Дмитрий Миронов
Гипнофобия
Герман выглянул на улицу. Над окнами кафе хлопал на ветру полосатый тент, пластиковая мебель была сложена в стопки, сезон закончился. Паника ударила шаровой молнией, он схватил зубами ладонь, попытался выдернуть себя в реальность. Но над ним издевательски смеялись где-то в гипроковом чреве квартиры.
В ворохе игрушек нашел барабан и повесил себе на шею, палочки уже были в руках. И он вдарил: бум-тубу-дум-дум, бум-дум-дум! И пошел анфиладой комнат на звуки истеричного фальцета. Перепуганные уроды выскакивали из всех углов и выступов мебели, сбивались в поток, бежали впереди него, оглядывались, сверкая белками глаз и кривляясь в комичном раболепии. Громыхали об пол протезы и костыли. Герман подгонял их пинками в копчики. Шаг его становился все четче. Бум-тубу-дум-дум, бум-дум-дум!
…Смеялась Маргарита, с ней случился припадок счастья. Комната была завалена женскими вещами, она их уминала в чемоданы, завязывала в узлы. Гоблины выпрыгивали в окно, сильные помогали немощным, просто перекидывали их через подоконник.
Герман стучал и стучал, от барабанного боя звенели стекла, и летела белая пыль с потолка. Дура Марго маршировала на месте, высоко подкидывая колени и улыбаясь до ушей. Герман обошел комнату строевым шагом, последний черт сиганул в окно рыбкой. Руки устали, в ушах будто вата, барабан все-таки не комнатный инструмент. Маргарита кинулась ему в ноги:
– Спасибо! И это возьму! Все возьму!
– Забирай, я ухожу.
Марго стала ползать по полу, сгребать в кучу разбросанную мелочь: трусы, купальники, разные кашне и платочки. Совсем осатанела, ей ничего не подходило по размеру. Одной ногой застряла в штанине, второй пыталась попасть в юбку, на жирные плечи едва натянула вязаную кофточку…
А Герману казалось вата не только в ушах, но и в голове вместо мозгов. Он увидел свои ногти выкрашенные лаком и кисть руки, чрезвычайно изящную… прямо перед собой очертания лица, что отражало, еще мутное не отточенное сумерками, стекло в оконной раме. Поправил волосы, спадающие на лицо до самых губ, коснулся дырки в шелковом мундире там, где сердце. Дыра шла дальше в глубину, в нее можно было вставить палец…
Растерянно моргнул, разглядев внизу на улице себя, живого и настоящего, переминающегося с ноги на ноги в ожидании просвета в потоке автомобилей. Надо же звонить, предупредить, что бы больше не искал. В коридоре висел телефонный аппарат большой с круглым циферблатом…
– Алло?
– Алло!
– Алло…
Они кричали в унисон, и этот позывной сливался в одну звонкую омоформу, дрожащим эхом заливающую весь эфир телефонной связи. Потом эта «форма» окуклилась, бодрым окунем, раздвигая стенки пищевода, плюхнулась в желудок, крутанула там сальто и полезла через глотку обратно…
…Блевал долго и с истошным надрывом. До желудочного сока, фонтанов слез и пота. В этот раз сновидения здесь не причем.
Вчера он мешал алкогольные напитки, много разных. Начал в автобусе с каким-то Ромой. Приехали в Петербург, продолжили в вонючей «шаверме». Как добрался до дому, совсем забыл.
Отдышавшись, нашел рядом с кроватью недопитую бутылку водки… Голова пришла в порядок, мысли и память обрели нужную симметрию…
А была ли Москва? Возможно, он никуда не уезжал. И эти ее слова – я ухожу, первые симптомы освобождения. Впервые она не пыталась его убить или покалечить. А вдруг он и сейчас спит. Где истина, здесь? Он взглянул на полупустую бутылку…
После выпитой водки захотелось кушать. К своему удивлению, он обнаружил, что все продукты испортились. Даже в морозилке. Яйца протухли и страшно воняли, когда он разбил их над сковородкой. Хлеб покрылся плесенью, колбаса скисла…
Он надел костюм с галстуком, решил поесть в каком-нибудь «нормальном» заведении. Не шавермой, после которой противно воняют руки. На улице ему уступали дорогу. Но, как и ожидалось, город был против него – везде требовали «куаркод», не помогли костюм и галстук. За стеклом ресторанов «нормальные» люди метали вилками еду в свои счастливые рты, хлебали жидкости из бокалов, смеялись…
Но он все равно сел за столик в нише у стены, будто репетируя встречу. Здесь в «Макдаке» они договорились встретиться с Алиной тридцать первого сентября, в полдень. Снова кольнуло предчувствие тревоги…
У вокзала, в броуновском мельтешении человеческих голов, спин, капюшонов и воротников, стало как-то спокойней. Купил пирожков в ларьке, собрался съесть их в сторонке, но вдруг, в толпе увидел знакомое лицо. Мгновенно вспомнил – очень давно, на этом самом месте, это был его «первый»…
Пожилой бродяга, вероятно, тоже узнал Германа и поковылял прочь. Герман крикнул ему:
– Эй! Ты же сдох!
Извиняясь и чертыхаясь, выскочил на асфальтовый островок, где нет людей, оглянулся. Пропал бомжара. Или это был призрак…
Этот гад, очень давно напал на них с приятелем в подворотне на улице Чкалова. Гада звали Гарри, он отбирал мелочь из карманов всех кто ростом ниже. Широкий, волосатый, полоумный алкаш в своей вечной «аляске» зимой на свитер, летом на голое туловище. Лицо все в парше, рот был похож на сфинктер. Из-за этого никто с ним даже не пытался драться, марать руки об это мерзкое еблище.
Если жертва была в школьной форме, он говорил – присядь. Парень приседал, а Гарри не поднимая рук (впадлу) шарил в нагрудных карманах курточки. Так случилось с Германом и его другом. Но они не стали приседать. Мишка гордый, а у Германа в кармане был целый рубль…
Потом неделю болел пах, и долго заживала разбитая губа. Он бегал от этого Гарри все свое золотое детство и мятежную юность. Этот черт еще бомбил у винных магазинов, выискивая в очереди незнакомых или «молодняк». Его не раз калечили мужики, но ему было все похер.
И вот однажды, через несколько лет уже после армии, Герман стоял, примерно, на этом самом месте и вдруг видит Гарри. Постарел, парша с лица исчезла, видимо это возрастное, мечет реверансы ведьмам в торговых палатках, бухой, разумеется. А вокруг шальная торговля – с ящиков, палаток, шеренги деловых старух вдоль стен…
Подошел к Герману, «коза» из пальцев на уровне пупка, «перстни» тюремные, голова во вмятинах от ударов или частых встреч с асфальтом.
– Слышь, братан, а кто за вокзалом смотрит?
Герман тогда замер в ступорозном замешательстве, это было то, что нужно – настроение на нуле, надо было разогнать тоску и печаль. А Гарри смотрел в сторону, говорил, что «все паохуевали»…
Герман пошел за ним следом. Это сейчас здесь все закатано в асфальт, вокруг цивильные лавки и трактиры из черного стекла и с яркой рекламой. А тогда была одна большая помойка, горы мусора, и вызывающий спазм диафрагмы, аромат естественных потребностей человека. Гарри на ходу расстегнул ширинку, Герман размахнулся и со всей дури шваркнул ему кирпичом по затылку. Тот рухнул между мусорными баками в жгучую слякоть из мочи и кала.
И вот, через столько лет он снова здесь.
– Гарри!
Люди шарахнулись многие прошли мимо, не обращая внимания, мало ли идиотов гуляет рядом с вокзалом…
Недалеко от дома он снова заорал, только от страха какое-то бессвязное междометие. Он увидел Гарри, тот стоял на другой стороне улицы, раскинув руки в стороны, словно приглашая в объятия. Драные фалды пиджака, одетого на заросший каракулем торс, напоминали крылья птицы. Глаза круглые, как у лемура смотрели не мигая без каких-либо эмоций…
Герман опять вскрикнул, получилось плаксиво, как тогда в детстве:
– Что тебе надо?!
И побежал вприпрыжку к себе домой.
***
Сильная дрожь разбудила в полночь…
Телефон показывал один пропущенный звонок. Номер странный. Это Алина, код деревни или, где там она сейчас. Мобильного у нее нет, звонила, наверное, с почты или откуда-нибудь еще. А если из дома, может, у бабушки стоит телефонный аппарат большой такой с круглым циферблатом.
Нажал на кнопку «вызов». Ответили сразу, будто ждали.
– Привет.
Это была не Алина и не бабушка, голос почти детский. Он вспомнил сон позапрошлой ночи.
– Ты?
– Я!
– Ты где?
– Я здесь!
Он ударил по клавише выключателя, вспыхнул свет в комнате. Здесь… Пришла добить его, вывернуть наизнанку, превратить в берроузовскую многоножку…
Он швырнул телефон в угол. Что-то было не так. Сначала он не мог понять, что именно. Искоса, сидя на кровати увидел, что зеркало парило дрожащим воздухом как в летний зной или из сопла самолетного двигателя. Пахнуло смрадом…
Он подошел ближе.
Зеркальная плоскость разделилась на две половины. Черную и серую. На черной вспыхнул яркий желтый крап, по всей видимости, изображая звезды в ночном небе. На сером фоне появилась извилистая лента дороги, она пролегла от воображаемой линии горизонта до нижнего края рамы…
Герман, раскрыв рот, вглядывался в шевелящуюся точку на горизонте. У этой точки появились руки, ноги как у человека. Да определенно, по дороге шел человек и он приближался.
Герман отпрыгнул к дверям. Из зеркала высунулось колено, пальцы рук и голова. Барабанщица вылезла из зазеркалья, она смотрела по углам, в потолок. Увидела его…
Голова ее легла на плечи. Она как бы ввинчивала в него жерла своих пустых глазниц. Быстро пошла к нему, вытянув вперед длинные ладони. Моргнул свет в лампах, треснуло в электрощите, старая проводка начала обугливаться. Первый язык пламени лизнул по обоям. Герман, захлебнувшись собственным воплем, распахнул дверь. На лестничной площадке некто каракулевый в пиджаке выскочил откуда-то из зияющих впадин лестничной темноты, бросился ему под ноги. Герман головой вниз полетел по лестнице, в падении сложился в мячик и к последней ступеньке прикатился мертвый, с переломанной шеей.
***
Ветер качал макушки деревьев, срывая первые желтые листья. После дождей наступили холода, стали медленно осыпаться деревья в саду. Вылезли крыши и чердачные окна соседних домов, скрытые летом густой листвой. Алина гуляла по огороду в бабушкином пальто. Еще совсем недавно божьи коровки ползали по ее голым ногам, можно было спать на веранде под писк мышей и шевеление ежика в траве за окошком.
Неожиданно огромный ворон прилетел на забор и громко с возмущением каркнул. Алина не посмела на него замахнуться, он что-то пытался сказать, отчаявшись, взмыл в небо.
Дурное предчувствие снова заползло в ее сердце, а ведь страх потихоньку с каждым прошедшим днем покидал ее мысли. Говорят, так и куются нервы. Во-первых, ничего не происходило, если что-то пошло не так ее давно бы нашли. Правда, поджилки еще тряслись от ужаса, когда какая-нибудь машина останавливалась около дома. Обычно это приезжали к кому-то из соседей.
Алина стала скучать. По каменным вертикалям городских улиц, толкотне на перекрестках и круглому столику в магазине «Книги – сувениры». Где-то там гуляет ее маленький Мук.
Решила ехать. Выяснить все с Германом, жить дальше…
Это имя раскалывало пополам. Страх и преданность. Паническое раздвоение чувств к этому человеку терзало ее. Сразу портилось настроение, так что хотелось плакать. Да, она придет, как договорились. Но как не хочется. А вдруг он и ее прижмурит, так на всякий случай…
Не хочется идти, но надо. Надо знать, получилось ли, как было задумано. А потом обмануть, исчезнуть навсегда. Продать квартиру, уехать, забыть все, как страшный сон.
Пришел сосед дядя Коля, колол дрова, Алина складывала поленья в сарай. Бабушка пекла пироги, приготовила внучке две сумки с вареньем, домашним творогом, прочими вкусняшками. Потом пили чай, пьяный Николай обещал познакомить Алину «кое с кем», когда она вернется.
Рано утром Алина уехала на такси. Как это необычно идти украдкой к себе домой. Поднялась на лифте на два этажа ниже. Прислушалась. Никого.
Захлопнула за собой дверь, села на пол рядом с тяжеленными сумками. Все спокойно. Никто не выпрыгнул из-за угла или выскочил из шкафа, как ей мерещилось в тревожных снах и дурацких мыслях, которые она гоняла у себя в голове.
Ключ от квартиры лежал на столе, на раскрытом журнале. Все сканворды разгаданы и все буквы на странице зачириканы авторучкой. Остались несколько слов: «зверь», «за которым», «охотники шли так долго», «убит и обезглавлен».
Ура!..
Даже не хотела представлять, как это случилось. Она слишком устала от всего этого. Перечитала послание, вырвала страницу, покрошила на кусочки и спустила в унитаз.
Поднялось настроение, с удовольствием стала раскладывать по полкам бабушкины гостинцы, кое-что съела немедленно. Потом весь день собирала в мешки мамины вещи. Нашла фотографии, не в альбоме, альбомов никогда не было, просто пачка черно-белых снимков – дела давно минувших дней, последнего десятилетия прошлого века. Парни с ультрамодными прическами похожие на пуделей, нищая закуска на столе, мама в джинсовой юбке с накладными карманами. И все курят парни и девчонки…
Сложила в коробку фото, отдельно документы матери и на квартиру. Необходимо идти переоформлять, регистрировать, маяться в очередях…
Утром взглянула на часы и вскричала:
– Какого!..
Календарь показывал первое октября, в сентябре же тридцать дней! Через час была уже на вокзале. Договаривались в полдень. Ждала до двух часов, лакая молочный коктейль, в пропахшем туалетными дезодорантами «Макдональдсе»…
…Еще в подворотне почуяла смрад пожарища. Так и есть. Вздрогнула, увидев знакомые окна в черных лоскутах сажи. Выгорела и крыша, рабочие наверху стучали кровельными молотками. Двери парадной были настежь распахнуты, мужчина в автомобиле разглядывал всех кто шел мимо. Алина пошагала дальше дворами, не останавливаясь, как профессиональная шпионка или преступница.
Она совсем растерялась, просто шла, куда глаза глядят. Еще новость. Вместо магазина, где работала теперь OZON. В пирожковой напротив увидела старых знакомых мальчиков и девочек. Они сидели за круглым столом, ругали какого-то Петюню. Поздоровалась. Где Мук, никто не знал.
Ну и плевать. Сделает все дела, уедет к бабушке, устроится в «магнит» в поселке, и все будет хорошо. Может время вылечит ее память, смоются на помойку забвения лица всех маньяков. Сбудется мечта, как у всех глупых баб – большой дом, много детей и животных. Но пока она смеется и счастлива от того, что все, о ком думала в последнее время, все мертвы. А она жива.
Ветер играл ее волосами, накручивая на лице немыслимые вензеля, трепал за воротник. Фигура Алины еще некоторое время была видна с угла, где теперь OZON. И толпа скрыла ее навсегда.
Обложка книги из личного архива автора.
