Евгений Кривошлыков
Начин
В год синей собаки
В год синей собаки
1214г. Река Орчун гол. Северо-восточная Монголия.
Весной нового года, когда степь позеленела и отмерила очередной год степной жизни, Начина и Юмгылыка снарядили в действующую армию. На Далай нуур из ставки войск вместе с отрядом икирасов прибыл младший черби. Полмесяца они объезжали кочевья хонгиратов, собирали военные подати и новобранцев. Не обошли стороной и род хабтагаров.
– По указу Великого хана, каждый род обязан дать годных для службы мужчин и юношей, – оглашал черби. – Это великая честь для каждого рода. Самых храбрых и сильных Великий хан приблизит к себе. Никому не возбраняется войти в кэшик и служить ему лично – это его воля. Иные воины, преданной службой получат всё, чего пожелают. Хан даёт пищу и кров, честно делит военную добычу на всех – это его воля. Предателей и трусов ждёт позорная смерть. Осквернивших доверие Великого хана, опозоривших свой род в бою, казнят вместе со всеми воинами рода, будь их десяток или целая сотня – это его воля. Каждый новобранец должен быть одет и обут. Обязан иметь при себе пять заводных лошадей и одного вьючного коня или верблюда, походной пищи на двадцать дней, охотное снаряжение и личное оружие, если такое есть.
Жестокие битвы теперь гремели далеко от здешних кочевий. Милостью Неба Великий хан расширял пределы своих земель, и вёл своих воинов всё дальше, через пески и горы на юг. Сила его росла, и даже редкие неудачи не могли омрачить его грандиозных замыслов. Четвёртый год его тумэны чёрными смерчами вгрызались в северные земли Золотого царства, сея смерть и разрушения. Чжурджени стойко бились за свои города, но их силы и воля были не соразмерны с умом, яростью и боевым духом всадников великих степей. Тот, кто не покорялся воле Великого хана, будь то камень или человек, просто стирался с земли без следа. Целые города превращались в камни и пепел, и тысячи неутомимых коней мешали этот пепел с ветром и пылью дорог. В некогда многолюдных городах, деревнях и ухоженных полях ныне кружили вороны, и витал мор. То, что когда-то пело и цвело, обращалось в безмолвие, исчезало навек.
Родные отдавали сыновей и внуков как неизбежное должное, без особой радости, но прилюдно никто не смел роптать. Старики устало смотрели, как молодые воины – недозревшие юноши отправлялись на ханскую службу добывать своё богатство и бессмертную славу. О чём ещё могли думать молодые, и о чём на дорогу им могли поведать седые головы? Старики многое видели на своём веку и знали, что ничто не даётся даром, и знали цену настоящей свободе, и что молодость быстротечна, и что дороже человеческой жизни нет ничего. Для молодых сейчас всё это не имело значения: их мерилом были собственные чувства, в коих хрупкость жизни и собственной души ещё не осознавались. Голос сердца велел им быть сильными – монголам нужны были сильные воины. Они стояли на пороге, за которым открывался бескрайний мир, известный им пока лишь по рассказам и преданиям. Они ещё не видели потоков человеческой крови, не знали настоящей скорби и боли, но уже ощущали мощь своей общности, и были готовы идти, повинуясь любой сильной воле, хоть на край света, чтобы забрать или разрушить всё то, что хранил этот мир за степями, до их прихода. Теперь это была их новая цель, на это им дали право и в этом был их восторг. В радости не растраченных сил, в предвкушении новой лихой жизни, они шутили и смеялись. Они уходили из дома легко, потому что где-то их давно ожидали такие же, как они отцы и старшие братья. И не беда, что вернуться назад суждено было не всем. Прилюдно об этом не поминали. Правда, были и другие, каких было немного. Они покидали гэр задумчиво и молча, оставляя привычный уклад и родные места, почти не осознанно, словно увлекаемые потоком, совладать с которым были не в силах. Голос сердца они подавляли из страха стать отверженными. Этих и других вели дороги судьбы, о коих знало лишь Вышнее небо. Те и другие вверяли ему свои жизни, потому что не думали и не знали – как может быть иначе. Так, в восторге и безумии войн, Великая степь год за годом расширяла свои пределы. Так, год за годом она теряла цвет своей юности: кровь её воинов стремилась излиться в чужих землях, а после, раствориться в крови других народов.
К исходу месяца набралась полусотня. С восходом шестой луны, с западного берега Буйр-нура небольшой отряд с караваном гружёных лошадей и верблюдов двинулся на юго-запад. Путь лежал через пустынные степи Гоби в земли онгутов.
Начин, как и большинство остальных юношей, никогда не бывал в жарких южных степях, потому с волнением первопроходца и живым интересом смотрел на всё, что видел вокруг.
На протяжении всего пути бесконечная Гоби меняла свой лик. То она была словно засеянная неумелой рукой земля, с редкими пучками пожухлых трав, то каменистая, украшенная костями, испустивших, последний дух падших зверей и людей. То скалистая, изредка поросшая островками старого леса, то песчаная, вязкая и зыбучая, совсем не похожая на зелёные долины родных мест. Ослепительная днём, раскалённая солнцем, кроваво-бурая, спёкшаяся и обожжённая, растрескавшаяся от жара, жёлтая и пепельно-серая, терзающая колкими песчаными плетьми, или целыми тучами беснующихся в небе песчаных вихрей она была безучастна к мольбам и страданиям, и знала тысячи способов убивать всё живое. Ночью она становилась холодной и бездонной, словно пасть голодного демона, она хохотала и плела колдовство, как мстительная оскорблённая женщина, но после, на рассвете была благосклонна, зовущая и манящая, звенящая и поющая, она увлекала за собой, завораживала, и этим навсегда оставалась в сердце как вечный нестираемый временем след.
Переходы казались бесконечными. Привалы делали в местах, где была вода, и для не знавших здешних мест её было не найти. Однако, поход не был томителен, ибо он открывал недоступные ранее пределы и дарил радость познания. Всё же смешливая болтовня и восторженность постепенно сошли на нет, сменившись молчаливым созерцанием бескрайних безлюдных земель. Отряд шёл вдали от обжитых мест, и походная жизнь понемногу приучала беречь, силы не тратя их, на пустые разговоры. Приходилось беречь еду и особенно внимательно ухаживать за лошадьми – в них была жизнь монгольского воина. На стоянках черби вразумлял немногих беспокойных, рвавшихся без дела помахать саблей. Таким назначалось не очередное охранение лагеря под присмотром бывалых.
– Теперь вы уже на службе, – говорил черби. – Каждый из вас уже не сам по себе. Делайте то, что вам велят, и берегите силы. В ставке вам не дадут отдыхать.
Начин держался спокойно и собрано, старался больше слушать старых опытных воинов. Ровесники к нему не навязывались. В первые дни похода он часто замечал их осторожные, изучающие взгляды со стороны, и некоторое время не мог понять этому причин. Позже, всё просто объяснилось – в нём узнали охотника, одолевшего матёрого волка в схватке один на один – известный поединок давно кочевал легендой, по всей степи. Старшие, заметив трофей на его шапке, уважительно хмыкали в усы – если монгол носил на себе, добытый на охоте, трофей, будь то клыки, хвост или шкура, значит, он добыл его сам, в честном поединке со зверем. Сам же Начин уже пережил в себе былые страхи и некоторые тщеславные чувства, и потому носил волчий хвост как нечто естественное и должное, как часть самого себя. Однако волчий вой, временами оживлял в нём воспоминания о недавнем …
– Милости Неба. Я пришёл, как ты велел, – Начин поклонился, и показал шаману волчий хвост, затем опустившись на колени, положил к его ногам новые гутулы, овчинный халат и мешок с припасами.
Салхи-Саруул взглянул на сросшуюся кисть юноши, молча, кивнул, и жестом пригласил к очагу. Чёрно алые угли в полумраке гэра дышали жаром и тихо, бесстрастно, словно божество, смотрели на гостя тысячью глаз. В густом застоялом воздухе пахло чадом сожжённого жира и дымом табака.
– Покажи рану, – низким голосом сказал шаман.
Начин снял дэгэл и повязку с плеча, накрывавшую раны. Шаман присел рядом, осмотрел руку и, по всему, остался доволен, так как, удовлетворённо вздохнул.
– Развяжи мешок, – велел он.
Начин развязал мешок, достал из него принесённую пищу. Шаман взял в пиалу по капле и щепоти всего, запалил в ней пучок трав, и, нашёптывая молитвы, призвал онгонов. Вскоре Начин почувствовал головокружение и сердце, отчего-то забилось чаще. По плечу, а затем и по всему телу разлился жар, от которого все тело расслабилось и обмякло. Но, уже скоро Начин ощутил новый прилив сил, в груди вспыхнула необъяснимая радость.
– Болезнь ушла. Дух волка тебя не побеспокоит, – сказал шаман, закончив своё дело, затем, не торопясь, уселся у очага и раскурил трубку.
Начин ждал. Похоже, шаман хотел ещё что-то сказать. Языки пламени в очаге едва поднимались синими всполохами, слепо блуждали в тающих углях, тщетно ловили воздух, словно всецело находясь во власти веющей рядом силы. Наконец шаман дал пищи огню и сказал:
– Скоро ты станешь воином хана.
– Да, – глаза Начина блеснули гордостью.
– Когда ты убивал волка, ты узнал – что значит убивать…
В словах шамана послышался, глубокий, пока ещё не ясный для Начина смысл. Стараясь его понять, он вспомнил свой поединок, который ярко ожил в сознании.
– Став, воином хана, ты будешь убивать людей.
Зажившая рана откликнулась пульсирующим током. Начин нахмурился и задумчиво потёр занывшее плечё.
– Ты готов забрать чужую жизнь?
Начин снова почувствовал пережитое оцепенение перед решающим выстрелом и вновь попытался понять его причины. Одна часть его сознания отзывалась голосом, идущим из глубины души: «волк был в его власти, и он не хотел его убивать», в другой слышались властные веления разума: «волк был зверь и был враг, и потому заслуживал смерти. Зверь не смог бы оценить подаренную ему жизнь». Начин ответил, так как подобало монголу:
– Я буду убивать своих врагов.
Шаман спокойно смотрел на огонь, тихо распуская вокруг сизые тягучие пряди.
– Ты убил зверя, потому что на миг стал таким же, как он. Но ты не зверь. Или… может, ты хочешь быть как он?
– Нет, – помедлив, ответил Начин. – Но, я хочу быть таким же сильным и быстрым, как подобает быть воину.
Салхи-Саруул вновь помолчал, задумавшись.
– Жизнь на земле, лишь отражение Вышнего неба. Также и человек – есть не то, что он видит в своём отражении. Мы приходим на землю, чтобы понять – кто мы. И поняв, исполнить волю Неба на земле.
– Я давно уже понял, что хочу стать воином, – ответил Начин.
Шаман вздохнул, продолжая неотрывно смотреть на огонь.
– Может быть. А может быть, ты смог бы прожить другую жизнь.
– Какую жизнь? Я не хочу быть пастухом. А быть шаманом мне не дано. – На миг у Начина промелькнула мысль: «не хочет ли шаман взять его в ученики». – Я не понимаю тебя. Зачем ты спрашиваешь меня? Разве быть воином это плохо?
– Тебе придётся убивать людей, – напомнил шаман.
– Не людей – врагов, – повторил Начин.
– Многие из этих врагов всего лишь жили на своей земле и оказались на пути хана.
– Хан не убивает тех, кто ему покоряется.
– Ты хочешь покорять?
– Слабый должен склонятся и платить сильному, это правильно. Так поступают все.
– Враг может оказаться хитрей и сильнее. Тогда напротив – ты склонишься перед ним, и станешь рабом. Или заплатишь ему своей жизнью.
– Я этого не боюсь. Но, я никогда не стану рабом, лучше смерть, чем позорное рабство. А смерть в бою – достойная смерть!
Начин чувствовал вдохновение – ещё ни с одним из старших и мудрых он не говорил, так уверенно и умно. Но Салхи-Суруул видел, что юноша говорит речами десятки раз слышанными от других.
– Не торопись сунуть руку в огонь – думай перед тем, как сказать, думай о последствиях своих решений.
– Однажды я видел, как человек держал в руке огонь и остался невредим. Я хочу быть как он. Я стану сильным и быстрым.
– Держа в руках меч, ты не научишься держать огонь.
Начин выдохнул не находя слов, подумав: «Что может знать шаман о жизни воина, если он никогда им не был»? – и сказал вслух:
– Ты не был воином, откуда тебе знать?
Салхи-Суруул тихо усмехнулся:
– Мне не нужно им быть, чтобы это знать. Разве, ты забыл, с кем сейчас говоришь?
Шаман был прав, в Начине качнулось смятение и, вместе с тем, ему было обидно. Он чувствовал, что, конечно же, ещё не настолько вырос и окреп, чтобы говорить от лица зрелого воина, и тем более не имел сил и знаний, которыми владел шаман, чтобы говорить с ним на равных. Однако, также он не мог принять, что его намерения и решения не воспринимают в серьёз. Тем более, что его слова, были словами отца и других сильных мужчин которых он уважал и считал для себя примером. Как же могло быть иначе? Он вспомнил об отце, о Балта и других братьях, о старейших воинах рода, посвящавших его в воины после большой охоты. Как он мог от них отступиться? Как они посмотрели бы на него, реши он отказаться воевать? Это было просто немыслимо и нелепо! И главное – указ Великого хана, ослушаться его было равнозначно смерти.
– Я не могу отказаться воевать – так велит Великий хан, – сказал Начин.
– Значит, твоя жизнь принадлежит ему?
– Ещё нет, но… служить Великому хану это честь.
– Служа Великому хану ты всегда будешь идти на смерть.
– Если будет нужно… воин не должен бояться смерти, – с затаённым упрямством ответил юноша, в груди полыхнул огонь гордости. – Я буду не один, у хана большое войско. Мой отец и старшие мужчины рода, все служат ему. Я не хочу иной жизни. Не хочу пасти овец. И… почему тебя так волнует моя жизнь?! – глаза Начина сверкнули.
– Милостью Тэнгри я вернул тебе жизнь, – спокойно ответил шаман.
Начин замолчал и нехотя подумал, о том, что своей жизнью он обязан Салхи-Суруулу. Шаман вещал волю Вышнего неба, а перед волей Вышнего неба, преклонялся даже сам Великий хан. Но, не будь Салхи Суруула, смог бы он сам изменить свой путь? Нет, не смог бы. На чаше весов лежала честь всей семьи. И всего рода. Юное сердце сдавила печаль:
– Я благодарен тебе, за жизнь… Но, если я ослушаюсь… это будет позор. И мне и всему роду.
Шаман не ответил. Он долго сидел в оцепенении, пока табак в трубке не сотлел до конца и последний огонёк в ней не погас. Казалось, что шаман уснул. Вскоре начал меркнуть огонь очага, внутри гэра стало совсем темно. Наконец шаман ожил.
– Когда-то, ты прожил дольше моих лет, – тихо произнёс он. – Ты мог бы лечить людей. Хан не трогает учеников шаманов и знахарей. Ступай. Если надумаешь – возвращайся.
Подумав над сказанным, Начин поклонился и с облегчением вышел из гэра. Звёздное небо над головой раскинулось тысячью открытых дорог. Он встряхнулся, сбросив с себя пережитое оцепенение, вдохнул полную грудь живительной ночной прохлады и, вскочив на коня, стрелой полетел в чёрную бескрайнюю степь…
Через месяц пути отряд, достиг зелёных предгорий, где жили онгуты и, пополнив запасы пищи, не задерживаясь, двинулся дальше в горы.
В горах Начин тоже был впервые. Он вновь чувствовал себя маленьким и не значительным, и, в который раз удивлялся, сколь обширной и разнообразной бывает земля. Здесь дул холодный порывистый ветер, вековой лес, покровительственно шумел, из его чащи клыками торчали, растрескавшиеся от времени, поросшие мхом древние утёсы. Одинокие каменные столбы и широкие сосны с корявыми сучьями, мнились, застывшим в оцепенении духами, угрюмо взирающими со всех сторон на идущих всадников. Начин крадучись бросал подношения духам покровителям и шёпотом молился, скрывая суеверный страх, и в этом чувстве был не одинок. Бывалые же уверенно вели коней вперёд, и это, отчасти успокаивало, главное было не отставать.
Утром нового дня молодые воины вновь увидели нечто невообразимое: неожиданно проступив из тумана, высокий горный перевал венчала мощная каменная стена. Она возвышалась над лесом, вызывая неподдельный трепет. Казалось, из низких облаков над ней вот-вот покажется голова демона-великана – хозяина здешних мест и тогда, не миновать ужасной смерти. Но вокруг было тихо. С вершин сторожевых башен из-за каменных зубов на них молча, смотрели дозорные. Выше, над ними, на длинном шесте колыхался белый, девятихвостый ханский туг. Отряд направлялся по узкой горной дороге наверх к небольшому проходу у подножия одной из башен.
– Великая стена золочёных правителей, – пояснил черби. – Она тянется на сотню переходов в обе стороны – бестолковый труд тысяч полезных рабов. Теперь она наша.
Приближаясь к стене, Начин невольно вспомнил рассказы Тугдэмгылыка, о том, как тому приходилось штурмовать неприступные стены, и, в очередной раз проникся к дяде искренним уважением. Лошади, здесь, на каменистых, поросших густым кустарником склонах были почти бесполезны, а лезть наверх по ровной стене на такую высоту, да ещё под обстрелом вражеских стрел, казалось немыслимым. Видя удивлённые взгляды молодых, бывалые посмеивались:
– Дышите ровно во всё горло, и прижмите зады к сёдлам, не пугайте лошадей.
– Эй, Харну! Расскажи, как ты брал эту стену!
Загорелый воин лет тридцати с обнажённой выбритой головой, седоватыми усами и косицами на висках улыбнулся, сплюнув через отверстие в выбитых передних зубах:
– Да здесь и брать было нечего. Мы подошли на рассвете оттуда…, – он махнул рукой левее, на пологий склон горы, – и даже не слезали с коней. Имперская стража наложила в штаны. Ни одна стрела нас не поцарапала! – Харну весело рассмеялся. – Да простят меня духи гор! Мы подстрелили нескольких, ради забавы. Били в глаз тем, кто высовывался. Правда, они успели запалить сигнальный костёр, ну, да потом мы на нём же поджарили им пятки!
– Хвала Великому хану! – поприветствовал черби, вскинув руку, когда отряд подошёл к стене.
– Хвала хану и Вышнему небу! – ответил сверху дозорный, и, обернувшись назад, сильным прерывистым свистом, подал сигнал.
Миновав широкую приземистую арку, отряд вошёл в стену, словно в глубокую пещеру. Новый приступ изумления вызвала толщина стен.
– Наверху как по дороге можно свободно скакать на лошади, – вновь отозвался Харну, – а кое-где пройдут, и пять всадников вряд.
Внутри тоннеля оказался узкий проём с ведущей наверх каменной лестницей.
– Сто-ой! – голос черби гулко отозвался в сводах. – Цогто, Анаха! Проезжаете дальше в лагерь, отгрузите им оговоренные припасы. – А вы, – кивнул он ближайшим молодым парням, – берите мешок вяленой баранины. Несите наверх. Остальным ждать на другой стороне за стеной.
Черби спрыгнул с коня, и уверенно шагнул в полумрак узкого хода. Оглашённые воины спешились, окликнули молодых и начали снимать груз.
– Овгон-гуай! Можно наверх? – попросился один из парней.
– И мне?! И мне?! – подхватили ещё несколько взволнованных голосов.
– Можно и мне?! – крикнул Начин.
– Идите за мной, – улыбнувшись, скомандовал черби. – Когда-нибудь расскажете детям.
– Юмдылык, пошли, посмотрим! – позвал Начин. Брат быстро спрыгнул с лошади. Вслед за остальными они стали подниматься по узкому ходу наверх.
Наверху всех встретили двое дозорных татар, которые не скрывали помятых улыбок – гости здесь на перевале случались не часто. Вскоре подошёл ещё один, тяжёлый и грузный воин – старший десятник, поклонился черби. Завязался разговор.
Стена оказалась каменной дорогой, гигантским змеем, извивающимся по вершинам окрестных гор. Удаляясь от глаз, серая каменная чешуя, увенчанная зубчатым гребнем постепенно блекла, и далее, совсем растворялась, в плывущем белёсом тумане. Начин, Юмгылык и другие, замерев на месте, смотрели на ожившее чудо, про которое доводилось лишь слышать, и всё ещё не верили, что теперь оно лежит у их ног.
– Неужели это сделали люди? – прошептал Начин. – О, Небо…
– Смотри, – Юмдылык указал на поверхность каменной дороги, – здесь следы лошадиных копыт и навоз.
– Дозорные делают здесь обход на лошадях, – пояснил стоявший рядом Анаха. – Харну не соврал, по стене, можно ехать день и ночь в обе стороны. Раньше её стерегли онгуты. Те объезжали стену внизу по своим тропам. Татары не знают гор, потому берегут коней, и свои ноги. Они ездят по стене среди облаков и наверно думают, что ходят по небу, – Анаха хрипло хохотнул.
Начин с Юмдылыком подошли к зубчатому парапету, руки осторожно коснулись холодного шершавого камня: казалось, стена вот-вот оживёт. Осматриваясь вокруг, они медленно двинулись по стене.
– Как служба? – спросил черби десятника.
– Всё тихо, овгон-гуай, – ответил тот. – Сидим по-прежнему, как орлы на вершине. В прошедший месяц на север проехали двое вестовых. Совсем загнали лошадей. Посекли им ноги, разбили копыта. Не знаю, как до нас дошли, еле залечили. Оба уже вернулись обратно. В остальном тихо – дикие звери да птицы, – десятник неумело улыбнулся и покряхтел, в глазах полыхнул целый пламень невысказанных мыслей.
Черби кивнул и вдохнул холодный утренний воздух. С высоты стены открывался вид на, темнеющие сквозь туман цепи гор. Лагерь дозорных стоял чуть ниже за стеной среди кряжистых сосен, оттуда вился дымок костра.
– Все живы? – спросил он вновь. – Помню, весной у тебя были больные.
– Да-а, было трое, – хмуро протянул десятник. Один встал на ноги, а двоих горы забрали себе. Они были хорошие воины. В бою от них было бы больше пользы.
Черби остался невозмутим.
– Вам доверили стеречь перевал. Это дорога хана, и он может появиться здесь в любое время. Кто же его здесь встретит?
Десятник послушно кивнул и, подумав, тихо проронил:
– Духи гор вселяют в сердце тоску и высасывают из тела душу.
– О вас помнят. Мне было велено передать припасы, – черби кивком головы указал на мешок.
– О, хвала Небу! Хвала Великому хану! – десятник благодарно качал головой, осматривая содержимое. – Спасибо, овгон-гуай! Давно мы не видели такой еды! Что там нового в степи?
– В родных кочевьях как в раю: тучные табуны, молодая трава, хмельной айраг и тёплые женщины, – улыбнулся черби.
– Эх! – не сдержавшись, выдохнул десятник, глаза его сверкнули. – Проклятое место! Ни земля, ни небо! Скоро год, как мы сидим на этих камнях без дела. Готов отдать половину, того что имею за то, чтобы вернуться в свой минган! – десятник пристально взглянул на черби. Тот, продолжал молча, смотреть со стены вдаль. – Овгон-гуай! Я честно служил хану и своему нойону, – сдерживая подступивший порыв, заговорил десятник. – Нас отрядили в арьергард спешно прямо на переходе в Сигин. В числе других мы прикрывали тыл, потом пришёл приказ закрепиться и разъездами на два перехода наблюдать за окрестностями. Так мы ближе всех оказались к стене. Потом пришёл новый приказ – занять перевал у стены и выбор пал на меня и мой арбан, потому что я немного обучен счёту. Нас обязали досматривать всех проезжающих в обе стороны, считать и смотреть грузы. Ну, и остальное, конечно. Девять лун мы уже здесь. Камни сосут из нас жизнь. А здесь хорошие воины и они готовы идти за ханом в любой огонь!
– Ты воин Великого хана, – спокойно ответил черби. – У тебя незавидная, но важная служба.
– Прошу напомните о нас в ставке. Клянусь Небом, мы не заслужили, того, чтобы умереть здесь!
– Я тебе ничего не должен, но ты хочешь, чтобы я просил за тебя, – в полголоса сказал черби.
Несколько мгновений десятник напряжённо смотрел на него, затем шепнул:
– Подождите, я сейчас вернусь.
Грузный воин неуклюже поспешил по ступеням вниз.
– Спускайтесь и ждите, – крикнул черби молодым воинам, которые разбрелись по стене.
Начин и Юмдылык вместе с остальными нехотя пошли вниз, перед глазами всё ещё стоял образ каменной дороги, идущей среди облаков.
Отряд с караваном отдыхали на южной стороне стены. Вскоре вновь показался забавно бегущий десятник, за спиной качался заплечный мешок. Ему явно не хватало лошади, потому что пешком, судя по всему, он ходил не часто. Чуть не подвернув ногу на камнях, воин чертыхнулся, и, не обращая внимания на смешливые возгласы смотрящих, уже шагом поспешил дальше, наверх. Низким, глухим голосом он окрикнул дозорных:
– Шалбак! Чулун! Несите мешки на очаг.
Дозорные, молча, подхватили по паре мешков с припасами, и пошли к лагерю.
– Овгон-гуай! Это – подарок. Екэ-Кутукут-нойону, – десятник тяжело дышал, однако сдержано раскрыл мешок и показал черби выделанные меховые шкурки. – А это для вас, – десятник с поклоном передал черби ещё одну связку игристых шкурок. – Прошу, напомните обо мне нойону, и да хранит вас Небо!
Черби по-прежнему спокойно принял дар и спросил припоминая:
– Тебя звать Элбык?
– Да, овгон-гуай! – ответил десятник. – Элбык, из рода аржигар.
– Надеюсь, я встречу Екэ-Кутукут-нойона раньше, чем дела службы уведут меня далеко от ставки, – сказал черби.
Десятник молча, с надеждой смотрел ему в глаза.
– Я напомню о тебе, Элбык, – сказал черби, не поднимая глаз, – дальше решать не мне. Милости Неба. – Он закинул мешок за спину, кивнул в знак прощания и пошёл вниз.
– Да хранит вас Небо, – вновь повторил десятник, провожая черби до лестницы, затем остановился, и устало посмотрел ему в след.
В тот же день, пройдя по ущелью через крутые скалистые горы, и миновав попутно небольшую крепость, отряд спустился на широкое плато и вскоре подошёл к Сигину. Дозорные разъезды на дальних и ближних подступах, останавливали взмахом руки, осматривали с пристрастием, слушали черби и пропускали дальше – прежних улыбок и шуток как не бывало.
Военный лагерь стоял поодаль, за чертой городских стен, и сам был похож на большой город. Из далека были видны тысячи гэров, шатров и палаток огромного войска. Монголы признавали только степной уклад жизни, потому никто из них не селился в домах. После последнего штурма, некогда цветущий Сигин стоял безмолвный, полуразрушенный и обгоревший, в немногих уцелевших строениях печально и скорбно шелестел ветер. Не тронутым оставался лишь монастырь на западной окраине, над которым простиралась хранящая длань самого Великого хана. Смиренные монахи изо дня в день собирали и хоронили трупы своих соплеменников, коих в черте города и за его пределами было много. Совсем иная жизнь бурлила и кипела рядом. Сухой ветер предгорных равнин играл бунчуками и полотнищами родовых знамён, стоящих на высоких шестах, Тёплое южное солнце изливало на них свой лучистый свет. У Начина перехватило дух, в глазах пестрило от невозможного количества воинов и лошадей, собранных враз в одном месте. Такого он не видел даже на самых больших праздниках, когда в одно место съезжались десятки родов – поистине, только Великий хан мог иметь такое войско!
– О, Небо! – тихо воскликнул он, с волнением всматривался в обширное, кипящее жизнью пространство впереди.
– Это наш походный юрт, – с улыбкой отозвался Анаха. – Что, удивляет?
– Не знал, что бывает так много воинов.
– Здесь ты видишь не всех. Это только наш джунгар.
– Куда мы сейчас? – спросил Начин, заметив, что всадники впереди сменили направление.
– Сначала снимем груз, а после развезём вас по семьям, – Анаха по обыкновению хрипло хохотнул.
Отряд объехал огромный лагерь краем по жёлтой песчаной равнине, и прошёл вдоль русла небольшой мутной речушки, направляясь в ближний лесок, туда, где виднелись крыши селения. У черты леса речка скрывалась в густых зарослях кустарника и далее, за ними на запруде из камня, открывалась небольшая водяная мельница с тремя добротными амбарами и несколькими жилыми дворами поблизости. Всех их приспособили под склады и надёжно охраняли. Оседлые караулы, как всегда вели себя чуть приветливее, чем разъездные – свежие новости с родной стороны всегда были в цене, к тому же, черби здесь хорошо знали.
В сравнении с окружающей каменисто песчаной местностью местечко было живописным и весьма любопытным для глаз степняков. Дома стояли среди больших высоких деревьев, и подобно этим деревьям сами словно вырастали из земли. Такие дома невозможно было быстро разобрать и перевезти на новое удобное место – что казалось недальновидным и глупым. Удивляли их угловатые формы, ограды с огромными резными воротами, причудливо изогнутые, словно рогатые крыши, покрытые связками тростника, и большие боковые отверстия в стенах, с дверцами высоко от земли. Начин слышал, что эти отверстия хитроумные чжурджени придумали для того, чтобы тайно подглядывать за людьми снаружи. Один из домов имел, большой двор. Его крышу сплошь покрывала гладкая изогнутая плитка. Сквозь листву высоких раскидистых ветвей на землю и двор падали редкие солнечные лучи. Здесь было очень необычно и по-своему красиво. Осмотреть всё внимательнее, не было времени, но Начин подумал о том, что обязательно сделает это при следующем удобном случае. Сняв груз на большом дворе, и сдав его на хранение, отряд направился назад к лагерю.
– Не останавливаться и рот не разевать, – крикнул черби, оборачиваясь к полусотне. – Поболтать с земляками ещё будет время.
Непонятные, на первый взгляд, хаотичные движения людей, в огромном лагере, при ближайшем рассмотрении, оказались совершенно упорядочены – никто не слонялся без дела. Воины занимались лошадьми, чинили амуницию, разъезжали по делам службы. Женщины и прислуга занимались хозяйством. Во всем вокруг чувствовалась сильная и властная рука, державшая людей в суровой дисциплине и повиновении. Юноши подобрались, выпрямили спины, в присутствии этой незримой силы хотелось выглядеть достойно. Начин же испытывал смешанные чувства от искреннего воодушевления до опаски, и в целом чувствовал себя неуютно: слишком много глаз оценивающе смотрели на него со всех сторон. В голове крутились волнующие мысли о предстоящей вот-вот встрече с отцом и другими родичами.
*****
– Ты стал совсем взрослым, сын. Какие у тебя крепкие руки и плечи, – отец рассматривал Начина как нового коня, родственными чувствами от него совсем не веяло. Он ходил вокруг, размышляя, о чём-то своём. Начин неловко топтался посреди гэра не смея присесть – он давно не видел отца, и многое что за это время изменилось в сознании их обоих. Кроме того, теперь Начин был рядовым воином и не знал, как принято вести себя в подобных случаях. Отец был десятник, и значит, вёл за собой других воинов, и отдавал им приказы. По всему чувствовалось, это уже были не их прежние родственные отношения.
Снаружи слышался смех и радостные возгласы долгожданных родственных встреч – полусотня новоиспечённых воинов с шумом вливалась в ряды родовых арбанов. Начин же неловко улыбался, стараясь выглядеть сдержанным и достойным, однако внутри был совершенно растерян, потому что, ожидал увидеть в глазах отца радость от встречи, гордость и долю искреннего признания, за то, кем и каким он стал.
– Как владеешь, мечём, копьём, луком? – в голосе отца звучал непривычный повелительный тон.
– Луком лучше всего, – ответил Начин. – Немного копьём.