Дмитрий Миронов
Гипнофобия
– За мной!
Ее саму тащил парень в кожаной куртке, Алина узнала, это та компания, что сидела на балконе. Они выбежали на улицу через кухню, прыгнули на заднее сидение большого автомобиля. Лия села на коленки Алине, рядом поместились еще несколько девчонок. Все смеялись. Парня девушки называли Зелибобой, он сел рядом с водителем…
Алина смотрела на красивый профиль Лии, удивительные губы нетронутые ботексом, на взъерошенный куст волос на затылке Зелибобы. И, правда, похож – лохматый, с огромными добрыми глазами, голова слегка назад и вбок…
Они медленно пробирались по центру города, словно по лесу из сверкающих новогодних елок. Все вокруг блестело и сияло. Алина слушала, что говорят, смеялась вместе со всеми. Ей протянули плоскую бутылку, сказали сделать «один глоток»…
Это было, что-то очень крепкое, но вкусное тропическое и липкое к языку. Стало горячо в голове и груди, захотелось снова в какой-нибудь клуб, прыгать по головам и падать со сцены, как та жирная баба. Зелибоба, что-то спросил у Лии, она обернулась, передала вопрос:
– Он спрашивает, ты в порнухе снималась?
– Нет!
Алина стала хихикать, звенеть, как колокольчик…
Лифт был большой, принял всех, взлетели на последний этаж, двери распахнулись, и компания очутилась на берегу бассейна. Здесь уже были люди, они радостно приветствовали вновь прибывших. Алина разделась вместе со всеми и прыгнула в воду.
Она плавала радостно, как дельфин, целовалась с теми, кто попадался на пути, ей, вдруг, очень захотелось увидеть Лию голой, сравнить ее тело со своим…
Люди вылезали из бассейна, исчезали в черной комнате без дверей, просто огромный черный прямоугольник.
Алина вынырнула в очередной раз, и нарвалась на Зелибобу, он зажал в локте ее шею и прилип своими губами к ее рту, другой рукой залез в трусы и вставил палец. Алина задергалась, как подопытная лягушка под скальпелем. Он закинул ее на плечо, так они и вылезли по лесенке на кафельный берег. Алина кашляла, чуть не задохнулась. Вошли в черную комнату и легли тут же у порога, дальше было не пройти. Он посадил ее сверху, нахлобучил на свой огромный член. Ее кошачий крик погас в хоре воплей и стонов женских глоток. Он лизал ее груди, все так же пытался высосать язык из ее рта. Алина думала, что ничего не будет чувствовать, как обычно под действием алкогольной анестезии, но чудовищных размеров поршень, натирая внутри не нащупанную еще никем точку, выкачал из нее водопад сквирта. Она отклеилась от его губ и зашлась криком радости. Не так много членов втыкалось в нее за короткую жизнь, такой был впервые…
Вдруг еще чьи-то руки схватили за плечи, Зелибоба с кем-то перекинулся парой слов, и сказал ей:
– Просто не шевелись.
Она замерла на локтях и коленях, кто-то брызнул на спину струю смазки, растер между ягодицами, Алина не успела ничего сообразить, как еще один член заработал внутри ее плоти. И она кончила бы первый раз в жизни, оставалось совсем немного, если бы не этот второй болт, таранивший ее девственный анус. Она орала матом, но ее крепко держали за талию и плечи. Два смычка работали попеременно, как кузнецы, Алина расслабила мышцы, боль постепенно перешла в удовольствие. Она совсем не узнавала свой голос, бас фонтанирующего экстаза вырывался из ее зева…
Свершилось. Сверху и снизу в оба уха, двое ее палача закукарекали, тоже неузнаваемо смешно заголосили, успели вытащить свои шланги, залили ее с двух сторон липкой густой субстанцией. Объятия ослабли, она выскочила и поползла, как змея в сторону голубого сияния, туда, где бассейн.
Вокруг занимались одним и тем же, рычали и дергались, пол дрожал под единым ритмом множества фрикций. В кромешной тьме нельзя было встать на ноги и идти, она скользила между парами, ее хватали, она дрыгала всеми конечностями, разжимала чьи-то крепкие пальцы, сомкнувшиеся на лодыжке или запястье. Какой-то козел, все-таки поймал, быстро нащупал половые признаки, схватил за уши, и вставил елду ей в рот…
Этому бедолаге надо было куда-то закончить, вероятно, его дырка сквозанула во мраке, или он работал рукой, неважно. Он был сильно возбужден, быстро, буквально, через минуту Алина захлебнулась, струя попала еще и в глаз. Он даже заблеял, как козел, член дрожал, сливая сперму. Не раздумывая ни минуты, Алина снова поползла ящерицей среди дергающихся рук и ног, выпорхнула к воде и бросилась в изумрудную гладь. С наслаждением плескалась, смывая все чужое, со своего прекрасного тела.
Свернулась калачиком у стеклянной стены, на ворохе чужой одежды. Окно начиналось от самого плинтуса, и Алина будто бы лежала на краю пропасти. Она видела прямо под собой стройную геометрию деревенских переулков, подсвеченных гирляндами уличных фонарей, коробки гипермаркетов вдоль автострады на Москву, фиолетовое в сумерках, укрытое снегом поле и черную полоску леса. Улыбнулась, вспомнила надпись на футболке Мука…
Алина еще лежала, приходя в себя, пока не прошла дрожь во всем теле, и восстановилось дыхание. Ей захотелось уйти, больше здесь делать нечего. На берегах бассейна стало слышно больше голосов, она увидела, что в черной комнате, где ее порвали пополам, насадили на кол, пробуждалось чудовище, гигантский паучище зашевелился…
Трусы остались плавать в бассейне, она нашла остальную одежду, схватила в охапку, оделась в лифте. Деньги, ключи, телефон все было на месте.
В такси прислонившись лбом к стеклу, мечтала, что бы машина ехала медленнее, страшно не хотелось слезать с уютного дивана за спиной водителя…
Мать еще не спала, вышла из кухни.
– Есть будешь?
– Нет.
– Чего волосы мокрые?
– В бассейн записалась, ходить буду.
– А я на работу устроилась. Перед Новым годом хоть аванс получу.
– Ну-ну…
Алина даже не спросила – куда? Она оставила возню с феном на утро, легла под одеяло и очень быстро уснула.
***
– Ало, привет!
– Привет…
– Куда пропал?
– Да, прихватило немного, но уже все хорошо.
– Приходи завтра вечером ко мне на работу, я тебе долг отдам.
– О, кей. А чего веселая такая?
– Завтра же Новый год!
– Блядь…
– Извини, ты в гости, наверное, к кому-нибудь…
– Не, никуда не собираюсь.
– Я тоже.
Не говорить же ему, что счастлива от того, что получила отрицательные ответы на все анализы и жизнь продолжается. А то две недели в состоянии паники и неведении, что она подцепила в тот вечер – ковид, СПИД, триппер, сифилис.
Герман пришел за час до закрытия. Народу в магазине было еще полно, покупали календари и сувениры, все та же компания за круглым столом ругала какого-то Петюню, все так же ветер за окном мел хлопья снега снизу вверх, наверное, здесь какая-то хитрая архитектура дома или всего переулка.
Магазин опустел, только Герман в кашемировом пальто и лакированных ботинках вышагивал вдоль стеллажей с книгами. И еще один тип листал страницы – престарелый хиппи с длинными седыми волосами, перевязанными в омерзительный «конский хвост». Герман обратился к нему:
– А ничего не изменилось, не правда ли?
Хиппарь посмотрел на него, будто из-под очков, пожал плечами:
– Что вы хотите сказать?
– Я к тому, половина книжек, то есть ассортимент – абсолютно никому ненужная поебень, ну, как было и раньше. Вместо «Поднятой целины» или отчета какого-нибудь съезда партии теперь…
Герман взял в руки том в глянцевой обложке, посмотрел на название:
– Императрица минета!
– Ну, начнем с того, что раньше вообще ничего не было в магазинах. Хотя в каждом доме были книги, которые не купишь даже за макулатуру. Да, мы жили в удивительные времена. А теперь я могу пойти спокойно в Дом книги и приобрести «Три мушкетера», например.
Герман, вдруг, рассмеялся:
– Вспомнил! Очень давно по Невскому гулял один чрезвычайно жирный юноша, а мы, дети еще, следили за этим колобком. Нам было безумно интересно, куда он пойдет, чего будет делать, хоть это было утомительно, шел он медленно, широко расставляя жирные ляжки. И вот сворачиваем за ним, как раз в Дом книги, он подходит к прилавку, и спрашивает: – а есть «Три мушкетера»? Бедный, мне так жалко его было, в ответ ему – ржач продавщиц, до сих пор в памяти этот дикий хохот под куполом Дома Зингера!
Хиппарь складывал покупки в старую замшевую сумку, Алина собирала ему сдачу.
– Извините. С наступающем вас.
– Вас так же.
Это был последний покупатель, Алина закрыла дверь на ключ.
– Молодец дядя, – похвалил Герман.
– Это только раз в году, набирает книжек, что бы пережить новогоднее мракобесие по телевизору. А так, только продает.
– Интересно…
– Футболку с головой Муссолини, которую он якобы купил в Риме с рук в каком-то подземном переходе. Изображение дуче запрещено в Италии. Раз в месяц приходит, и предлагает мне эту тряпку за двадцать евро. Я говорю, оставь, мол, предложу кому-нибудь, у нас тут шастают любители портретов Брейвика или Дерека Шовина. Не хочет, говорит, купи себе. Ну, размер, кстати, мой и материал классный и качество принта совсем другое, не как у нас. А нафига мне Муссолини, и футболка ношенная, как представлю, что ее таскал на себе этот спиртоглот…
– Колоритный типаж. Надо же, люди еще читают.
– Это легко на самом деле, главное, начать и не нарваться сразу на какой-нибудь самиздат. А то желание пропадет еще на много лет.
– А это идея! А то чертов Нетфликс надоел, смотреть вообще нечего…
– Как думаешь, где он живет?
– Волосатый? Ну, квартира коммунальная, первый этаж, книги на подоконнике, это обязательно. Хм… Окно наглухо занавешено какими-нибудь тряпками, убитый диван семидесятых годов…
– Горшочек с фикусом на допотопном телевизоре…
Алина закрыла лавку. Они шли по улице, куда глаза глядят, Алина говорила и говорила. Хотела рассказать ему всю свою жизнь, но она прожила еще очень мало, и нечего было вспомнить веселого.
– Знаешь, чего я еще ненавижу из одежды у мужиков?
– Ну?
– Черные штаны со стрелками. Отчим был у меня, услышит, что я где-то рядом, выходит в одних трусах – а? Типа, его кто-то звал. Черт, в общем. Каждое утро у матери спрашивал – штаны погладила? На улицу не выйдет, если на штанах стрелок нет. Свалил, как-то на месяц на какую-то вахту. Вернулся с огромным букетом роз, в жопу пьяный и без денег, главное, в штанах со стрелками, не терял стиля. Я тогда к парню своему уехала жить, нафиг, смотреть на все это. Однажды ночью мать звонит, орет, плачет, Сережа на меня с ножом кидается! Я прибегаю, этого чертилу из квартиры выволакивают, с милиционерами начал драться, как они его в лифте буцкали! Как он верещал! Жуть. Через год стучался, мать дверь не открыла, так и пропал навсегда.
– Не, у меня был хороший отчим. Матрос, речник.
Герман замолчал, вспоминая.
– Не помню, в каком классе учился, мелкий еще совсем. Гуляли с друзьями в сквере на Большом проспекте. Там недалеко магазин «Мелодия» был между овощным и аптекой, вдруг, смотрю толпа мгновенно, очередища у «Мелодии». Маманя дружка одного бежит, что такое? Джо Дассена дают! Я тоже бегом домой, родителям так и так. Раньше все с ума сходили – Джо Дассен, Демис Руссос, Баккара, Бонием, Абба. Слышала таких?
Алина засмеялась:
– Нет, конечно.
– А, ну да. В общем, отчим надел пиджак, ушел. Сидим, ждем. Долго его не было. Я такой весь в предчувствии, сейчас музыку хорошую послушаем, а то эта муть по радио осточертела до ежиков. Наконец, дверь хлопнула, папа наш сначала пошел на кухню соседям хвастаться, в коммуналке тогда жили. Мать там тоже обед готовила, слышу одобрительные возгласы, все радуются. Вот заходит в комнату, сам сияет весь от счастья, показывает мне покупку… Блядь, диск гигант каких-то цыган. Вот я обломался тогда. Тебе смешно, а мне на следующий день, чем хвастаться в школе? Пипец, короче…
– Господи, сколько тебе лет?
– Что?
– Да ничего. Это я про себя…
– Осторожно.
– Как мы здесь оказались?
– Ты просто шла за мной.
Алина оглянулась, они долго шли по ступенькам, и теперь стояли на темной лестничной площадке с полукруглым окном. Хлопнула на улице петарда, вспышка салюта осветила на мгновение массивную деревянную дверь, лепнину под потолком, старинные завитушки чугунных перил. Это был странный подъезд, от входа с улицы и вверх, к дверям квартиры, вела прямая лестница, как эскалатор в метро. То есть не прямоугольная спираль, как во всех нормальных домах, а получалось, что квартира была единственная, пес его знает, на каком этаже.
– В первый раз такое вижу!
– Раньше так строили. Проходи.
Неповторимый уют, будто, кто-то берет тебя за плечи и сажает в кресло рядом с торшером, запах паркета, впитавшего в себя килограммы мастики, все это и есть обаяние старых квартир. Алина это унюхала и почувствовала, едва переступив порог.
Она присела на огромный подоконник и замерла, разглядывая чужую жизнь в окнах напротив. Ей вдруг, безумно захотелось здесь жить под этим высоким потолком, в каменной тишине созданной еще в позапрошлом веке.
Герман смотрел на нее, думал, интересно, она знает, что отчаянно красива, когда вот так зачесывает волосы за ухо. Или сказать ей об этом? Не сейчас. Ему было хорошо и спокойно оттого, что ни разу не пиликал ее телефон, и она сама никому не звонила, будто бы, как и он живет одна и все ее друзья тоже, где-то далеко в тумане на задворках злой памяти.
Алина встала перед зеркалом в раме. Зеркало отражало все углы в комнате, было чистое и глубокое, хотелось прыгнуть в него, как в родниковую воду.
– Какая прелесть…
– Тоже старинное, как и дом.
– Вообще, у тебя прикольно, ни разу не была в центре, в гостях.
– Это жены квартира. Пустила жить, когда я подписал бумаги на выезд ребенка. Уехали в Америку давно, сын большой уже, Бостонский университет заканчивает.
– Навсегда уехали?
– Из Америки не возвращаются, какой смысл переться в такую даль через моря и океаны? А квартира дорогая, жена ждет, когда я сдохну.
– А у меня не будет детей, наверное. Аборт в восемнадцать лет. Дружила с мальчиком, чуть не поженились, его родители отговорили. Дай бог здоровья и долгих лет жизни этим людям.
– Ладно. Садись, выпьем.
Все было уже давно на столе, осталось только достать закуску из холодильника. Телевизор показывал какой-то музыкальный канал из интернета, Алина была не против, и попросила сделать громче, это был концерт Radiohead в Буэнос-Айресе. Нихуя себе, подумал Герман, даже не придется покупать второй монитор, если она будет здесь жить. О том, что наступил Новый год, они узнали по вспышкам и канонаде фейерверков за окном…
Алина ушла второго числа на работу, забрав с собой последнюю бутылку «моёт шандон». Несколько дней они не созванивались. Герман нашел ее страничку «ВКонтакте», на аватарке стоит в цветах, руки на животе, будто поддерживает падающее платье. Остальные фото сюр, натасканный из пабликов – немыслимые рожи, кровь и каракули. Музыка, вероятно, глубокий андеграунд, названия он даже прочитал шепотом:
– Творожное озеро спермы… кокетливое лицо для фото на документы…
Коллекцию видео даже не стал смотреть. Семейное положение – влюблена в Тома Харди…
Девятого января послал смску – идешь на тренировку? Ответ пропищал мгновенно – да.
Так они и жили, не говоря друг другу слов, которые могут показаться абсолютно обязательными нормальным людям. Она приходила, когда хотела, он был рад этим «случайным встречам». Им нравились одни и те же сериалы в интернете.
Несколько дней они смотрели Sex Education. Алина жмурилась, стучала ладонью по одеялу, когда целовались парни. Герман пожимал плечами:
– Теперь только так. Привыкли же мы к неграм инопланетянам, или китайцам в банде Робин Гуда, все нормально. Если фильм хороший, плевать. Бесят штампы – гопницы в драных колготках и с пирсингом на морде – с интеллектом айкью сто шестьдесят баллов. Или эта вечная морковка, заметила, во всех фильмах они режут морковку! И почему, когда баба встает с кровати, прикрывает себя какой-нибудь тряпкой, если в комнате никого?
– Как никого? Режиссер, оператор, дядя с фонарем – осветитель…
– Ладно, проехали.
– Генри…
– Ну?
– Хочу тебя спросить, ты только не обижайся. А ты на пенсии, что ли?
– Блядь…
Алинка засмеялась.
– Извини, просто вижу, ты целыми днями дома, никуда не ходишь. Работаешь?
– Нет, я огородил себя от этого. Заработал еще в девяностые, живу на дивиденды…
Врал, конечно. Ничего особенного он не заработал ни в девяностые, ни потом. Были солидные гонорары, но этим только себя разбаловал. Работа, пенсия… Если привык получать сразу, и тратить не думая, зачем, что-то менять? Возможность не делать, чего не хочется, вот что такое счастье.
Они начинали говорить, едва проснувшись. Он вставал с кровати, она тоже, он одевался и она. Шли по улице плечом к плечу, им уступали дорогу, как слепым, они и были слепы, смотрели друг на друга, и говорили, говорили. Рассказывал чаще он – больше прожил. История заканчивалась, Алина с изумлением обнаруживала себя в очереди в каком-нибудь супермаркете, или во дворике с обосанным снеговиком, огарками новогодних петард и созвездиями конфетти на талом снегу…
***
– Ты не будешь это смотреть.
– Почему? Давай.
Герман сказал, что хочет включить, чего-нибудь «свое».
– Я его знаю! Только забыла, как зовут.
– Пьер Ришар. Вот эта сцена была вырезана, и эта.
– Это как, ради рекламы?
– Какой к черту рекламы! Такого слова-то никто не знал, это было чуждо советскому человеку. Просто нельзя было показывать западное изобилие, особенно, в продуктовых магазинах. Мне очень нравились в зарубежных фильмах магазины грампластинок, как люди часами разглядывают товар в манящих, ярких конвертах…
– Неужели ничего не было?
– У друзей были пластинки – Абба, Бониэм, Демис Русос, откуда, понятия не имею, в магазинах это не продавали.
– А я читала, СССР это хорошо.
– Наверное. Я-то кусочек застал, с армии вернулся уже в другую страну. Думаю, СССР хорош для быдла – все одинаковые, лозунги какие-то эфемерные, в детстве я их не понимал, а потом они сами исчезли. Ха! Помню, Америку показывают в новостях, ну там, как обычно, одни наркоманы, да безработные. А я глаз не мог оторвать – бродяги в джинсах «врангель», которые не видать мне во веки веков, клетчатых куртках, кепках «Нью-Йорк янкиз». Какой-то был обратный эффект от пропаганды…
Весна ломилась в форточки, высох асфальт во дворе-колодце, Алина, если ее не было несколько дней, первым делом распахивала окна, собирала пустые бутылки в пакет, мыла посуду.
А он все говорил, будто она не уходила.
– Разочарование, первое в жизни! Ха! Как-то в первом классе или втором, в общем, маленький я был еще совсем. Пошли с классом в театр на спектакль по сказке Джанни Родари. Ну, свет погас, музыка, хуяк, на сцену выскочил Чиполлино. Ибические силы, это был дядька в лосинах и белой рубашке широкоплечий с могучими яйцами. Редисочка оказалась разбитная пожилая блядь, принц Лимон тщедушный алкаш. А я-то уже читал книжку и смотрел мультик, там было все по-другому…
Иногда, Герман, вдруг, замыкался, как человек, который внезапно вспоминал, что болен неизлечимо. Еще дышится легко, смеешься сам и смешишь других. Но болезнь притаилась в потоках крови, болотах лимфы, лабиринтах слепой кишки, или еще где-нибудь. Равнодушный врач уже все сказал, выписал ненужные лекарства, остается только ждать…
Барабанщица снова стала мелькать в сновидениях, пока еще очень бледно и тускло, на обрывках смысла. И она пришла, во весь рост, вместе со всей своей армией…
Хорошо, что Алины не было, она не звонила, не приходила второй день. А, вдруг, была? И убежала среди ночи и больше не вернется. Надо подождать, пока память проморгается…
А что же тогда было?
…Голоса и ржание лошадей. Солдаты в шинелях толкали из грязи телегу. Он видел это все из сарая, смотрел в щель между досками. По дороге, взбивая слякоть в огромных лужах, двигалась мимо конармия. Из избы напротив вышли несколько красноармейцев, направились к нему. Дверь распахнулась, его выволокли на улицу, проводили грубо в ту самую избу и оставили ждать в сенях. Рядом на полу сидели еще несколько трясущихся мужичков, у всех были связаны руки. Он пока ничего не понимал, один мужичок плакал, красноармейцы слонялись мимо из избы на крыльцо и обратно. И вот, позвали всех сразу…
В горнице вокруг стола, четверо в кожанках и портупеях, склонились над картой. Тусклая лампа на длинном, крученом шнуре утопала в никотиновом тумане…
Самый старший седой дядька с добрым лицом обернулся и весело спросил:
– Ну что, братцы, с вами делать прикажете?!
Все обернулись. Один из командиров задел фуражкой лампу, та качнулась, осветив на мгновение угол комнаты. Какие-то лица, и среди них – она, сидит в углу и глаз не сводит…
– Наздратенко!
Вошел красноармеец с винтовкой.
– Возьми с собой еще двоих и давай, где-нибудь подальше…
Мужики запричитали, старший отвернулся, положил ладонь на карту, продолжил прерванный разговор. Кто-то командовал насчет обеда. Про них сразу забыли кроме Наздратенко, он вытолкал пленных в сени…
Вдруг, раздался грохот, дверь снова распахнулась, усатый в фуражке крикнул конвоиру:
– Этого оставь!
Мужичков увели, усатый спросил:
– А ты чего без сапог?
Хлопнул в ладоши и заорал:
– А ну-ка выдать ему шикарные…
Последнее слово он выцедил сквозь зубы, прищурившись злодейски. Выскочили откуда-то бородатые в папахах, потащили, уронили, поволокли, голую ногу закинули на козлы. Один крепко обхватил колено, второй натянул сапог.
– Теперя не слятить.
Еще один достал из кармана несколько гвоздей, и стал забивать их в каблук короткими точными взмахами молотка. Гвозди прошивали подошву, дробили пятку, кости. Ржавые наконечники выскакивали с наружной стороны стопы, кровь хлестала из голенища, бородатые зверски хохотали…
Она смотрела сверху, ее перевернутое лицо с открытым ртом и бровями, скосившимися в жалобный домик, дергалось в такт ударам молотка. Она сунула руку ему в оскаленный криком рот, схватила за язык и дернула, он услышал треск разрываемой плоти…
Орал долго, крик ушел в дыхательный спазм и тяжелый кашель. Едва вывалился из параллельного измерения, сном это нельзя было назвать, он еще дергался, как марионетка или эпилептик и заорал в потолок картавым от увечий ртом:
– Пошла нахуй!
Как теперь спать? Еще несколько таких «сеансов» и она добьет его, прихлопнет физически прямо во сне. И почему явилась через двадцать лет? Не значит ли, что он скоро подохнет, и она там его ждет. А если правда, что ад существует, для него он будет выглядеть, примерно, так…
Герман хромая бродил по квартире, сто раз проверил, включен ли звук в телефоне. Ноги ныли фантомной болью, во рту единственная рана – он прикусил верхнюю губу, это не страшно. Смотрел в окно, сидя на подоконнике.
Он всегда сидел на этом месте, когда звонила Алина и говорила – скоро буду. Слышал ее шаги эхом, потом падала тень из полукруга подворотни, ее плечи и капюшон, носки ботинок и джинсовые коленки. Он все ей расскажет, ну почти все, если не испугается, пусть живет здесь и всегда будет рядом. Он даже повеселел.
Впервые она не ответила на смс-ку. Подождал десять минут…
– Алло…
– Привет. Я в полиции, мама умерла.
– Тебе помочь?
– Не, пока не надо. Давай, перезвоню.
***
Алина сидела в коридоре отделения на диванчике, зачем сама не знала. Уже подписала все, что ее просили, и должна давно быть дома. Просто была ошарашена «справедливостью», наивно ждала, вдруг, ее позовут, станут извиняться и просить прощения. А если бы не подписала, зависит ли вообще, чего-либо от ее росписи?
Ей позвонили в час ночи – мать умерла на работе, врач констатировал смерть от естественных причин, что-то с сердцем. Полицейскому в отделении Алина сказала, что мать звонила последний раз в полночь, говорила, что ее заперли в какой-то подсобке, просила вызвать милицию и что ей плохо. Мужчина в форме пожал плечами – свидетели говорят совсем другое…
Вот они стоят в коридоре, толпа «свидетелей». У них были круглые от праведного гнева глаза. Встали кружком, что-то шепотом орали, махая руками. Алине показалось, что слышала знакомые слова:
– Чахабили! Хачапури!
Через минуту вышел и этот в форме с папочкой под мышкой. Запер кабинет, взглянул на Алину, та на него…
– Здесь не надо сидеть, идите домой.
– Извините…
Она шла сквозь толпу «свидетелей», вдыхая смрад из распахнутых ртов, чувствуя занозистые взгляды на своем лице. Шла, глядя вперед, и почти улыбалась. Рухнуло ее детское понимание жизни, здесь все легко и просто решилось в пользу денег. А ведь, как замечательно полиция несколько лет назад, избавила ее от отчима. Как он верещал в лифте, Алина еще помнит, будто это было вчера, щелчки по ебальнику и грохот кабины о стены шахты…
Заплакала только когда пришла домой. Включила телевизор, последний раз она его смотрела, наверное, еще в детстве. На экране мелькала какая-то невероятная чушь, но это именно то, что сейчас было нужно.
Кто-то стучал в дверь, она сделала звук тише, никто не должен видеть ее слез. Она справится, одна. Позвонила на работу, сказала, что не придет в ближайшие дни, и неплохо бы получить зарплату, а то похороны, все дела…
В морге какие-то мужчины в белых халатах помогли поставить гроб в специальный автомобиль. В крематории все в обратном порядке, и везде денежки, денежки каждому за доброту и сочувствие. Отстояла очередь одну, другую, третью, наконец, получила урну с прахом, пошла искать «бригадира».
Дядя в синем комбинезоне замуровал мать в стену, присобачил табличку с именем и датами. И только тогда Алина почувствовала, как одинока. Глотая слезы, бежала на маршрутку по асфальтовой равнине мимо серых корпусов, задыхаясь вонью из печей. Скорее отсюда домой, в ванну, смыть с себя запах крематория и согреться, она страшно замерзла.
– Алло.
– Ну как?
– Все…
– Приезжай.
– Да…
– Собирай вещи и ко мне.
– Хорошо.
Что ж, ближайшее будущее хоть не в тумане. И что собирать? Все вещи на ней…
Лифт был сломан, поднималась пешком, почти пришла. Струйка пота скатилась по виску… На площадке между этажами, где мусоропровод ее ждал тот самый, из полиции. Он улыбался, руки держал в карманах пальто.
– Привет. Я к тебе.
Это было внезапно. Чего еще ему надо?
Его лицо свело в страшную маску, перекосило маньячной свирепостью, это был уже не полицейский. Бежать бесполезно, она встала в боевую стойку – руки вниз вдоль тела. Кричать тоже забыла, наверное, еще сомневалась…
Убийца растопырил руки, пальто распахнулось, он превратился в гигантскую белку-летягу, бросился на нее. И тут же заверещал, схватившись обеими ладонями за пустую глазницу. Она бы его убила, или оставила слепым на оба глаза, если бы не электрошокер. Алина упала, он прыгнул сверху, вбивал ее голову в каменный пол, месил лицо кулаком, разбил пальцы о зубы.
Ему показалось, что она уже не дышит, но для верности решил сделать контрольный выстрел – сломать горло, задушить двумя руками…
…Этажом выше брякнул ключ, раздались детские голоса. Убийца ошалел, он подвывал от страха, руки тряслись с безумной амплитудой. Она покалечила его! Как это могло случиться?! С ним? Подобрал глаз, вытер лицо подолом рубашки, легкими шагами побежал вниз по ступенькам. Успел вытащить щепку между дверями лифта, кабину тут же вызвали наверх…
***
Алина села, обняв колени. Поле с высокой травой тянулось до горизонта, наяривало солнце, в гуще клевера жужжал невидимый шмель.
Она встала и пошла по дороге, ветер надувал платье, хрустел песок под сандалиями. Вокруг поле, поле в какую сторону ни глянь. На шоссе, тут же неподалеку, увидела остановку. Просто лавка и железный столбик с грязной табличкой, на которой едва виднелась буква А.
Вдалеке показался автобус, Алина была уверена, что ее не забудут, не проедут мимо. В салоне было несколько пассажиров бабули да старики. Поздоровалась со всеми, с водителем тоже. Села у окна…
Выскочили на насыпь, казалось, они летят на легком самолете. Внизу поля, ручьи с заросшими берегами, перелески, деревенские домики на горизонте. Потянулись дворы с вываливающейся через забор зеленью деревьев. Шоссе закончилось на площади с каменными зданиями. Все, как везде: магазин «стекляшка», киоск «союзпечать», еще несколько старых пыльных домов непонятного назначения с вывесками у входа, скорее всего, какие-то конторы.
– Приехали.
Водитель открыл все двери, выпрыгнул из кабины и куда-то ушел. У магазина кемарили несколько собак, один пес хотел, что-то сказать, даже приподнялся на передние лапы, потом передумал, лег обратно. Больше никого на площади не было…
– Костя Образин пьет бензин?
– Чего?!
Алина обернулась. За ее спиной стоял импозантный мужчина в джинсовом костюме, он разглаживал ладошками «финский домик» на голове, еще у него были пышные усы, он улыбался.
– Вы из Посадского?
– Нет…
– Жалко. Костю Образина давно не видел, шурин мой бывший, все стонет по утрам – дай хоть бензину. Как он там, интересно, говорят, поднялся на девяносто пятый перешел!
И мужчина заржал на всю площадь. Залаяли собаки.
– Ах вы!..
Он комичной тараканьей походкой подбежал к животным, схватил одного пса за четыре лапы и закинул себе на шею. Получилось вроде воротника.
– Пойдемте танцевать!
Алина смеялась, мужчина весело шевелил бровями, барбос скулил и лизал ему ухо.
– Хорошо, пойдемте. Только поставьте собаку на место.
Алина подумала, господи, куда я попала. Но на душе было спокойно и даже весело.
Музыка шумела из распахнутых дверей сельского клуба. Неподалеку на бревнах сидели несколько молодых людей. Один парень в ватной куртке на голое тело и с красивым лицом, как у ковбоя, разливал водку. Другой рассказывал:
– Все на кладбище ушли епт, баба Саша одна осталась дизайн на столе наводить, да Глухой на огороде с навозом корячился. Тут Горох с Витюней приползают, три дня где-то шлялись, голодные были, увидели такой бонсуар в хате, и давай жрать – полоскать! За пять минут, как пылесосом полстола очистили. Баба Саша вернулась из погреба, а те сидят, рыгают, водку из горла сосут. Саша орет, Глухого за плечи в дом тащит… Тот увидел разор такой, вставную челюсть изо рта в карман переложил и давай племянника с другом вилами чертить! Витюню на «скорой» в город увезли, а Глухому что, у него белый билет…
