Дмитрий Владимирович Потехин
Призрак
– Ида…
Никакие расспросы Андрея не могли заставить ее говорить. Ида понимала, что с ней произошло. И рассказывать об этом было тяжело, бессмысленно и просто страшно. Она не знала, как солгать, не знала как уйти от раскрытия жуткой, поломавшей законы мироздания правды.
После того, как Андрей осознает, насколько все плохо, ее не спасет уже ничто. Их обоих ничто не спасет.
Андрей допытывался. Ида мотала головой и что-то шептала.
– Ну что, что случилось?
– Я не…
Перед глазами Иды, то уходя вглубь сознания, то снова вспыхивая стояло страшное видение. Она без устали звонит, дергает дверную ручку, наклоняется к замочной скважине и видит его. Глаз не был живым, не был выпуклым. Это было отражение ее собственного глаза, только искаженное до неузнаваемости.
Ида вспомнила случай в пражском метро.
«Я улыбалась против своей воли? Или отражение улыбалось вместо меня?»
– Нам с тобой наверно надо сходить… Нужно разобраться, что это такое, – осторожно и как можно мягче произнес Андрей.
– К врачу?
– Ну да.
Он тяжело вздохнул, исступленно ероша свои густые волосы.
– Как же так… Ид, я должен знать, что произошло. Почему ты мне не открывала?
Ида хотела попробовать как-то ему ответить, но вдруг, словно опомнившись, вскочила с дивана. Кольцо, кулон и костяная шкатулка лежали на пустой книжной полке, там, где у Иды хранилась коллекция безделушек со всего мира. Их необходимо было выбросить, уничтожить.
«Вышвырнуть в окно!»
Едва она подумала об этом, как вспомнила, что рядом Андрей. В его глазах это стало бы еще одним подтверждением ее безумия. Ида пошла на кухню. Бросила свои сокровища в мусорное ведро.
Когда она вернулась, Андрей встретил ее потухшим и все еще не верящим взглядом.
В конце концов, убеждая скорее саму себя, чем Андрея, Ида рассказала ему, как в действительности должна была произойти эта история. Рассказала, как пришла домой, как по неведомой причине лишилась сил и провалилась в забытье, возможно, оттого что плохо спала в последнее время.
«А разве есть этому другое объяснение?»
Не было никакой запертой двери. Она сама ее закрыла, не сознавая, что делает. Не было никакого глаза в замочной скважине. Она выдумала его, так же как встречу с мальчиком на опушке леса. Так же как выдумала улыбающееся отражение в окне поезда.
Подобно кисти свихнувшегося художника, память запечатлела то, чего не происходило никогда. Сознание превратилось в искривленное зеркало.
– Я сегодня был на собеседовании, – севшим от тревоги и печали голосом сказал Андрей. – Если все прошло удачно, в понедельник выйду на работу. Я не смогу вечно быть рядом с тобой. Будь осторожна, Ид. Контролируй себя, свои мысли, свои поступки. Хорошо?
– Да.
– Завтра идем к врачу. Идиот! – он стукнул себя по лбу, потом встал и медленно заходил по комнате. – Надо было раньше об этом думать… Я всегда считал, что ты притворяешься!
Настроения ужинать не было. Андрей приготовил чай. Они рано легли спать, чтобы поскорее выбраться из этого дурацкого дня.
Отвернувшись к стене, Ида думала о своей болезни и о предстоящем спуске в канализацию. Она молила бога, чтобы все закончилось хорошо, и чтобы Андрей ни коим образом не догадался о ее планах. Пусть даже это планы саморазрушения. Ничего доброго поход под землю не сулил. Ида чувствовала, что это будет лишь еще один шаг во мрак шизофрении. Быть может, последний, заключительный. Надо было от всего отказаться. Забыть о чудесах и жить в реальном мире, пока он еще не перестал быть реальным.
«Нет никакого призрака и никакой двери. Даша такая же чокнутая, как я. Там ничего нет!»
Но любопытство было сильнее доводов разума. Решение принято, и обещание дано.
Она в мыслях попросила у Андрея прощения.
«Свои»
Солнце. Майская жара. Все радостно горит и плавится перед глазами. Георгий стоит на перроне. Ему уже восемнадцать лет. Рядом отец. Злится, что Роман куда-то пропал, а поезд вот-вот прибудет.
– А ваши газеты у нас ничего, кроме голода не видят! – презрительно бубнит Вайнштейн, зажигая трубку. – Как всегда! Нет же, чтоб про наши стройки рассказать! Предельно простая картина мира – вот залог покорности немецкого обывателя, склоненного над корытом мещанских интересов.
В толпе появляется Роман с бутылкой минералки и журналами. Жмурится от солнца, скаля зубы. Живой!
Георгий ловит сбоку чей-то взгляд. Худой горбоносый господин с седыми волосами, умиляясь, смотрит на Георгия и вдруг весело подмигивает ему колючим глазом, щерясь половиной рта.
– Иди за воронами!
Вокруг почему-то начинает темнеть. Вместо солнца теперь сияет мертвая световая ракета.
Роман падает и тонет во тьме.
Он открыл глаза, еще не до конца уверенный, что проснулся.
Вокруг стояла предрассветная темень. Холодный ветер недобро шелестел в ветвях и забирался под одежду.
«Решено!» – думал Георгий, растирая грязными ладонями лицо. – «Сегодня выхожу из леса! Проберусь в деревню, достану ботинки, чистые тряпки… и в город! В лесу, как ни крути, смерть, а там – мы еще посмотрим».
Он двинулся в путь. Сбитые ноги саднило, желудок ныл, назойливо болел сорванный ноготь.
Он шел неспешно, шаря взглядом по кустам, и гадая, какие сюрпризы ждут его на выходе из леса. Полумгла потихоньку рассеивалась. Начинали щебетать редкие птицы.
Идя через заросли высокой крапивы, привыкший к бредовым иллюзиям чащи, Георгий не сразу осознал, что впереди сквозь паутину сухих ветвей проступает человеческая фигура.
Он машинально присел, получив крапивную пощечину, стиснул зубы, ища за поясом отсутствующий пистолет. Он еще сам толком не знал, чего боится. Это мог быть кто угодно. Но…
«Почему он такой здоровый?!» – ошалело подумал Георгий.
Стоявший перед ним незнакомец был почти три метра ростом. Если он, конечно, стоял, а не висел над землей.
Георгий выругался и, готовый ко всему, стал как можно тише обходить силуэт стороной. Темная фигура продолжала неподвижно и страшно проглядывать из-за ветвей.
В какой-то момент он различил плывущие в воздухе босые ступни. Пригляделся, втянул носом и невольно издал хриплое подобие смешка.
«Нервы…»
На толстом суку, склонив на бок серую разбитую голову, висел повешенный.
Георгий медленно подошел к покойнику, оглядывая его со всех сторон и стараясь не вдыхать запах.
Судя по одежде, крестьянин. Ничего полезного. Даже ботинок нет. Кто его повесил и за что?
«Немцы на публике вешать любят», – подумал Георгий.
Невольно представил на веревке самого себя и, передернувшись, пошел дальше.
Через полчаса он уже брел вдоль узкой, ползущей через глушь дороги. Лес все не кончался. Через несколько часов, должно быть, к полудню Георгий впервые увидел на дороге человека. Низенькая телега, запряженная дряхлой кобылой, стояла от него метрах в двадцати. Рядом на обочине справлял малую нужду какой-то плюгавый мужик в кривоухой ушанке и стоптанных сапогах.
Решение пришло сразу.
Георгий подкрался к незнакомцу со спины, схватил его за шею, повалил на телегу и начал душить.
– Сапоги давай!
Мужичок затрясся и, даже не пытаясь сопротивляться, захрипел и начал синеть. До Георгия дошло, что он давит слишком сильно.
– Сапоги! И хлеб!
– Есть, есть у меня сапоги! – откашлявшись, пролопотал мужик, пуча круглые глаза. – И хлеб есть! Поедем ко мне, все отдам!
– Куда? – еще свирепее прорычал Георгий.
– Н-на мельню. Близко тут! Километр всего!
Сапоги у незнакомца были старые, худые, возможно еще заставшие гражданскую войну. К тому же маломерки.
– А что, есть получше?
– Есть! И одежда есть! И хлеб!
– Ладно, поехали! И тихо чтоб, а то убью!
Он сел в телегу на мешки с зерном. Мельник хлестнул лошадь вожжами, и та смиренно потащилась по дороге, еле шевеля копытами.
Мельник сидел, вжав голову в плечи, словно каждую секунду ждал удара ножом.
Чтоб его ободрить Георгий спросил:
– А че тут по дороге никто не ездит?
– Так и нет тут никого, кроме нас, – озираясь промямлил мельник. – Только я, да Санки. До войны иногда фельдшер и полномочный, бывало, проедут. А как мосток сгорел, так и нет тут никого.
– Санки – это кто? – не понял Георгий.
– Кобыла моя. Она ж еще жеребенком санки возила. Санки-санки! Вот и решила, дура, что звать ее так.
Георгий усмехнулся краем рта.
– А ты чего, в полицаях состоишь?
– Почему в полицаях? – вздрогнул мельник.
– А я смотрю, у тебя кляча не реквизированная.
– А че ее реквизировать-то. Она слепая и старая. Не сегодня-завтра околеет.
Остаток пути ехали молча. Минут через десять лошадь сама свернула с дороги на тропинку, едва удерживая телегу, стала спускаться под гору, туда, где бежала узенькая речная протока.
Через протоку был перекинут мостик, а рядом на помосте темнела ветхая деревянная хибара и вертелось, поскрипывая, мельничное колесо.
Остановив телегу, мельник заторопился.
– Щас, щас, щас!
Соскочил с телеги и кинулся под помост.
Георгий на всякий случай подошел к хижине. Толкнул дверь, увидел вращающиеся жернова.
«Как бы не сбежал!» – мелькнула тревожная мысль.
Мельник уже возвращался, таща волоком большой грязный мешок. Жестом предложил зайти в дом.
– Во-от! Все есть!
Мешок оказался набит немецкой одеждой: кителями, брюками, часто с бурыми пятнами впитавшейся крови и грязи. Еще там были две пары сапог, ремни, подсумки, гравированная фляга и коробочка с морфином.
– Чем богат! – скромно улыбнулся уже заметно осмелевший мельник. – Все за деньги купил. Хотел продать, но…
«Ага, купил!» – хмыкнул про себя Георгий. – «С мертвяков снял! А спрятал, потому что боишься на базар вынести!»
Георгий умылся в реке. Одел новые штаны, выпачкав их мучной пылью, и сапоги, прикрыв голенища штанинами. Куртку забрал у мельника.
С горестно-услужливой улыбкой мельник отдал Георгию краюху хлеба и, обращаясь исключительно на «вы», принялся вздыхать про тяжелые времена и невыносимость безденежья.
Георгий вытащил из кармана двадцать рейхсмарок и бросил на пол. У мельника выкатились глаза.
– До станции далеко?
– Да километров десять. Во-он туда, в обратную сторону по дороге.
Георгий многозначительно поднес палец к губам. Мельник вздрогнул как от озноба и бешено замотал головой.
– Нет, нет, что вы! Провалиться мне! Господь свидетель!
Напоследок Георгий забрал у него большой десантный нож-стропорез, зажигалку, огарок свечи и кисет с табаком. Вышел, слыша, как торгаш тут же бросился собирать с пола деньги.
Конечно же, он не собирался идти на станцию, но важно было, чтобы мельник видел и поверил.
Пройдя по дороге метров сто, Георгий свернул в лес и пошел на восток с расчетом выйти к параллельной дороге на Лисово.
Он почти не сомневался, что идет верным путем, примерно помня карту местности.
«А ведь можно было поискать и пистолет…» – вспоминая мельника, с сожалением подумал Георгий. – «Может, у него и нашлось бы. У таких обычно все есть. Не догадался, черт!»
Горечь упущенного шанса заметно омрачила радость от удачи.
Георгий зажег самокрутку. Желание курить исчезло, стоило дыму раздразнить голодный организм.
Совсем рядом закаркала ворона. Георгий остановился, почему-то изумившись этому крику. Он не помнил, когда последний раз встречал ворон в лесу.
Черная как сажа птица сидела на низком кривом суку и самодовольно горланила, разевая свой острый клюв:
– Кр-р-ра! Крак-кра!
– Кра-кра… – повторил Георгий, осознавая, что птица смотрит прямо на него.
Над головой пронеслись еще насколько теней. Три или четыре вороны расселись на ветвях и грозно закаркали, вперив в Георгия свои неразличимые глаза.
Это было похоже на бред.
«Иди за воронами!» – вспомнились слова незнакомца из сна.
– Да пошли вы! – пробормотал Георгий, теряя равновесие.
Он смотрел на ворон, и вдруг понял, что перед ним не черные птицы, а зрачки в глазах, нарисованных тонкими линиями ветвей на белом полотне неба.
Ему стало страшно. Страшнее даже, чем тогда в болоте.
Георгий отступил на шаг. Вдруг осел на землю, продолжая видеть над собой эти необъяснимые каркающие глаза. И потерял сознание.
Его пинали под ребра. Георгий очнулся и понял, что кошмар прошел. Зато над ним теперь горой высился человек с землистым лицом в косматой полуседой бороде. На нем висели длиннополые, бывшие когда-то шинелью, серо-бурые лохмотья. На ногах грязные обмотки и лапти. В руке обрез трехлинейки.
– Ты хто таки, га? – недобро промолвил бородач.
Георгий рывком сел и стал по-звериному озираться вокруг.
Его обступали молодой парень с худым высохшим лицом в изношенной форме красноармейца, лысый плечистый мужик в ватнике, опоясанный патронами, и старик с моржовыми усами, одетый как самый обычный тракторист из колхоза. У всех были винтовки.
– Я свой! – с готовностью ответил Георгий, стараясь избежать заискивающей улыбки.
Незнакомцы глядели на него без тени доверия. Он заметил, что молодой солдат с интересом изучает подметки его сапог.
– А гвоздики немецкие…
– А?
– Где взял обутку?
Георгий понял, что про «своих» можно забыть.
Едва он открыл рот, как бородатый сухо приказал встать. Его обыскали, забрав все, что было в карманах. Связали руки, и как теленка привязали к лысому.
– Пайшоу! Тузанешся – забъем!
– Эх дядя! Кто ж на поляне средь бела дня спать ложится, а? – с ласковой укоризной шепнул на ухо парень.
Георгий шагал по лесу, слушая за спиной пустяковый разговор партизан и мрачно прикидывая свои шансы спастись.
Все зависит от командира. От командира и от внешней обстановки. Теперь, когда повсюду пылали деревни, когда немцы устраивали партизанам изнурительные блокады и засылали в их ряды умелых лазутчиков ни на какое понимание рассчитывать не приходилось. Радовало хотя бы то, что поймали его совершенно по-дурацки, словно в комедии.
«Деревенского олуха я уже сыграл», – подумал Георгий и тут же вспомнил про дексиаскоп, который вместе с остальным добром лежал теперь в подсумке у бородатого.
«Все…», – ехидно простонал внутренний голос. – «Теперь не отвертишься!»
От отчаяния Георгий, забыл, что идет. Ствол винтовки сердито боднул его в спину.
Они шли два дня. Георгий еле волочил ноги, когда впереди среди редеющего леса проступили очертания становища.
В лагере было не так много народу, как ожидал Георгий. Даже совсем немного.
Темнели норы покинутых землянок, торчали пустые шалаши. Мужчины (в основном немолодые или перебинтованные) сидели без дела. Кто-то чистил оружие, кто-то колол дрова. Женщины хлопотали вокруг белья. Огромный котел распространял по лагерю сытный дух, от которого у Георгия мутилось в мозгу. Где-то хныкал грудной ребенок.
Пройдя мимо худотелой, щиплющей траву коровы, конвоиры подвели Георгия к самой маленькой и убогой землянке в лагере, дверью напоминавшей нужник.
– Хто там? – спросил бородач стоявшего у двери рябого мальчишку с бестолковыми глазенками.
– А-а Русак.
– Выпусци! У нас цяпер важны госць!
– Приказу няма, – пожал плечами паренек.
– Я табе што сказау!
После недолгих препирательств дверь открылась, и из землянки выполз, жмурясь от света, какой-то бледный побитый тип.
– Усе, идзи, идзи… до кухни идзи! – велел главный Русаку и, взяв Георгия за шиворот, втолкнул в дверь. – Пасядзишь тут, пакуль начальства не вернецца!
Георгий мысленно сломал ему нос.
Он просидел в грязной землянке остаток дня. Без сна пролежал ночь.
Стороживший выход рябой паренек наотрез отказывался вступать с ним разговор и только посылал матом.
– Ты фантазию, фантазию включай! – бесился Георгий. – Учись фразу завернуть! На одном …е далеко не ускачешь!
Мальчишка сплевывал и с равнодушием машины посылал заново.
Вечером второго дня лагерь оживился. Георгий не видел, что происходит, но, судя по веселому многоголосому шуму, командир наконец-то вернулся со своим войском. Ржали лошади, гремели повозки, позвякивало выгружаемое снаряжение.
– Командир вернулся, что ль? – как бы невзначай спросил Георгий караульного, прильнув к дверной щели.
– Вернулся, – ответил за дверью чей-то новый взрослый голос.
В озаренных костром сумерках по-домашнему заиграла гармонь. Запели.
Потом, вроде бы какой-то удалой поэт, бесцеремонно в манере Маяковского потребовал внимания, и, кажется, получил согласие командира.
Наступила тишина. До Георгия донеслись зычные строки:
В сумрачной лесной глуши
Немцы шли вдали от дома.
Клочьями висела форма,
И кусали больно вши.
Злой фельдфебель Дупельман
С рассеченною щекою
Обожженною рукою
Ветки старые ломал.
Следом четверо солдат,
Опустив угрюмо взгляд,
Колдыбали, спотыкаясь
И устало чертыхаясь.
Ни патронов, ни еды.
До своих шагать не близко.
Ночь подкатывает быстро
Сквозь деревья и кусты.
Загустела чернота,
Руку вытянешь – исчезнет.
Был бы хоть на небе месяц,
Так ведь нету ни черта…
Поэма рассказывала о том, как немцы ночью забрели в избу к Бабе-Яге, и та накормила их мухоморами, от которых у фашистов начались сумасшедшие видения.
Простенько состряпанные, но лихие стишата вызвали бурю смеха, замечаний и похвал. Георгий невольно усмехнулся, зная, что массовую галлюцинацию можно устроить безо всяких мухоморов.
– А что со мной-то? Скоро решат? – осторожно спросил Георгий, даже не надеясь получить внятный ответ.
– Утром, – зевнул караульный. – Наверно.
– Мне к смерти готовиться или как?
– А я почем знаю! Пугать не стану, успокаивать тоже. О тебе ж ничего еще доподлинно неизвестно.
– Недавно кто-то в этих местах эсэсовский конвой побил, – понизив голос как бы по секрету заговорил партизан. – Генерала хотели убить что ли… Теперь немцы нам покою не дают. Взъелись! Мины ставят. Только за эти три дня двенадцать человек потеряли. Мы ж на больших шишек не охотимся. У нас все больше каратели, полицаи, обозы.
Георгий что-то промычал в ответ, изумившись словоохотливости караульного.
«И ведь не боится же с пленным говорить! А, может, хитрит… прощупывает?»
Ночью он то и дело выныривал из сна, как из болота, которое ему виделось. Вспоминал о предстоящей возможно казни, содрогался от холода и снова проваливался в тягучий скользкий кошмар.
Когда он проснулся, сквозь дверные доски по-утреннему бодро сияло солнце. Мирно, совсем как в довоенные дни, журчал далекий самолет.
Георгий протер глаза. Чувствуя скрип в коленях, привстал с гнилой лежанки. Едва он полез к двери, как кто-то широкий заслонил свет в щелях. Звякнул замок, и Георгия ослепило.
Он был невысок, но коренаст. С мрачным, ничего не выражающим лицом. На голове фуражка, на воротнике капитанские петлицы.
– Выходи! – приказал командир.
Георгий, пригибаясь выполз, чувствуя себя жалким и убогим, ничем не лучше того доходяги Русака.
– Ну, – сказал капитан, с какой-то незримой усмешкой. – Рассказывай: кто таков, откуда? Где набрал немецкого барахла, откель два паспорта?
Его окружали уже знакомые бородач, молодой солдат и еще трое неизвестных партизан, один из которых держал наготове трофейный автомат.
Георгий решил слепить полуправду.
– Младший лейтенант Георгий Гарцев, шестой отдел внешней военной разведки. Прибыл с заданием ликвидировать высокопоставленного офицера. По основной легенде, Николай Смирнов – закройщик из Шауляя. Немецкие вещи купил у местного жителя, так как после провала операции…
– О чешет, а! – усмехнулся один из партизан.
Георгий продолжал рассказывать и вдруг заметил, что в руках у командира поблескивает его дексиаскоп.
– А это что? Тоже у барыги купил?
– Это мое. Называется «дексиаскоп».
– И зачем он, этот твой дексиаскоп?
Командир повертел прибор в руках.
– Странная штука. Как будто очки для особо слепых. И колесико, и усики… Чудеса вражеской техники, а?
Георгий уже придумал, как правдоподобнее объяснить функции этого прибора, но вдруг понял, что объяснение это ни черта не годится.
– Ну? – спросил командир.
– Это… вроде бинокля.
– А я вот ни хрена через него не увидел. Может, смотрю как-то не так?
– Это требует подготовки.
– Ясно, – вздохнул капитан, многозначительно оттопырив губу и глядя куда-то мимо Георгия. – А теперь я задам тебе задачу. Поймал ты в лесу человека во всем немецком: сапоги, штаны, нож, зажигалка – все фашистское. И документы фальшивые. И рассказывает этот человек о себе какие-то странные вещи. Да еще этот приборчик! Да еще вот!
Он вынул кисет из-под табака и вывернул его наизнанку, стряхнув соринки.
На внутренней стороне золотыми нитками были вышиты слова.
– Я, конечно, немецкий не освоил, – со страшной улыбкой продолжил командир. – Уж сколько меня отец не лупил. Но алфавит помню. Что написано? Читай!
Георгий прочитал и почувствовал, как волосы на его голове встают дыбом.
«Невозможно!»
На мешочке было вышито: «Будь сильным, Георг! Лизхен».
– Значит, Георг! – командир оскалил железные зубы.
– Товарищи… – прошептал Георгий.
– Давай уж по-немецки! Тебе же проще.
– Не могу. Н-не умею!
– Умеешь! По глазам вижу.
Георгий попробовал загипнотизировать командира. Взгляд капитана помутился, он вздрогнул и оцепенело мотнул головой.
– Неплохо!
С размаху врезал Георгию по лицу, так что тот едва не упал.
– Расстрелять гниду!
Георгий знал, что его история закончилась. Его вели к оврагу. Впереди и сзади шли двое партизан с автоматами.
Пока одна часть души смиренно ждала смерти, другая мелким трусливым бесенком в панике искала выход.
«Броситься бежать? Ударить конвоира? Загипнотизировать обоих? Наврать про закопанный в лесу клад? Молить о пощаде? Изобразить припадок?»
Все было глупо и бессмысленно.
– Ты гэта… помалися! Лягче стане, – сочувственно посоветовал шедший сзади старик.
Передний конвоир устало вздохнул, почесывая искусанный комарами загривок.
Взрыв. Красно-черный сноп волной боли отбросил во тьму.
Оглушенный Георгий кое-как поднялся на четвереньки, ничего не видя, кроме мутных плавающих разводов. В ушах стоял ровный бессмысленный звон.
Зажмурил глаза, потряс головой. Вскрикнул, не слыша собственного голоса.
Когда глаза медленно начали приходить в себя, Георгий разглядел то, что осталось от шедшего впереди партизана.
Оглянулся. Второй конвоир с трудом приподнимался на руке, тупо озираясь и раскрывая по-рыбьи рот.
Георгий шагнул к нему, толкнул старика ногой, отшвырнул автомат в сторону и кинулся бежать.
Голова ходила ходуном, из-за чего бег то и дело превращался в лихорадочное шатание. Боль обрушивалась и отступала, как медленно бьющий молот. Звон в ушах никак не смолкал, конечности плохо слушались.
Но в остальном ему повезло. До лагеря контуженный дед доползет нескоро. Даже если сразу пойдут искать, время есть.
Он, спотыкаясь, плелся через лес, надеясь, что слух наконец-то вернется. Проклятый звон постепенно сменялся густым подводным шепотом, в котором тоже не прорезывалось ни звука.
«Мины!» – вспомнил Георгий слова караульного. – «Вот одна из таких и спасла мне жизнь! Лишь бы других не было!»
Он вновь был один. Кто-то продолжал играть с ним в коварную, бесчестную и совершенно бессмысленную игру. Слишком уж причудливо и мерзко переплетались события.
К вечеру Георгий впервые слабо различил щебет птиц.
Черные ворота
Под сапогами чавкала густая жижа, плескалась и булькала мутная вода. Непроглядная тьма ленивым спрутом уползала вглубь тоннеля, неприветливо встречая троих путников, шедших ей навстречу.
Ида вспоминала наблюдения Гиляровского, сделанные в этих самых местах еще в позапрошлом веке. Должно быть, здесь ничто не изменилось с тех пор. Мрачные кирпичные своды, мерзкий разложившийся мусор, путающийся под ногами, торчащие из стен, забитые грязью ливневые стоки. Река Неглинка настолько обмелела от своей горькой жизни, что вода едва доходила до колен.
Впереди шел друг Даши по имени Марк. Ида и Даша шлепали следом. У всех троих горели прицепленные на лоб светодиодные фонарики. Высокие резиновые сапоги защищали ноги от ледяной воды.
Промозглая мгла, словно болезнь потихоньку овладевала телом. Ида была тепло одета и все равно ощущала пещерное, пробирающее до поджилок дыхание подземелья.
– А далеко еще? – Ида, наконец, решилась задать этот дурацкий вопрос.
Вместо ответа Марк прошел еще шагов двадцать. Остановился. Сделал четыре нарочито длинных шага, видимо отмеряя расстояние. Обежал глазами сводчатую стену и многозначительно похлопал по ней рукой.
– Опять стерли! На изумление пунктуальные и упорные товарищи. Дай-ка спрей, – обратился он к Даше.
Пошарив в рюкзаке, Даша вынула и протянула ему баллончик с аэрозольной краской.
– Какое послание оставим?
Даша пожала плечами и ткнула Иду пальцем в ребра.
– Давай ты, я уже задолбалась шутки сочинять.
Глядя на унылый бурый кирпич, Ида ощутила быстро подступающее разочарование. Она проделала этот путь, только чтобы увидеть стену. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: никакой зацепки, никакой подсказки, да и никакой загадки здесь нет. Обыкновенная стена, которая если и откроется, то точно не перед ними.
«А что еще я надеялась тут найти?»
Не дожидаясь ответа, Марк нарисовал на кирпичной кладке огромную замочную скважину и размашисто написал: «Где ключ?»
– Лучше б добавил в их адрес что-нибудь ругательное, – хмуро заметила Даша. – Глядишь, и ответили бы.
Марк отступил на шаг и зажег сигарету.
– Я бы на их месте нас тут подкараулил и пришил на хрен, чтоб стену лишний раз не мыть.
– Думаешь, они сюда спускаются?
По мнению Даши, волшебная стена вполне была способна отмыться сама.
Ида подошла к стене и, сняв перчатку, провела рукой по бугристому кирпичу.
– Тут даже щелочки не найдешь. Как влитая, – посетовал Марк, дымя себе под нос. – Дашка тебе присылала мое видео?
– Да.
– Мистика…
На миг Ида представила, что от ее легкого прикосновения потайная дверь вдруг послушно отъедет сама. Ничего подобного не случилось.
Она вспомнила про предметы, которые лежали в мусорном ведре, и подумала, что возможно именно в этот раз надо было взять их с собой.
«А если…»
Неуловимая перемена в мыслях окутала сознание сонным мороком. В глазах помутнело. Через какой-то миг придя в себя, Ида осознала, что продолжает смотреть на стену. Только стена теперь выглядела иначе. А может, и не стена? Просто вокруг стало меньше света.
Она оглянулась, не увидела ни Даши, ни Марка. Даже подземная река исчезла невесть куда.
Ида поняла, что находится по ту сторону двери. Сначала она испугалась, но потом догадалась, что все это ей только кажется.
«Опять видение… Как в тот раз…»
Она увидела во тьме нечто сияющее, похожее на огромного жемчужного светлячка или звезду. Окруженное ореолом лучей оно медленно приближалось к Иде. На некоторое время зависло, чуть колеблясь в воздухе. Потом так же неспеша, словно зовя за собой, стало уплывать вдаль, освещая стены узкой ни то пещеры, ни то тоннеля.
Ида последовала за ним. Светлячок набирал скорость. Ида подумала, что может отстать и упустить его, но в следующий миг поняла, что не обладает телом. В таком состоянии можно было двигаться сколь угодно быстро.
Через какое-то время неведомое существо привело ее к неожиданно начавшейся винтовой лестнице. Они, кружась по спирали, устремились вниз.
Далее следовал лабиринт, который Ида благодаря своей путеводной звезде, преодолела без усилий за минуту.
Впереди, едва проступая во мгле, уходя под самый потолок, путь преграждали огромные черные ворота. Массивные створки покрывали затейливые извилины и бугры, в которых Ида разглядела барельеф.
Светлячок остановился и повис в воздухе, озаряя жутковатые изображения каких-то химер. Впрочем, даже если б его не было, Ида непостижимым образом легко могла разглядеть любую деталь барельефа сквозь абсолютный мрак.
Ида поняла, что должна открыть ворота. Как это сделать, она не представляла, но сложность и выразительность, с который были отлиты зловещие образы, навели ее на мысль о таящейся в них разгадке.
О чем могли рассказать вьющиеся тела неведомых существ, перекошенные пасти, крохотные изображения людей и грозные светила, раскинувшие свои похожие на щупальца лучи? Быть может, в них была заложена история. Но что за история?
Ида вспомнила сон, который увидела в глубоком детстве. Кажется, самый первый сон в ее жизни. Два огромных бесформенных чудища дрались, грызлись и рвали друг друга на части, пока одно из них, ослабев, не бросилось бежать и не спряталось в самый дальний темный уголок. Этот уголок – логово монстра не раз являлся Иде в страшных детских снах.
Потом она вспомнила, как отчаянно пыталась дозвониться до Андрея в бреду, от которого очнулась, сидя на полу прихожей.
Первый на ее памяти кошмар вдруг совершенно случайно оказался запечатлен в барельефе.
Ида поняла, что не врата рассказывают ей свою историю, а она им. Или они рассказывают друг другу по очереди?
Ида передавала вратам свои сокровенные воспоминания, врата раскрывали ей ее собственные давным-давно забытые сны, в которых она видела невероятные вещи, казавшиеся по пробуждении полной бессмыслицей.
Она стояла на пороге открытия, великого, необъятного и скорее всего плохого.
Врата жаждали узнать, выудить и пощупать то, что Ида больше всего любила и боялась потерять. Словно играя в пинг-понг, Ида швыряла им мячик своих воспоминаний, а взамен ей прилетали картины, из которых, как из осколков, постепенно складывалась и вырастала история. Теперь Ида понимала смысл того, что видела перед собой. Это был очень странный сюжет.
Она почувствовала чье-то присутствие. Внезапно могучая сила выдернула ее из оцепенения и в мгновение ока вернула обратно в тело.
Ида снова стояла по колено в воде, видя перед собой кирпичную стену.
– Очни-ись, – испуганно шептала Даша, дергая Иду за плечо.
– А?
– Что с тобой?
– Н-ничего…
– Нам показалось, что ты впала в транс. Стоишь, как статуя.
– Спишь что ль мало? – усмехнулся Марк.
Плен
Георгий перелез через плетеную ограду, нашел кустистую ботву и, опустившись на колени, принялся выдирать ее, собирая мелкие клубни.
Темная кулацкая хата глядела на него двумя угрюмыми черными окнами сквозь курящийся мрак.
Ни звука. Лишь кузнечики без остановки трещат в траве.
Георгий рассовывал картошку по глубоким карманам куртки, когда дверь хаты отворилась, и во двор вышел здоровый босой мужик в белой рубахе и кальсонах.
«Черт его принес!»
Георгий застыл на четвереньках, надеясь слиться с темными кустами и плетнем.
Он ждал, что мужик справит нужду и пойдет спать. Вместо этого хозяин с минуту вглядывался во тьму, потом вынул из поленницы короткий толстый дрын и, не говоря ни слова, пошел прямо на Георгия.
Это было плохо. Такого не напугаешь, да и одолеть нелегко.
Георгий вскочил на ноги. Контузия мигом дала о себе знать – голова пошла кругом, накатила тошнота. Бросился к плетню, теряя картошку.
– Стой!
Метко брошенная дубина огрела его по спине. Он упал на одно колено. Мужик тут же влепил ему кулаком в ухо. Навалился сверху и начал вдавливать лицом в рыхлую землю.
– А-ах ты с-сука! Бу-ульбу бр-раць!
Георгий хорошо знал самбо, но теперь это не имело значения. Его уже победили.
