Дмитрий Андреевич Шашков
Последний шанс
Уже выйдя из машины и, опять с тяжелым рюкзаком, заходя в подъезд, где жила подруга, Катя неожиданно осознала, что только что провела с таксистом вполне сносную психологическую работу, проявив и такт, и внимание, позволила ему выговориться, своевременно и разумно используя приём «присоединения» и тактику «слушания»… Почему же с Петром Павловичем она, вместо этого, вела себя так непрофессионально, позволила манипулировать собой? Ей нужно было бы видеть в нём просто «клиента», как это принято говорить в социальной работе, а вместо этого, она увидела несчастного старика, которому нужна куда более существенная помощь, чем приготовление пищи.
Зайдя к подруге, она механически поблагодарила её за предоставленный центр и рюкзак для его транспортировки. Она одновременно и хотела как-то поделиться с ней своими переживаниями, и в то же время, опасалась не найти слов, да и вообще трудно было вдаваться в долгие и сложные объяснения; нет лучше бы подруга ничего необычного не замечала ни в ней, ни в слишком скором возвращении музыкального центра. Подруга же, однако, хоть и заметила в этом нечто необычное, но только как-то странно хмыкнула и посмотрела на Катю с любопытством естествоиспытателя, увидевшего необычное явление природы или диковинную зверюшку. Катя вдруг поняла, что подруга давно относится к ней как к «ненормальной», «ударившейся в религию», и поспешила покинуть её дом. Эта новая обида всколыхнула прежнюю, и, спуская на лифте, Катя снова начала беспомощно по-детски плакать. Затем она какое-то время бродила по серым улицам между мокрого бетона многоэтажек, словно это могло помочь её обиде. Кажется, иногда начинался дождь. Прохожих было немного, и равнодушие мира сего казалось абсолютным. Катя в своих пеших раздумьях боялась сказать и не сказать самой себе, что именно то в ней, что она в себе с трудом и тщание растила, её религиозные чувства, и стало причиной немых насмешек подруги, да и пренебрежительного отношения жестокого старика.
Наконец, она, свернув в очередной переулок, как будто случайно наткнулась на величественный собор. Бело-золотое здание ослепительной свечой рассекало серость спального района, бросая вызов повседневной действительности. Катя, взглянув на часы, поняла, что как раз в самом разгаре должна быть литургия, и поспешила внутрь, на ходу повязывая что-то на голову в качестве платка. Поспешно крестясь, вбежала по паперти, с трудом открыла тяжёлую кованую дверь и жадно бросилась в атмосферу благоухания и пения.
«Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех», – оглушила Катю знакомая Весть, и снова захотелось плакать, только теперь уже от счастья.
Время снова приобрело свой привычный ход, после того как поцеловали крест. Катя теперь поспешила к выходу, спокойно рассудив, что неправильно бросать работу вот так, в разгаре рабочего дня, и что непременно надо честно поговорить со своим руководителем. У свечной лавки она всё же опять задержалась, подала записку о здравии своей матушки и ещё немногих, кого смогла припомнить, православных христиан. Затем записку о упокоении, и тут напротив, места не хватало для имён, так как из памяти её хлынули любимые и нелюбимые писатели.
Выйдя, наконец, на улицу, Катя бодрой и решительной походкой направилась в районный центр социального обслуживания населения. Она теперь решила обо всём рассказать максимально честно своему непосредственному руководителю, Федору Егоровичу. Вспоминала с лёгкой опаской этого крупного средних лет полноватого мужчину – пусть это будет тяжело, пусть даже ругает её за непрофессионализм, это будет заслуженно, и кроме того, она выговорится, причём с человеком, которого не придётся долго вводить в курс дела.
Аккуратно выкрашенное, чистенькое здание центра социального обслуживания населения казалось ей теперь мучительным диссонансом с её собственным непрофессионализмом, а значит, и неспособностью реально помочь многим нуждающимся. Неторопливый начальник, однако, выслушал её рассказ с пониманием и без каких-либо упрёков. Сказал, что к Петру Павловичу она может больше не идти, что заменит её кем-нибудь опытным и хладнокровным, это не проблема. И предложил подумать, кого ей взять вместо Павловича.
– Вы при поступлении на работу говори, – вежливо и дипломатично стал предлагать варианты Федор Егорович, – что не боитесь, скажем так, не самой приятной работы. В нашем деле это весьма востребованное качество, так что, если и правда готовы попробовать, могу назначить вас к лежачему клиенту, обмывать и прочие гигиенические процедуры.
– Запросто! – решительно сказала Катя, уже забыв, что только что ожидала от этого разговора собственного увольнения, и даже рассчитывала на это. И добавила, – главное, чтобы человек был хороший.
– Замечательный! – чуть заметно усмехнулся, не сдержав иронию, Федор Егорович, – вегетативное состояние, сознание полностью отсутствует. Несколько лет уже, так что без шансов. Результат передозировки наркотиками.
– Согласна!
* * *
Перед входом в эту, новую для неё квартиру, Катя тоже кратко помолилась. Здесь открывать своим ключом не пришлось, так как с её подопечным клиентом проживала его пожилая мать, про которую Федор Егорович намекнул, что она «тоже не без проблем». Пришлось долго ждать у двери и успеть весьма основательно помолиться, пока, наконец, не заскрежетал уныло старый замок, и дверь не открылась, правда, не полностью, выпуская из образовавшейся щели затхлый запах чего-то кислого и громкий звук работающего телевизора.
– Здравствуйте, – обратилась Катя к невидимому собеседнику в темноту щели, – меня зовут Екатерина, социальный работник.
– А!.. – послышался из щели сиплый голос, больше похожий на шёпот, заглушаемый к тому же телевизором. Лязгнула, выходя из паза, дверная цепочка, и дверь, скрипя, отворилась шире. Свет с лестницы упал на мгновение на низкую женскую фигуру за дверью, Катя заметила только, что лицо её ужасно отёчное, хотела ещё раз поздороваться, но та сразу отвернулась, снова прячась в полумраке, и поспешила обратно в глубину квартиры. Кате пришлось поспешить за ней, тщетно пытаясь обнаружить в темноте выключатель.
– Простите, а где можно свет включить? – проговорила вдогонку удаляющимся шагам Катя.
– Там, на стене, – неопределённо ответил голос, утопая в нарастающем звуке телевизора.
Катя, включив фонарик на смартфоне, довольно быстро обнаружила выключатель. При свете квартира оказалась, конечно, ветхой, захламленной, но, в общем, сносной, угнетал только кислый запах и звук работающего телевизора. Насчёт запаха, Катя уже подбирала в уме слова, как предложить хозяйке убраться и, скорее всего, разморозить и вымыть холодильник. А вот телевизор был проблемой, которую придётся просто терпеть, поняла Катя.
Ещё снимая в прихожей пальто, она догадалась, что закрытая дверь в дальней стороне большой комнаты ведёт к её новому подопечному. Поспешно минуя комнату с громким телевизором и сутулой фигурой перед ним, с отвращением заметила на столе бутылку водки, а потому почти с радостью удалилась в ту, дальнюю, комнату, поплотнее затворив за собой дверь, заметно приглушившую телевизор.
Здесь полумрак был ещё гуще. Катя вновь при помощи смартфона смело нашла выключатель. На белых простынях кровати лежал без движения такой же бледный, как простыни, молодой парень. Красивые тонкие черты лица, высокий лоб, в обрамлении слегка вьющихся, довольно длинных волос, казались особенно аристократичными из-за мраморной бледности его кожи и полной неподвижности худощавой фигуры. Только на виске подрагивала еле заметная синяя жилка.
Катя, приготовив таз с водой, полотенце и всё необходимое, принялась обмывать его, неподвижного, словно покойника, строго следуя при этом внимательно изученным инструкциям. Руками в медицинских перчатках поднимала и перекладывала его тонкие, послушные руки, ощущая под истончившейся плотью близкие хрупкие кости. Как ни пыталась Катя действовать отстранённо и машинально, её всё сильнее захлёстывала жалость. «Мир вокруг, люди на улице, даже соседи не догадываются, что лежит здесь этот совсем молодой ещё человек без шансов на выздоровление… А душа его где? Как? Душа спит? Чтобы проснуться только… Но зачем так живёт человек? Ведь ему ни покаяться, ни исправиться, ни даже пострадать невозможно! И что же его может ждать в вечности? Он, может быть, сам во многом виноват, это всё понятно, но… Неужели Господь не даст ему как-нибудь ещё один последний шанс?.. Или живёт он, чтоб я о нём заботилась? А что же он тогда – просто кукла? Нет, душа его!.. Где-то… Спит? А после смерти – душа с ужасом проснётся?!» Бледная, холодная фигура юноши перед ней растаяла вдруг от заполнивших глаза горячих слёз, и Катя, не переставая работать, принялась за него молиться.
4.
– Егорыч! – начальник позволял опытной сотруднице, заменившей Катю с трудным клиентом, такое панибратское обращение. Он знал её не один десяток лет, доверял всецело, и бросал всегда на самые трудные участки, – Егорыч! Петр Палыч в глубокой депрессии. Согласно регламенту должна сообщить, вот докладываю. Может, вернуть ему нашу Катю? Согласно заявлению знакомой клиента, Екатерины Петровны, та очень положительно влияла на его душевное состояние.
– Хорошо, я подумаю над этим, – сказал Федор Егорович, и действительно тут же подумал: «Молодых, инициативных сотрудников, готовых усердно трудиться, у меня раз-два и обчёлся, а что если он её доконает, и она уволится? А вот трудных стариков в моём районе хоть отбавляй, и если один из них вследствие депрессии, например, поедет доживать свой век в интернате на галоперидоле, жалеть об этом не буду.»
* * *
Катя выходила из магазина с покупками для дома, когда увидела очень тощую, довольно крупную грязно-жёлтую собаку, блуждавшую поодаль от магазина и с собачьей тоской в глазах глядящую в сторону людей. Катя решила её немедленно покормить, и с некоторой опаской направилась к ней – собак у Кати никогда не было, и она не очень-то знала, чего от них можно ожидать. Зато в детстве у неё была горячо любимая кошка, которая уже несколько лет назад как умерла, оставив в юной Катиной душе первую рану.
Подойдя ближе к собаке, Катя совсем перестала её бояться – до того испугано и жалобно сама собака глядела на неё, – однако, при этом, не убегая, в робкой надежде получить что-нибудь. Катя, приговаривая что-то ласковое, положила на землю пакет вместо миски и принялась выкладывать на него из другого пакета угощение для собаки, из того, что только что купила в магазине. Собака же стояла рядом, но не притрагивалась к пище, словно не веря своему счастью, только из пасти её потянулась к земле длинная слюна. Катя вспомнила свою холёную домашнюю кошку, которая, торопясь поесть, нетерпеливо отталкивала от миски руку хозяйки, накладывающую ей дорогой кошачий корм, и умилилась от собачьей робости ещё больше.
– Ну, иди, милая, кушай!
И собака поняла, пошла к ней, усиленно виляя низко опущенным грязным хвостом, но вместо того, чтобы наброситься на еду, она вдруг, очень низко опустив голову, и подобострастно глядя на Катю снизу вверх, стала благодарно тереться о ногу своей благодетельницы. У Кати перехватило дыхание, и к горлу подступил комок, она, бросив пакет с оставшимися продуктами, опустилась на корточки и принялась гладить собаку, а та всё продолжала ласкаться, только потом решилась приняться за еду, причём с такой поспешностью стала заглатывать куски, что Катя испугалась, что она подавится, и начала дрожащим от волнения голосом уговаривать её не торопиться. Затем Катя встала, взяла пакет с оставшимися продуктами, и двинулась было по направлению к дому, однако собака, проглотив очень поспешно ещё пару кусков, последовала за ней.
– Ну, что же ты?! – растерялась Катя, и вернулась, чтобы собака могла доесть.
Понятно, что когда собака доела, она опять последовала за Катей, а та, по дороге домой, уже обдумывала, как поделикатнее представить ситуацию маме. Бросить собаку на улице она теперь просто не могла, да и исхудавший вид животного ясно говорил, что у той совсем не получается выживать на улице. Катя аккуратно погладила её по загривку, а та опять подобострастно прижалась к её ногам. На шее собаки ясно видно было примятую шерсть – след от многолетнего ношения ошейника.
– Неужели тебя выкинули! Бедная! Как можно?! – и собака, словно поняв слова, опять принялась ласкаться, – бедная!..
И тогда добрая девушка принялась звонить домой маме, сбивчиво объясняя, силясь сдержать волнение, ситуацию с собакой. Мама сначала испугалась, что с Катей что-то случилось, поэтому, когда наконец выяснилось, что собака в Катином сбивчивом рассказе вовсе не источник угрозы, а пострадавшая сторона, мама даже почувствовала облегчение.
Поднимаясь в лифте, Катя снова присела на корточки, чтобы погладить собаку, а та опять ласкалась, трогательно и покорно засовывая морду Кате под мышку. Катя заметила, насколько по сравнению с привычной для неё кошачьей шерстью, собачья грубее на ощупь, и как явственно теперь, в замкнутом пространстве лифта, ощущается неприятный запах псины.
