Галина Муратова
Прикосновение
Глаза
Антонина считала себя человеком серьезным с мощной энергетикой борцом за справедливость. Она еще и голосом обладала громким, и от этого неприятным для окружающих. И поэтому любой конфликт, в который она впрягалась своими басистыми звуками, немедленно сходил на нет. Все дружно разбегались от этого невыносимого для уха звука.
Она была грозой двора и окрестностей. Никто не смел заниматься своими делами во дворе. Мрачная фигура Антонины заставляла всех думать тут же о недостойном своем поведении. Мамаши снимали с горки визжавших от восторга детей. Даже местные собачники скрывались со своими питомцами, опасаясь орущей Антонины.
Антонина чувствовала это отношение к себе, но почему-то гордилась им. «Боятся – значит уважают», – думалось ей несколько лестно о себе.
Другие причины не рассматривались. Она привыкла к почтенному отношению к себе. Ей и в голову не приходило, что ее тяжелый взгляд, громкий голос и неопрятное морщинистое лицо могут вызывать отторжение.
Но Антонине не думалось о себе так, и она так и ходила хозяйкой их старого двора, как будто у нее был ордер на всё законие.
Она подходила к магазину слегка раздраженная. Опять какой-то пацан обогнал ее на самокате прямо на тротуаре, за что был сдернут тяжелой рукой Антонины с самоката и оштрафован громовым ее голосом, приговорен к пожизненному испугу перед всякими старухами и нелюбви к ним, и вообще к старости.
Отпустив пацана и слегка довольная собой, Антонина набирала продукты в супермаркете. Всё строго по списку дочери, с которой она жила.
И которая никак не выходила замуж. Ох-хо вздохнула Антонина от этой мысли. Ничего, она заставит этого гражданского мужа зарегистрировать, узаконить отношения с ее дочкой. Вот подождет еще немного и узаконит. Никуда не денется.
Антонина вдруг обнаружила, что стоит рядом с детской коляской, в которой нежно розовело детское личико в розовой шапочке и в розовом костюмчике.
Антонина оглянулась. Вроде мамаши рядом не было.
Она разглядывала ребенка и хотела попасть сама в поле зрения прехорошеньких, парочке умных серых глазиков.
Но девочка ее не видела. Она смотрела с любопытством вокруг себя, рассматривая яркие банки на полках. Но все это рассматривалось как бы сквозь Антонину, будто ее и не было.
Та было подумала, что у ребенка что-то со зрением. Антонина даже улыбнулась этим глазкам в коляске.
Но девочка ее не видела. Она не видела эту грозную Антонину, в могучей тяжелой шубе из нутрии, в норковой шапочке, которой Антонина так гордилась, выходя во двор.
– Нет, явно с ребенком что-то не так, – подумала Антонина, но тут личико вдруг растянулось в улыбке, глазенки заблестели и ребенок засиял в счастливом детском своем состоянии.
Антонина оглянулась, чтобы посмотреть на того, кто вызвал такую радость у ребенка из коляски.
Она подумала что это мать объявилась.
Но у коляски стоял тот пацан, которого она только что сняла с самоката.
Девчонка улыбалась ему как брату, современнику. Она его видела и хорошо к нему относилась. И пацан даже рукой показал ей «Приветик». И тоже улыбнулся.
Тут к коляске подошла мамаша, машинально поправила одежку на девочке и потащила коляску в другой отдел.
Антонина неожиданно для себя пошла рядом с коляской.
Ей вдруг до крика захотелось, чтобы это дитя из будущего увидела её, Антонину. Она повторила «приветливый» жест пацана, но девочка её не видела.
Как будто Антонины и не было.
Это открытие сильно обеспокоило почему-то Антонину. Очень сильно. Она выскочила из супермаркета, бросив корзинку с продуктами, вдохнула морозный воздух и услышала как испуганно клокочет сердце.
То, что чужой ребенок проявил к ней такое тотальное недопустимое равнодушие обидело Антонину. И она вдруг поняла, что есть люди из нового непостижимого мира, из далека, пришли хозяевами дня, и на них не распространяется никакая власть. На них не закричишь и с самоката не сорвешь.
И Антонина вдруг, впервые за много лет, поняла, и это открытие не понравилось ей, что не везде можно всё решить через громкоголосие. И ей очень захотелось вернуться опять в магазин, подойти к этой коляске и заслужить взгляда этой новой девочки и непонятного времени.
Но не было ни коляски, ни мамаши, ни девочки. Антонина опоздала.
20 декабря 2019 , Рогожкина тетрадь.
Мостик
Она работала Екатериной II-й. И ей очень нравилось. Уже второе лето она, надев тяжеленное платье с кринолином, парик, шляпу, и не снимая при этом кроссовок (они не видны), в паре с Петром I-м, ходили по центру города. И фотографировались.
«Сто рублей – и вы в истории», – говорили они бесчисленным китайцам, те улыбались, кивали болванчиками и сдавались под натиском этого безобидного бизнеса. Их ничуть не смущало, что в строгом историческом прошлом Екатерина II-я, ну никак не могла ходить под руку с Петром и приставать к горожанам. Но это никого не волновало. Многим хотелось попасть по дешевке в историю.
Екатериной работала Люся, приезжая из глубинки ткачиха. Люся была крепкой, розовощекой и веселой без всякой причины девушкой. Она не без труда прорвалась на историко-экзотическую эту работу.
Еще готовилась к экзаменам. Вступительным, разумеется. И в свободное от туристов время почитывала учебники. Благо, под рукой всегда был Wi-fi – жизнь удалась. Весело, красиво, общительно проходило белоночное лето. Бизнес процветал.
Пока к ней в один из дней не подошел мужичонка с коротким вогнутым носиком, злым оскалом большого рта и со злым вопросом:
– Ты кто?
Мужчина одет был чистым щеголем дорого и модно. Выправка была стойкой офицерской.
Поэтому Люська его совсем не испугалась, а привычно улыбнувшись представилась
– Екатерина.. Селфи? Сто рублей и вы в истории.
Тип посмотрел на нее недобрыми глазами и ей казалось, что он тихо рычал, как собака, предупреждая о нападении.
– Пошлая вы дура, тьфу, – плюнул ей в ноги этот псих. – Снимите это немедленно.
Он рывком сорвал с нее шляпу и сильно дернул за юбку. Шнуровка была слабая и тут же отщелкнула кринолин на мостовую.
Люська ухватила её, пытаясь вернуть на место и юбку и царское достоинство свое. У нее это слабо получалось.
А злой пижон уже сгинул. Исчез среди туристов, а сходя с мостика, зло двинул в бок Петра, который уже спешил на помощь своей раскоронованной царице.
И вдруг взметнулись в руках туристов смартфоны. Спешили увековечить за бесплатно оконфузившихся царей России.
Люси с трудом добежала до гримерки. Шла она в джинсах юбку несла в руке.
Гримерка оказалась закрытой, гардеробная тоже. Никто не ожидал столь скорого её возвращения. До конца рабочего дня была целая белая-белая ночь.
Люська стояла и нервно притоптывала ножкой в кеде, когда вдруг она увидела её. Старуха шла одна, тихим шагом в ее сторону. Очень высокая, особо статная в тяжелой темной юбке в осмысленном жакете с продуманно уложенными седыми волосами.
Она приближалась к Люсе странным для старухи легким шагом. Бесшумным и величавым.
Люся видела каждую морщинку на ее лице, высохшего от времени, как листок гербария. То, что еще больше поразило Люсю, лицо это было густо припудрено.
И было понятно, что обладательница этого лица не забыла придать ему достойно-представительный вид. Пудра лежала местами чуть неровно, видно, что у хозяйки дрогнула рука или подвело зрение.
Но это, скорее, досужие додумки Люси. От зависти. Именно – зависти.
Люся стояла, открыв широко свои узкие глазки под душем горячей зависти, обрушившегося на нее при появлении этой старухи
Она молниеносно спрятала за спину тяжелую свою костюмную юбку, которую содрал с неё наглый щеголь, возмущенный какой-то пошлостью
«Дура пошлая».
Ну ладно – дура, согласилась бы она. Но почему – пошлая?
Старуха бесшумно прошла мимо Люси. Не посмотрев, не заметив. Прошелестела юбкой.
И будто своим неприступным видом и этим шелестом поставила свою величественную подлинную подпись под приговором-воплем щеголя- драчуна с мостика.
– Пиковая Дама какая-то, – обругала старуху вслед Люсенька.
Но вдруг с особой ясностью поняла, что больше никогда уже не сможет работать Екатериной.
Старуха эта своим видом запретила.
– Мистика, – Люська плюнула и пошла переодеваться.
– Подумаешь, старуху увидела, – орал на нее работодатель. – Много здесь старух шляется, всяких.
Но Люся уже его не слышала. Она сдала костюмеру костюм и вышла из душной гардеробной.
Она вышла на мостик, где топтались и фоткались с другой Екатериной туристы, и вдруг сама себе удивилась.
Как она могла, что она здесь делала.
А заметив, что почти бежит по набережной, вдруг вспомнила старуху. И пошла как можно медленней и величавей, в подражании ей.
А ей не стыдно было подражать. Почему-то почетно и трудно.
5 августа 2019, Чёрная тетрадь.
Садовники
Всё упиралось в её необычную реакцию на всякое значительное событие в жизни.
Ушел муж когда, она это заметила не сразу, чего потом стыдилась, и это же вина ее была поставлена заслугой самой. Все сама заслужила. Погоревала чуть, даже прослезилась чуть, но тут же успокоила себя мыслью «ну и пусть». Нашла в этом и хорошие стороны и почти сразу же забыла об этом незначительном «плешивом» казусе.
У нее было свойство забывать о значительном, она наблюдала жизнь и признавала силу её только в мелочах.
Вот и сегодня она хотела было потревожиться, что проснулась под слоем мелкой штукатурки, которой посыпал на нее потолок в спальне. Она стряхнула желтую известь с лица и пододеяльника и озадачилась вопросом. Почему штукатурка роняется сверху только по ночам. Как десант. Днем держится крепко крепко за потолок свой. А ночью – на тебе, обрушивается опасным врагом.
Надо бы конечно переставить диван, отодвинуть – поду-мала, но тут же забыла об этом. Потому что ночные сюрпризы, были перекрыты приятно утренними.
В окно кухни она увидела семью уток, которые бодро и целеустремленно летели по своим делам. Летели красиво, дружно. Со знанием дела.
И сразу взлетело у нее настроение, очень захотелось рвануть туда, к птицам, и робко и вежливо встроиться в их летящий клинышек.
Но утки исчезли с экрана ограниченного оконной рамою, она вздохнула, сожалея о краткости увиденного, и стала готовить завтрак.
Это был целый ритуал, фундаментом которого было желание её пожизненное – всех накормить.
И еще от этого была приятность – тратилось, убегало время длинного предстоящего к прожитию – дня.
Пока пеклась шарлотка и жарились сырники, она увидела новую картинку в окне.
Внизу на газоне выгружали какие-то ящики из фургончика рабочие. Коробок было много, потом появились пилы-болгарки. И фургончик уехал, а черноволосые таджики остались.
Она забыла о приготовлении завтрака и стала наблюдать за пришельцами.
Это была семья, скорее всего – отец, четыре сына и пр. родные. Они все были в форме дворников в ярких жилетах.
И они дружно занялись газоном. Кто-то ловко управлялся сикатором, зарычала болгарка, отпиливали сухие ветки с рябины. Потом взъярилась газонокосилка.
Они работали очень дружно и слаженно. Ими нельзя было не восхищаться.
Старший из них отдавал распоряжения скромными, едва заметными жестами. И сыновья, это несомненно была семья, тут же исполняли распоряжения его.
Потом они обедали здесь же, на газоне. Перед этим помолились тут же, на газонной траве.
Что-то в их слаженных действиях пугало её.
Глядя на них сверху из своего дома она чувствовала в них какую-то угрозу. От этих мирных людей, чужих здесь, в северном городе, исходила какая-то непонятная сила. В слаженности и взаимопонимании их была новая редакция отношений людей. И чужеземцы были в ней же никчемной частью.
Уже уверенно, дружно пообедав, аккуратно убрали за собой все пакеты в коробку и вдруг извлекли откуда-то и надели перчатки. Белые. И стали красить заборчик вокруг газона. У каждого было по стороне своей. Они уверенно держали кисточки. Профессионально, очень быстро покрасили низкий металлический каркасик оградки в черно-зеленый цвет. «Как на кладбище» подумалось ей.
Потом приехал фургончик. Туда загрузили и траву и срезанные ветки рябины полные спелых ягод. Сняли чуть испачканные перчатки.
Что-то проговорили на непонятном языке и уехали.
Всё это выглядело как побег. И почему-то, несмотря на наведенный ими порядок, что-то вселило в неё тревогу и беспокойство.
Надо-же они садовники здесь. И у них получается. Оградки красить в черный цвет. Да ещё в перчатках.
Непонятный протест в душе рос, и она понимала почему увиденное огорчило её. Это действительно смахивало на побег.
Утешало и слегка успокоило ее только одно. Чужеземцы оставили картонку, на которой той же рабочей кистью было выведено.
«Астарожно – Акрашено!»
И это вселило надежду.
Она сгребла с противня пирожки в пакет и понесла во двор. Поставила там на окно дворницкой. Кому-то пригодится.
Длинное утро заканчивалось. В нем оказалось много событий. Но прежде, чем продлить день, она распечатала на компьютере листы – «Осторожно, окрашено», и не поленилась прикрепить их к заборчику.
А те, с ошибкой сунула в мусорный бак. Подальше от позора.
11 августа 2019, 9 утра, Чёрная тетрадь.
Легко!
Скатерть в доме – это его знамя, хоть и место ее на столе и как бы и незаметное. Но она хорошо усвоила, что в доме, главнее предмета нет. И не может быть.
На отдельной полке в шкафу скатерти лежали по свое-образному «алфавиту». Будничные, праздничные, пасхальные и рождественские. К каждой из них прилагались такие же салфетки по шесть или двенадцать штук.
Все они были изысканными, самой, что ни есть ручной работы. Ее руками вышиты, маркированы, аппликациями украшены.
Если нужно – накрахмалены, отглажены и проложены для аромата таинственной засекреченной сушеной травкой.
Юлия Петровна любила говорить – Дом начинается со скатерти. И правда она могла увидеть по пятнам на скатерти всё о хозяйке и её семействе.
С подробностями.
И своё скатертное знамя она держала в полном порядке. Не зачехленной, а на поле хозяйственной передовой. У каждой скатерти был свой режим стирки, только ручной разумеется. Она никогда не ругала детей своих или гостей за пролитое на скатерть вино или чай.
Даже скорее в глубине души радовалась возможности общения с предметом своей гордости. Пятна тут же сжимались в точку и исчезали под колючими щетками и нежными руками хозяйки.
Юля знала толк в своих скатерках и берегла, и заботилась о них – будто это были какие-то сказочные скатерти-самобранки.
Всё закончилось в один день. Неожиданно и странно.
Петя, старший сын, привел в дом некую Лилию. Девушку. Нет, он не женился, свадьбу отложили, на потом. Были более важные дела по карьере у обоих. Но Юля старалась не вникать. Она решила все-таки сделать праздничный ужин в честь молодых. И пока эти самые молодые были на работе, она пока тушится мясо, раздвинула круглый стол. Он раскрыл объятия свои широким овалом, будто улыбнулся.
Юля открыла шкаф и стала выбирать достойную для такого события скатерть. Домашнее, но всё-таки торжество.
Остановилась на белой льняной с веселыми пушистыми кисточками и выполненной ришелье вышивкой. Белое с голубым. Весело и красиво.
Отошла от стола на пару шагов. Улыбнулась увиденному. Выглядел стол в скатерти просто сиятельно.
Услышала шум в прихожей. Пришли дети с гостями. Они долго раздевались в прихожей. Смех, ор, веселье.
Юля побежала на кухню.
Пора было накрывать на стол. Она выключила духовку, взяла тарелки, ножи, вилки и прихватив подставку для горячего, пошла в гостиную – столовую.
То, что она увидела, повергло её в короткий шок. Потом посадило на ближайший стул.
Она не сразу поняла, что случилось.
Главное, она увидела, что её веселая скатерка была сдернута со стола и небрежно брошена в пустующее кресло.
А за овальным столом сидели взрослые ее дети милой сплоченной стайкой. Перед каждым из них стоял открытый ноутбук и тусклым бельмом экрана своего выдавал какой-то текст, наверное очень важный, потому как все разом забыли зачем пришли.
А посреди голого стола рыжела огромная коробка готовой пиццы.
На Юлю никто не смотрел и она тихо вышла из комнаты, прихватив с собой поверженное васильковое знамя, своего дома.
Быт упростился. Наверное этому нужно было порадоваться.
Она закрыла дверь к молодоженам. Аккуратно сложила скатерть, положила на полку. Хоть и понимала уже, что раньше рождества скатерть не понадобится.
А может и вовсе не понадобится.
И только ее робкое воображение думает, что из-за отмены скатерти, одновременно отнменится что-то важное, нужное и нежное.
Она поспешила положить скатерть в алфавитную её ячею. На букву «Р».
Рождество еще никто не отменял. И Юля успокоилась.
13 августа 2019, Чёрная тетрадь.
Лён в городе
Это был выстрел – прямое попадание.
Нет, это было впервые в жизни, когда в её могучем, подкрепленном дипломом филфака, не нашлось слов, чтобы увиденное чудо донести до окружающих. Хотя бы членов маленького ее семейства.
Пока она стояла и хлопала от восторга перед увиденным. Более того, ей хотелось снять шляпу, которую она никогда не носила, и отдать честь этому экзотическому цветку на её подоконнике.
Им заканчивался длинный-длинный стебелек, выросший случайно сбоку в горшке с кактусом, колючим и невменяемым.
Семечко льна проросло стремительно, рвануло вверх, стартовало, и за ночь на этой устремленности образовался бутон, который мудро так разворачивался к лучикам солнца. И к обеду – расцвел голубым и желтым.
Очень необычный был цветок. Он смотрел на улицу, узкую и грязную от пыли и машин, которые с этой высоты выглядели игрушечными, а особняки давно уж сущего времени стояли насупленными и грязными.
Синий глазик цветка на тонюсеньком стебле выглядел совсем уж неуместным здесь незнакомцем.
Она позвала сына..
Он только отмахнулся, опаздывая на работу. Но стебелек всё-таки на мобильник заснял.
И снял вид сверху, чтобы лепестки в кадре оказались. То есть подтянутыми высоко вверх. Ракурс был неудобный, но эффект оказался поразительным.
В кадре была видна чуждая всем мирам узкая улица с маленькими авто.
А над всем этим возвышался баобабом голубой крохотный цветок льна. Получилось очень смыслово.
– Вечно ты придумываешь небывальщину, – хохотнул сын и даже не утрудил себя её разглядыванием.
Она долго смотрела на наглый цветок и думала об его призвании откуда-то свыше, приказу выжить и расцвести.
Если подумать, что такое лен на подоконнике. И есть – небывальщина. То-то в детстве она видела эту синеву целыми полями, с горизонтом рядом. Это было красиво и нежно. И она любила долго идти босиком вдоль этой красоты.
А здесь? Как его семечко занесло, как оно попало в горшок к кактусу.
Нет ответа. Не было и не будет. Но дело его было сделано. Он расцвел.
А вечером позвонил сын и сказал, что увеличил фотографию и хочет отправить её на какую-то выставку. Она и не вникала в суть вопроса.
Она знала, глядя на этот оголтелый стебелек в голубой шляпке – главный приз будет за ним.
Она это уже знала.
– Шедевр, – тихо приговорила она его.
16 августа 2019, Чёрная тетрадь.
Престиж
Он стоял в синей цигейковой шубе и ушанке. Это-то в июле, и смотрел через стекло кухонной двери на кастрюлю с очищенной картошкой. Белой, нежной в чистой-чистой воде.
И во взгляде его на эту картофельную благодать была такая трагедия и тоска по чему-то ушедшему навсегда из его жизни. Так наверное тоскуют по Родине, называя это красивым словом ностальгия.
Бомж за стеклянной дверью смотрел так на кастрюлю. И было понятно, что он помнил какой вкусной она, эта самая картошка бывает на домашнем столе, с укропчиком и маслом.
Рядом стояла кастрюля чуть поменьше, с очищенным до бела луком, и тут же – с очищенной морковью. Всё в воде, разноцветное и выглядело очень живописно.
Бомж стоял, не двигаясь, уже минут пять, не отводя глаз от этого натюрморта, глаза его увлажнились, пальцы немытых давно ладоней дрожали.
И Галине показалось что он очень завидует чистоте этих намытых овощей, готовых превратиться в какое-то съедобное блюдо.
Завидует их опрятности и востребованности. Галине показалось, если бы ему позволили, он сам бы стал под холодную сильную струю из крана, что бы выглядеть как эти достойные овощи.
Бомж, наконец заметил, что Галина наблюдает за ним и испуганно отпрянул от стекла.
Галина заметила, как он не стар еще, худ, высок. Заметила и прореху в брюках сзади, страшную, обнажающую ноги.
Вздохнула от этого горько, подумалось, а ведь это чей-то сын. Промелькнула эта мысль телеграфом и исчезла.
Галина работала в этом кафе хозяйкой. Да это было ее детище, небольшое, но в центре города, в очень престижном месте, впрочем оно так и называлось «Престиж».
График работы был крайне напряженным, особенно летом – туристы. И Галина вкладывала в этого своего «ребенка» и силы, и время и финансы, разумеется.
Она не бегала от трудностей и любила иногда, вот так рано появиться на кухне и проследить чисто ли всё, готовность персонала к подвигу дня.
Глянув в окно через шторки она заметила, что бомж достает газеты и всякую дрянь из урны рядом.
– Отпугнет клиента, – она приказала охраннику отогнать незванного гостя.
Он немедленно исполнил приказ.
Бомжик исчез. Но тревога почему-то осталась от его появления.
Уже натюрморт, видом которого наслаждался незнакомец давно был
разбросан по кипящим кастрюлям. Булькал и варился в разные разносолы, а тоска из Галины не уходила.
Она не могла забыть выражения лица, особенно глаз незнакомца. Тоска и горечь переваливали через край тугой волной скорби.
И было видно по этому взгляду, что было о чем сожалеть и тосковать этому человеку.
“Дура”, – подумала она о себе. Надо было ему поесть дать.
Но тут же поняла абсурдность своей мысли. Незнакомец есть не хотел, он хотел другого. Того, что когда-то было доступным и казалось таким скучным и обыденным. Это дом, где накрывали стол и еда была домашняя, присоленная любовью.
Увы, этого Галина не могла дать обладателю синей кацавейки. Еще через официанта она могла передать ему булочек, но даже в кафе не впустила бы. Уж очень грязен был незнакомец.
Хотя уже – знакомец. Она ведь думала о нем весь день. И как-то неловко думалось все больше о себе. Она понимала, что сделала не так, поступила глупо, дурно. Но в чем.
Она подошла к кухонной стеклянной двери и опустила жалюзи. В пол. Теперь не было видно, ни двора, ни улицы, ни прохожих.
– И впредь, держать жалюзи закрытыми, приказала она кухарке. – Будет душно – кондиционер включи.
Проблема была решена. Но тоска не уходила.
И так весь день. Галина беспричинно сердилась, орала на персонал беспричинно.
Наконец к вечеру угомонилась и стала собираться домой. А что домой ей не хотелось, так об этом знала только она.
Там была фэнь-шуйская пустота и холод. И початая бутыль коньяку. Которую она обязательно допьет сегодня. И докурится до сипоты, и обзвонит всех подруг, чтобы услышать нескрываемую интонацию зависти в их голосе.
Она наслаждалась этой завистью к её устроенности и благополучию. Муж и сын давно жили своей жизнью, хоть и в одной квартире.
Жили мирно и по согласию. Каждый своей жизнью. У них даже общие деньги были в специальном портсигаре. Портсигар был роскошным серебряным с непонятным вензелем, а может гербом.
В него легко помещался весь бюджет семьи. И каждый брал сколько хотел оттуда, а вот туда – только она. И ей было приятно осознавать некую зависимость ее свободолюбивого семейства от нее.
Она уже положила в сумку нужные бумаги и косметичку, как вдруг заметила тот самый портсигар с бюджетными деньгами в сумке.
Как он там оказался – неведомо. По рассеянности перепутала с чем-то. Всё от рассеянности, все от неё.
Она на секунду задержала портсигар в руке, а потом положила в карман пиджака. Открыла перед этим – посмотрела.
Да! Полный бюджет из евро и рублей – на месте. Да, конечно же, она вчера и пополняла его. Ибо ни муж, ни сын не участвовали. И она четко вспомнила, что клала наличные в портсигар.
У всех были кредитки, но она почему-то любила наличность. И держала в доме её, родимую. Мало ли что. С сантехником рассчитаться или настройщиком. У нее в доме был настоящий рояль «Беккер».
Никто не играл на нем, но он так облагораживал квартирное пространство, что его не продали даже в жуткие девяностые.
Она закрыла дверь, включила сигнализацию. Попрощалась с персоналом, кафе работало допоздна. И вышла в белую ночь.
Шаркали ноги туристов, сигналили в пробках злые и скучающие водители. И она пошла вдоль канала не спеша. Закурить хотелось очень, но у нее было личное табу на курение на улице.
Она спустилась с мостика и вдруг внизу, у причала, увидела незнакомца в синей странной шубе. Он сидел на верхней ступени и смотрел на воду.
Рядом стояли два больших пакета с газетами и прочей старой бумагой и картоном. Она вспомнила большую прореху на его штанах.
Холодно как на граните, подумалось.
Она уже почти прошла мимо, как вдруг совсем уж неожиданно для себя резко, чрезмерно лихо подошла к нему и пошарив в кармане пиджака вынула портсигар и протянула бомжу.
– Возьмите!
– Спасибо, я не курю.
Боясь случайно коснуться его руки, она бросила порт-сигар на картон в мешке. Бок его блеснул в свете фонаря.
– Я тоже, – отрезала она.
И круто пошла вверх от набережной, ругая и себя и бомжа этого. И всю свою непонятную тоску и недоброжелательность свою к этому миру, к этим ханжам узнающим приезжих издалека, поглазеть на местные красоты.
А ей было пора домой. Она насмотрелась.
Но странно, на душе полегчало, посветлело, подрасцвело.
Она не стала анализировать почему, боялась спугнуть что-то очень маленькое новорожденное и глухое пока и глупое, пусть живет.
А Галина просто глянула на небо. Просторное и чистое. И с первой уже звездой.
22 августа 2019, Чёрная тетрадь.
