Евгений Александрович Козлов
Этюды романтической любви
Покуда смерть не разлучит нас
“Меня пугают твои губы,
Ведь они сулят блаженство.
Меня чаруют твои думы,
Ибо они источают совершенство”.
* * *
“Я мечтаю умереть, видя твои глаза, живые и святые”.
Любовь – вечностью располагает от самого безначального своего рожденья. Когда сердце останавливается для памятного предвкушенья, когда застывает в оцепенении смущенном, когда созерцанье единственное наслажденье, тогда-то воспрянет жизнь во всех красках переливов палитр чувств несмываемых и несводимых. Тогда-то вдруг затрепещет таинственно душа и плоть блаженство ощутит, когда очи, столь любимые, от сна воспрянут, словно единожды впервые. Вот уже слипаются ее усталые глаза, в свете солнечном силуэт немеркнущий они застанут, то дух блаженный, в коем сохраняется любовь и память и надежда, в нем образ девы незабвенный, образ вечный, сколь сама любовь.
О сколько я мечтал и грезил с тобою Любимая воссоединиться, сплести воедино полотно совместной жизни нашей. И явно, мы станем скорбной плащаницею тогда, сохраняя на себе Праведника святые очертанья, тот контур пламенный и нерукотворный. Но ускользает томительно мечта, словно сквозь пальцы то виденье исчезает, то туманное серебристое сомненье, то созвездье наше не нанесут на карту космических небес. Любимая, я тебя не вижу, я тебя не слышу и не осязаю, но знаю, ты живешь, и потому дарую я тебе всю эту нежность слов. Тебе любовные посланья посылаю, ведь мои мысли и чувства не имеют кров, все они спешат озарить светилом пламенным твои глаза, которые однажды скользнут по дерзким строфам этим, и ты узнаешь, что они писались с мыслью о тебе. В воспоминаньях с головою утонувши, я воссоздал картины чувств искрами взглядов кротких тобою некогда воспламененных. И каждый день ты музою лиричной вкладываешь в десницу костлявую мою перо, в коем чернила заключены навеки, ты гладишь нежно по моей руке ленивой, и дыхание твое девичье я платонически ощущаю дуновеньем на своей щеке. Ты правдиво шепчешь мне – “Страдай, пиши и от разлуки сердцем изнывай. Твои руки благородно не коснулись до меня, но благодарно пишут обо мне. Страдай же мученик девственной мечты, пускай те муки превратятся в венценосные животворящие стихиры”. “Люблю тебя” – шепчу в ответ я каждый раз, когда страницу безумно исписав, приступаю к бумаге новой. Но вот скоро умрет моя длань творца, незрячими станут мои глаза слепца, покроются пылью все сотворенные мои тома, никто, увы, не смахнет забвенья пыль с моего позабытого пера. Вы все ныне живые, вспоминайте иногда, не меня, а ее, мою единственную прекраснейшую музу, помня о том, что смерть не разлучила нас, но жизнь на годы нас разлучила. Любовники всегда страшатся прихода той разлучницы смертельной, но нас она исходом, бытием иным соединит. Жизнь разлучает – внешностью и духом, состоянием телесным и достатком, возрастом и городами. А для смерти все одинаково равны. И вот однажды в землю зароют наши спокойные тела, и если случится так, на разных кладбищах, не в одной могиле мы возляжем до Воскресения из мертвых, то я землю копая и грызя, плотью мертвой движимой неистовой душой творца к тебе вернусь, в одной усыпальнице покоиться мы будем до третьего рожденья. И на Небесах душами мы будем вместе, не удержит мою любовь ни Ад греховный, ни Рай святой. Мой дух неистов и всесилен, а всплески сердца, словно цунами широки, оно стучит живительно в моей груди так быстро, столь жестоко. Вот скоро остановится столь любящее тебя сердце. Скоро свет погаснет в земных очах моих суетой усталых, печальное то бремя истлеет подобно телу моему. Но памятник словесный образный я воздвигну смело, ныне на полке книжной он читателем воздвигнут, душу согревает, или горит в печи, даря мгновение тепла. Мне стала безразлична жизнь моих творений. Или всё же нет. Они мне дороги, ведь хранят сердечные секреты и многочисленные ответы на вопросы многострадальных дум. И о любви столь юной в поведенье много строк высвобождают лирой. Но не обольщайтесь. Любил и люблю я деву, но ею никогда не был я любим. Я прожил жизнь, но поцелуя таинство так и не познал. Вокруг себя я видел поцелуи, на картинах и в воображенье, наяву вблизи меня смыкались чужие губы, но уста мои невинны и поныне. Сколько в мире для меня осталось тайн, сколько нераскрытых книг? Но я довольно стар, и более не мечтаю о том соитье, упустил, героически возложив юность на алтарь любви великой и духовной. И вот пред смертью, позволю себе вольность малую. Немного помечтаю. Всё что не осуществится здесь, я верю – сбудется однажды там, в загробном мире, где калека обретет быстрокрылый бег, дева ветхая обретет венчанье с Духом, голодный насытится духовною едою, бездомный кров обретет на Небесах в палатах из янтаря, а я мечтаю лишь о спасении Любимой. И многое другое мы ожидаем там, где нам воздастся по земным нашим делам, помыслам и словам. Где все наши изречения и мысли важность обретут, потому что все с Сотворенья сочтены. А мы, молясь почтенно, с детскостью наивной разумно просим – “Господь, милостью исполни наши заветные мечты”.
Что ж, и я у Бога вопрошу образ многослойный в идеале. Довольно кроткий, но достойный. Временами сказ застенчиво наивный, и для нынешних времен весьма и явно непригодный. Но помните – мои истории вне времени, потому бессмертны. Однако я, должно быть, смертен, а может быть, давно уж помер, лишь душа вечная жива моя, вы читаете ее, по строкам ласково ведя очами светлыми своими. Вы живы, не забывайте это, и где-то там я раскрываю все секреты, мне Ангелы повторно дают ответы. Оказывается любовь главнее всех устремлений в вышину, без любви не родится ничего, не создастся, не убоится, не воскреснет, без любви люди станутся мертвы. Так возлюбите ближних всех и Господа возлюбите превыше всех. И Враг падет, растворившись в пустоте, ибо смерти нет, когда любовь наполняет души благоуханием сердец невинных. Потому я не умру, я оживу, когда представите вы то, что видел я, когда прочитаете вы то, что я заключил словами. Пора мне болью в сердце излечивать ваши усталые сердца. Позвольте, напоследок, мне помечтать немного.
* * *
“Я хотел бы прикоснуться к твоей впалой груди,
дабы ощутить, как бьется внутри твое сердце, ведь
ты живешь, значит, живу и я”.
Осенние пожухлые листочки подобно фееричным бабочкам, слипались, образуя матовые крылышки, а веточки становились им усиками и крохотным тельцем. Лиственные феи порхали, плавно слетая с ветвей влажных деревьев, словно имея краткий жизненный срок, они преждевременно опускались на землю и не двигались более, а некоторые и вовсе рассыпались в прах, и только легкий ветерок схожий с плачем ребенка, вздымая эти сломанные игрушки ввысь, пытался их неумело починить. Было во всем этом волнующее сказочное обаяние, трепетанье осени и непредсказуемое волненье чувств.
Затем поднялся, завертелся кружащим вальсом ветерок и стал уносить шуршащие кораблики в дальние необъятные просторы. Бабочки жили по его указующей воле, радуясь долгожданному воскресающему порыву, они полностью вверяли себя властному дуновению засыпающей природы. Кружа над серым тусклым небом с редкими просветами в виде сапфировых гроз, листочки летели далеко-далеко, приземляясь на самые невиданные местности и диковинные предметы.
Возле большого белого холодного здания, стоит хрупкая экзальтированная девушка. Она не шевелится, а лишь глубоко вдыхает свежесть ранней осени, поглощает кротким личиком своим легкую ненавязчивую прохладу. Одета она просто, вычурный макияж не выделяет особенности ее миловидного лица, у нее длинные, чуть подкрученные на концах волосы натурального светлого оттенка, во всем ее драматичном облике нет ничего искусственного, ибо девушка обладает целомудренной небесной красотой, той красотой неподвластной перу или кисти художника. Это красота способная сокрушить гения. И лишь зрение дарованное Творцом способно уловить сие прекрасное создание, но память слабая в созидании не сохранит тот дивный образ, преисполненный священством замысла Создателя.
На сей девушку можно долго меланхолично взирать и вопрошать молитвенно – для чего Господь создал такое чудо? Видимо для услажденья наших глаз, для явления Своего могущества, дабы творцы всех мастей усмирили свою падшую гордыню и в сокрушении более не спорили с Богом, дабы приклонились они перед истинным ваятелем Вселенной. Созерцать и почитать – вот идеал удела, бремя приятное и тяжкое творца. Но к ней не прикоснуться, слишком хрупкой кажется та красота (хотя имеет немыслимую силу), ведь ручки ее и талия так тонки, грудь не обольстительно мала, но как пленительно бела, и шейка дышит с пульсирующей впадинкой внизу, и ножки весьма стройны, так различает невольное зренье, не касаясь красоты души. Ворожея предстает пред нашим взором, всё так сокрушенно умилительно велико для воздыхательных очей, но потому чистотою наделена она, и страсть не познают созерцатели, никому не осквернить то святое творение Творца.
Тем временем, неловкие бабочки из скрепленных неведомой силой листочков юрко опустились на овальную головку девушки. Но девушка не почувствовала их мягкое приземление, занятая размышлениями, она не стала перечить чужим капризам.
Рядышком стоит ее родительница и та, заметив это недоразумение, подошла ближе к дочке и стала пытаться убрать наглые рассыпающиеся листья. Однако у нее ничего не вышло. Запутавшись накрепко в волосах, бабочка пожелала обрести пристанище в локонах столь прекрасной юной особы. Девушка, ощутив материнское прикосновение, посмотрела на маму бесцветными глазами и, не проявив какого-либо особого отношения к произошедшему казусу, вновь принялась за привычную благодатную невольную самоизоляцию.
Вскоре к ним подоспели некоторые люди, вернее одна неполноценная семья, состоящая из матери и сына.
Сей юноша достойно живет, будучи в зрелых летах молодости. Он плавно передвигается, крепко держа маму за руку, не оглядываясь, порою спотыкается. Внешне юноша походит на девочку, ибо создал нас Творец и потому различия во внешности нашей весьма незначительны в общем плане, и только уникальные черты души являют исключительную индивидуальность каждого из людей, однако есть в нем нечто странное, молниеносно привлекающее взор. Как и у девушки, его одежда также не располагает предвзятой манерностью или изысканными капризами моды, его волосы также лоснятся светлостью и мужественною длинною до лопаток. Будучи бледным и худым, он вызывает к себе жалостливое сочувствие либо грубую неприязнь. Подойдя неумышленно очень близко к девушке, он не заметил ее, а лишь ощутил всеми порами своей кожи неизвестное ему ранее тепло. Теперь они вдвоем одиноко и безмолвно взирают в одну всепоглощающую сказочную точку далекого светила в пучине пламенеющего горизонта.
Их родители, будучи подругами по несчастью, недолго думая, завели доверительный разговор:
– Сегодня нашим детям вынесут окончательный вердикт. – сказала с грустью в голосе, но с надеждой в сердце мама юноши, та бойкая, но в то же время усталая женщина. – Знаменательный и бесповоротный приговор. – тут она всплакнула чуть слышно. – Бедный мой мальчик, он столь несчастен, что даже понять этого не может, он не осознает того, насколько он обречен влачить жалкое существование. – она в очередной раз прослезилась и утерла набухший нос платочком смахивая поступающую прозрачную водицу жалостливых порывов своей души.
Мама девушки не соболезновала ей, ибо сама чувствовала нескончаемую горечь несправедливости и обиды.
– Бедные наши детки. – запричитала вторая женщина. – Молодость для познанья дана, но они ничего познать не могут. Может оно и к лучшему, ведь они так невинны, они подобны ангелочкам. Но, к сожалению, их отцы были иного мнения, потому вскорости ушли от нас, столкнувшись с внезапно свалившимися трудностями, оставили нас по слабости своей, хотя казались, внешне, столь сильны.
– Мужество имеют, но ответственность забвенью предают. – согласилась с её высказыванием первая женщина.
Их удручающая беседа всё более обретала ропотный настрой, становилась утомительно драматичной, отчего казалось, будто сама осень поет им реквием завыванием ветра плача черно-белого Пьеро.
Матушки трагичность судеб предрекали, и, увы, своими речами надежде почти нисколько не угождали.
Ветер обволакивал молодых людей, восхищаясь ими, вознося пением романса их чистые сердца – “О сколь юноша невинен, о сколь девушка невинна. Они мира лишь неуверенно касаются, они никогда не улыбаются и никогда не печалятся. Ведом им только голод и ко сну призыв век очей. Сердца их тихонечко молоточками стучат, всегда только шепоту тишины они внимают, или возносятся чувствами к песнопеньям ангелов на Небесах. Посему не двигаясь, в кротости молчальниками прозябают”. – и уносился ветер дальше, сметая листву на своем пути, завораживая безудержным залихватским гласом вопиющего духа.
Внезапно в доме доктора зажегся приветственный свет и дамы поспешили на долгожданный прием, решив в сохранности у калитки детей своих оставить.
Ведь их дети столь скромны в жизни, поэтому никуда не денутся. Недеятельны столь наивные создания. – подумали матери и поспешили к лекарю по важному вопросу исцеления, иль упования на чудо.
И вправду, робкий юноша, и кроткая девушка, стояли успокоительно смиренно, вдыхая осенний прохладный зной вялыми мерными глотками.
Но вдруг юноше дико страшно стало, так как чересчур давно мама не касается его плеча. Неужели она бросила его, оставила на растерзанье невиданного фатума судьбы? И он, от пугающего страха, шаря в воздухе, неаккуратно дрожащей десницей коснулся нечаянно до головки девушки. Он ощутил кончиками пальцев тончайшие лоскуты волосков, мягкие и прочные, а на них словно расположилась бабочка или другое неведомое существо. То были осенние листочки. Но юноша подумал, что это насекомое, которое, насколько ему известно, не кусается, а лишь взмахивает крылышками и летает подобно малой птице. Он сразу вспомнил, как в детстве мама посадила на его ладонь бабочку, но он пожалел ее и перенес бабочку на пальчиках к твердому дереву с грубой бугристой корой. Бабочка, тогда, ощутив свободу, спорхнула на древесный ствол, и больше они никогда не встречались, она, должно быть, вскоре вовсе улетела, ставши полноправно свободной. И потому юноша загорелся идеей даровать и этой бабочке в волосах девушки вольность. Юноша попытался распутать эти тончайшие волосяные сети, высвободить ее, расчесать паутины волос, но видно слишком грубо и рьяно старался. Отчего по этой самой причине, девушка ощутила неприятное посягательство и убрала его руку, подумав, что это видимо ветка дерева под ребяческим натиском ветра взлохмачивает её тщательно уложенную прическу. Она взяла в свою руку его пальчики, они показались ей непохожими на веточки, однако такие же вытянутые, они были мягкими, вовсе не твердыми, они были теплыми и весьма приятными на ощупь.
Совершив неловкий физический контакт, волнение охватило сих молодых людей, ибо никогда в своей жизни они не чувствовали такого притягательного взаимодействия. Прикосновение матери привычно, а руки доктора в гладких врачебных перчатках всегда холодны. Однако именно это немыслимое несказанное ощущение они не смогли ни с чем сравнить.
Ручка девушки почувствовалась юноше теплой, боязливо хрупкой, нежной, отчего он вовсе покорился ее воле. Но бабочку нужно было отпустить. И видимо, поэтому он, вцепившись в руку девушки, повел ее в неизвестное направление. Их пальчики сплелись в любящий не распутанный клубок. По веянию пасмурной осени, по зову многоголосой листвы, на голоса сонных неумолчных духов, они двинулись в непостижимое пространство, ибо мир внешний им был неведом, только в душах своих мыслями они жили.
Они шли и чувствовали, как ласковое тепло словно соединилось в их скрепленных руках, в этом центре единения пульсирует новое сердце новорожденной совместной любви. Взаимной любви. Та благодать переливалась молебственной мелодией ангельского хора, призванного благословить, застенчиво, но возвышенно.
Юноша искал дерево, выставив левую руку вперед, другою дланью он не отпускал свою спутницу. Девушка покорилась его влекущей воле, его властному разумению, его покровительственному замыслу.
И когда ветер подхватил в объятья целую охапку листьев и играючи бросил в путников, только тогда они остановились, поняв, что древо произрастает где-то поблизости. Душевные чувства не обманули их. Рядом высилось дерево с раскидистыми опасливо оголенными ветвями. Но мерное зрелище сцены увядания им сталось неведомым. Они лишь приблизились к плачевному древу, вступив под своеобразный настил из веток. Древесина пахла сыростью и мхом, тем бархатным покрывалом, который на ощупь ощущается ватным. И всё казалось в их душах таким искрящимся, таким несказанно светлым. Отныне той беспросветной тьмы, будто больше никогда не будет. Одиночество потеряло всякую горестную магию, всякую власть над ними. Во всем мире казалось, есть только они, и только их сердца тихо отстукивают парный синхронный ритм. В сей гармонии устремлений, в горячке несвойственных логике свершений, они своевольно отдались любовному ангельскому порыву.
Юноша повернулся к девушке. Нащупал бабочку, созданную из желтоватых листочков, которые столь неуместно запутались в ее волосах. Бабочка словно прижилась в тоненьких прядках, в этих ниточках золота с радужными переливами. Он провел любящей рукой по ее лоснящимся локонам, проследил весь путь грациозных прядок и коснулся до ее плечика, словно то была фарфоровая чашечка. В это время в юноше не пылала страсть, и тяга к познанию не развращала его чресла, им двигало дивное целомудренное восприятие любимой, это единственное что юноша мог сотворить, что мог себе позволить.
Девушка последовала вслед его касаниям, столь неумелым в движении и в произволении наивного содрогания. Она коснулась его ланит, провела пальчиком до колючих щек, скул и подбородка.
А юноша вернулся к ее благообразному личику, коснулся ее тонких бровей, отчего ее глазки закрылись, и он нежно провел подушечкой пальца по ее веку, там, где реснички выстроены рядком. Затем коснулся до ее носика столь тоненького изящного, с крохотными ноздрями, с помощью коего дева дышит, и от этой данности юношеский дух захватило. Затем углубление под верхней губой сталось распознанной немаловажной утонченной деталью и сами губки, мягкие и сухие, прыснули в его грудь опаляющий жар. Он не ведал что такое поцелуй, как впрочем, и ее уста не знали вкуса поцелуя. Однако они оба определенно обладают способностью утешать, награждать, убаюкивать, вдохновлять. Прощать, и, конечно же, любить.
Кожа девушка была схожа с бархатом, а его подобна старой обложке книги. Девушка прикоснулась к его трепетно вздымаемой груди. Посередине почувствовалась впадина, по бокам выступающие ребра обтянуты тончайшей кожей, но даже к такому неуютному твердому месту она пожелала благоговейно прижаться, словно желая обрести защиту, кров и понимание. Доверие вселяло в них взаимную доверительность и не свойственную их скромным натурам уверенность. И одна мысль терзала неустанно – “Почему она позволяет мне прикасаться?” и “Почему он не отвергает меня как другие?”
Юноша плавно провел рукой вниз, и ощутил впалую середину груди девушки, по обе стороны находятся мягкие выпуклости, но его пальцы застыли посередине, ибо он почувствовал биение ее сердца, тот величайший механизм создающий кровь, ту питательную жидкость всего организма. А может не только пища насыщает тело, но и наши чувства, дотронувшиеся до прекрасного внеземного создания, наделяют клетки целью и смыслом. Доброта питает плоть, и только любовь поддерживает в нас жизнь.
О сколь таинственно мирозданье и сколь восхитительно порою бывает созерцанье. Но юноша и девушка не видели друг друга, они не слышали друг друга. Ибо родились в слепоте и в тишине. Поэтому девушка прижалась к юноше вплотную, дабы ощутить его волнующееся сердце. И отныне два невинных сердечка стали настолько близки, что вот-вот коснутся божественного провидения и в едином ритме они изрекут клятву вечной первозданной романтической любви.
“Покуда смерть не разлучит нас” – пели благовестной музыкой юные сердца. – “Покуда смерть не разлучит нас” – повторяли с каждым вдохом. И в этом сердечном возгласе было нечто потаенно великое, несказанно значимое, неподвластное осуждению. Вот именно то, что они так долго искали, вот для чего живут и будут жить, вот та усыпальница неизгладимых чувств, обитель смысла жизни. И под сим деревом словно застыла извечная статуя обнимающихся влюбленных.
Оба, с самого своего рождения они были лишены всякого зрения и всякого слуха, потому познавали окружающий мир лишь с помощью рук. И сейчас они за одно бесконечное мгновение познали всю Вселенную в одном простом биении сердца любимого человека.
С тех пор одиночество покинуло их жизни, ибо возымели они воспоминания.
Но вдруг, протестной поступью, они почувствовали, как их разъединяют, словно цельный единый плод разрывают на две равные части, отчего обильно сочится сок, то хлынули их слезы. Юноша и девушка рыдали, ведь их враждебно несвоевременно разлучали. Это сердобольные матушки вернулись с затяжного приема доктора, который не нашел достойных сил для исцеления пациентов в своих руках и мыслях, и те не обнаружили своих дорогих деток на том самом месте, где их недавно оставили. “Далеко они не могли уйти” – подумали мамы и ринулись на поиски, и, увы, розыск их не стался долгим. Они увидели как в осеннем саду, юноша и девушка тесно прижимаются, заключая друг друга в объятья. Матушки посчитали это не проявлением чувств, а подумали что это всего лишь выражение страха. Они и не подозревали о том, не могли и помыслить о том, что такие беззащитные, бесчувственные, неопытные юные души могут когда-нибудь полюбить. Глупые взрослые люди верят в то, что будто они любят глазами и ушами. Но их вера оказалась ошибочной. Ведь юноша и девушка не имели ни слуха, ни зрения, однако полюбили друг друга всею теплотою искренних своих невинных сердец.
Мелодия сердца любимой девушки всё дальше и дальше, и вот уже совсем еле чувствуется тот жизни милый стук…
Они разлучились, но ненадолго. Ибо вскоре свершилось благодатное чудо. Господь милостью их озарил, явил помощь там, где человек порою бессилен. Девушка обрела слух, она отныне слышала все звуки мира, его чарующие песни. Долгими вечерами она слушала чудные увертюры и оперы, даже свой голос слышала она, но ничего не видела, ибо по-прежнему оставались бесцветными ее глаза. А юноша обрел зрение, отныне воочию созерцал он красоты мира. Подолгу он наблюдал за людьми, глядел на причудливые картины и на природу, но не ничего слышал, что говорят уста, и птицы отворяя клювы, ничего не щебетали ему. Он не ведал того, как должно быть звонко течет горная река и насколько томно шелестит луговая трава.
И обретя, сей чувственные дары, отказавшись от материнской чрезмерной опеки, отринув путы морального заключения, они возжелали прийти на то самое место, где они однажды навеки полюбили друг друга. Девушка спрашивала у прохожих о том самом месте с садом, говоря краткое описание – большой дом, калитка, дерево, и поняв, о чем она им говорит, они заботливо отвели ее к дому доктора. Юноша тем временем искал зрячими глазами своими знакомое место с небольшой рекламной брошюры, где памятка гласила о врачебном заведенье и об именитом лекаре. Но те чувства слишком слабыми им казались и потому внимали они сердцу своему путеводному, ощущая, как оно таинственно чувствует приближение другого любимого сердца. Вот-вот, еще чуть-чуть, и повстречаются они, долгожданно свидятся.
* * *
И вот, возле изогнутых древ древнего сада, девушка услыхала кроткие шаги юноши, его усталое дыханье ощутила, а он ее впервые увидел и словно весь светом озарился, такой неземной и прекрасной он себе ее и не представлял. Приблизились они друг к другу и невинно обнялись, заботливо, полюбовно. Но опечалились весьма. Ибо девушка что-то говорила, но юноша понять ее не мог. Девушка не видела его лица и не могла понять – почему возлюбленный молчит. И осознали они тогда, что трагичен будет их путь, если только не пожертвуют они собой ради любви.
Любовь их в кротости смирением пылала.
Юноша прикрыл ладонью веки девушки и нежно в глазки ее поцеловал. Очи дева вмиг отворила и в мгновение прозрела.
Девушка его ушную раковину поцеловала, и услышал он, как звучит ее молящий нежный голос.
Все чувства они разом обрели, ибо явственно чудо Господне произошло, несомненно, и неоспоримо. Но вопреки божественным дарованиям своим, юноша и девушка глазки в смущении прикрыли, и слух свой притупили. Дабы чувствовать, лишь сердцем, ощущать, лишь сердце – где глас Неба вечностью в нас навеки заключен. Познанье мирозданья в сердце, иные чувства лишены истины познанья. Мы любим сердцем лишь и любим только сердцем.
На том, оставим сей счастливую любящую пару, у них порыв благоприятный венчальный впереди, у них отныне долгий путь. И с надеждой уповаю, вы уразумели сей истории мудрствующую суть.
Смерть да не разлучит нас, ибо любовь побеждает смерть.
* * *
Невольно помечтал, незаметно уж поздний час настал. Но я по-прежнему пишу с любовью – Любимая, твое сердцебиенье вековое мне продлевает жизнь. Твое дыханье внеземное дарует воздух мне. О как пленителен тот образ вышний и сколь страдальчески печален. Сколько лет бесследно миновали, но парой мы так и не стали, иль были вместе мы всегда, но этого не замечали. Сомненья рвали нас, а сердца неистово кричали – Покуда смерть не разлучит нас. Или то лишь мой глас, вопиющий горечью в пустыне, мои мечты, живущие и поныне, иль то лишь иллюзии сплошные. Невыносимо сложно дотянуться до звезды, но легко вспоминать ее святостью искрящие, вечные глаза родные.
Стремительно жестоко ты ворвалась во все органы плоти ослабленной моей, в глубины моего сознанья. Ведь сердце мое изнывает от любви, от каждодневной боли. Легкие мои тяжко глотают кислород, желудок мой всякий голод потерял, глаза мои грустны, а волосы нервно сплелись в клубок змеиный. Уста мои молчаливы и безутешны, а грудь моя худа, словно гладильная доска рвет ребрами одежды. Борода моя седа, хотя мне чуть за двадцать – вот, сколько всего во мне один взгляд невольный изменил. Так суждено, когда любовь себя навеки вселяет в сердце молодое.
Но у вас иные судьбы, вы живете, а я о жизни лишь мечтаю. Вы забываете про смерть, а я о ней мечтаю, мечтаю о Царствие Небесном всех влюбленных. Вы грезите о любви нечаянно прекрасной, а я истинно люблю. Но ту любовь вам не познать, ее законы не понять, потому не сможете никогда ее принять. Для чего мне красоту девы своим уродством затмевать, для чего ее разуменье светлое своим безумьем омрачать? И для чего я возомнил писать? Видимо признанье это всё, иного смысла нет, вот сердцу своему вендетта.
Люблю тебя – возглашу в который раз, словно в первый. И на горизонте забрезжит вдруг рассвет. Я не спал, изнуряя бумагу мыслями благими. Вновь о тебе Любимая я вспоминал. О том, как тебя я впервые повстречал, как кротко созерцал, как печалился угрюмо и как на жизнь несчастную роптал. Насколько же я счастлив был при первой встрече нашей, о прикосновенье я тогда и не мог помыслить, речь моя с трудом произносилась, в содроганье тела наивности души, я взглядом выразить свою любовь пытался, и взглядом своим ты надежду в меня вселяла.
Я слепну, и слух теряю в испытаниях тоски. Я в слепоте обрету прозренье и в обделенной глухоте найду смиренье. Некогда просил тебя не плакать, но сейчас поплачь немного, пусть слезы выльют горечь, исторгнут все обиды.
Пусть время юное упущено безвозвратно, я в Вечности вновь юным стану, и ты станешь девой молодой. Попробуем мы тогда всё начать сначала, возродимся после неминуемого конца. Занавес опущен, пьеса земная окончена сполна, все роли исполнены трагично, мы, актеры, сыграв предначертанные роли, отворим дверь в мир реальный, в мир Небесный. Там тебе я прошепчу – “Рядом с тобою никогда я не умру”. И ты ответишь мне любовно – “Я более не грущу”.
И если исход приняла моя усталая душа, то ведаю отныне, всё начертанное сбудется наверняка.
Мечтаю ли я, или вижу будущее как будто наяву? В который раз у пера я вопрошу, и оно ответит – “Не ведаю сего, я лишь пишу, чернила источаю на бумагу”. Лист бумажный ответит мне – “Я лишь сохраняю”. Утро – “Я лишь пробуждаю”. Ночь – “Я ко сну склоняю”.
И лишь сердце мне ответит – “Я всё ведаю, я всё знаю, посему понемногу страждущим отворяю”.
2012г.
