Елена Паленова
Русалкины слёзы
Шёл, шёл, пока не понял, что заблудился. Русалку-то ближе к болотам видели, туда Евстигней и путь держал, а вышел из лесу к реке, что совсем в другой стороне от болот протекала. Хотел уж было назад воротиться, да увидел на снегу следы свежие – будто от босой ноги человеческой. От детской ноги-то. Удивился скорняк, кого это угораздило босиком по сугробам бегать, и по следам пошёл.
Далеко уж за полдень перевалило, когда вывели его следы к запруде у родника, где охотники местные обычно петли на зайцев ставили. Глядь – сидит на снегу девочка босая, в сарафанчике зелёном, лёгком, крупными ягодами рябины, будто бусинами, расшитом. Сидит и слезами горькими обливается, а на руках у неё волчонок маленький дрожит, лапку раненую облизывает.
– Что ж ты, глупая, на снег-то уселась? Захвораешь же! – взволновался Евстигней. Скинул с плеч тулуп и завернул в него девочку так, что даже ножки босые в мягкой овчине спрятались. Хотел было волчонка у неё забрать, но она не дала – к себе прижала да так на скорняка посмотрела, будто это он в беде зверёныша повинен был.
– Ты зачем в мой лес пожаловал? – спрашивает у скорняка сердито.
Почесал Евстигней в затылке, поёжился от холода и сообразил, что у него от мороза и брови инеем покрылись, и зуб на зуб не попадает, а девочка и не дрожит даже, словно и не мёрзнет вовсе. И глаза у неё зелёные-зелёные, как трава весенняя – таких глаз у людей-то не бывает. И волосы русые, длинные, в косу не собранные. Смекнул он, что это и есть та самая русалка, о которой в деревне сказывали. Только про то, что облик девочки маленькой она принимать может, не говорил никто.
– Я русалку искать пришёл, – честно признался Евстигней, чувствуя, что от холода уже и язык не ворочается. – Дело у меня к ней есть.
– Не хочу я с вами, людьми, никаких дел иметь, – заплакала девочка пуще прежнего. – Злые вы. Лес рубите. Землю луговую под поля распахиваете. В ручьи помои льёте. Губите всё вокруг, какие у меня с вами дела быть могут? Вот волчонок маленький… Он же ничего плохого вам не сделал, а вы мамку его убили, а теперь из-за капканов ваших он хромым останется. Уходи, скорняк, не стану я твои просьбы слушать. А не уйдёшь, так я хворь болотную на всю деревню напущу, к весне никого в живых не останется. И другим передай, чтобы в лес мой больше нога человека не ступала, не то беда вам, людям, будет.
Опечалился Евстигней. Толку-то с нечистью спорить нет никакого, а беды она и впрямь может наделать такой, что всем худо будет. Поплёлся домой, да по дороге все петли и капканы, какие на пути попадались, поснимал. Пришёл затемно, продрогший до костей, а дома жена с Онюткой грустные сидят – днём от барина люди за оброком приходили да все запасы-то съестные забрали. Ничего не оставили, окромя головки сыра и мешка муки. Корову увели, гусей и кур позабирали. Всем в деревне несладко пришлось.
– А где ж ты тулуп-то потерял? – всплеснула руками жена скорняка, заметив наконец, что муж от холода посинел весь. Подбежала к нему, за руки схватила, а пальцы его до того заледенели, что уж и пошевелить ими не мог Евстигней.
Рассказал он супружнице своей о встрече с русалкой и слёг с лихорадкой тяжёлой, но по деревне всех предупредить успел о том, что нечистая велела в её лес не соваться. Долго болел, в беспамятстве лежал, а как пришёл в себя, то увидел, что нет у него пальцев на руках – так обморозил в лесу, что отрезать пришлось. А до назначенного барином срока всего месяц остался. Шубу-то перекроить можно было и сшить иначе, да вот беда – нечем. Без пальцев-то скорняк не работник.
* * *
Снова в лес пошёл Евстигней. Уж как его жена и Онютка не отговаривали, да он даже слушать их не стал – мол, я и до того калекой хромым был, а теперь мне и вовсе жизнь не мила. Лучше, говорит, сгинуть, чем у церкви милостыню до старости просить и видеть, как жену любимую в монастырь отправляют.
Раздетым пошёл, чтоб замёрзнуть быстрее. Забрёл подальше, сел в снег под дерево, закрыл глаза и стал смерти ждать. А мороз лютый был, враз скорняка заморозил. Сидит Евстигней, чувствует, как тепло предсмертное по жилам растекается, вроде как и не зима вовсе, а лето жаркое в лесу стоит. Решил в последний раз поглядеть, как снег на солнце искрится, открыл глаза… Глядь – а он и не в лесу вовсе, а в избе добротной на печи сидит. На плечи тулуп овчинный наброшен, а на руках все пальцы на месте, как раньше было.
Смекнул скорняк, что это колдовство русалочье на него так действует, и начал креститься изо всех сил, чтобы от чар нечестивых избавиться. А русалка тут как тут – подошла к печи, смотрит на Евстигнея снизу вверх глазищами своими зелёными и улыбается.
