Евгений Александрович Козлов
Ангел Аспида
Задиристо, подобно оборванцу мальчишке, барон приволок Аспида в самое хлюпкое грязное место в центре сада, и кинул его с размаху в самую топкую жижу.
– Я вытащил тебя из грязи и возвращаю тебя обратно в грязь. – произнес барон тяжело дыша и откашливаясь от переутомления.
Аспид плюхнулся навзничь, ощутив телом влагу. Серая масса просачивалась сквозь его одежду и волосы, лилась в рот. Однако он утер лицо, вставая на колени, повернулся к барону, чтобы показать свое первородное величие, невзирая на критическую ситуацию. И произнес.
– Я глас, вопиющий в сумраке. Разумом вы не слышите меня, но сердце ваше, да вострепещет. Я слышу, как оно барабанит, вот-вот выскочит из вашей груди прямо мне в руки. – Аспид зашипел не своим голосом. – И это всё на что вы способны? А где же смертная казнь, ведь именно так вы расправляетесь с душевными невиновными мучениками, глаголющими правду.
– Замолчи змей поганый. – прокричал барон готовясь ударить Аспида, но тут вовремя поспевает Эстебан, решившийся встрять в нарастающий конфликт. Слуга услышал крики, находясь на конюшне, и увиденная им сцена, сильно поразила его. Его раздирал извечный вопрос, воспротивится злу или остаться в стороне. Вставши третьей стороной, Эстебан, взирал на них обоих, моля и усмиряя спесивых бунтарей.
– Пророк Иисус Христос велит не обижать людей. – просто проговорил Эстебан.
Но в бароне проснулись неутомимость и беспощадность. Он шлепнул тыльной стороной ладони слугу по щеке.
– Отпрянь дурень. Разве не видишь я воздаю этому бездомному щенку по его заслугам. – прокричал барон.
Эстебан испугался, но не шелохнулся, ибо дух его был крепок. Позади его широкой спины, Аспид уже не улыбался, не скалил ядовитые клыки, а застыл в предвкушении развязки. Ужасающая картина навеки запечатлелась в душах тех, кто был там, и лишь один вечный Художник рисовал им судьбы.
История одиннадцатая. О воздаянии и о том, как умирают кукловоды
Аспид ощутил непоправимое свершение, созданное его ядовитыми устами. Поверженный и изгнанный, он приметил Хлою, стоящую вдали, как всегда одинокую и томную, та видимо всё это время готовила его к подлинной эпитафии на надгробиях сломанных кукол. Сделав движение рукой, Аспид словно дернул за подвешенную ниточку, и барон сделал второй удар по щеке Эстебана, его единственного верного слуги. Однако Эстебан должно исполнил закон Христов, обе его щеки были пронзены болью, отчего по его загорелому лицу покатились слезы, но не дрогнул мавр, а по-прежнему стойко защищал своим телом подкидыша, ибо всегда чувствовал вину перед тем младенцем. Когда-то возле кареты он положил бедное дитя обратно в грязь для услаждения барона. Однако ныне он защищает то дитя, не делая при этом никакого греха. Отчего барон лишь пуще злился, и тот сумасбродно набросился на слугу с кулаками, начав избивать и калечить живую преграду, ставшую на пути всегда неправедного правосудия.
Насилие недостойно описания. Поэтому вскоре душа араба не выдержав столько чужой злобы, впала в сон, а израненная плоть рухнула в грязь.
Вот пришел черед Аспида, и юноша был готов ко всему. Но утолив жажду крови, Лютер Дон-Эскью пал духом, подумав, что он видимо, убил слугу. Страх заточенный в глазах выдал его мысли. И барон пожелал скрыть ту мысль, посему поспешил в дом, даже не смотря на Аспида. Мари Дон-Эскью последовала за мужем, пытаясь успокоить его падение, однако тот впал в категорическое неподвластное нежности отчаяние. Две сестры подбежали к Эстебану, и, взявши его, с трудом поволокли в дом, но им не удавалось нести взрослого мужчину, ведь слишком тяжел он был. На их счастье, зажглись окна служебных домиков, вскоре подоспели рабочие. Они и занесли поверженного героя в господскую обитель. Сестры занялись лечением, начав тщательно ухаживать за самочувствием больного. А Аспид остался один, в совершенном одиночестве грустно взирая на блеклый силуэт Хлои.
Сегодня, оказывается, великий день, сегодня змей ужалил последних обитателей усадьбы Терновый куст. Эстебан увидел истинное лицо хозяина, которому столько лет тот служил верой и правдой. А барон явил публике свою сущность во всей падшей красе. Аспид умышленно свел их на одной арене, и те вполне удачно сыграли свои амплуа. Теперь все сломлены, отныне все подчиняться ему, все бояться его судьбоносного рокового воздействия. Все склонятся пред ним. Но гордыню Аспид не ощущал в душе своей, ее будто никогда и не было. Не ради себя он совершил сей деяния. Не для себя, но для них…
Яд в Аспиде истощился.
Крупными каплями полил дождь, смешиваясь в атмосфере с хлопьями снега, и те ведра с белыми перьями обрушивались на юношу безжалостно. Дождь был настолько сильный, что ему становилось трудно дышать, словно еще немного, и он утонет. Но словно хладнокровное пресмыкающееся создание, не ощущал холод, лишь судороги клонили в спячку, ведь пора уснуть, сном вечным, безмятежным, дабы проснуться там, где он навсегда утратит свое змеиное имя, клеймо этого безвкусного мира.
Дождь прекратился. Кто-то взял Аспида за руку, помог ему встать. Кто-то ведет его в дом, затем в комнату. Отовсюду слышны крики. Словно стрекозы кружат сестры над больным, громко осуждая недостойное поведение отца. Вокруг суета и в то же время тихо, словно буря миновала. Или тишина сопровождает конец.
Выглянуло солнце из-за туч, то было для юноши светлое личико Хлои. Ему становилось жарко, его молодая плоть пылала, не ведая по какой причине. Девушка уложила его на диван, села рядышком, расстегнула ворот его испачканной рубашки.
Внезапно в Аспиде промелькнула конечная мысль – ведь осталось только сломить ее, и я стану повелителем душ!
Однако божественное предназначение изменило ему, ибо его горло омылось хладной водой, осквернилось склизкой грязью, мелкие камни изранили его гортань, отчего отныне горло юноши сильно саднит. Он больше не способен говорить. Сила Самсона была в волосах, а сила Аспида заключалась в речах. И они одинаково утратили свою власть. Ослепленные и поверженные они могли лишь слушать голос мысли своей усталой преданной души. Но Аспид услышал Хлою.
– Ты совершил безумные деяния гласом своим властным. И не миновать тебе воздаяния заслуженного. Ибо отныне ты беспомощен. – сказала Хлоя явственно печалясь и сострадая.
Аспид из последних сил невнятно прохрипел.
– Я исправил их…ведь я творец.
Девушка траурно склонила главу. Неожиданно громоподобно прозвучали выстрелы из револьвера.
Аспид ужаснулся.
– Нужны ли тебе мертвые куклы? Зачем пастуху трупы овец? Ты проиграл, Аспид, ведь ты не сломал их, а убил. Я полагала, что ты Амнос Адикос, которому проложат путь чудесами. Но я ошиблась. Ты некто другой. Как впрочем, и Венедикт падет. Видимо настоящий Дракон будет вмешать в себя ненависть диктатора и твою прозорливую расчетливость. – говорила Хлоя по-матерински утешая его. – Ты скоро умрешь, Аспид, ты умрешь также как и твои жертвы. Выстрелы слышимые тобою, они правдивее моих слов?
– Боже, что я совершил. О насколько я мучим собственной душой. – тихо-тихо простонал Аспид.
Перед его скорбным взором, словно в зеркале ее сияющих глаз, он различил свое лукавое отражение, ненавидя то лицо, те покрасневшие от слез глаза. Ибо он, Аспид, разрушил всю свою жизнь, словом, одним простым словом, осквернил себя, и тех, кого любит. Гений слова покарал сам себя, избороздил свое младое лицо пороком, состарил себя, так и не вкусив юность. Напрасно звался мудрецом, который потерял всё, упился собственным ядом, чтобы умереть, бесславно и трагично.
Аспид ненавидел себя. Не ставший таким, а родившийся, он уже был безумен, в том его исключительность, в том его невозможное бремя. Да минует вас чаша сия – трезвонило нездоровое сердце. Его жизнь не принадлежит ему, посему даже он сам не мог выразить свое чувствование, то разрушительное сокрушение, то раздираемое иномыслие, не свойственное жизни, несовместимое с жизнью. Взирал на образ свой искаженный, дрожа губами, задыхаясь, подобно ребенку всхлипывая, испражняясь ноздрями, источал громады слез, кои не являли исцеление, и не были залогом прощения, но были истинной его болью больной души, залогом искренности, которая не внемлет себе подобной. И смерть близка, ибо здесь уже нет ничего, даже он сам для себя никто, облик противный, да влага палящая солью, это ли чтить, это ли сохранять?
Так забери тростину честный жнец, ибо поспел тростник, которого ветры не сломили, но он сам склонился, познав свою низость, ту внутреннюю пустоту. Путь станет он свирелью, и мертвым будет радовать людей. Подобно скорбящему Иову, Аспид утратил всё что имел, всё, что хотел иметь, всё, что не желал иметь. Отныне он отверст пред Богом. Душа отворена его, ничто тленное не заботит его, ничто суетное не тревожит ум. Душой он отверг душу свою. Потерял себя. И это похоже на финал, когда актер, склоняясь, в умилении слезах, рукоплещет, иль от усталости в сон клонится. Актер, сыграв роль, готов проститься с публикой.
Хлоя нежно провела бархатной ручкой по его щеке.
– Но я могу излечить тебя. Как того жука в детстве, помнишь? Только есть одно маленькое условие. Ты должен будешь стать великим злодеем. Ты всё время твердишь о душе, но ты убьешь свою душу, и позабудешь, что души есть у людей, ты будешь лишать их жизни, будешь потакать их злодействам. Для многих ты станешь богом, новой вавилонской башней. Твой трон высится в храме Соломона, иди же и завладей властью данной тебе злом. – девушка провела острыми ноготками по его горлу. – Но если откажешься, то мучительно умрешь от рака горла. С самого твоего рождения опухоль росла в тебе, та чернота, которую ты постоянно ощущал. Вскоре ты не сможешь пить воду, и ничто не сможет утолить твою жажду, и никто не посмеет приблизиться к тебе, боясь твоего гнойного яда, ибо ты отверг всех. Ты сотворил ад внутри себя. Сотворил опустошение на крохотном клочке земли. Осталось только всю землю предать смерти. – говорила Хлоя, однако очи ее отражали вовсе иное значение тех страшных слов, она будто просила его не слушать ее.
– Я не стану им… – последними звуками процедил Аспид.
Бесстрастная Хлоя встала и направилась к двери комнаты, напоследок сказав.
– Прощай.
О это великое слово, означающее исход и отпущение. И Аспид внял тому эпосу, той всеобъемлющей истине, в то время как его тело угасало, запах смерти витал вокруг, но благовонный аромат зародился цветком, невинной лилией в его душе, что оживала, предаваясь молитвенному ожиданию близкого исхода.
Высшее предназначение исполнено, ибо он, Аспид, не стал олицетворением вселенского зла, он спас свою ничтожную душу от погибели. Он молится, взывает, просит прощения, значит, в его душе есть Бог, значит, он не одинок, в его душе нет ада. Но есть Рай, где так покойно, где нет страданий и отчаяния, это то потаенное место, где он обретет жизнь, которую так и не познал при земной своей жизни.
Однако. Аспид выжил.
История двенадцатая. О том, как начинаются и оканчиваются истории
Разгоряченный барон судорожно достал из шкафчика письменного стола револьвер, зарядил его шестью пулями, прокрутил барабан. Но любимая ладонь жены смерила бездушный пыл, остановила его пагубные намерения.
– Я убил человека, и потому меня осудят. Я буду сидеть в тюрьме, нищий и осмеянный. Меня назовут аристократом, до смерти избившим слугу. То злодейство непростительное клеймо на весь наш род. Позор несмываемый слезами.
– Не говори так. Я не позволю тебе убить себя. – говорила ему Мари. – Потому что я чувствую, что люблю тебя, словно все эти годы я прятала любовь на глубине своей души. И сейчас, когда я познала всю ценность наших отношений, ты не можешь вот так покинуть меня. Ты мне дорог, Лютер, ты мне небезразличен.
Барон внял ее целебным словам, потому опустил револьвер. Но тут он словно просиял, нечто важное сверкнуло в его безнадежных очах. Он вытянул руку, прицелился и выстрелил. Затем совершил второй столь же смертоносный выстрел.
Мари лишь протяжно охнула от удивления пав на мягкое кресло. Будто ее ранили в самое болезненное место.
Умирало ее сребролюбие.
Подобно пеплу при пожарище клочки бумаги летали по кабинету, ибо снаряды, вылетавшие из оружия, устремлялись прямиком в хранилище сейфа, где хранились ценные бумаги, которые рвались, изображая конфитюр из шутих и хлопушек. Вскоре, минуя секунды, барабан револьвера опустел, и барон положил орудие казни обратно в ящик. Уселся рядом с женой. И впервые произнес нечто вразумительное.
– Все эти налоговые документы, закладные, счета в банке, делали меня жадным и ненасытным скупердяем. Но отныне я свободен, я вижу, что для меня самое главное это вы, моя семья, Джорджиана, Сара, Олаф, и ты моя единственная возлюбленная. Я почитал свою холодность к людям черствостью своей натуры, проявлением властной силы, или банальной нехваткой времени. Но взгляни. Старый ты болван, на свою жизнь, и увидишь – говорю я себе – увидишь, что ты верен супружескому единству. – тут он окончательно смягчился. – Я люблю тебя. – говорил барон уставший, просветлевший. – Отныне я свободен от всего этого. Я свободен.
Преодолевая мучительную ноющую боль, Аспид услышал знакомые ему голоса, оказывается всё семейство Дон-Эскью живо. О как радостно он мыслил, и та радость поддерживала его ускользающие силы.
На костылях надежды, Аспид встал с дивана, дабы направиться в гостиную. Там были все, кроме Хлои. Барон ухаживал за поправляющимся Эстебаном, а тот словно позабыв прошлые обиды, видимо простил своего господина. Простил еще тогда, когда тот занес на него опьяненную гневом руку. Сестрички развлекали их своими играми. А баронесса ругалась, попрекая излишнее озорство девушек.
Аспид как всегда встал по центру комнаты, но пропала вся былая статность в юноше, он казался сгорбленным, больным, подавленным. Темные загадочные материи покинули его душу. И он, отныне безымянный, бескровный, но небезгрешный человек, встал перед ними, пал на колени и взмолился. Он лишь просил у всех прощения. О насколько было искренно то прошение.
– Простите меня. – не переставая твердил Аспид. – Я в своем безграничном безумии ломал ваши жизни, вскрывал ваши души, тем самым убивая себя, наносил раны своей душе. Простите меня, если то возможно.
Семейство Дон-Эскью сохранило молчание. Слишком много произошло событий, о которых не было больше сил думать, вспоминать о них незабвенных.
Юноша вскоре вернулся в свою комнату, улегся и заснул.
Минуло несколько дней, и он полностью выздоровел, даже его одежды очистились от запекшейся грязи.
Юноша, размышляя, стоял возле окна, созерцая то, как уезжает Эстебан. Барон частично загладил свою вину, наградив слугу бессрочным отпуском. Араб вернется на Восток, к своей семье, которая уже давно простила его, приняв его убеждения на счет вероисповедания. Посему Эстебан садился в карету, но перед тем тот не позабыл заглянуть под колеса экипажа, нет ли там еще подкидышей, за которых ему предстоит проливать собственную кровь. К счастью, никого там не обнаружилось.
Незаметно подошла Хлоя.
– Прости и ты меня. – сказал он.
Девушка засмущалась и ответила.
– Знаешь, а ты всё-таки справился. Ведь ты сломал меня. – юноша удивленно воззрился на нее. – Ты, будучи на краю гибели, отказался от зла, очистился покаянием, как разбойник на кресте, возле Господа распятого. Теперь пришло время, тебе восстать возле Господа воскресшего.
– Если не я тот Злодей, то кто? Меня зовут не Аспид? – спросил он у Хлои.
– Ты не был рожден, потому у тебя нет имени. Ты будешь противостоять Зверю, в устах которого будет заключена алчная ложь, а твоими устами будет проповедоваться святая правда. Тем самым ты сохранишь многих людей от его пагубного влияния. Ты объединишь Божий народ, будешь смывать с умов людских метку Зверя. Теперь в тебе нет греха. Скоро ты предстанешь пред ним, и он убоится тебя. Но поражение Злодей примет от Господа. Зверь погубит тебя, но прежде ты сотворишь много праведных дел.
– Мне странно слышать это. Но я верю тебе, ибо знаю кто ты. Ты не лжепророк. – сказал юноша. – Я приму сей бремя. Но прежде покажи себя в истинном обличье.
– Тогда повернись к окну и закрой глаза. – сказала Хлоя.
Он повиновался, прикрыв веки. И когда прозрел, в отражении стекла, сквозь зерцало, увидел девушку, облаченную в белоснежную тунику, ее спина и плечи обнажены и из лопаток произрастают два белых крыла до самого пола, отчего перышки ласково касаются ее пят. Свечение исходило и распространялось подобно северному сиянию. Завороженный он развернулся, бесстрастно прильнул к эфирному видению, обнял руками ее стройную талию, прижавшись грудью к ее белоснежной спине. Крылья расправились и укрыли их обоих.
– Ответь мне. Можно ли любить свою девственность? – спросил он.
– Люби, так, как я тебя люблю. – искренно ответила она. – Я всегда рядом с тобой, я буду вкладывать в твои уста верные слова, в твое сердце милосердные чувства, а в душу твою праведные помыслы. Но ты больше не увидишь меня воочию. Увидишь меня только тогда, когда окончится твой путь. Когда исполнится твое предназначение.
– Аромат твоих волос, я всегда ощущал. Ты пришла ко мне на свидание тогда на мосту, а я так ошибся. Извини меня.
– Это потому что принесла тебя в мир именно я. Ты не был рожден, потому для людей ты всегда будешь словно неживым, чуждым. Они будут внимать доброму духу твоего голоса, невольно самим сердцем. Поэтому ты помнишь Небеса, поэтому только ты видишь меня. Отныне твоя жизнь изменится. В год черной змеи, преодолев скорбные времена, ты явишься людям, и мир узнает тебя, познает твою безграничную любовь. – ее глас стал угасать подобно свече. – Я буду рядом с тобой везде и всюду, покуда не исполнится предначертанное…
Он хотел было возразить ей, но Ангел растворился неведомым светочем, и в его объятьях заключился только воздух. Только благостный аромат девы никогда не покидал просторы его легких, там близко сердце и оно вкушало ту сладостную амброзию любви.
Отныне весь мир преобразился, приобретя иной цвет, иную гармонию звуков, палитру судеб и будущих свершений.
В комнату не стучась, вошла сестра баронессы, произнеся ему укор.
– Сынок, вот ты где. Вновь разговариваешь со своей воображаемой подружкой. – она надулась. – Побежали скорее, что ты стоишь как вкопанный, время завтрака давным-давно подошло. Эстебан так рано уехал, что мы все толком не выспались.
Так вот значит, как моя жизнь изменится. – подумал юноша. – Я сын сестры баронессы, а Хлои вовсе никогда не существовало. Младенцем в кроватке я лежал один, я разговаривал сам с собой. Так они видели. Но я видел Ангела.
В гостиной был накрыт стол, здесь находились барон и баронесса, Джорджиана, Сара, и приехавший Олаф. Наследник ввернулся из армии, с намерением вести порядочную мирную жизнь, работая у отца. Баронесса зачислила Сару в приходскую школу для девочек, дабы та обучилась этикету, домоводству, различным наукам и ремеслу, подходящему для ее рук и ума. Джорджиана полюбила рабочего молодого человека, и тот полюбил хозяйскую дочь, но баронесса не противилась скоропалительному решению дочери. Скоро должна была состояться свадьба, на которую барон обещал не скупиться.
– Твоя любимая девушка, какова она? Ты так много говоришь о ней, а мы ее даже не видели. – с обидой обратилась к юноше баронесса.
“О насколько вы наивно бездуховны и ограничены. Потому я призван сокрушать цинизм ваш, явив любовь истинную целомудренную. Вы будете нападать на меня, дабы я усомнился в любви своей божественной. Вы подобно злым духам будете говорить о потерянной юности, о том что я якобы буду сожалеть о потерянном удовольствии в старости, но я чувствую то, что вы не чувствуете, вижу то, что вы не видите. Вы хотите приобщить меня к своей бренной суете, но без духовности, в вас правит пустота, вы неистово спешите в вечную муку, и потому ваши слова также пусты, как и ваши черствые сердца”. – подумал Аспид. – “Так было раньше, но отныне настали иные времена. И своей любовью я излечу вас. Я буду кроток подобно Богу, безмолвен, мой голос будет тих и немощен, в то время как вы будете кричать на меня, ругать меня, даже проклинать, пусть так, я для вас всё равно неведом. Я буду любить, и тем изменю вас, любовью поведу вас по пути истинному.
Несчастнейший из людей, он даже не подозревал, что любовь его ничтожна, как и он сам. Всю свою земную жизнь он будет любить человечество, и каждого человека как неповторимое единое уникальное творение Творца, но его никто не полюбит. Только Бог любит его, раз даровал ему душу, существование, предназначение. Любовь его будут считать иллюзией, над ним будут насмехаться, осуждать, но он, простит каждого. Он не родился, значит, он и не умрет. Приведенный в мир Ангелом, он покинет обиталище бренное влекомый Ангелом. Безвестность станет его величием, а страдание любовью. И в конце перед началом, слезы великого униженного пастыря исправят мир. Лишь о том он мечтал, храня мечту спасения всего человечества. Но надежда, о это величайшее Божье утешение, она не покинет его до самого смертного часа, до исхода безмятежного.
Счастливейший из людей, он даже не догадывался, насколько сильно окружающие любят его, как ближние восхищаются им, как трепетно сохраняют его малое сердце. Поддерживают всегда, даже там где это неуместно. Сожалеют и скорбят о его благородном выборе, самой душою приклоняются пред его жизнью иноверной, благодарят за свет правдивый, который он в себе не различает, подобно луне отражающей лучи солнечные.
Когда не любишь себя, не видишь любовь в других, со временем он осознает эту истину, а пока, отвечает на каждый вопрос заданный ему как всегда божественно пространно.
– Моя любимая Ангел. Поэтому мы редко видимся, но в то же время мы одно целое. – ответил он.
Все пристально посмотрели на юношу, недоумевая, шутит ли он или говорит правду. Словно далее должна последовать колоннада типичных колких слов, укоров или протестов.
Но он, склонив главу, спокойно произнес.
– Любите свою девственность.
Автор книги Козлов Евгений Александрович
Рукопись написана в 2012г.
Повесть отредактирована автором и опубликована в декабре 2021 г.
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.
