bannerbannerbanner
полная версияАнгел Аспида

Евгений Александрович Козлов
Ангел Аспида

Полная версия

История пятая. Для чего жить реальностью, когда есть воображение

Летний день сулил благотворность развлекательных занятий, игр и прогулок вдоль невысоких оград сада. Нянечка в белом чепце и темной шале, сидела на скамейке с вязанием в руках, изредка наблюдая за господскими детьми. Неподалеку от нее, на дереве сидел Аспид в густой тени ветвей, он обдумывал тщательным образом будущий диалог с юристом по поводу расширения усадьбы. Сын барона Олаф как всегда озорничал, подсовывая за шиворот своей сестре, различных неприятных на вид насекомых. А Хлоя рисовала на бумаге никому непонятные символы.

Внезапно Олаф в горячке неистовства, подбежал к кузине и показал той большого на вытянутой ладони жука, закованного в блестящие зеленоватые доспехи. Затем усмехаясь в точности подражая издевкам отца, положил насекомое на грунт, занес стопу над существом и в таком положении палача стал ожидать вердикт судьи Хлои. Аспид отвлекся от построения мыслей, чтобы понаблюдать за ними. Однако девочка была невозмутима, а Олаф, сгорая от нетерпения, сильно топнул ногой, заулыбался, предвосхищая нотки ужаса в лице девочки. Но она перенесла казнь жука безбоязненно, даже безразлично. Разочарованный сын барона тут же убежал, завидев на горизонте новое развлечение.

Аспид, одетый всегда в черные одежды, в любое время года, спустился с дерева и подошел к тому лобному месту, однако труп раздавленного невинного насекомого он не увидел, ни пятнышка, ни усика. Он воззрился испытующе на Хлою. Та в ответ только протянула сжатую длань, дабы вскоре медленно отворить створку, и в руке ее оказался тот самый жук, целый и невредимый. Жук подполз к краю пальчиков девочки, раскрыл спинные скорлупки, расправил почти невидимые с радужными переливами крылышки, и живой улетел навстречу живой природе.

Аспид ведал, что она увлекается фокусами, потому спросил.

– За пазухой у тебя имелся второй жук, которого ты мне только что продемонстрировала, ради восхищенья с моей стороны. Я прав?

– Нет. – без обиняков ответила девочка. – Фокус это иллюзия, а чудо это реальность. Олаф безжалостный, черствый человек, которого всегда будут почитать как сильного, смелого, яркого, хотя он желает лишь выделиться, не своей индивидуальностью или талантом, а унижением людей. Он станет типичным мужланом. Но запомни, Аспид, злых людей не бывает. И Олаф не злой, ибо он не ведает что такое любовь, не желает знать, что такое смерть. Потому так смело отнимает жизнь у живых существ, причиняет боль своим сестрам.

– Так будет, если я не испробую его на прочность. Из Олафа, возможно, слепить кого угодно, даже плаксивого романтика. Это весьма легко сделать. – уверенно говорил Аспид. – Однако ты хорошо осведомлена о его душе не хуже меня, тогда скажи мне – каков я, если люди не рождаются злыми? – тут он убрал руки за спину. – И это верно, ведь Творец создает лишь совершенное творение. Я часто слышу, как люди оправдываются, говоря – идеальных людей нет, о как они глупы, как малодушны, ничтожны их суждения. Ибо мы рождаемся идеальными творениями, наши души идеальны, покуда не омрачаются сим миром. И только покорив этот мир, возможно, вернуть ту первозданное благоденствие. Но люди свыклись с пороком, словно та засохшая грязь стала им платьем, столь привычным, столь теплым, зловонным, почти родным. Вторая кожа, второе лицо, и они живут той чуждой им греховной личностью, позабыв об истинном своём пресветлом девственном лике. Так каков я на самом деле, и каков во мне смысл?

– Видимо ты злой, бессердечный, надменный манипулятор, желающий обрести ласку и любовь насильственным давлением, пагубным путем. Таким ты хочешь казаться, таким ты мог бы быть. Но ты, Аспид, на самом деле, куда страшнее. Ведь физическое подавление тебе неинтересно, оно выглядит банальным, тебе куда ближе духовное проникновение в души людские. Ты читаешь те живые книги, вырываешь ненужные страницы, переставляешь местами целые главы, с виду ничего не меняешь, но первоначальный смысл сочинения утрачивается. Ты желаешь писать свои книги, создавать свои души, исправляя творения Божьи. Ты решил спорить с Творцом, и одно это делает тебя чудовищем.

Аспид содрогнулся по велению ее слов, девочка будто считывала его потаенные мысли и почтенные планы. Хлоя продолжила истязать его.

– Сейчас ты слишком слаб и неопытен, но я научу тебя, как владеть душой и телом человека. Но помни, что дух человека тебе неподвластен. Совершенствуя речевые навыки, упражняя нормы поведения, ты станешь великим линчевателем. И последним твоим экзаменом на величие стану я. Если ты сможешь покорить мою душу, сломать меня, то значит пришло время править тебе всем миром. Чудесами я проложу тебе тропу к костяному трону, мои пылающие десницы возложат роговидную корону на твою главу. Ты не познаешь седин старости, как склонишь царей мира сего своим хладным долготерпением.

– Кто ты? – во внутреннем ужасе за внешней маской холодности вопросил Аспид.

– Я, Хлоя, твоя сводная кузина или сестра, как тебе будет угодно, но нас не связывает кровное родство, поэтому мама говорит что ты мой будущий суженый, потому что мы лежали в одной кроватке с самого дня нашего рождения. – внезапно девочка обрела наивность, детскость, вновь стала под стать своего возраста. – Или я твоя подружка, с которой ты всегда можешь поиграть.

– Как ты так быстро переменилась? – но, не услышав ответ, он дерзко воскликнул. – Мне не нужны друзья. Лишь в одиночестве человек истинно свободен и все эти игры, разговоры – пустая трата времени.

– Но если ты однажды возненавидишь себя, то кто у тебя останется. Никого. Совсем никого.

– Дурашка. Ты начиталась романов своей матушки, потому так путаешь меня и играешь в прозорливца. Но ты сама того не ведая, изрекла гениальную речь. Меня и вправду не существует, я умру, и никто не заметит моего исхода. И потому я так яростно желаю выделиться, утвердить свое существование мнимым превосходством. Память обо мне сверкнет подобно молнии сверхсветовой и вскорости погаснет. Некоторое время они еще будут говорить о моей дерзновенной выходке в гостиной, однако непродолжительна та искусственная слава. Всякий злодей обречен на забвение. Потому люди не произносят проклятые имена падших ангелов, имя Врага, те рабы гордыни не заслуживают славы и почета, даже имен, олицетворение зла безымянно. Меня денно и нощно изнуряет чувство неизбежного краха. Почему, зачем я должен взлетать так высоко? – он поник, а затем встрепенулся. – Дабы все узрели меня. Как гусеница, прячась в коконе за листком, преображается в бабочку, и парит перед людскими очами, хвалясь убранством красок крыльев своих несравненных.

– У тебя есть имя, оно звучит так – Алифос Влаверос, что означает “истинно вредный”. Ты хочешь быть бабочкой, но жизнь бабочки так немыслимо коротка, к тому же всегда найдутся дикари подобные Олафу, безжалостные к красоте, невидящие и не ценящие красоту. – искренно проговорила Хлоя.

– А разве мне дозволен иной путь? Быть как все, я не посмею. Будучи нерожденным, но сотворённым, я уже ведал о своей исключительной уникальности, не побоюсь этого слова – избранности.

– И вот мой первый совет. – сказала девочка. – Каждый человек располагает чувствительной разумной уникальной душой, это то чем ты думаешь, чувствуешь, мечтаешь и любишь, душа неповторима, на нее наслаиваются добродетели, пороки, суетные мирские заботы, религиозные убеждения и философские заблуждения. И усмотрев, различив в человеке сию неосязаемую эфирную структуру, ты сможешь духовно заполучить ту ниточку, и руководить ею по своему желанию. Тебе придется постоянно довлеть над своими жертвами и провоцировать их неустанно. Полный контроль над личностью наступит лишь тогда, когда ты познаешь корень души, неизгладимую индивидуальность собеседника. Только тогда ты овладеешь душами, кои трепетно покорятся тебе.

Хлоя договорила. Аспид внимательно выслушал ее, жадно впитывая данное указание, не упуская ни слова. Тут подбежал Олаф, нарушив их диалог, трясся в воздухе очередным членистоногим, решившись вновь продемонстрировать казнь неискушенной впечатлительной публике. А Аспид, встав в решительную стойку пианиста, перед поклоном слушателям, произнес весьма убедительную речь.

– Слыхал ли ты, Олаф, что насекомые бывают не столь безобидные, а вполне себе ядовитые. После укуса обычно распухает рука, отчего становится настолько больно, что ее приходится ампутировать. И однажды, будь уверен, ты повстречаешься с таким созданием, с тем ангелом возмездия. И кто окажется палачом, уж точно не ты. Ты сам станешь жертвой, но не безвинной. – огласил Аспид сыну барона, который еще помнил укус в палец, после коего он практически сгинул от воспалительного процесса в ране.

Пальцы Олафа разжались и кузнечик, оттолкнувшись длинными задними ножками, упрыгал обратно в густую нескошенную траву. Обвинять или тем паче обижать Аспида, Олаф не смел, слишком в том возрасте был простодушен, труслив, поэтому вскоре убежал от иллюзорных опасностей.

А странная парочка вновь сталась в умозрительном уединении.

– Грубо, неискусно, неотесанно, но умно. – заявила она. – Хотя и довольно рискованно, ведь человек с легкостью может заметить твою подставу мыслей, в особенности взрослые так легко не поверят в переворачивание ситуации. Тебе необходимо приобрести мягкость, плавность подачи речи, как, к примеру, вид бурлящей реки, с первого взгляда она походит на воздушный ковер или на неаккуратно загрунтованное полотно. Но в ней заложена могучая сила, которая свободно движет камни, срывает деревья с корнями, упрямо раскручивает колесо мельницы, а в конце несчастного пловца встретит, простирая объятья сокращающий водопад или всепоглощающий водоворот.

– Мои истинные мысли, мои мотивы, мечтания неведомы тебе. Поэтому я самолично буду решать как поступать. – сказал он.

– Как впрочем, и тебе мои помыслы неизвестны. – иронично улыбчиво изрекла Хлоя.

Самобичевание Аспида потугами совести началось сразу, после окончания сей двуликой беседы. Девочка заронила в нем осторожные зародыши сомнения, словно призывая к более тщательному, мудрому анализу своих возможностей, навязчиво призывая к оценке ответственности изреченных или не оглашенных слов. Аспид совершил ошибку, поспешив с открытием собственного Я, толком не укрепив основы воззрений и догм существа своего. Имея немалую проницательность, Хлоя распознала неведомым чувством его пагубные наклонности, порешив сокрушить его шаткое мировоззрение. И он, охваченный сейсмической активностью души, много думал о том разговоре. Одна мысль, одно заявление не давало ему покоя. – “Она готовит меня к покорению мира, и тут же уверяет, будто меня не существует. Где обман, а где, правда в твоих словах?” – и он находил ответ. – “Значит мне необходимо любыми путями всем доказать свое право на существование, право на жизнь”. Затем его измучила безумная мысль – “А что если нас всех не существует, мы чье-то воображение, все наши поступки придуманы, настолько закономерны, что мы лишены всякой свободы. Вот я сейчас думаю об этом, но на самом деле, мои мысли созданы не мной, наше сознание есть Дух, всё мироздание это Творец, и кроме Него нет больше никого, есть только Любовь” – но он отбросил эту аксиому, эту максиму за неправдоподобность. Или смирился с участью фатума над всем сущим. В конце концов, как венец творения, Аспид остановил значительный выбор на своем личном доминировании над бытием. Ибо он ведает что мыслит, в его душе возникают образы и желания, а в окружающих людях есть ли сознание – “Может быть только я один истинно мыслью, а они настолько закопали себя в мирской земле, что более не могут считаться живыми” – думал Аспид, созидая в себе отрешенный эгоизм, ибо он возлюбил свою мысль, более чем что-либо, чем кого-либо. Ведь та мысль и есть Бог, по воле которой он живет. А у него нет ничего кроме божественного сознания, кроме той судьбы, которая сотворена неисповедимым воображением Творца.

 

Однако жители усадьбы жили по иному более простому закону бытия, они разделяли высший разум Бога от собственного ущербного разумения, они властвовали над своими судьбами, ибо считали себя чересчур малой песчинкой во Вселенной, чтобы быть одаренными неким неукоснительно верным предназначением. Они не желали делиться с Творцом своими порочными желаниями и грезами, пусть Он принимает их, какие они есть. Но Аспид, видя ту безнравственную слабость баронетов, не располагал милостью, но ощущал укор, благое осуждение, если такое возможно, кое в скором времени явит сим заблудшим ягнятам. Но он не пастырь, а скорее посох указующий путь.

О сколь невозможно нетленно размышлял мальчик, нырнув в бездну своей души, и над той бездной витал Дух, в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, в Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков, и свет во тьме светит, и тьма не объяла его* – такова сущность душ, такова вечность.

*(строфы из Евангелия от Иоанна)

К Хлое теперь он начал относиться скептически, осмотрительнее, тщательно избегал общения с нею, прямого контакта, и тем более покойного уединения со столь странной непредсказуемой особой. Однако у него остались теплые воспоминания о малютке лежащей рядом с ним в кроватке, тогда он наивно полагал, будто они схожи во внешности. Впоследствии оказалось, что не особо они зеркально отражены, они не близнецы. Со временем фигура, голос, черты лица стались различны. Аспид не причислял себя к чему-либо, поэтому не рассматривал свою половую принадлежность как достоинство или выгодное везение, он знал, что он человек. Но удобнее для него было почитать себя бесполым, однако Аспид не был показным вульгарным андрогином, который любит обманывать и играть на публику, нет, он просто не заморачивался по этому поводу, ведь душа лишена пола. Душа Евы была создана из частицы души Адама, и та часть возымела собственное Я, но образ души неизменчив, у души нет гениталий, но у души есть сознание, чувства и эмоции, характер и темперамент, кои одинаковы, но различны по выплеску и переживанию в связи с индивидуальностью и уникальностью каждой отдельной души. Он был нетерпим к той половой вожделенности, заносчивости, которая присуща многим.

Подолгу, на правах приемного сына барона, он любовался девочкой, ему нравились ее длинные волосы, которые он отрастил и у себя. Ему нравилось, как она аккуратно тонкими пальчиками берет тот или иной предмет, изящно, порою грациозно подтанцовывая или паря, и поэтому он пытался изгладить свою мальчишескую грубость, неряшливость, ту беспочвенную неровность, ту непоседливость. Ему нравилось, как она при наступлении дождя бежала под крышу дома, чуть выставив правую руку в сторону, ему нравилось, как она хмурилась, но больше, как улыбалась. Аспид наблюдал и примечал нарастание в Хлое некой таинственности, ему всё труднее было предугадать ее шаги, ее решения, ее настроение. Год за годом она становилась более занятной, привлекательной для взора, пленительной для сердца.

Однако за всей этой непроницаемой миловидностью, свадебной вуалью, скрывалось нечто потустороннее, что Аспид со всею своею проникновенностью в души людские, не мог установить, что именно таится от его вездесущего третьего ока. В те младые зимы он начинал постигать те изменчивые данности сего пространства, готовился к покорению умов ведомых тайнами Вселенной. Его более всего заботили души человеческие, то вечное творение Творца.

С раннего детства он отказался от пищи животного происхождения, ибо не желал быть палачом и соучастником казни, ибо полагал что человек, будучи в Эдеме, вкушал плоды Древа Жизни, а животные были созданы как помощники человеку, которые также питались травой, но грехопадение многое изменило в мироздании, посему следует возвращаться к тому истинному житию человеческому, стоит довольствоваться плодами древ и земли, а не укоренять грехопадение, и не убивать, ведь для чего, когда возможно насытиться плодами. Безусловно, его все осуждали, но приняв его мироощущение как за европейское этическое и эстетическое новшество гуманности, сочли за подростковый протест, свойственный современной молодежи. Со временем изгладятся те юношеские набухшие прыщики – думали они, и юноша обретет обще установленную нормальность. Но они ошиблись, ибо Аспид проповедовал своею жизнью индивидуализм и не старался быть похожим на кого-либо, он желал быть единолично собой, словом, он не был любострастным человекоугодником. И множество особенностей имел он на счету, однако перечисление оных не станется скоропостижным. Индивидуализм не был его естеством, скорее защитой от постоянных угроз в отношении его нестандартной неформальной личности. Но в понимании, в обоюдном компромиссе он готов был слиться с чужой душой, и проникновение тогда преобразовывалось в филантропическое соитие. Аспид созревал подобно кактусу, его шипы возрастали, превращаясь из малых игл в острейшие спицы, коими он будет вышивать полотно своей жизни. Особенно язык его обретал пламенную подвижность судьи, и притягательную холодность нищего.

Прокурор и адвокат, подобным образом разделен всякий язык человеческий.

Вскоре барон Дон-Эскью вознамерил улучить Аспида в клевете, в тщеславной лжи, тем самым побороть настырную надменность подкидыша, остудить его хвастливый нрав или просто по-скотски оскорбить. Хозяин усадьбы повез мальчика к нотариусу, ради разрешения бумажной волокиты, которая никак не желала распутываться, продвигаться. Барон ехидно скалил зубы, смотря из окошка кареты, шутливо проговаривая про себя – “Ну что, полезай змей туда, откуда ты вылез”. Но Аспид как полагается, без страха уместился внутри экипажа, чем сильно расстроил барона.

Всю дорогу они молчали, такие разные люди, как два однополярных магнита, лишь отталкиваются друг от друга, когда тесно соприкасаются. Взор барона сверлил пейзаж за окном, а Аспид постигал умствования крестного отца, он всегда помнил, как свершилось то таинство, молитвы священника, окунание, алтарь, главное, помнит неведомый божественный свет Творца осеняющего ныне невинного человека сподобившегося обрести спасение через покаяние. Отныне он стал причастен к церкви Христовой. Помнит, как барон долго отнекивался от новой роли быть духовным отцом сего младенца, дабы учить мудрости крестника, не придавая особого значения мнение семьи, или не желая быть осужденным в богобоязненном обществе, Лютер Дон-Эскью согласился на священный обряд. Крестной матерью стала сестра баронессы, потому что Мари отказалась от сего просветительского бремени, сославшись на скудость своей веры. Аспид родился в те туманные времена, когда люди под ярым давлением лживых научных открытий всё более сомневались во всем духовном, ведь всюду подобно тени смертной проникал материализм. Праздник Рождества отмечали не как день явления миру Сына Божия, а как детский праздник с подарками, игрушками и другими атрибутами радости, но смысл того радования терялся. В общей мировой картине понятие – смысл, утрачивалось, ученые придумывали инстинкты, подсознания, теории сотворения, теории происхождения, которые бессмысленно вселяли в людей обреченность, и люди больше не хотели жить, или отныне желали жить ложными ценностями. Тьма сгущалась, зло нарастало, словно всадники апокалипсиса проносились над миром, вот скоро должны произойти войны питаемые чумой лжи и безбожия. Так оно и свершилось. Однако барон сохранил остатки учтивости к рядовым ценностям, созидал достойное уважение к предкам.

Юрист, встретил гостей улыбкой с неподкупным видом. Завидев Аспида, он удивился, но знака не подал. Ведь перед ним легендарный подкидыш, мальчик со змеиным именем.

– Смею вам представить. – оглашал барон. – Мой приемный сын, четвертый ребенок, как я вам и обещал. Отныне вы воочию убедились в правдивости нашего финансового состояния, надеюсь, разглядели серьезность моего семейного положения. Позвольте, расширить владения, и я больше не буду докучать вам. Сочтите это за аристократическую непреложную клятву. – требовал Дон-Эскью нежно пожимая кисть руки стоящего перед ним нотариуса официально выряженного во фрак.

Аспиду понравилась заискивающая допотопная лесть барона, однако такие первобытные речи были пусты, бездейственны, нужно было самому вступить в диалог, что он и сотворил.

– Выйдете из кабинета, барон. – вкрадчиво изъявил Аспид. – Мне нужно побеседовать с юристом с глазу на глаз.

Барон естественно душевно вспылил, его грудь уж было запылала, но он услужливо выдохнул пары негодования подобно дракону, уходя, огласив – “У тебя десять минут, так что смотри не оплошай!”

Аспид, по привычке убрав руки за спину и выставив одну ногу чуть вперед, начал мерный диалог.

– Мое имя – Аспид, как вам известно, пока что я не унаследовал столь значительную громкую фамилию как у барона, всё же это недоразумение не помешало мне наслышаться о ваших спекуляциях. Вы честны, раболепно приклоняетесь перед начищенным чернильным гуталином сапогом закона, однако тут напрашивается вопрос. Кто выдумал правила, вы или власть? Не столь важно, одним словом – люди. Но с какой целью? Дабы подчинить толпу, дабы укротить непослушную толпу, либо разделить народ, или чтобы подчинить каждую личность в отдельности. Вы не даете барону земли из личной неприязни, считая его недостойным. И вы, признаюсь, мыслите верно, он жалок и желает лишь обогатиться одной данностью земель, он живет этим, он живет хвастовством перед накрахмаленными собеседниками.

Юрист, в принципе соглашался с его доводами, ибо выражал позицию молчанием, трезвенность ума подкрепляла его невозмутимость.

А Аспид продолжал нащупывать и дергать подвешенные ниточки.

– И я знаю один выигрышный ход для обеих соперничающих сторон, знаю трюк способный еще более испортить настроение барона.

– Каким образом? – спросил юрист как бы для поддержания беседы.

– Вашим любимым законом. Я бы конечно хотел в первую очередь сломать вас. Подчинить вас. Но если я лишу вас хлеба насущного, то вы станете пусты и бесполезны для меня, а на ваше место придет другой. И мне придется всё начинать сызнова, поэтому позвольте напомнить вам о законе, который утвердительно гласит, что каждый ребенок, находящийся вне родительского попечения, находящийся под опекой государства, с наступлением совершеннолетия должен получить собственность в виде дома или земельного участка. Теперь, надеюсь, вы распознали мой замысел. Перепишите дополнительные земли на мое имя и барон не получит их покуда я мал.

Нотариус призадумался, ища лазейки в изложенном плане.

– Вы усыновлены, потому имеете опекуна.

– Значит, барон Дон-Эскью не будет владеть землями до моего совершеннолетия. Потом я отниму у него сей богатство законным образом. – ответил Аспид.

– Велика опасность, что вы не доживете до юности, разумея безумное сребролюбие барона, ваша участь предрешена. – заявил юрист страшась своего заявления. – К тому же он может не согласиться.

– Я решителен, и готов пойти на любой риск, лишь бы укротить барона, чтобы обрести мне должный достаток и попечение. А до совершеннолетия я придумаю множество способов помешать ему в очередной раз лишить меня всего.

 

– Но у вас и так ничего нет. Вы родились нищим, выползли из-под каретного колеса, ныне прося то, что не заслужили.

– Да будет вам известно, я совершаю поступки не ради себя. Представьте, как барон заполучил те поля, он еще больше ожирел, но насколько оскудел духовно, о, а он, весьма худ. А если он не получит те земли по вашему желанию, то он будет страдать, и вместе с ним будут мучиться и другие. Но вот вам золотая середина. Вы думаете, мне нужны эти тленные сокровища, нет, они бесполезны. Сохранив же с вашей помощью свое достоинство, место в их семействе, я обрету навыки необходимые мне для великих свершений.

– Тогда вы развеяли мои сомнения, вы учли все аспекты, всю будущность, будто заведомо знали мой ответ. И вы правы, я соглашусь.

Нотариус усмехнулся минутному наваждению, затем достал из шкафчика письменного стола заветную бумагу, которая за всё это время, ни разу не покинула пределы его кабинета. Поставил округлую печать, расписался, выписывая кренделя, сменил инициалы барона Лютера Дон-Эскью на новоиспеченное имя Аспид Дон-Эскью.

Затем Аспид победным маршем вернулся в карету ровно через десять минут, прямо на ходу вручая документ барону, тот даже радостно подмигнул нахалу, не всматриваясь в текст, подписал бумагу. Но в мгновение ока осекся, прочитав немного измененные строки.

“Можешь разорвать бумагу, бесполезно тратя силы, ведь подлинник остался у нотариуса” – подумал Аспид.

– Опекун. – проговорил по слогам барон чуть заикаясь. – Ты не только вытряс из юриста земли, но вдобавок присвоил их себе. – он фыркнул восклицая. – Ну, ты и змей, сущий удав! Перехитрил всех. Жаль, ты слишком мал и к сроку твоего возмужания я выжиму подобно виноградарю все соки из твоей почвы, заработаю кучи денег, а ты останешься ползать в собственном песке. Как я тебе, а? – улыбался Дон-Эскью, сворачивая и убирая бумагу во внутренний карман камзола.

Аспид в ответ слыл безмолвием. Вещественное бренное капище было чуждым для него, главное, что отныне барон сменит гнев на милость, переменит отношение к подкидышу. Сразу стало заметно, как тот подобрел, когда занялся приятными делишками, он уже видел, как нанимает крестьян, выстраивает дома, амбары и мельницы для помола зерна в муку, и многое другое восставало пред очами барона Дон-Эскью. Аспид за кратчайшее время приобрел некую баснословную весомость в семье баронетов. Также они признали его недурной ум, сообразительность, расторопность, и более не называли безумцем, это как бы выгодно всем, когда сумасшествие подобно таланту работает во благо обществу. Одна Хлоя была недовольна.

Однажды встретив его в тени темного угла, тихо прошептала.

– Так ты ничему не научишься. Поступил как хитрый обычный человек, хочешь стать как они, цветами, которые растут, чтобы быть срезанными садовником, ради медленной, но красочной смерти.

– Чтобы сдвинуть камень с места не обязательно ломать его, можно накатить на него второй камень, который неминуемо сдвинет первый. – ответил Аспид, в этот раз затмевая Хлою своим сравнительным красноречием.

Рейтинг@Mail.ru