Фёдор Романович Козвонин
Шабашник
– Погоди-ка…Мне Саша говорил, что штрафует не бригадир, а офис.
– Правильно говорил. Но только куратору ведь бригадир стучит и с каждого штрафа процент имеет. Только если оштрафованный человек с вахты сбегает, то штрафуют уже самого бригадира, поэтому ему приходится поддерживать равновесие и балансировать на грани, чтобы и самому при деньгах, но и чтоб тылы прикрыты были. Вот, скажем, в том же Егорьевске одного бригадира зэки просто опустили. Ты понял, как. А тут, в Дорохово, наоборот было. Здесь три вахты назад была одна администраторша, что вязалась ко всякой ерунде: то за семечки предъявит, то за нарушение ночью режима, когда ты в туалет пошёл, а то и за курение будто бы в неустановленном месте. С каждого мелкого штрафа копеечка капала. И что в итоге? Сбежало десять человек и она почти что без зарплаты, на гольном окладе осталась. В следующий свой приезд она, правда, всё компенсировала – дискотеку придумала.
– Это где вахтовикам наливали?
– А ты откуда знаешь?
– Мне Александр рассказал.
– Ну, раз рассказал, значит, такой трюк больше не повторят. Он, скорее всего, кому-то из вышестоящего начальства не понравился, потому что с точки зрения стратегии… – Андрей запнулся за торчащий под ногами корень и чертыхнулся. – Но ты с Сашей всё равно будь настороже – он себе стяжать тоже не дурак.
Они вошли в лес. В пахучий и уютный осенний подмосковный лес, воспетый группой ушлых, но неудачливых нуворишей из мультфильма про Чебурашку. Именно в этот момент казалось, что лучшего места в мире искать действительно не стоит – до того там было всё именно так, как надо. По крайней мере русскому человеку, воспитанному на русских сказках. Казалось, именно из-за этой ели сейчас выскочит Серый волк, несущий на спине Ивана-царевича. Именно над такой вот непролазной чащей летит на ковре-самолёте другой царевич, а путь ему освещает томящаяся в клетке жар-птица. А если сойти с заботливо кем-то выстланной старыми деревянными поддонами тропинки, то обязательно попадёшь к избушке на курьих ножках, или встретишь прекрасную Василису со зловещим фонарём…
– Кстати, Сергей, ты заметил, что карщики на заводе все поголовно выходцы из Средней Азии? Это полноценная мафия. Да-да, не смейся. Однажды охрана обнаружила в огромном мусорном контейнере равномерно уложенные плазменные панели на двенадцать миллионов рублей – такой хай поднялся, что на проходной потом целый месяц каждого проходящего разве что рентгеном не просвечивали.
Они вышли из чащи леса и оказались почти напротив входа в лагерь. Дорога действительно показалась Сергею заметно короче той, которой они утром шли на работу с Александром.
– Но скорее всего дело в том,– продолжил Андрей,– что эти мафиози захотели поменять условия в сделке с охраной, а та не согласилась. Ведь что произошло – плазмы разнесли обратно по цехам и дело сошло на тормозах, никаких концов не нашли. А вот если бы охрана задержала водителя того мусоровоза на выезде с территории… Думаю, он бы смог дать нитку, за которую только тянуть успевай. Но задержали не мусорщика, а задержали контейнер, а тот уже вещь молчаливая. Кстати, если что, тут можно купить вполне себе заводскую стиральную машину или тот же телевизор. По качеству он ни в чём не уступит заводскому, ведь его собирают из патентованных деталей эти же вполне квалифицированные рабочие. Они только гарантийного талона не дадут, потому что собирают это во внерабочее время на внерабочей территории. Ну, ты понял, о чём речь, да? Зато стиральная машина или телевизор обойдутся намного дешевле, чем на самой щедрой распродаже. Эх, если бы не в Волгоград везти, то взял бы, ей-богу!
Они прошли пост охраны, вошли на территорию лагеря. Сергей, которому теперь стало как-то некомфортно из-за того, что он так панибратски перешёл с Андреем на «ты», решился задать вопрос:
– Слушай, а как вышло, что ты, по всему видно, что человек образованный, вахтуешь тут?
Сергей надеялся, но себе в этом не признавался, что такое непрезентабельное социальное положение Андрея вызвано пороком или преступлением.
– У меня профессия не самая в наше время востребованная. Я зоотехник.
Увидев, что Сергей только глазами хлопает, Андрей вздохнул:
– Этому в университетах учат. Когда-то это было очень важно… Я вот почем учиться пошёл на зоотехника в своё время? Независимости хотел от родителей, ведь если на заводе тогда квартиру давали бог знает когда, то в деревне получить жильё специалисту можно было сразу. И быть первым, пусть и на деревне – это для парня двадцати лет тоже было важно. Понимаешь, ты сразу из городской грязи попадал в деревенские князи! В элиту. Пусть сельскую, но элиту – прямо как завещал Гай Юлий. Плюс подъёмные там, льготы разные, романтика и любовь к своей Родине – вспоминались герои послевоенных лет, поднимавшие сельское хозяйство из пепла, из руин, которые распахивали недавние поля брани под пшеницу и за свои трудовые подвиги получали на грудь ордена. Чувствовалось тогда в воздухе, что мы на пороге чего-то нового, невероятного и неведомого. И я скажу тебе, что на этом самом пороге, который в середине восьмидесятых был, я себя чувствовал очень комфортно и теперь скучаю по тому времени…
Андрей пошёл медленнее, почти шаркая ногами по тропинке между кустов. Сергею показалось, что Андрей стал похож на завивающийся в пламени свечи фитиль:
– Но тот порог мы переступили, вступили в новые времена, и лично меня эти времена ни к чему хорошему не привели. Не сделал я карьеры, за службу получал тринадцать тысяч в месяц, из которых семь уходило на оплату жилья… А что теперь? Жены у меня, царствие ей небесное, нет, дочка в Москве учится и за ней однушка числится, которая от родителей жены досталась. Вот и решил я свою квартиру сдать в наём, а самому перед пенсией приключений поискать. В восьмой уже раз еду. Сам посуди, меня по специальности ничего хорошего не ждёт – восемь тысяч дохода на руки, а тут за сдачу квартиры я каждый месяц десять имею и тут ещё двадцать чистыми – могу уже и дочке помогать. Выучится она у меня, в Москве осядет, а я буду одну квартиру сдавать, во второй жить и работать каким-нибудь сторожем. Или, если что-то вдруг поменяется, я и как специалист ещё пригожусь.
Они добрались до своей общаги, вошли в комнату, где пока не было никого из соседей – те ещё работали. Андрей поставил кипятиться чайник.
– Главная беда нашего сельского хозяйства, я считаю, в том, что у нас очень короткий горизонт планирования и нету поддержки от государства для фермеров. Вот Израиль в пустыню провёл искусственное орошение, построил там теплицы, выращивает редиску, потом грузит в самолёты и везёт продавать в Москву, имея с этого выгоду. Почему? Потому что государственные дотации, отсутствие коррупции и уверенность в завтрашнем дне. А у нас? На своём огороде вырастил, на рынок в корзине отнёс, продал, а потом посчитал и понял, что в минусе остался.
Чайник вскипел, Андрей налил кипяток в обе чашки, услужливо подставленные Сергеем.
– Или вот в Аргентине, откуда к нам говядину везут через океан и пять морей танкерами. Почему оттуда дешевле, чем из твоей же Кировской области, откуда корову своим ходом пригнать можно? Потому что круглогодичный выпас, хороший климат, минимальная себестоимость и коррумпированные сволочи, которые для иностранцев все порты открыли – продавай, аргентинский Диего, а владимирский Вася пусть слезает с трактора и охранником идёт работать в магазин, где твоя же, Диего, говядина продаваться будет.
Конечно, в глобальном смысле это правильно, если, скажем, газ и нефть добывать на Ямале и продавать в Буэнос-Айрес, а на Ямал слать говядину, которая очень хорошо производится в климате Аргентины… Но мы, люди планеты Земля, к сожалению или счастью, живём не в едином государстве, мы пока ещё не граждане общего мира. Поэтому каждое государство должно блюсти в первую очередь свои интересы, то есть интересы своих граждан.
Андрей подул на горячий чай и осторожно отхлебнул. Горячо, поэтому пока он чашку отставил:
– Ты смеяться будешь, но я предложил бы колхозы возродить, где зарплата была бы не почасовая, а сдельная. Ну, трудодни это называлось. Скажем, принёс колхоз прибыль – получи, работник, процент.
– Ну, я бы так работать не стал, да и не смог бы, – наконец-то нашёлся, что вставить в разговор Сергей. – Оно непривычно, и на какие же это сбережения простому работнику жить до этого самого урожая? Кредит брать?
– Тогда пусть так – минимальная ежемесячная зарплата и большой куш после сбора и реализации урожая, скажем, в октябре-ноябре, а? Разве плохо, если отработал год, когда тебе каждый месяц выдают на провиант тысяч по восемь, зато по итогам работы сразу полмиллиона в карман? Это вполне реальные цифры, я тебе говорю. Но только в условиях помощи государства и уверенности в завтрашнем дне, а то когда доллар-не доллар, санкции – не санкции, Цапки-не Цапки, а чего доброго какой-нибудь новый Лысенко выскочит…
Виданное ли дело, что уже к марту месяцу мы пакистанскую картошку покупаем, потому что свой урожай сохранить не умеем! – Андрей распалился. А потому что негде – всю советскую инфраструктуру похерили, а новой не возвели. Сельское хозяйство – дело ведь такое… Потенциально, это очень выгодный бизнес с постоянным спросом. Он долгоиграющий в том плане, что ты теплицу построил и стой она двадцать лет – вложений не требует, завёл стадо – оно само воспроизводиться будет, выращиваешь картошку – с неё же семена имеешь. Но у этого бизнеса очень долгий период окупаемости, велики риски и нужен большой капитал, чтобы дело начать. А если у тебя есть большой капитал и желание его приумножить, то зачем ты его будешь приумножать несколько лет на молоке, когда ты можешь совершить этот же оборот на каких-нибудь мобильниках за пару месяцев? Тут мало быть богатым, надо ещё быть патриотом, надо свою страну любить больше денег.
– Так как же быть? Пускать во власть одних только патриотов? Так вроде бы те, которые из Кремля, Родину очень любят, хотя бы даже и напоказ – Сергей насколько мог иронично отхлебнул чая.
– Понимаешь, дело ведь не в том, что у нас плохой президент, губернаторы, депутаты, директора заводов и прочие предприниматели. То есть они поголовно кровососы, но главное дело не в них, а в народе, лучшими представителями которого эти мордовороты и являются.
Хорошо, не все поголовно, но девять из десяти простых и среднестатистических работяг, которые среди своих друзей слывут славными малыми, оказавшись у кормила власти, оборачиваются такими упырями, что только держись. Откуда и что берётся? Вот, кажется, вчера с ним вместе в очереди за пивом стояли, на субботниках вместе лавочки поправляли, но в один прекрасный день стал твой друг председателем и всё, нету человека, пропал – сначала джип в кредит, магазинчик с сигаретами у трассы, потом дела какие-то в городе и поминай, как звали. Со своими он больше не знается и где он теперь – неизвестно: может, в депутаты выбился, может, в Монако девочек на скутере катает или в Мордовии срок мотает. Или в фундаменте гаражного кооператива лежит себе тихонько… Вот как так получается, что вчерашний рубаха-парень без гроша за пазухой вдруг таким сквалыжником оборачивается?
Сергей снова отхлебнул чая, но уже не так иронично, ничего не сказал и Андрей продолжил:
– Вот почему так происходит? Почему в какой-нибудь Австрии или Финляндии люди могут жить нормально, не зарываясь, а нас лишь бы денег украсть и дверь железную поставить? Может, потому что сто лет назад весь цвет нации изничтожили – кого на Лубянке кончили, кого на Соловках сгноили, кто в Ледовом походе сгинул, а кто за кордон свалил? Сейчас, кстати, тоже многие валят…
Андрей поперхнулся чаем, откашлялся не до конца и от этого срывающимся голосом начал:
– У нас каждые пять лет не перезагрузка, так опричнина, а не перестройка, так НЭП! А если не Русская Весна, то коллективизация. Поэтому русский человек не думает о завтрашнем дне – ему надо сегодня успеть. Он понимает, что своё дело строить, чтобы досталось сыну, а от того – внуку, в России по меньшей мере наивно… Это я тебе про горизонты. Вот Демидовы те же начались и кончились при Романовых, например, а финские Fiskars, которые топоры, лопаты и вилы ещё в семнадцатом веке делали, до сих пор на плаву, потому что в какой парадигме жили четыре века назад, в той же системе координат ещё четыре века пребывать будут, а под Швецией ли, под Россией, независимые ли – это уже дело десятое. Им на конъюнктуру власти наплевать, а в России что-то получается что-то создавать можно только с оглядкой на власть имущих, и поэтому у нас обычно стараются побыстрее выгрести, все соки выжать и убежать, пока ветер не переменился. Мы из дореволюционной конюшни ресторан сделаем, потому что кладка кирпичная и надёжная. Мы колхозный амбар сайдингом обошьём и скажем, что это торговый центр. Мы на сельпо вывеску поменяем и скажем, что это теперь крафтовый фермерский маркет, – лицо Андрея скривилось, как будто он выпил не чая, а водки.
– Тьфу. Противно! Как со всем этим быть? Я не знаю. Наверное, ждать, когда снова разродиться земля русская новыми пушкиными и королёвыми, а самим постараться не оскотиниться.
Чай в чашке закончился как-то совсем для Андрея незаметно, он с удивлением посмотрел на её дно.
– Ты извини, что развёл тут свою стариковскую демагогию, разговорился я, когда рады слушать.
Геннадий 20-20
Я всё думал, где Иваныч мог набрать столько облепихи? Сегодня подсёк его.
Геннадий 20-22
У железной дороги он её собирает!
Сегодня иду мимо, а он ко мне спиной – кряхтит, старается, набирает.
Я как гаркнул ему: «Бог в помощь!», так он даже за сердце схватился, чуть лукошко не выронил.
Сергей 20-48
Он у железной дороги ягоды собирал? Ты не спросил, зачем они ему?
Геннадий 20-50
Спросил. Говорит, варенье из них варить будет. Я говорю, так ведь с поездов чёрт знает что валится! Он в ответ пробурчал, что ягоды хорошо моет, а они не больно-то разберут и отвернулся. Я больше наседать постеснялся.
Сергей 20-51
«Они» ещё какие-то… Может, на продажу? Или гостинец кому-то сделать хочет?
Геннадий 20-52
Да какая там продажа – ему скоро по страховке должно столько денег упасть, что нечего и заморачиваться.
Сергей 21-00
Он, кстати, ничего про дачу не говорил?
Геннадий 21-02
Неа. По крайней мере мне не говорил ничего – я бы сам не знал, так даже бы не подумал, что у него что-то стряслось. Мимо его участка ходил: там всё начисто сгорело, ничего не осталось – одна обгорелая буржуйка стоит. Если её бичи до снега сопрут, то никто и не подумает, что тут четверть века дом стоял.
Сергей 21-03
Ну, в этом-то ничего удивительного нет – погода стояла сухая, бензина я вылил много…
Геннадий 21-04
Знаешь, я почему-то уверен, что печку сам Иваныч вперед бичей в металлолом сдаст :)
Сергей 21-05
Ты, кстати, не забудь потом эту переписку удалить, а то мало ли.
Геннадий 21-06
Так ясен красен.
Геннадий 21-07
Кстати! Я когда Иваныча у железки пуганул, он мне сказал, что чем хернёй заниматься, так лучше б как Серёга тропинку на бугре посыпал щебёнкой.
Сергей 21-07
Фига он времена помнит! Обалдеть.
Сергей 21-08
Давно ведь было, чуть не двадцать лет назад.
Геннадий 21-09
Да не, поменьше. Вроде Евро-2004 было, когда ты последний раз сыпал.
Сергей 21-13
Точно, да. Как раз после матча с Португалией, когда Овчинников красную ни за что получил. Утром проснулся злой и решил эту злость выплеснуть. Тогда как раз дожди были, тропка поплыла – вот я и пошёл. Я тогда с насыпи железнодорожной щебень ведром таскал.
Геннадий 21-15
Ты и до этого раза три это делал.
Сергей 21-16
Не, до этого два раза только.
Геннадий 21-17
Ну да, вспомнил. Там через год какой-то доброхот кирпичей навалил и их потом фиг знает сколько утаптывали, чтоб не запинаться. Потом кто-то рубероида настелил так, что лужи и в жару стояли.
Сергей 21-25
А потом и тропинка та никому особо не нужна стала. Там, по большому счёту, только я теперь и хожу.
Геннадий 21-27
Ну, видать, ещё Иваныч там гуляет. Не, вот ведь память, а? У иного другого спроси, так нарочно не вспомнит, а этот… Значит, можешь собой гордиться – дело твоих рук помнят, даже втоптанным в грязь.
Сергей 21-30
Лучше уж так, чем никак) Знаешь, я до сих пор помню свежесть того утра.
Глава VII
25.09.201… года. Дорохово, Московская область.
«И многократно пройденные тропы
Однажды будут видимыми сверху,
Как корка льда, изъеденная ветром.
Как корка льда, изъеденная ветром.
Но если только молча притворяться дубом,
То слетают листьями прожилки от заезженных колей
По осени поочередно друг за другом».
Плеер играл «Внутренний конфликт» Atlantida Project – любимой группы Сергея. Сергею очень нравился голос этой певицы – глубокий, строгий, но нежный, как еловый бор декабрьской ночью, когда заснеженные лапы деревьев освещает полная луна и каждая снежинка отливает серебром. Вокруг лагеря «Мирный» тоже был еловый бор, но увидеть его в декабре Сергей очень не хотел.
Именно туда он возвращался этим воскресным утром после похода в магазин. Стиральный порошок, гель для душа, сушки, зубная паста, пачка чая, сахар-рафинад забили весь объём рюкзака, но не очень тяготили плечи. Хорошо работать при столовой – тратиться приходится только на хозку и неважные мелочи. Иные прутся с целыми баулами макарон, риса и картошки целых четыре километра от магазина, чтобы потом после долгой смены допоздна варить, жарить и тушить своё скудное пропитание. По сравнению с работниками конвейера, Сергей шёл налегке.
Бледно-жёлтое октябрьское солнце и нежный прохладный ветерок приглашали присесть – пришлось устроился на металлических ступеньках двухмаршевой лестницы серого здания, которая была служебным, чёрным входом для организаций, расположенных в нём. Главный фасад с парадными входами и очень красивыми вывесками ресторана «Флешбек», парикмахерской и салона автозапчастей был обращён к многочисленным путям железной дороги, со стороны которой никто в это здание не приходил: посетители шли из посёлка и на машинах подъезжали оттуда же. Когда-то это здание было ведомственным и принадлежало железной дороге, а потом за ненадобностью было продано на офисы и осовременено пластмассовым сайдингом. Получалось, что выщекатуренным лицом любовались пассажиры поездов дальнего следования, которые на Минск, Брест, Варшаву, Прагу или даже Ниццу, а одноразовый серый зад был предоставлен взору тех, кто регулярно ходил туда подкрепиться, подстричься или поменять свою старую свечу зажигания на новую.
Поставив рюкзак на ступеньку, Сергей сел, достал пачку, вынул сигарету и нашарил в кармане зажигалку. Чиркнул раз, другой – раздался лёгкий щелчок и скрежет пружинки о зубчатое колёсико возвестил об отправке кремня в свободный полёт… Возвращаться назад в магазин ради новой зажигалки не было ни малейшего желания, но и идти вперёд до киоска при автобусной остановке тоже не хотелось – хотелось курить именно сейчас и здесь. Поэтому, исполнившись стойкости и решительности, Сергей остался сидеть на месте, в надежде дождаться прохожего, у которого он сможет спросить огоньку.
Дождался он покашливания откуда-то из-за спины. Высокий и крепкий парень лет тридцати стоял пролётом выше и курил. Он был в шлёпанцах, спортивных штанах и в застёгнутом на пукли поварском кителе, который выглядывал из-под чёрной олимпийки с белыми рукавами. Сергей встрепенулся и стрелой, через три ступени, бросился к нему:
– Слушай, огонька не будет?
Повар на мгновение отступил на полшага назад и оценивающе оглядел Сергея, хитро улыбнулся и добродушно протянув ему зажигалку:
– На, держи.
Взяв зажигалку в руки, Сергей сначала прикурил, а потом оторопел, когда увидел на ней золотой с голубым щит.
– Ух ты! Это же Кировской области герб! Где достал?
– А ты тоже оттуда? – незнакомый здоровяк развёл руки в стороны то ли для объятия, то ли готовясь к борцовскому захвату.
– Да, из Кирова я.
– Вот не ожидал встретить тут земляка! Ты тут на заводе что ли работаешь?
– Да, на заводе. Но я в столовой грузчик. А ты тут повар?
Он с недоверием посмотрел на свой китель, а потом ответил:
– Да, повар. Сушист. А давно ты тут вахтуешь?
– Уже две недели здесь котлы с супом тягаю. А ты?
– Ничего себе! Я месяц назад приехал. Ехал-то в Москву на другую должность и на другое место, но…– он вдруг вспыхнул. – Вот нормально, нет?! Прикинь, звоню им во вторник, спрашиваю, нужен ли им повар? Они отвечают, что конечно же нужен, даже необходим. Я говорю, что завтра выезжаю и послезавтра буду на месте. Они мне в ответ, что ждут с нетерпением. Я на последние деньги беру билет, в четверг с утра стою у них на пороге, а мне говорят, что уже нашли повара. Здорово, да? – незнакомец вдруг затих, поняв, что погорячился. В общем, теперь я здесь, а зажигалку держи в честь встречи земляков – у меня ещё две такие есть. Пусть тебе о доме напоминает.
– Большое спасибо!
Пока Сергей радостно вертел в руках подарок, повар в задумчивости курил, словно оценивая своего неожиданного собеседника:
– У тебя, вижу, наушники. Что слушаешь?
– Да так, разную музыку. Рок, рэп, электронщина разная… Сейчас киберфолк играет.
– Фолк – это правильно, это всегда хорошо. У меня вся семья музыкальная в той или иной степени. Сам без музыки не могу и отец, царствие ему небесное, когда-то машину только ради магнитолы купил – очень ему нравилось под дождём ездить и блюзы слушать. Дед в своё время чуть срок за свой Грюндик не получил – говорили, типа, он его ночами крутит и загнивающий Запад слушает. А прадед вообще с Задерацким дружил, который в царской семье наследника музыке учил, – сушист высокомерно и оценивающе, но улыбаясь, посмотрел на Сергея, а тот как раз слишком глубоко затянулся и, чтобы не закашляться, прижал ладонь к лицу и невнятно хмыкнул . Сушист принял это на свой счёт:
– Не веришь, а зря. Подружился с ним прадед уже после революции, когда Задерацкого из столицы выслали. Срок подошёл к концу и он прадеда с собой звал, обещал помочь с ГИТИСом, но у прадеда уже семья была – беременная жена с младенцем на руках. Так он и остался в деревне, где талант свой открыл.
По дороге мимо них проехал Фольцваген Амарок, выкрашенный в камуфляж «дубок» с худощавым бородачом за рулём. Лобовое стекло украшала грозная надпись «На Берлин!», а сзади на кузове латиницей гордо значилось: «TANK». Из окна донеслось: «… и я с такой, как она, ни за что, никогда…». Повар продолжил:
– Прадед мой был гармонистом от Бога – первый парень на деревне, которая занималась в основном лесозаготовками: валили деревья и гнали по узкоколейке до большой железной дороги, где уже грузили в эшелоны. Полноценно, клуб располагался в деревне. В здании бывшей церкви, конечно. Акустика там хорошая – хоть концерт играй, хоть пой, а хоть бы и кино смотри. И висел там портрет композитора Мусоргского, работы Ильи Репина который. Репродукция, конечно, не оригинал. Был тот композитор в деревне когда-то проездом, свечку в церкви ставил – потому и клуб был не имени Ленина или Луначарского, а Модеста Петровича. Наверное, из-за это церковь не снесли, а только вывеску присобачили.
Повар присел на ступеньку, уперевшись могучим плечом о стойку перила:
– Но не в церкви дело, а дело в том, что прадед напротив портрета этого всё сидел с баяном упражнялся. Но простые уроки, гаммы там всякие, не давались ему хоть тресни. Месяц он инструмент тиранил, а с места не сдвинулся. Не идёт дело. Чуть не плакал, но репетиций не бросал – очень он прикипел к этому, хотел добиться прогресса и результата.
И вот однажды где-то в начале апреля, ночью ему сам этот Модест приснился. Приходит будто он к нему в избу такой, значит, в халате, на лавку садится, руку так кулаком в колено упирает и говорит: «Ты, Ванюша, мне понравился. Упорный, нрава хорошего и мысли у тебя правильные, основательные. Но не с того конца за дело взялся, ей богу – тебе эти гаммы гонять, что архитектору бани рубить. Архитектор должен соборы строить, а ты должен хорошую музыку играть, не «трали-вали». Вот лучше мою «Ночь на Лысой горе» сыграть попробуй».
Сергей достал вторую сигарету и закурил. Сушист продолжал:
– И прадед попробовал! Наутро гармонь в руки взял, прямо в избе на эту же лавку сел, на которой Модест ночью во сне сидел, прошёлся по рядам раз, прошелся два, а на третий выдал без запинки и помарки! По памяти и без нотной грамоты! Вечером пришёл в клуб – все так и ахнули! И потом за какое произведение не возьмётся – всё ему нипочём! Берётся ли Чайковского играть, которого и выпускник консерватории не осилит – аппликатура сложнейшая, во все голоса нутро рвёт от строевых до квинтовых, но всё как по маслу. Сложнейшая аранжировка – пожалуйста.
Прадеда везде звать стали – похороны ли, свадьба или так, торжество какое – везде и всякий ему, как червонцу, рад, а раз подобное притягивает подобное, то и прадед червонцев тех загашник сложил – мама не горюй! Зажить бы, кажется, да негде и некуда – времена тогда укромные были. Он и решил в райцентр перебраться.
Повар грустно вздохнул и тоже полез за второй сигаретой, Сергей решил заполнить неловкую паузу:
– Что же ему мешало?
Сушист грустно усмехнулся:
– Штука в том, что тогда в Союзе крестьянину поменять колхоз на город было непросто – без бумаги от председателя и с места тронуться не моги: на первый раз оштрафуют и под конвоем обратно привезут, а на второй раз могли и 58-ую статью полноценно пришить. Эх… В городе-то прадеду раздолье было – торжества не в пример деревенским и не столько количественно, а качественно: рестораны разные, клубы, парткомы, профсоюзы, да и вообще – плацдарм для дальнейшего штурма. Прадед тогда выучился курить – не для удовольствия, а для форсу, для солидности.
Стал прадед искать подхода к председателю. Не то, что подхалимничать, но подличать пришлось – то улыбаться шире, то руку жать жарче. И вот так, долго ли, коротко ли, но пошли они с председателем на охоту. Ну, не бог весть на какую охоту, так – по воронам да грачам пострелять из мелкашки. Председатель ему и говорит:
– Выбил я тебе место в городе, в доме культуры железнодорожников, который был построен на сокровища Клавдии Ивановны Петуховой. Готовы тебя принять, только справку выправить – и езжай!
– Вот спасибо, дорогой Трифон Семёнович! Вовек не забуду тебя!
– Да ты подожди пока, не договорил. С жильём будет туго – прямо там, в каморке при клубе обретаться и будешь. Поэтому семью оставить придётся тут. Но ведь ты с головой, быстро там на ноги встанешь, а я тут твоих не брошу.
Делать нечего, подумал прадед, придётся пока своих покинуть. Благо, старший уже подрос и малая не только ходить, но и говорить умеет.
Уже билет на поезд покупать собрался, но снова деду Модест снится. Сел он будто на собранный уже в углу чемодан и говорит нараспев:
«Казбек в себе хранит разлом
Твоей судьбины перелом
С Эльбруса не падёт утёс,
Но жизнь твоя вся под откос».
Встал, развернулся и растворился в воздухе.
Последние дни оставались перед отъездом и прадед с мужиками пошёл в ночное. Взяли с собой, как обычно, для сугреву… Ну, ты понял? Когда их потом председатель за то пожжённое сено распекал, то всё как-то само собой на деда свалилось, потому что он один из всех курил. Вернее, в открытую курил, потому что потом люди говорили, мол, сгорел тот стог, у которого председателев сынуля ночевал, а прадед с мужиками в совсем другом месте дозор несли, да кто уж потом-то разбираться станет? Тем более, что дед там за старшего был, с него и спрос. Председателя сын по тихарке, боясь отцовского гнева, как раз курил «Казбек».
Отправили деда замаливать пролетарский грех – поддерживать в порядке лесополосу и молодую поросль рубить, чтобы на пути не вылазила. И однажды слетел у него топор с топорища – надо бы треснуть, да не об что. Решил треснуть об рельсину топорищем – оно и верно, сразу встало на топорище, как так и было, да только смотрит прадед – в стрелке, которая от их дебаркадера на основную ветку выходит, костыль воткнут железнодорожный и та переключиться не может. Побежал он прямо с топором к будке смотрителя, а ему уже навстречу паровоз несётся. Дед руки раскинул, поезд остановил, всё машинисту объяснил. Поезда задерживать было нельзя, поэтому они с машинистом тот костыль просто выбили и состав дальше пошёл своею дорогой. Потом, когда куда следует доложили, деду в благодарность срок трудовой повинности скостили, но после стали выяснять отчего этот костыль там оказался, стога сгоревшие, да другое-третье по мелочи… В общем, не стало у прадеда протекции в лице председателя. Новый же председатель музыку хорошую не любил, а любил теннис – к такому уж не подступиться было.
А в поезде этом ехал Утёсов, концерт давать с оркестром в областной центр. Он, значит, концерт тот дал, а после у местного секретаря партии спрашивает, как у вас в области дела с радиофикацией обстоят? Секретарь и отвечает, мол, ударными темпами, товарищ артист, опережаем план чуть не вдвое! А сам за дверь – шмыг и к своим подчинённым, у которых все эти радиотарелки со столбами-проводами на бумаге только были. Испугались, что приедет потом Леонид Осипович в Москву, скажет, что надо кому не следует, и полетят их головы партийные, как капусты кочаны по осени.
Через дорогу важно сам по себе перешёл кот с роскошным хвостом, сел у лесенки и с нескрываемым презрением посмотрел на курящих. Повар неожиданно хлопнул себя ладонью по бедру:
– Того рот наоборот! Фирменный поезд, который из Москвы, «Эльбрусом» назвали! А мы всегда в семье думали, что Модест в прадедовом сне Эльбрусом фигурально назвал насыпь железнодорожную… Блин, я только сейчас понял… Вот ведь, а?
На минуту он замолчал, думая о чём-то своём.
– Ну, Эльбрус уж – не «Эльбрус», а радиофикация развернулась темпами небывалыми и уже через неделю в деревне радио провели, а так бы оно у нас ещё не скоро появилось, тем более что следующий год был сорок первый и там не до матюгальников с вальсами стало…
Нет, с радио, конечно, лучше – новости все знаешь, музыку слушаешь, причём всё артистов самой первой величины, звёзды эстрады и с оркестром. Только прадед понял, что жизненная его гармония закончилась и теперь гармонист нужен либо на колхозной пьянке, где дым коромыслом, или в филармонии, виртуозом, а такие вот как он, средний класс, ликвидированы радиоточками и остались теперь или грошовые шабашники, которых под каждым забором восемь штук валяется и никто их не поднимает, или орденоносные титаны, которых на всю страну штук десять. Такие же, как дед, червонцы золотые, которые под угол сруба каждого добротного дома клали, теперь не нужны – вместо них звезды всесоюзной эстрады, которые не в каждый областной центр-то с концертом едут, не то, что в глухомань. А благодаря радио они теперь в каждом доме и выбирая между монетой и орденом с лентой кто же на целковый позарится? Ещё Утёсов и Шульженко в каждом доме работают бесплатно, лес валить они не ходят, уваживать магарычом их не надо, они всегда в голосе и не простужаются.
