неоправданно высокий процент. Катя соглашалась, иной раз вставляла утешительное слово или солидаризировалась с его переживаниями, думая при этом о своём, таксист же от этого только подробнее стал изливать ей свою душу, рассказал, как тяжело ему даётся работать так вот вахтовым методом, вдали от родины, от родных. Катя с этим тоже согласилась, не интересуясь, конечно, откуда именно он родом, раз сам он этого говорить не стал.
