Дмитрий Владимирович Потехин
Призрак
– Муньос и Музиоль тебе тоже не нравится?
Ида помотала головой.
– Нет.
– Боль меня не пугает, Стрекоза, – сказала Галка.
(Она дала Иде такое прозвище за ее худобу и большие очки)
– Меня тоже. Отчасти. Если говорить о спортивной боли. А любая другая боль – это всегда зло, и лучше ее избегать.
– А как же рожать будешь? – усмехнулась Галка.
В ее глазах ожил колючий огонек.
– Не знаю, – честно призналась Ида.
– В жизни случаются вещи, после которых перестаешь ненавидеть боль и мрак и начинаешь как бы… проникаться ими. Это похоже на… В общем, не поймешь, пока не почувствуешь.
– Я понимаю.
Наступило сонное молчание. Ида подобрала под себя озябшие ноги, словно решила помедитировать за столом, и закрыла глаза. Галка вертела в пальцах зажигалку, тоскуя по сигаретам. Ни играть, ни петь не тянуло. За окном как сумасшедшие трещали кузнечики, точа друг о друга свои длинные лапки.
– Теперь ты мне ответь, – промолвила вдруг Галка. – Мне здесь все очень нравится, честно. Спасибо! Но… я так и не поняла, что ты хотела во мне разгадать, когда привела меня сюда? Я просто ставлю себя на твое место и… я бы никогда так не сделала. Только из-за того, что мы второй раз случайно встретились.
– Я верю в судьбоносные встречи и совпадения. Я же тебе рассказывала про то кольцо.
– Да. Офигенный случай!
– А еще… – Ида просто улыбнулась и пожала плечами. – Здесь по ночам немного не по себе одной.
– Да ладно! Ты же в России жила. Уж там-то гопники на каждом углу.
– Нет. И не наговаривай на Россию… Я о другом.
– Чудищ боишься?
– Да. Знаешь, когда ночью сидишь с зажженным ночником, а из темноты к тебе в окно какие-то белые бабочки, мошки лезут. Или комар длинноногий скачет по стеклу… У-ух! Мне они почему-то напоминают ужасы из Босха.
– Хм, да… Как сейчас!
– И кажется, будто они часть чего-то большого, того, что спряталось в темноте и не хочет показываться. До поры.
– Знаешь, кто из писателей этого боялся?
– Кто? О-о, нет, не подсказывай, знаю! Гоголь! – Ида самодовольно вздернула нос. – Писал про чертей, и сам же потом ночью дрожал от страха. Я читала.
Галка недоуменно хмыкнула, видимо загадав совсем другого человека.
Ида снова задумчиво опустила глаза.
– А еще когда солнце светит сквозь лес на закате, перед самым заходом. Кроны деревьев становятся почти черными… Тоже кажется, что там кто-то прячется и следит. Кто-то или что-то. Очень большое.
– Чудо-юдо болотное! – низким загробным голосом промолвила Галка, жутко заглядывая в глаза.
– Ах-ха! Ты тоже о нем подумала?
– Да, а че? Мы все жертвы русских сказок и советской мультипликации. Ассоциативный ряд из детства тянется. Еще скажи, что тебе не являлись в страшных снах все эти… медведи на липовой ноге.
– Я наверно поздно родилась.
Галка некоторое время молчала, словно собираясь духом.
– А я, раз уж на то пошло, терпеть не могу собак.
– Почему?
– Не знаю. Просто фобия.
Ида вспомнила, как лет пять назад во время отдыха в Крыму она возвращалась с моря и среди холмов на безлюдной дороге повстречала свору бродячих собак. Они зарычали, начали вскидываться и лаять. Одна даже попыталась тяпнуть Иду за ногу. В ту минуту Ида была дико напугана, но каким-то неведомым образом мобилизовала все свое самообладание и железным шагом прошла мимо псов, не сорвавшись на бег, не закричав и даже не обернувшись. Собаки полаяли и убрались восвояси.
Потом Ида узнала, что настоящие псы-убийцы нападают, вместо того, чтобы брехать и топорщить шерсть (прямо как люди).
– Ладно, я спать!
Галка встала из-за стола и пошла чистить зубы.
Когда она раздевалась у себя в комнате, Ида сняла свой серебряный крестик и, подойдя к Галке, настойчиво вложила ей в руку.
– Вот, бери.
На миг она подумала, что дарить надо что-то другое. Все-таки крестик – это крестик…
– Ты че?
– Бери!
– Ладно. Ах да, ты же буддистка!
– Да какая я буддистка… Просто хочу, чтобы у тебя кое-что осталось от меня.
Галка повесила крест на шею.
– Я тебе тогда тоже подарок сделаю.
Галка покопалась в своем мешочке с украшениями и достала круглый бронзовый кулон, величиной с пятирублевую монету, который носила в первый день знакомства.
– Это… а-а это тот солнцеворот?
– Черное солнце.
– Точно.
– Мой парень… уже бывший нашел, когда занимался раскопками вместе с Барабановым. Тут недалеко. Старая вещица. Не знаю, насколько древняя, но точно не фальшивка.
– Спасибо, Галь. Ой, а ничего что…
Галка небрежно махнула рукой.
– Ничего! Мне теперь не нужен ни он, ни его подарки.
Ида повесила оберег себе на шею и крепко обняла подругу за разрисованные плечи.
– Стану язычницей!
Старый гауптман
В первый свободный день Людвиг сразу же поехал в Зенфтенберг, чтобы отправить отцу телеграмму с объяснениями. Он тщательно обдумал каждое слово, прежде чем колеса старомодной, нанятой в Шварцкольме брички затрещали по булыжным улицам небольшого скучающего города.
Подходя к зданию почтамта, Людвиг услышал протяжный паровозный свист, донесшийся со стороны железнодорожной станции. В этом звуке было что-то утешительное, манящее.
И вдруг на какое-то мгновение Людвигу страстно захотелось наплевать на Шварцкольм, купить билет до Мюнхена, вернуться домой. Пусть этому не будет оправдания, и отец не захочет его видеть, и следующим местом его работы вероятно станет закуток клерка в банкирском доме Ваксберг и Кo. Да, да именно так и будет… И все же он хотел вернуться, ибо чувствовал, что Шварцкольм еще вытрет об него ноги.
Отослав телеграмму, Людвиг отправился гулять по городу. Как и во всех старых провинциальных городках тут были красивые дома с маленькими окнами и высокими черепичными крышами, построенные еще на заре позапрошлого века. Громадная церковь из красного кирпича разливала вокруг себя нежное дыхание органной музыки. На Марктплатц по-утреннему тихо стучали туфли рассеянных прохожих, цокали копыта. Голоса мальчишек-газетчиков, стоявших по углам с сонно-равнодушным выражением лиц, назойливо и бездарно разгоняли тишину:
– Забастовки рабочих в Берлине!
– Столкновения в Гамбурге! Десятки раненных!
«А, может, и лучше жить на отшибе?» – подумал Людвиг. – «Пока родина не перебесится со своей собачей свободой…»
Кажется, он уже успел подзабыть все прелести жизни больших городов в тяжелые времена.
Чтобы избавиться от невеселых мыслей Людвиг начал посматривать на девушек. Он подходил то к одной, то к другой, заглядывал в глаза, надеясь отыскать в них кое-что, ощутимое глубоко на подсознательном уровне.
– Разрешите с вами познакомиться! – он произносил эту банальнейшую фразу, от которой несколько лет назад сам заливался краской, с отточенным изяществом актера и равнодушием рыбака, забрасывающего удочку.
Молодые фройляйн вежливо отстранялись или отшучивались, что, впрочем, не удивляло и почти не огорчало Людвига. В Мюнхене он имел некоторый вес – как никак, его отец был председателем возрожденного Общества баварских иллюминатов, основателем кафедры в Университете Людвига-Максимилиана и почетным членом венского «Малого круга». Но здесь, в глазах непосвященных провинциалок Людвиг был всего лишь низкорослым учителем без гроша в кармане, работающим в какой-то нелепой школе оккультных наук. Большинство немагов имело о ней самые смутные, порой даже оскорбительно-дикие представления, и Людвиг понял, что надежнее будет создать себе легенду.
Зайдя в уютное кафе, он подозвал миловидную официантку и заказал обед, напоследок в который раз изъявив желание познакомиться. К величайшему изумлению Людвига в глазах девушки вдруг вспыхнул многообещающий огонек.
– После работы, – улыбнулась она. – В семь часов жди возле задних дверей.
Людвиг повеселел.
Новая знакомая жила на окраине Зенфтенберга, там, где старые ветхие дома с протекающими крышами и чахлые сады, переделанные под картофельные огороды, уже не могли скрыть мрачное лицо нового времени.
– Ты наверно не был на фронте, да? – лукаво спрашивала Роза.
– И не жалею.
– Правильно. У меня братец оттуда вернулся. С тех пор только пьет и хнычет, как младенец. Работать не хочет!
– Я могу его понять.
– А я нет. Вот и пришли!
Они подошли к длинному облезлому дому, больше похожему на солдатскую казарму. Во дворе двое мальчишек пытались играть в кегли колесом от телеги.
Роза развернулась и вдруг шутливо чмокнула Людвига прямо в лоб.
– Ну все, пока! Спасибо, что проводил.
Людвиг почувствовал, как крылья за его спиной усыхают и отваливаются, словно мертвые листья.
– Еще увидимся!
– Вряд ли, – он хмуро пожал плечами. – Я живу далеко отсюда.
– А где?
– Неважно. Пока!
Людвиг махнул рукой и в серых вечерних сумерках побрел искать место для ночлега.
Все правильно – Роза была на пол головы выше, чем он!
Людвиг шел по каким-то мутным улочкам, ругая себя за мягкотелость и гадая, сколько может стоить дрянная комнатушка где-нибудь в трактире.
Неподалеку от пивной две тени зажимали в углу третью, которая поливала их яростной бранью. Людвиг принял было их за повздоривших пьяниц, но угрожающий трезвый шепот и насмешливо-злобный тон быстро убедили его, что перед ним разыгрывается омерзительнейшее действо.
– Что, падаль? Думаешь, нацепил форму, и можешь на меня пасть раскрывать?
– Я вам глаза выдеру!
– Чего?!
Один из парней смачно отвесил старику оплеуху, потом схватил его за грудки и с ревом швырнул об мостовую. Старик упал грузно, как куль, даже не вскрикнув. На нем был какой-то тяжелый плащ или шинель, и Людвиг не сразу разглядел, что у него только одна нога. Позади валялся его костыль, мятая фуражка слетела с головы.
Мерзавцы разразились грязным вороньим смехом. Тлеющие огоньки папирос освещали их дикарские лица.
Кряхтя и сопя, старик начал делать попытки встать на ноги. У него не выходило. В полумраке Людвиг различил на его плечах офицерские погоны, кажется, обозначающие гауптмана старой имперской армии.
Он посмотрел на желтые окна кабака, возле которого, как на зло не было ни одной живой души. Внутри гремел джаз. Лишь у забора какая-то сумасшедшая спорила сама с собой и семенила взад-вперед.
Людвиг понял, что вот-вот подпишет себе приговор: его побьют и вероятно унизят. Быть может, настоящий мужчина на его месте уже дрался бы с этими бандитами? Быть может, ради отца и матери ему стоило пройти мимо?
– Прекратить! – бешено взвизгнул Людвиг и оцепенел от собственного бесстрашия.
Стоявший слева верзила перестал ржать, выплюнул папиросу и неспеша двинулся к Людвигу, лениво разминая пальцы.
– Храбрый, да?
– Вы… вы… – заикаясь пролепетал Людвиг.
Верзила взял Людвига за лицо шершавой обезьяньей лапой и с невероятной силой хватил его об стену, так, что в следующий миг Людвиг уже сидел на земле, с гудящей головой и отбитым задом.
– Отдохни!
– Ладно, хорош! – суетливо сказал тот, что был пониже ростом. – Еще увидят.
– И чтоб ты знал, мы его не грабили! – рявкнул верзила Людвигу. – Просто поучили хорошим манерам! И тебя поучим!
Они ушли, мерзко переговариваясь и фыркая.
Людвиг с трудом поднялся на ноги, дивясь что все кости целы.
Одноногий, страшно ругаясь, все еще пытался встать. Он уже добрался до своего костыля, но это не помогло – ему не хватало ловкости.
Людвиг подошел к старику и осторожно помог ему, чувствуя забирающийся в ноздри запах водки и нечистой одежды. Поднял с земли фуражку.
– Мрази! – прохрипел офицер.
Он посмотрел на Людвига, и Людвиг впервые отчетливо разглядел его черты.
Это было жуткое опухшее лицо человека, которому, быть может, еще не исполнилось пятидесяти, но война и последующий образ жизни уже надели на него маску глубокого старика. Он был небрит. Давно нестриженные волосы выбивались из-под фуражки грязными полуседыми патлами.
И все же это был не обычный бродяга из опустившихся ветеранов. Прежде всего Людвига поразили его глаза. В них не было той мертвой скорби или застывшей черной ненависти, которую люди обычно приносили с войны. Это были живые блестящие глаза с маленькими шальными зрачками, как электрический свет излучающие безумие. Глаза, которые у нормальных людей бывают лишь раз или два за всю жизнь, в ее самые роковые секунды. Во-вторых, Людвиг отметил, что несмотря на следы затяжного пьянства, у гауптмана достаточно аккуратный, словно выточенный орлиный нос, тонкие губы и острый подбородок, каких невозможно встретить у заплывших пьяниц. И в-третьих: Людвиг еще никогда ни у кого не видел такого оскала. Из обожженной щели рта выглядывали кривые страшные зубы – не такие, как у ибн Махлуфа, не изъеденные болезнью, не разбитые в драке. Они вообще мало походили на человеческие, по форме скорее напоминали ногти.
Гауптман с внезапным испугом провел рукой по груди и облегченно вздохнул, нащупав крест Фридриха-Августа, прусский Железный крест и еще несколько неизвестных Людвигу орденов.
– Ублюдки! – прошептал он, яростно посмотрев вслед давным-давно скрывшимся негодяям.
– Шваль! – согласился Людвиг.
– Ох, парень… Таких как ты в наше время раз-два и обчелся, – улыбнулся гауптман.
В его безумных глазах вдруг ожила простая человеческая благодарность, из-за чего он сразу же сделался жалким.
– Сейчас рот открыть – уже подвиг.
– Вам нужна помощь? – спросил Людвиг.
– Пожалуй. Я вижу, ты верный товарищ, так что… – он посмотрел в сторону пивной. – Может выпьем с тобой по кружечке м-м?
Людвиг понял, что бывший гауптман действительно бывший. Должно быть, в нем не осталось уже ни капли офицерской чести. Напиться за чужой счет – вот его единственный идеал…
«Как я смею!» – подумал Людвиг.
– Да, конечно. Вам помочь дойти?
– Нет уж, спасибо, я сам.
Людвиг заметил валявшиеся на мостовой три спичечных коробка, один из которых был раздавлен.
– Это ваше?
– А… да. Мой товар, – гауптман грустно усмехнулся, ощерив свои осколки. – Гешефт! Только этим и живу.
В пивной было светло, шумно и обыденно до тошноты.
Людвиг и гауптман расположились за столиком возле веселой компании. Людвиг заказал две кружки «Кромбахер», хоть и не был почитателем этого напитка, да и вообще хмельного.
– Если позволишь, я не буду представляться, – промолвил гауптман, вперив в Людвига свои оловянные зрачки.
Он жадно припал к кружке, одним глотком опустошив ее на треть.
– Знаешь, кто были те болваны, которые полезли ко мне?
– Коммунисты? – пошутил Людвиг.
– Коммунисты… – проворчал гауптман, злобно сверкнув глазами. – Нет… Это будущее! Наше будущее! И твоих детей тоже!
Кажется, впереди Людвига ждал обильный поток пьяного брюзжания. За его же деньги.
– Ты не воевал? – спросил гауптман с каким-то хмурым ни то вызовом, ни то упреком.
– Я не имел чести, – ответил Людвиг.
– Да, это по глазам видно. А я вот…
Людвиг с искренним уважением и сочувствием покивал головой.
– Кем работаешь? Студент?
– Нет, я учитель.
– Где?
– Школа оккультных наук в Шварцкольме.
Вопреки его ожиданиям оказалось, что гауптман знает, о чем идет речь.
– Хэх! В Шварцкольме, значит? И что за работа? Учишь молодежь всяким фокусам?
– Оккультизм – это не фокусы, – вздохнул Людвиг. – Это система дисциплин, позволяющих человеку раскрыть свои глубинные способности. К сожалению, его важность исторически недооценена. Развитие человечества пошло бы в разы быстрее, если б наука и магия нашли способ соединиться…
Он почти слово в слово повторил то, что неоднократно слышал от своих учителей.
– Бред! – гауптман презрительно махнул рукой и заказал у мальчишки-кельнера еще пива.
– Развитие… Отчего ж его тогда исторически недооценивают, м-м?
Людвиг заметил, что от алкоголя его новый знакомый быстро меняется к худшему.
– А где была твоя магия, когда на нас поползли эти… – гауптман поднял руки и закачался из стороны в сторону, изображая металлических монстров. – Где?! А когда паразиты в тылу устроили свой поганый шабаш? Мечтатели драные! М-магия, оккультизм, прогресс… Дерьмо!
Три друга за соседним столиком зашлись пьяным хохотом.
– Заткнулись все трое! – взревел гауптман, грохнув кулаком по столу.
Парни осовело уставились на старика. Потом один из них, дрожа будто бы от страха, медленно поднес ладонь к виску:
– Есть!
Гауптман с ненавистью и отвращением отвел взор в сторону и прорычал:
– Бар-раны!
Парни переглянулись и тотчас принялись ерничать, испуганно перешептываясь между собой и тревожно кивая на инвалида:
– Господин гауптман не в духе, тихо!
– Слышишь, Фриц, все из-за тебя, придурок!
– Он нам еще задаст!
– Дубье… – остервенело проскрипел гауптман себе под нос.
Людвигу пришла нелепая мысль, что, может быть, это приятели тех хулиганов с улицы – слишком уж они все были похожи.
Грянула веселая развязанная музыка, публика оживилась. Гауптман продолжал пить, уже слишком мрачный для того, чтобы вести разговоры. Людвиг гадал, сколько еще ему предстоит потратить денег, и вдруг отметил, что сам уже изрядно опьянел, хотя всего пару раз из уважения прикоснулся к кружке.
– Они все умрут! – вдруг прошептал гауптман, обводя страшным взглядом троих баранов и всех остальных посетителей пивной.
– Э-э… что?
– Знаешь, почему?
Людвиг помотал головой.
– Ты знаешь, что такое война?
Людвиг хотел сказать гауптману, что не совсем понимает ход его мысли, но тот не слушал.
– Война – это, когда взрослому мужчине, с усами и в галстуке вроде этих, ненадолго, на чуть-чуть дают право снова стать безмозглым ребенком. Безмозглым, жестоким и счастливым младенцем с деревянной сабелькой на боку. О-о, какое это наслаждение – вернуться в детство, когда все за тебя решает мама или твое правительство, а ты только и знаешь, что кричать: «Ура! Смерть врагам! За наше славное отечество!» Но война заканчивается. Нужно заново взрослеть, запускать мозги – а не выходит… Не-ет! Ты уже слишком больной и тупой. И хочется снова… Они захотят! Непременно захотят! Захотят, как миленькие!
– Я думаю, вам не надо больше пить, – осторожно заметил Людвиг. – У меня нет денег, и… мне пора.
С кружащейся головой он встал из-за стола и протянул гуаптману стоявший у стены костыль.
Они вместе вышли из пивной в темную холодную ночь. В какой-то миг Людвиг заметил, что янтарный глаз уличного фонаря начинает уезжать резким полукругом вправо.
«Позор!» – подумал он. – «Как я мог так надраться?!»
Он развернулся и, пошатнувшись, встретился нос к носу с серой физиономией гауптмана. Вновь увидел его кривые зубы.
– У меня цирроз, – прошептал гауптман мертвыми губами. – Я скоро сдохну.
Людвиг неожиданно для себя вдруг ощутил, как из его глаз одна за другой катятся по щекам горячие горькие слезы.
– У тебя будет все! – продолжал гауптман, вонзая свои дикие зрачки в растерянные и несчастные глаза Людвига. – Все! И ее ты тоже встретишь!
– Да, да! – всхлипнул Людвиг.
Ему вдруг почудилось, что перед ним стоит его настоящий отец. Не тот, что в Мюнхене – не этот подлый сноб, скряга и паразит, провались он ко всем чертям!
Гауптман положил ему на плечо свою тяжелую корявую ладонь.
– Отомсти за меня!
– Да… я… к-клянусь!
Людвиг помнил, как бесконечно долго смотрел вслед грузной фигуре на одной ноге и тонком, торчащем из-подмышки костыле. Как потом бессмысленно бродил по пустым улицам, вздыхая, умиляясь и ненавидя одновременно. Помнил, как сжимал в бессильной злобе кулаки, как лег на скамейку и глядел, наслаждаясь своим очищением, в беззвездное черное небо, до тех пор, пока всемогущий сон не заволок его разум пеленой забытья.
Звезда
В последнюю ночь перед отъездом на Иду напала бессонница. Возбуждение и предвкушение были слишком сильны, чтобы отпустить разум в безмятежное плаванье.
Ида сопела, ворочалась, считала до ста, нежно перебирала волосы на затылке спящего Андрея. А тут еще комар время от времени подлетал к уху и мерзко звенел, словно хихикал писклявым голоском.
Наконец, изможденно вздохнув, Ида перелезла через Андрея и как можно тише, чтобы не скрипнули половицы, вышла из комнаты.
«Что сделать?» – думала она.
В Москве она давно бы выпила снотворного или, открыв интернет, просидела бы там до рассвета. Но здесь не было ни того, ни другого. Даже телевизор – и тот почти не показывал.
Ида зашла в другую спальню, освещая путь резким сиянием мобильника. В доме не было ни одной подвесной лампы, только ночник на батарейках и торшер.
Телевизор уставился на нее своим серым, выпуклым словно огромный хмурый лоб экраном.
Включить? Ида представила, как он страшно и омерзительно зашипит, озарившись черно-серым мельтешением. Идиотская мысль. Глупее было бы только выйти на улицу в ночнушке и прогуляться в таком виде до шлагбаума.
Но Ида нередко совершала поступки, противоречащие здравому смыслу.
«Если я включу телевизор, то попаду в страшный фильм… Или обойдется?»
Экран выжидающе таращился на нее, как неуверенный в себе ночной монстр. Это было похоже на скрытый вызов.
Ида щелкнула кнопкой. Шипение, рвущиеся полосы. С треском повернула ручку переключателя.
И вдруг она увидела замок. Тот самый, по которому неделю назад гуляла и где встретила Галку. В первый же миг, несмотря на тусклость картинки, Ида совершенно точно поняла, что это он.
«Что могло стать причиной гибели более сотни солдат и офицеров, находившихся в глубоком тылу, хорошо вооруженных и располагавших радиостанцией? Существуют более мистические версии, не имеющие отношения к побегу заключенных…»
С экрана теперь смотрело фото трупа с черными пустыми глазницами, с черными дырами ноздрей и перекошенной щелью рта.
– Черт! – Ида ткнула пальцем кнопку питания. Изображение сжалось в крохотное пятнышко и долго таяло на призрачном, остывающем экране.
Она посидела немного в кресле, листая снимки на мобильном и удаляя неудачные, потом выпила воды и вернулась в постель.
Сон накрыл быстро, словно и не думал запаздывать.
Иде приснилось, что она идет босиком по лесу в серо-голубых рассветных сумерках. Впереди, в небе – необычайно яркая последняя утренняя звезда. Ида идет на зов звезды. Звезда манит. Она прекрасна и невинна, как отражение солнца в капле росы, как счастливый отблеск в маминых глазах. Звезда обещает раскрыть какую-то тайну.
Иде немного страшно, совсем чуть-чуть, как это обычно бывает во сне. Но она продолжает путь. В какой-то миг небо и звезда оказываются совсем рядом, словно Ида, не отрываясь от земли вдруг взлетела под самый небосвод.
Ида видит, что звезда небольшая. Совсем небольшая. Как теннисный мячик. Звезда сияет ослепительной, не переливающейся, лишенной оттенков белизной. Ида ощущает на лице теплое прикосновение лучей.
Она протягивает руку, чтобы погрузить пальцы в звезду. Чтобы взять ее и поиграть с ней. Ида чувствует, что звезда внутри твердая. Очень твердая, холодная. Стальная! Это уже и не звезда, а металлический шар, ощетинившийся тонкими, необычайно острым шипами, настолько острыми что их концы незаметны глазу. Ида отдергивает руку, чувствуя, как одна из иголок уже успела поранить ладонь.
– Кто же ты? – спрашивает Ида шипастое, переставшее излучать обманчивый свет, подобие морского ежа.
Она проснулась от странного напряжения и жара. Было сумеречно. Сквозь занавески робко проглядывала заря.
Ида посмотрела на продолжавшего мирно спать Андрея. Удивительно: она провела во сне всего два или три часа, но не чувствовала ни малейшего желания предаться ему снова. Напротив: Иде хотелось куда-то идти, что-то делать… Но что?
Ида встала с кровати, натянула штаны, футболку. Выйдя на улицу в свежий, хрустальный от росы предутренний мир, умылась дождевой водой из бочки.
Шагая по шуршащей каменистой дороге и слушая тишину, она все больше заглядывалась на бескрайний ковер колосящейся зелени и цветов. Высокая некошеная трава уже расцвела и поседела, покрывшись чем-то вроде плотного пуха. Цветы спали, сомкнув лепестки. Молчали кузнечики.
Лес окаймлял горизонт ровным, с виду неприступным частоколом. Тусклые ели не звали к себе, но лишь скорбно глядели издалека, словно уставшие от жизни закутанные старухи. Иде не очень нравился их взгляд.
«Не ходи далеко, девочка! Возвращайся домой!» – шептали они ей с самого детства.
Когда до шлагбаума оставалось пройти совсем немного, Ида почувствовала, как ее левую щеку начинают ласково щекотать розоватые лучи. Светало. Сквозь придорожные заросли на восточной стороне тепло проглядывало, продолжая нежиться в полудреме, помолодевшее солнце.
Ида решила выйти за шлагбаум и прогуляться по шоссе до далекого перекрестка. Оттуда рассвет смотрится особенно прекрасно.
«Надо было взять мобильник для фоток…» – мелькнула в голове запоздалая мысль.
В следующие десять минут, идя мимо луга и дощатых заборов, мимо ржаного поля и молодых берез, Ида не встретила ни одной живой души. Не было и машин. Лишь где-то вдали паслась одинокая, словно позабытая всеми лошадь.
Когда Ида остановилась на перекрестке, солнце уже заметно приподнялось над травяным морем и бледной полосой дороги. На другом краю неба робко белел угасающий серп.
Уголком глаза Ида уловила какое-то сияние. Сияло в стороне, за лугом, в лесу.
«Что это?»
Ида повернулась, зажмурила один глаз, чтобы лучше видеть.
Среди зеленых крон и сумрачно проступавшей голубоватой хвои горело и лучилось световое пятно. Неподвижное, белоснежное, ослепляющее.
Там было что-то, отражающее солнечные лучи. На самой верхушке одного из деревьев.
Ида вспомнила про сигнальные зеркала, которые видела в какой-то телепередаче. Давным-давно их использовали, чтобы передавать послания. Еще с их помощью можно звать на помощь, если ты заблудился или застрял в горах.
«Чушь… Кто будет сигналить, сидя на дереве?»
«Звезда!» – подумала Ида. – «Как в том сне!»
И вдруг она поняла, что должна отправиться туда и разыскать ответ. Даже, если это долго и небезопасно. Ида шагнула в траву, на еле заметную узенькую, как пробор в густых волосах тропинку. Из-под ее ноги брызнули врассыпную и мигом пропали среди стеблей и лепестков крохотные кобылки.
Ида подумала, потом неуверенно сняла сандалии и пошла босиком – как во сне. На даче она много ходила без обуви, чтобы закалить свои изнеженные за время городской жизни ступни. Она уже не ощущала противного покалывания, перестала поджимать пальцы. Впрочем, повторить путешествие Фродо Бэггинса без ботинок Ида пока бы точно не решилась.
Она смотрела на лесную звезду, с содроганием и неверием чувствуя, как шаг за шагом погружается в полу осознанное, граничащее со сном состояние покоя и безразличия ко всему. Сон, которого только что в помине не было, вдруг незаметно подкравшись, начал околдовывать разум. Она то и дело зевала. Глаза слезились. По телу пробегал щекотливый озноб.
При этом Ида все настойчивее ждала, что непонятный отсвечивающий предмет вот-вот погаснет или мигнет, скрывшись за колыхнувшейся веткой. Этого было бы достаточно, чтобы разорвать тонкую паутину дремоты и вернуть связь с реальностью.
Но звезда не мигала, не пряталась, а лишь продолжала бешено сиять под бирюзовым небом, сквозь забирающиеся в глаза сонные слезы.
Тропинка увлекала все дальше, юркой змейкой уползая к лесу. Ида прошла через луг и увидела, что лес расступается перед ней, образуя вогнутую, заросшую мелкими елочками и кустарником опушку.
«Зачем я сюда пришла?» – подумала вдруг Ида, не узнавая себя. – «Что я пытаюсь здесь найти? Бред какой-то!»
Она торопливо надела сандалии и уже хотела повернуть назад.
Ида вдруг поняла, что сбоку от нее кто-то стоит.
Это был мальчик. Лет восьми. Маленький и бледный с безжизненно лежащей на лбу русой челкой и тревожным, как у мышонка выражением глаз. На его белой футболке проступали пятна от каких-то ягод. На клетчатых шортах висел мертвый клещ.
– Привет, – изумленно промолвила Ида.
Она сделала шаг навстречу мальчику, тот не ответил и даже не шелохнулся.
– Ты как здесь оказался?
Мальчик молчал. Ида подумала, что, должно быть, с ребенком не все в порядке.
– Где твои родители?
Мальчик смотрел на нее боязливо, но в то же время совершенно бесстрастно и пусто. Словно боялся чего-то иного, никак не связанного с Идой. Будто бы даже не видел ее.
Ида подумала, что вероятно мальчик заблудился и всю ночь провел в лесу. Она лихорадочно оживляла в памяти учебник по психологии, который временами перелистывала. Как действовать? С чего начинать общение?
– Как тебя зовут, малыш?
– Я сломал часы, мама сердится, – сказал вдруг мальчик, словно разговаривая сам с собой.
– И поэтому ты убежал?
Мальчик глядел перед собой, ни на секунду не меняя взгляд и выражение лица. Ида вдруг поняла, что, если отойдет в сторону, он так и продолжит смотреть мимо нее. Ей сделалось жутко.
– Он рядом. Помоги. Он подарит тебе…
– Господи… – прошептала Ида.
Ей захотелось взять мальчишку за руку, отвести на дачу и там подробно разузнать: кто он, и где его родители (если они вообще есть).
Она протянула руку, чтобы стряхнуть с его шортиков клеща, но ребенок мгновенно отстранился, хотя при этом вроде бы и не сдвинулся с места. Он словно оказался дальше, чем виделось Иде без очков.
Где-то в ветвях громко затрещала и закопошилась птица. Ее крик прошел мимо слуха мальчика.
Он смотрел на Иду. Точнее на то место, где она стояла.
– Счастье…
– Я тебе помогу, – как можно нежнее сказала Ида, глядя в безответные глаза.
Мальчик повернул голову и вытянул руку с указательным пальцем.
– Там.
– Что? Где?
Ида смотрела, куда он указывал, но ничего не видела, кроме зеленой мозаики листьев и теней.
И вдруг она поняла: метрах в двадцати, в дальнем конце лесной «бухты» возвышались два дерева. Одно было живым и зеленым, другое мертвым и угольно-черным. Мертвое дерево неестественно и страшно, словно огромный медлительный змей, оплетало живое, дважды обхватив его ствол тугими объятиями своего сухого тела. Его голые корявые когти сцепились с шелестящими пышной листвой чужими ветвями. Тонкий ствол казался тщедушным, словно выгоревшая головешка, но тем неприятнее выглядело его стремление продолжать жить за чужой счет. Хотя никакой жизни в нем уже не теплилось.
Ида посмотрела на неподвижно стоявшего с вытянутой рукой мальчика, потом вздохнула и неуверенным шагом двинулась в направлении деревьев.
«Там, должно быть, произошло что-то нехорошее. Может кого-то убили?» – думала она. – «Если так, то состояние ребенка вполне естественно».
Чувствуя, как в венах холодеет кровь, Ида медленно приближалась к деревьям. Она вдруг вспомнила про таинственную «звезду», которая заманила ее сюда. Кажется, свет исходил оттуда.
Когда Ида зашла под сень живого дерева, взгляд ее приковала к себе лежащая в траве серебряная чайная ложечка.
Над головой разразилась ехидным смехом сорока. Ида посмотрела вверх и с трудом разглядела спрятавшееся высоко в ветвях, похожее на лохматую копну гнездо.
«Сороки падки на блестящее!»
Неожиданно все объяснилось. Таинственный предмет, сиявший из леса за километры, был всего лишь на всего осколком зеркальца или куском металла, который сорока принесла к себе в гнездо и по случайности «установила» там под нужным углом.
