Дмитрий Владимирович Потехин
Призрак
– Жениться не собираетесь? – спрашивал, подмигивая Степан Степаныч, набивая рот едой.
Ида и Андрей, переглянувшись, скромно пожали плечами.
– Потихоньку думаем…
– А куда торопиться?
Обсудив все пришедшие на ум пустяки, тетя и дядя заговорили о том, что никогда прежде не казалось Иде привлекательным. Однако теперь, услышав про Крещенские купания, она вдруг ясно, без содрогания представила себя в ледяной воде. Почему? Ида не знала. Она лишь почувствовала, что ей необходимо сделать что-то, рвущее путы собственной слабости. Заглянуть боязни в глаза. Быть может, только так ей удастся подготовить себя к самой страшной встрече в ее жизни.
– Речка у нас тут совсем рядом. – улыбнулась Елена Владимировна. – Не хотите?
– Я пойду, – промолвила Ида несмело.
Андрей вытянул лицо и поглядел на нее с недоумением.
Его тетя тоже явно не ожидала положительного ответа.
– Ты уже ныряла?
– Нет, ни разу.
– Щас тебе старая моржиха расскажет, что да как! – Степан Степаныч усмехнулся в прокуренные усы. – Если только… Слушай, да ты ж, не в обиду сказать, совсем худая. Ты же там замерзнешь в два счета, воспаление легких схватишь. Это ж не то что… – он ущипнул жену за толстый бок, за что тут же получил подзатыльник.
– Ой-ой, сам-то тюлень здоровый ни разу не окунался! Ну что, Ида, правда хочешь?
– Да.
– А ты, Андрей, чего молчишь?
Андрей пожал плечами, продолжая в изумлении смотреть на Иду. Он не знал, что ответить.
На следующий день Ида и Андрей гуляли по Можайску. Иде нравился этот маленький меланхоличный город с несколькими хрущевками и магазинами в центре, а в остальном состоящий из коттеджей и домишек дореволюционной постройки.
Они шли по пустынной улочке, похрустывая льдом, мимо одноэтажных деревянных домов с резными наличниками, мимо старых кирпичных стен, расписанных граффити и уродливо протянутой над землей обледенелой трубы.
– Нравится тебе бродить по окраинам, – вздохнул Андрей. – Там дальше ничего нет, только спуск.
– Пошли, – сказала Ида.
Через несколько минут они вышли к широкому, занесенному снегом оврагу. На противоположной стороне тоскливо темнели избы, торчала полуразрушенная кирпичная башня. Двое мальчишек, катались вниз по склону безо всяких саней, ломая стебли сухой полыни.
– Давай, постоим здесь.
– Отсюда даже собора не видно. Ладно…
Ида слушала далекое карканье ворон и счастливый смех ребят.
– А мне в детстве запрещали сюда ходить кататься. То ли собак боялись, то ли маньяков, – задумчиво промолвил Андрей. – Сколько лет прошло, ничего не изменилось.
– Да…
– Может, передумаешь купаться?
– Нет.
Андрей хотел что-то возразить, но лишь приобнял ее за плечо и прошептал:
– Ну тогда осторожней.
Они долго стояли, проникаясь покоем сонной заснеженной глуши. Овраг будто вобрал в себя всю безмятежность и тайну томных январских дней. Ида думала о чудесах, известных только ей одной. Андрей вспоминал детство.
Потом они пошли в магазин покупать для Иды купальные принадлежности.
Когда следующим вечером Ида, цепенея от холода, приблизилась к прямоугольнику, вырубленному посреди закованной в лед Москвы-реки, ее объял благоговейный ужас. Захотелось бросить все и отшатнуться.
Вода в проруби была черна как нефть и мерцала недобрыми бликами.
«А вдруг я не достану до дна…» – с содроганием подумала Ида.
Несмотря на свое гордое название река в этих местах была узенькой и мелкой. Но при взгляде в черную дыру Иде чудилось, что там внизу вообще нет никакого дна.
Ей предстояло вынуть ногу из шлепанца и погрузить в эту колючую мерзость, в этот жидкий азот.
Елена Владимировна легонько, но настойчиво подтолкнула ее сзади.
– Давай, смелей!
Ида стояла на краю проруби, чувствуя, как мечется в груди сердце, как дубеет тело, а впереди дышит убийственным холодом бессмысленная ледяная бездна.
Налетел пронизывающий ветер. Какой-то тепло одетый парень, улыбаясь, сфоткал Иду на мобильник.
«Тебя бы туда!» – зло подумала Ида.
Лишь потом она поняла, что парень над ней не смеялся, а искренне любовался ею.
Ида вспомнила про стоявшего сзади Андрея, который, должно быть, уже ждал, что она откажется и держал наготове полотенце. Эта мысль придала ей сил.
Неожиданно для самой себя Ида сделала шаг и разом, отчаянно вцепившись в ускользающую реальность, горя каждой клеткой своего тела, провалилась в раздирающие объятия студеной воды.
Смерть сомкнулась над головой.
«Я умерла…» – подумала Ида.
Сердце больше не билось, последний глоток воздуха застрял в легких. Она сама не поняла, как смогла вынырнуть. Оказалось, что ее все это время держали под руки.
Лицо пылало, словно по нему долго били наотмашь. Ниже шеи все точно сковалось и окаменело. Мерзкие капли заливали глаза, замерзая прямо на веках.
Ида вновь погрузилась, хоть и чувствовала, что второго раза ей не пережить.
На третий раз Ида вдруг ощутила, как внутри нее, в том уголке, где жила душа, нечто чужеродное и злое забилось, заметалось, объятое ужасом. Ида знала, что это за нечто, и ей сделалось радостно. Настолько, что она не захотела вылезать и вновь окунулась с головой, на этот раз глубже обычного.
Она уже чувствовала под ногами шершавое, бугристое дно. Руки, державшие ее за предплечья, на миг соскользнули. Ида впервые осталась под водой одна, и вдруг, решившись, открыла глаза навстречу непроглядной подледной мгле.
Перед ней была чернота. Нисколько не страшная, пожалуй, даже скучная. И на душе было легко и спокойно.
«Я жива!» – думала Ида, чувствуя разливающееся по телу волшебное тепло. Еще недавно дикая боль исчезла и забылась.
Кто-то схватил ее за волосы, подмышки и выдернул из проруби. Ида закашлялась.
– Ты че, утонуть вздумала? – кряхтел Степан Степаныч. – Ты смотри, у нас тут хоть и мелко, но все-таки не настолько чтоб так уж… ну… А то уж прям с головой!
Андрей спешно набросил на нее полотенце и почти бегом потащил к машине. Иду трясло.
Через некоторое время, лежа в натопленной парной, Ида слушала нотацию тети Елены о том, что такое обморожение глаза и чем еще грозит затяжное ныряние.
Жаркий воздух набегал волнами, шуршал березовый веник, горячие доски слегка покусывали живот и грудь.
Иде нравилось, что в волосах больше нет льдинок, что ледяная вода осталась далеко и нечто, сидевшее в ней, быть может тоже затерялось в этой черноте.
– Ты еще пока не морж, голубушка! Ты посмотри – прозрачная, как русалка. О-ох… – озабоченно ворчала тетя Елена.
– А что, худых моржей не бывает? – сонно спросила Ида.
– Худые бывают, а тощих и бледных нет. Степан-то для тебя аж водочку из закромов достал на всякий случай. Уж не знаю, для каких целей: то ли для наружного, то ли внутрь.
Ида хихикнула.
– Будешь теперь к нам ездить?
– Угу.
«Если…» – вдруг тревожно напомнила сама себе Ида.
Она решила гнать подальше мрачные мысли. Здесь для них не было места. Да и для других тоже. Воздух, сотканный из жара, не признавал ничего, кроме убаюкивающего покоя и чистой, как утренний океан, безбрежной свободы.
Проклятие
Людвиг в сопровождении доктора Карловски зашел в палату. Умалишенная лежала на узкой койке, крепко стянутая ремнями.
Это была цыганка. Оплывшая старуха с безобразным, отмеченным печатью дегенеративности лицом.
Людвиг с трудом верил, что перед ним знаменитая сербская прорицательница, к которой в прежние времена по слухам обращались за советом даже короли. Никогда не ошибавшаяся, видевшая судьбы целых народов и империй.
При виде такой «знаменитости» ему не хотелось дышать через нос.
– После того как она стала бросаться на стены, нам пришлось ее зафиксировать, – пояснил доктор.
– Она разговаривает?
– К сожалению, уже почти нет. У нее раздвоение личности: в ее голове уживаются взрослая женщина и трехлетняя девочка. С годами вторая личность все больше вытесняет первую.
– Как часто ей овладевает взрослая личность?
– Очень редко. За эту неделю всего один раз на несколько минут. Мы вводили ей препарат Н-218, но безрезультатно.
– Разрешаю применить префронтальную лейкотомию, – сказал Людвиг.
– Но… это довольно рискованно. Она может лишиться своего дара, и мы потеряем ценнейший экземпляр.
– Мы и так его потеряем, если ничего не сделаем.
Людвиг фыркнул и пожал плечами:
– Существо, способное предсказать исход войны, не может связать двух слов из-за дурацкой шутки природы. А вы предлагаете надеяться на чудо!
Цыганка, все это время испуганно разглядывавшая людей в белых халатах, жалобно захныкала.
– Да, да, моя хорошая! – с притворным умилением промолвил Людвиг. – Сейчас дядя доктор вправит твои несчастные мозги.
Лысый, похожий на стервятника Карловски растянулся в почтительной улыбке.
Людвиг смотрел на это обрюзгшее в рытвинах лицо с жабьим ртом, мясистым носом и тупыми рачьими глазенками. Его охватывало все большее омерзение. Словно перед ним лежала, пульсируя, огромная полудохлая личинка.
«Ничего человеческого… Чертовы цыгане!»
Даже в их уродстве было что-то завораживающее.
Людвигу захотелось оторвать от нее взгляд, но в этот миг он заметил, что глаза цыганки меняются. Словно сквозь пелену в них начинала проступать взрослая осмысленность.
– Карловски, – произнес Людвиг чуть слышно, точно боясь спугнуть добычу. – Она… кажется… Гипнолога и переводчика сюда!
Опешивший доктор взглянул на цыганку и, покряхтывая от возбуждения, выбежал вон.
Людвиг остался в палате один. Вместе с умалишенной.
Цыганка смотрела на него теперь уже без детского испуга. Зрачки ее вдруг провалились в глубину сознания и вынырнули страшно пылая. В них была настоящая лютая ненависть – темная, древняя, смертоносная.
Людвиг ахнул и отшатнулся.
Цыганка повернула голову и, оскалив три сгнивших зуба, зашамкала что-то на неизвестном языке, свистя голосовыми связками.
Людвигу почудилось, что она сейчас порвет ремни, поднимется и загрызет его.
Задыхаясь от ужаса, он бросился к двери и, опрокинув стул, как ошпаренный выскочил из палаты.
Навстречу ему по коридору уже спешил Карловски со своими помощниками. Они вбежали в дверь, даже не взглянув на Людвига, который содрогаясь всем телом, встречал их безучастным взглядом.
– О нет! Нет! Нет! Нет! – раздался из палаты отчаянный крик доктора. – Она умерла! Проклятье!
Людвиг, потрясенный, вернулся в помещение.
Карловски, чертыхаясь, щупал шею цыганки, ища пульс.
– Что произошло? – прошептал он, взглянув на Людвига бешенными глазами.
– Я… я не знаю!
– Она была совершенно здорова!
– Откуда мне знать, черт побери! – заорал Людвиг. – Я ее пальцем не тронул! Она… эта сука сама сказала мне что-то!
Доктор сел на стул и закрыл лицо руками.
– Адреналин… Нет, не поможет. Поздно…
Людвиг пытался привлечь к себе внимание, но его не слушали. Из уважаемого всеми начальника он превратился в пустого крикуна.
– Она мне что-то сказала! Вы понимаете или нет!
– Какая разница! – махнул рукой доктор. – Она больше ничего не скажет, и это главное!
Людвиг чувствовал, что не смеет рассказать про охвативший его животный страх. Страх перед чертовой старухой, перед больным, связанным ремнями унтерменшем. Он мучительно застонал, скрипя зубами.
– Ну а что если… – безнадежно проговорил Людвиг. – если в ее последних словах было что-то важное?
Доктор взглянул на него, как на идиота.
– О чем вы?
– Она сказала что-то вроде… О, дьявол! Я никогда этого не произнесу!
– В палате круглые сутки идет звукозапись, – вдруг отозвался переводчик. – Если вам угодно, я могу расшифровать.
– Да-да, конечно!
Через полчаса Людвиг вновь услышал это нечеловеческое сипло булькающее шамканье.
– И что это?
– Не могу сказать точно. Кажется… не умрет охотник, умрет зверь. По всей видимости, предсмертный бред.
– Я не спрашиваю вас, что это значит! – огрызнулся Людвиг.
Он вышел из института и, окутанный черными мыслями, уехал домой, где сразу же позвонил Адель. Та заверила Людвига, что не ощущала никаких предзнаменований. Это его успокоило. Изменить предначертанную судьбу, зная ее наперед, нелегко, но все же возможно. История предсказаний знала подобные случаи. У Адель не было причин что-то от него скрывать.
С этого дня Людвиг жил с ощущением человека, напряженно ждущего прихода болезни. С одной стороны, его обнадеживала защита пентаграмм и спокойствие Адель. Он также знал, что без заряженных предметов цыганские проклятия редко достигают цели. Но с другой…
С другой стороны, в глубине души Людвиг чувствовал, что какой-то отсчет уже пошел. Ему стали сниться страшные сны. Ночью он с трудом засыпал, а днем ходил разбитый с тяжелой головой. На него взяли моду лаять случайные собаки. Даже его прекрасный сеттер верный Рето временами будто не узнавал его и даже боязливо ворчал, словно почуяв в хозяине чужака. Иногда по ночам Людвиг слышал его заунывный скорбный вой.
Людвиг начал терять друзей и хороших знакомых. Те, кто прежде уважали его и заискивали, теперь с разной степенью мастерства скрывали свою неприязнь.
Однажды, будучи на приеме, Людвиг прогуливался по саду и услышал за живой изгородью разговор двух знакомых женщин:
– Он раньше был обаятельным.
– Не смеши! Я терпеть не могу этого карлика! Муж говорит, что он садист и псих.
– Серьезно?
– А думаешь, почему он до сих пор не женат?
Людвиг отпрянул от кустов, сгорая от бессильного гнева и стыда.
В довершении всего последняя встреча с Гиммлером прошла для Людвига крайне неприятно. Рейхсфюрер заявил, что собранные фон Хессом доказательства того, что он, Гиммлер, является реинкарнацией короля Генриха Птицелова, никуда не годятся.
В начале лета измученный мрачными предчувствиями и обидой Людвиг впервые за несколько лет уехал на неделю в свой загородный дом. Альпийский воздух, безлюдье и покой хвойного леса вдохнули в него новые силы. Страх отступил.
В конце концов, ни один тест не подтвердил, что он подвергся смертельному проклятию.
Людвиг перелистывал старые книги, писал мемуары, прогуливался с Рето, вечерами беседовал по телефону с Адель. Война шла только по радио, которое он почти не включал.
В один прекрасный (а впоследствии ставший роковым) день в доме Людвига зазвонил телефон.
– Алло! Как ты смел ничего нам не сказать? – бесцеремонно зарявкала трубка.
Это был Оскар, двоюродный брат Людвига по материнской линии.
– Мы приезжаем – тебя нет! Горничная сказала, что ты пилигримствуешь в охотничьем доме!
Людвиг слишком хорошо знал брата, чтобы удивляться нежданному, необоснованному визиту.
– Охотишься?
– Нет.
– Совсем плохой стал! Мы к тебе едем!
«Вот и конец покою!»
Оскар появился на свет в Саксонии, но это была ошибка провидения, поскольку родиться ему следовало в Америке в штате Техас. Энергичный, своевольный, вспыльчивый, любящий стрельбу и азартные игры. Он имел крепкое телосложение, жесткие как сапожная щетка усы и очень здоровую печень, не знавшую страха перед шнапсом и коньяком.
В годы первой войны Оскар летал на истребителе, отправляя на тот свет британских и французских асов. В послевоенное время пытался заняться коммерцией, но это ему быстро надоело. Он открыл собственную гостиницу, и, еще не обремененный семьей, принялся путешествовать по миру с охотничьей винтовкой наперевес. Он стрелял антилоп-гну и носорогов, продирался сквозь джунгли, тонул в реке и бредил в лихорадке посреди выжженной саванны.
В преддверии новой войны Оскар принялся собирать добровольцев для защиты судетских немцев. К счастью, развод с женой и забота о маленьком сыне поставили крест на этих безумных планах.
Теперь он снова был женат на манерной итальянке Кармине, плохо знающей немецкий. Его сыну Вильгельму шел восьмой год.
Вечером в гостиной царило легкое семейное веселье.
– Рето! Вот молодец! – говорил Людвиг, трепля лохматый загривок пса. – Ты знаешь, что он хотел выступать в цирке, пока я его не купил?
Племянник хитро улыбнулся:
– Откуда вы знаете, собаки же не говорят?
– Ну… у них есть собственный язык. Его не так уж сложно выучить.
– Что ж ты не отдал его в цирк, как он просил? – фыркнул Оскар. – Сломал жизнь несчастному зверю!
– Как вам мой пирог? – улыбнулась пожилая экономка, ставя на стол чашу с конфетами.
– Божественно, – положив руку на сердце, похвалил Оскар.
– Очень приятный! – прощебетала сквозь зубы Кармина.
– Ну что? Какие победы на оккультном фронте? – насмешливо спросил Оскар, проглотив содержимое очередной рюмки. – Уже нашли способ испепелить англичашек с помощью Святого Грааля?
Людвиг криво улыбнулся:
– Очень смешно!
– А если серьезно?
– А если серьезно, то посвящать в нашу работу непосвященных, вроде тебя – самое неблагодарное дело. Мы сейчас занимаемся специфическими флуктуациями.
– Ни черта не понятно.
– Торсионными полями.
– Какими? – спросил игравший с Рето Вилли.
– Торсионными.
– Э-э напомни-ка, что это такое? – икнув, попросил Оскар.
Людвиг бросил на него взгляд, которым когда-то одаривал в школе беспросветных тупиц.
– Представь, что в разных точках Земли существуют такие… пространственные завихрения, водовороты, соединяющие нашу реальность с четвертым измерением. Порталы.
– Хм…
– С одной стороны, это страшноватые места, приближающие тех, кто в них попадает к миру демонов. С другой, именно там становится возможным проводить сложнейшие магические операции, плюя на законы природы. Созидание, трансформация, умножение, аппарация (то есть мгновенное перемещение), расщепление души, создание эгрегора и прочее.
– Интересно! То есть, условно, мы можем завести туда танк, размножить его и выпустить целый батальон? Или я чего-то не понял?
Кармина рассмеялась, скаля крупные жемчужные зубы.
– О! Это какой-то чушь! Фиабе пер бамбини!
– Хотя нет! Фирму «Хеншель» все равно не переплюнешь по части чудес. Лучше сразу рейхсмарки, а?
– Если тебе не терпится попасть в концлагерь, то конечно, – осклабился Людвиг.
– Теоретически там можно делать все что угодно, – продолжил он серьезным учительским тоном. – И это действительно смешно, дорогие друзья, потому что человек – всего лишь человек. А творить подобные чудеса – удел демонов.
– А где находятся эти поля? – спросил Вилли. – У нас они есть? Туда можно съездить?
– Вряд ли. В Европе больших торсионных полей выявлено всего несколько: это Шпицберген, Трансильвания… будь у меня карта, я бы вам показал. Как правило, это глухие, малонаселенные местности. В Германии их нет. А настоящие гиганты, торсионные Мальстремы расположены на востоке в одной огромной и мрачной стране, куда я вам не советую ездить. Их там как язв на прокаженном.
– Ну что ж, – с хмельным блеском в глазах усмехнулся Оскар. – Дожмем Томми, а там, глядишь, и будет тебе работенка в огромной, мрачной стране. Учись пить водку, там без нее никак!
Наступило сытое молчание, нарушаемое счастливым смехом Вилли, ускакавшего за Рето в другую комнату.
– Ты проверял ружье? – строго спросил Оскар, кивнув на висящий на стене «Винчестер».
– Конечно, нет.
– Завтра идем, – не допускающим возражений тоном сказал Оскар. – И Вилли я тоже возьму.
– Оскар, нет! – встрепенулась Кармина.
– Да! Ему пора увидеть кровь! Я так решил!
Людвиг без особой ностальгии посмотрел на ружье, из которого выстрелил всего один раз двадцать лет назад.
– Если тебе нужен тот, кто будет отпугивать дичь за километр, то… рад составить вам компанию.
– Подъем завтра в семь.
– О, господи…
«Вломился в мой покой, да еще навязывает свои идиотские правила!» – негодовал в душе Людвиг.
Отказываться было поздно, а спорить бессмысленно.
Рано утром, наскоро позавтракав, Оскар, Людвиг, Вильгельм и Рето сели в белый, сверкающий на солнце «Опель» Оскара и покатили по пустынной, идущей волнами дороге в дикие места.
Они шли сквозь прохладный сухой лес по пятнистому ковру света и тени. Пахло смолой и хвоей. Щебетали птицы. Бесстрастно, как телефонные гудки, вторили друг другу две далекие кукушки.
Впереди шагал старый лесник Дорн в мятой тирольской шляпе с двустволкой на плече и время от времени по-хозяйски ворчал:
– Вам бы в конце августа приехать, когда сезон начнется… И все-таки зря собачку взяли, господин Моргенштерн!
Рето, радостно гавкнув, бросился в кусты догонять белку.
– Смотрите, он что-то нашел! – взволнованно сообщил Вилли.
Оскар махнул рукой:
– Ерунда! Мы охотимся на оленей, а не на белок!
– К слову, что ты будешь делать с убитым оленем? – с тенью ехидства осведомился Людвиг. – Потащишь волоком до машины или устроишь первобытный пикник на поляне?
Оскар молча продемонстрировал висящий на ремне большой охотничий нож.
– О, понятно!
– Самое главное – это голова! Голова на стене! Мясо можно в любой харчевне заказать.
– Живодер.
– Неженка!
– Будешь резать на глазах у сына? – спросил в полголоса Людвиг, подняв бровь.
– Обязательно! Чтобы все увидел и все узнал.
Спустя несколько минут впереди между стволами забрезжили прогалины.
– Итак, господа! – прокуренным голосом заговорил лесник, остановившись. – Здесь начинаются наши угодья. Скажите пожалуйста, кто из вас будет стрелять первым?
– Гость, конечно же! – улыбнулся Людвиг, кивнув на брата. – Я вторым.
– Ну, стало быть, я третьим. Примерно через полчаса вы услышите лай собак и звук рогов. Ваш песик, господин Моргенштерн, может помешать, если отзовется на лай.
– Все в порядке. Оскар успеет завалить оленя раньше, чем Рето проснется.
Оскар снял с плеча боевую винтовку «Маузер 98» и самодовольно погладил приклад.
– Охотничьи ружья никогда не уважал! – высокомерно заявил он. – Вот новое оружие германца!
– Оружие царя природы против царя природы, – философски заметил Людвиг.
– Аминь! То, что убивает человека, способно убить все! Я в этом убедился в Африке. Вы бы видели, что этот ручной громовержец делал на берегах Замбези о-о…
Людвиг спрятал презрительную улыбку и, чтобы не слышать поток хвастовства, попросил Дорна проводить его до позиции.
«Сорок семь лет болвану, все не наиграется в индейцев!»
Вторая позиция представляла собой закуток близ опушки с воткнутой в землю табличкой №2 и крохотной скамейкой на одного человека. Кусты и метровый плетень, увитый плющом, скрывали ее от глаз дичи.
– Выберите примерное направление огня. После первого выстрела у вас будет не больше тридцати секунд до того, как появится зверь.
– Благодарю.
– Удачной охоты вам!
– И вам!
Людвиг остался один с Рето.
Перед ним простиралась широкая, покрытая сочной как щавель зеленью поляна, сбегающая вниз по холму. Среди травы торчал островками кустарник и мелкие деревья. Вдали за волнами темного леса на фоне лазурного неба величественно возвышались седые Альпы.
Рето беспокойно вертелся под ногами, виляя хвостом. В нем уже не было прежней веселости. Быть может, оттого что он снова остался наедине с хозяином.
– Да сядь ты, наконец! – велел ему Людвиг. – Успокойся! Ничего не будет. Никого я не убью. Даже не выстрелю. К черту их всех…
Он несколько минут любовался пейзажем. Потом сел на скамейку и зажмурил глаза, слушая пение птиц.
Прошла целая прекрасная вечность, прежде чем он услышал далекий лай псов и гул рогов. Рето насторожил уши.
Людвиг поднялся, взял ружье, встал у барьера, колеблясь между данным только что обещанием не стрелять и соблазном попытать счастье.
Он ждал, когда выстрелит Оскар. Оскар молчал.
Две белохвостые оленихи и один молодой самец с маленькими рогами вынырнули из кустов и огромными прыжками молнией пронеслись мимо Людвига, прежде чем он успел прицелиться.
Людвига осенило.
«На кой черт Оскару оленья морда без рогов? Н-да, ребята, сейчас будет вам скандал!»
Он повесил ружье и, не дожидаясь выстрелов лесника, направился к точке сбора.
Что-то, вжикнув, ударило Людвига в плечо. Он упал на спину.
До слуха долетел выстрел.
Ему почудилось, будто кто-то невидимый ткнул его острой палкой. Или…
Он хотел встать. Ощутил резкую боль. Пощупал под ключицей и вляпался пальцем во что-то мокрое.
Новый взрыв боли разнес мир на тысячи осколков.
Он лежал в серой больничной палате, намертво стянутый ремнями. К кровати подошли двое.
Один был похож на врача, только вместо лица имел желтую лысую голову стервятника с кривым клювом и черными пустыми глазами.
Второй был он сам. Правда не совсем такой как в зеркале. Совсем не такой. Омерзительный, нечеловечески страшный. Настоящее чудище из детских кошмаров.
– Сейчас дядя доктор вправит твои несчастные мозги, – нежно пообещал двойник, шевеля грязной щелью рта.
Он заорал от ужаса и провалился.
«Не умрешь охотником – умрешь зверем!»
Эта была не метафора, а сухая констатация.
Он находился в зале суда, стены которого заменяли крутые багровые склоны ущелья, уходившие в серый сумрак облаков. На скалистых выступах копошились мутно-черные фигуры: ни то люди, ни то звери, ни то оживший прах. Неподвижно стояли охранники в белых шлемах. Рядом Людвиг разглядел своих знакомых, коллег, друзей, завистников и покровителей. Все они стояли на коленях в ряд мертвенно-бледные с разбитыми черепами, почерневшими дырами в теле и сломанными шеями.
– Признаете ли вы себя виновным в преступлениях против чувства справедливости? – холодно спросил судья.
– Я не могу, – простонал Людвиг, опускаясь на колени. – Не умею! Не заставляйте!
Он увидел своих родителей. Бросился к ним. Родители оказались ненастоящие, а каменные.
– …к смерти через отсечение головы! – заключил судья.
Теперь его ждала гильотина. Огромная, с косым грязно-серым лезвием на высоких темных столбах.
Он визжал как животное, скреб каменный пол ногтями, сучил ногами, чувствуя, как невидимый палач неумолимо тянет его то за ноги, то за шиворот на плаху.
За миг до того, как на него обрушилась смерть, Людвиг увидел возникшее из серой полумглы лицо своего брата.
– Спаси меня! – проорал Людвиг, задыхаясь.
Он ощутил легкие покачивания и разглядел позади Оскара голубое небо и кроны деревьев.
– Тихо, тихо! – бормотал Оскар. – Подожди… Это не я! Клянусь! Не я стрелял!
Людвиг начал смутно понимать, что произошло, но в следующее мгновение новый удар отбросил его в забытье.
Когда он снова пришел в себя, его несли через лес на куске какой-то материи. Оскар, лесник и, кажется, кто-то еще. Вокруг, тявкая и скуля, вертелся Рето.
Людвиг почему-то вспомнил про свое серебряное пенсне: не потерял ли?
Потом его везли в машине, где невозможно было вытянуть ноги и тошнотворно пахло бензином.
– Ты меня подстрелил! – выдохнул сквозь зубы Людвиг.
– Я тебе клянусь чем угодно, это не я!
Сидевший за рулем Оскар мельком обернулся и Людвиг увидел в его глазах какой-то непривычный собачий испуг.
– Тебя ранили не в спину, а в грудь. Я не мог, я же был на первом номере! Ты бы меня увидел, и я бы тебя! Это кто-то другой. С той стороны.
– Молись, чтоб так и было…
В больничной палате к Людвигу пришла Адель.
– Почему ты не сказала, что мне осталось так мало? – мертвым голосом спросил Людвиг.
– Что вы имеете в виду? – недоуменно промолвила Адель.
– Ты знаешь, что я имею ввиду! Ты не хотела меня расстраивать или выполняла чьи-то указания?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, господин Моргенштерн.
– Она не понимает!
Людвиг хотел чуть приподняться на подушке, но тут же сморщился от боли.
– Почему я видел то, чего не видела ты? Кто из нас ясновидящий?
Адель виновато опустила глаза и, ничего не ответив, присела на стул.
– Я видел все, что будет впереди! – простонал Людвиг. – И это страшно.
– Что вы увидели?
– Рассказать? – Людвиг издевательски улыбнулся бескровными губами. – Это касается не только меня! Тебе не понравиться.
– Вы… увидели исход войны?
– Вроде того.
– Я не могу предвидеть такие масштабные события, господин Моргенштерн. Я отвечаю только за вас, и… Мне очень жаль, что я не смогла предвидеть ваше ранение. Это был инцидент, а не чей-то злой умысел.
– Да, да, я понимаю. Видимо, эта тварь-цыганка все-таки оставила мне прощальный подарочек.
Людвиг перевел взгляд на окно, из которого открывался вид на старый больничный парк. За полупрозрачной занавеской порхала золотистая бабочка.
– Я слишком много совершил… – прошептал Людвиг.
– Что?
– А… ничего. Ступай. Мне уже пора колоться.
Адель, сочувственно попрощавшись, вышла из палаты.
Людвиг посмотрел в потолок и в полном отчаянии закрыл глаза. Ему было страшно и невыносимо жаль себя. При этом какая-то часть души настойчиво пыталась выдать эти чувства за искреннее раскаяние.
«Я не могу отсюда уйти! Я прикован к этому месту! К этой должности, к этому государству, к этой нации!»
«А ведь я уже немолод!» – впервые отчетливо понял Людвиг. – «Мне уже сорок… сорок два. Даже если доживу… Нет, не доживу. Проиграл, продал свою жизнь! А впереди топор! Черт, они и правда будут рубить головы? Почему бы нет? Мы же рубим. Что сделать, что? Я это заслужил. Да какая разница, что я заслужил! Многие заслужили! Карабкаться надо, барахтаться, пока можешь. Хуже смерти нет ничего!
Ласковый июньский ветер вздыбил тюлевую занавеску и пробежал по лицу Людвига нежным дуновением.
«Проклятая Германия! Край германский, край священный – провались ты в ад вместе со своим Фюрером! Крестьянином в Бразилии, рикшей в Китае, диким негром в Африке – кем угодно только не здесь и не одним из них! Они же не отпустят… они никого не отпускают! Иди на дно вместе с кораблем или привяжут к якорю!»
«Не бойся», – тихо сказала память. – «Ты знаешь, что делать».
«Что делать?»
Идея, которая пришла Людвигу в голову была совершенно безумной, почти неосуществимой и отвратительной по своей сути.
«Не-ет… Не может быть! Найдется другой выход!»
«Не найдется», – спокойно отрезал здравый смысл.
«Есть еще время!»
«Времени нет».
Раненное плечо вновь напомнило о себе буравящей болью.
Через пять дней Людвиг узнал по радио о начале вторжения в Советский Союз.
Призрак
Оскар был арестован по подозрению в покушении на жизнь Людвига Моргенштерна. Пулю, ранившую Людвига, так и не нашли, однако характер ранения указывал на то, что применялась боевая винтовка. Единственным обладателем боевого оружия в тот злосчастный день был Оскар. Попадание пули в грудь в момент, когда Людвиг двинулся к точке сбора, также говорило против него.
Что спасало подозреваемого, так это показания Людвига, согласно которым брат не имел причин желать ему смерти и всегда был ярым патриотом своей страны, а также свидетельство семилетнего сына, проверенного на полиграфе. По словам Вильгельма, отец не выстрелил ни разу, раздосадованный тем, что у оленя маленькие рога.
Оскар был взят под стражу. Расследование топталось на месте. Кармина также прошла ряд допросов и, выйдя из подозрения, тут же покинула страну.
У маленького Вильгельма не осталось никого, кроме спившейся матери и тяжело больной престарелой бабки. Людвиг согласился стать опекуном, передав Вилли в руки гувернантки и учителей.
Он почти не вспоминал о племяннике поглощенный мыслями о своей страшной участи.
«Что делать? Куда бежать? Где искать спасение?»
По утрам он машинально брился, машинально расчесывал поредевшие волосы, машинально завтракал, бегал глазами по строкам газеты, выискивая предпосылки для грядущего краха. Уезжал на работу, где шипел на подчиненных и швырял в них бумаги. Потом заезжал к Адель, чтобы пожаловаться ей на всеобщую подлость и ненадолго забыться. Возвращался домой, машинально ужинал, принимал «пилюлю радости» и долго лежал в темноте без сна, слушая вой далеких сирен.
