Генри Райдер Хаггард
Братья
VII. Вдова Масуда
Прошло много месяцев с тех пор, как братья в зимнее утро остановили коней подле церкви святого Петра и с мукой в сердце смотрели на плывшую к югу галеру Салах ад-Дина, на палубе которой стояла взятая в плен любимая ими девушка, их родственница – Розамунда. У них не было корабля, чтобы помчаться за ней, да, впрочем, это было уже и бесполезно… Братья поблагодарили всех, кто пришел к ним на помощь, и поехали домой, в свой замок Стипль, потому что там их ждало важное дело. По дороге они расспрашивали то того, то другого, и данные им сведения помогли выяснить все.
Во время обратной поездки и позже братья узнали, что галеру, которую все считали купеческим судном, чужестранцы ввели в залив, сказав, будто ее руль поврежден, что накануне Рождества этот корабль отошел от города и остановился в трех милях от бухты Черной реки. На буксире он привел с собой большой бот, который позже бросили на произвол судьбы. В сумерках лодка двинулась вдоль отдаленного берега к Стиплю. Заполнявшие ее люди (человек тридцать или больше) под предводительством лжепаломника Никласа вскоре спрятались в роще, ярдах в пятидесяти от дома старого сэра Эндрью, – там были впоследствии найдены отпечатки их ног, – они притаились и ждали сигнала напасть на Стипль и поджечь его во время пира. Но это оказалось ненужным, был приведен в исполнение план отравить вино, план, который мог задумать только уроженец Востока. Итак, сарацинам пришлось столкнуться лишь с одним вооруженным человеком, со старым рыцарем, и, вероятно, это обрадовало их, – очевидно, они хотели избежать отчаянной схватки не на жизнь, а на смерть, во время которой неизбежно пали бы многие из нападающих, а если бы подоспела помощь соседей д'Арси, может быть, и все.
Когда окончилась борьба, сарацины повели Розамунду к боту, выбрались в залив, ведя на буксире маленькую шлюпку, выкраденную из сторожки и уносившую теперь их убитых и раненых. Это было поистине самой опасной частью их предприятия, потому что стояла черная ночь и падал снег, они дважды садились на илистые мели. Тем не менее под управлением Никласа, который изучил реку, бухту и залив, сарацины еще до рассвета добрались до галеры; с первыми лучами солнца они подняли якорь и осторожно вышли в открытое море. Остальное известно.
Нельзя было терять времени, поэтому через два дня сэра Эндрью пышно похоронили в Стоунгейтском аббатстве, в той самой гробнице, где уже лежало сердце его брата, отца близнецов, со славой павшего на Востоке.
На похороны собралось множество народа, потому что слух о странных происшествиях разошелся по всей округе, останки старого рыцаря положили на покой под звуки жалоб и молитв. Позже распечатали его завещание; оказалось, что он оставил известную часть денег своим племянникам, кое-что Стоунгейтскому аббатству, назначил суммы на поминальные обедни ради успокоения своей души, на дары слугам и на пожертвования в пользу бедняков, все же свои имения и земли завещал Розамунде. Оба брата (или тот из них, который останется в живых), в силу его воли, должны были служить опекунами владений Розамунды, охранять ее самое и управлять ее имуществом до того дня, когда она вступит в брак.
Имения двоюродной сестры, а также и свои собственные братья в присутствии свидетелей поручили Джону, приору Стоунгейта, прося его управлять ими, исполняя волю завещания, и брать за труды десятую часть всех барышей и доходов. Бесценные дорогие вещи, присланные Салах ад-Дином, они тоже передали на хранение одному клерку в Соусминстере. Это было поистине необходимо, так как никто, кроме Годвина, Вульфа и старого д'Арси, не знал о существовании драгоценностей султана, да благодаря их высокой стоимости было бы и небезопасно рассказывать о них. Устроив все дела, оба брата прежде всего составили по завещанию: Вульф оставлял все Годвину, Годвин – Вульфу, так как трудно было предположить, что оба они вернутся живыми из далекой страны после трудного предприятия. Потом близнецы приняли причастие и благословение приора Джона и на следующий день, рано утром, так рано, что никто не шевелился в доме и его окрестностях, не спеша поехали по направлению к Лондону.
На вершине холма Стипль братья отправили вперед слугу с мулом, нагруженным вещами, с тем самым мулом, которого оставил у них шпион Никлас, и повернули назад лошадей, желая на прощанье еще раз посмотреть на родной дом. С северной стороны вилась Черная река, с западной лежало село Мейленд, и к нему по реке Стипль ползли нагруженные барки. Внизу расстилалась низина, окаймленная деревьями, и среди рощи, в которой скрывались сарацины, стоял замок Стипль, дом, где они росли, сделались из детей юношами, а из юношей – взрослыми людьми, где жила прекрасная, теперь украденная врагами Розамунда, которую они оба отправились искать. Позади осталось прошлое, впереди темнело неизвестное будущее, и братья не могли проникнуть в его тайны, угадать его очертания.
Взглянут ли они когда-нибудь снова на замок Стипль? Придется ли им, стоящим на холме, померяться силой и мужеством со всем могуществом Салах ад-Дина? Осуждены ли они погибнуть или со славой добиться успеха?
Во тьме, которая обвивала путь, перед ними сияла только одна яркая звезда, звезда любви, но кому светила она? Может быть, ни тому, ни другому? Они не знали этого. Им было ясно только, что они решились на отчаянное предприятие. Действительно, те немногие друзья, которым они говорили о нем, называли их безумцами. Но братья помнили последний совет сэра Эндрью не терять мужества, так как все еще может окончиться хорошо! И им чудилось, что они вовсе не одни, что его храбрый дух идет вместе с ними на поиски, дает им советы, недоступные для слуха.
Вспомнили братья также и клятву, данную ему, друг другу и Розамунде, и, в молчаливое доказательство того, что они сдержат ее до самой смерти, молча пожали друг другу руки. Потом, повернув лошадей на юг, поехали вперед с легким сердцем, не заботясь о том, что может случиться с ними, если только в конце концов, будут ли они живы или умрут, им не придется посрамить памяти сэра Эндрью или имени Розамунды.
Сквозь дымку жаркого июльского утра, колебавшуюся над берегами Сирии, можно было видеть большой дромон, как называли в те времена купеческие суда известного рода, – легкий ветерок тихо нес его в бухту Святого Георгия подле Бейрута. Кипр, откуда отошел корабль, отстоял менее чем на сотню миль от этого берега, а между тем судну понадобилось на плавание до Сирии шесть дней, и не из-за бурь, которых не было, а из-за недостатка ветра. Тем не менее капитан и пестрая толпа пассажиров (большей частью восточных купцов со слугами и паломников различных народностей) благодарили Бога за благополучное путешествие, потому что в те отдаленные времена мореход, который пересекал моря, не потерпев кораблекрушения, считал себя счастливым.
В числе пассажиров были Годвин и Вульф, по приказанию покойного дяди пустившиеся в путь без оруженосцев и слуг. На корабле они назвались братьями, носившими имена Петра и Джона, из Линкольна, города, о котором д'Арси знали кое-что, так как бывали в нем по дороге на шотландские войны; они выдавали себя за мелких фермеров, отправившихся на поклонение Святой земле по епитимье за грехи и ради успокоения души своих родителей. Товарищи по путешествию – пассажиры, плывшие с ними из Генуи, слыша эти рассказы, только пожимали плечами, потому что братья казались именно теми, кем они и были в действительности, – рыцарями благородного происхождения. Глядя на их высокий рост, длинные щиты, на кольчуги, которые они носили под волосяными туниками, все считали их знатными людьми, которые отправились в благочестивые странствия. И их прозвали сэр Питер и сэр Джон, и под этими именами они были известны во все время плавания.
Годвин и Вульф сидели поодаль от всех на носу корабля: Годвин читал арабский перевод Евангелия, сделанный одним монахом-египтянином, а Вульф не без труда следил за ним по латинскому изданию. Арабский язык они узнали еще в ранней юности благодаря урокам сэра Эндрью, но не могли говорить на нем так свободно, как Розамунда, лепетавшая по-арабски еще на руках матери. Понимая, что очень многое зависит от их познаний в этом отношении, они во время долгого путешествия изучали язык арабов по всем книгам, которые только могли найти, для практики же разговаривали по-арабски со священником, который провел много лет на Востоке и теперь за известное вознаграждение занимался с ними, а также беседовали и с сирийскими купцами и моряками.
– Закрой книгу, брат, – произнес Вульф. – Вот наконец и Ливан, – и он указал на линию гор, слабо темнеющих сквозь туманную пелену. – Я рад, что вижу его, с меня довольно тягостного учения.
– Да, – сказал Годвин, – это Земля Обетованная!
– И земля, которая много обещает нам, – добавил Вульф. – Слава Богу, пришло время действовать. Хотя как мы примемся за дело, я не знаю, это выше моего понимания.
– Вероятно, время покажет нам все. Как приказал наш дядя, мы прежде всего отыщем шейха Джебала.
– Тс-с! – остановил его Вульф, потому что в это время небольшая группа купцов и пилигримов подошла к носу корабля. Лица всех этих людей сияли восторгом при мысли, что ужасы путешествия остались позади, что они скоро сойдут на землю, по которой ступал их Господь, им хотелось поскорее увидеть счастливый берег, они с жаром молились и пели благодарственные гимны. Один купец, известный под именем Томаса из Ипсвича, стоял поблизости от братьев и прислушивался к их разговору.
Годвин и Вульф вмешались в восторженную толпу, а тот же самый Томас из Ипсвича, по-видимому раньше уже побывавший в Бейруте, указывал на достопримечательности города, на плодородные земли, окружавшие его, на поросшие кедрами далекие горы, на склонах которых Хирам, царь Тирский, рубил деревья для постройки Соломонова храма.
– А вы бывали в этих горах? – поинтересовался Вульф.
– Да, по делам, – ответил купец, – я добирался вот до того места. – И он показал на высокую, покрытую снегом вершину на севере. – Очень немногие проникают туда.
– Почему же? – спросил Годвин.
– Потому что там начинаются владения аль-Джебала, – сказал он и, многозначительно взглянув на братьев, прибавил: – Ни христиане, ни сарацины не посещают его без приглашения, приглашения же он рассылает редко.
И снова они спросили, почему нужно ждать приглашений шейха.
– Потому что, – продолжал купец, по-прежнему пристально вглядываясь в лица близнецов, – большая часть людей любит жизнь, а этот человек – господин смерти и волшебства. Странные вещи видишь в его дворце, окруженном чудесными садами. Там, среди восхитительных чащ, живут красавицы женщины, но они злые духи и губят души людей. А Старец Гор – великий убийца, и все владыки Востока страшатся его, потому что стоит ему сказать одно слово своим посвященным фидаям [5], чтобы они беспрекословно убили того, кого он ненавидит. Молодые люди, вы мне нравитесь, и я говорю вам, будьте осторожнее. Здесь, в Сирии, можно видеть много чудес; оставьте в покое чудеса страшного Господина Гор, если вам хочется снова взглянуть на… башни Линкольна.
– Не бойтесь, мы их увидим, – успокоил его Годвин, – ведь мы собираемся посетить святые места, а не приюты дьявола.
– Ну, конечно, – поддержал брата Вульф. – А все же Сирию стоит видеть.
С берега подошли лодки, полные встречавшими людьми, – потому что в то время Бейрут принадлежал франкам, – и среди смятения волновавшейся и кричавшей толпы купец Томас исчез. Да братья и не хотели отыскивать его, они находили, что было бы неблагоразумно выказывать слишком большое желание узнать что-либо о шейхе аль-Джебале. Впрочем, кто мог найти Томаса? Купец очутился на берегу на два часа раньше, чем остальным путникам позволили покинуть дромон, он отплыл с корабля один, в своей собственной лодочке.
Наконец-то братья вышли на набережную и остановились среди пестрой восточной толпы, рассуждая о том, где отыскать спокойную и недорогую гостиницу, – им не хотелось, чтобы их считали богатыми или знатными людьми. Пока они, немного ошеломленные шумом, толковали об этом, к ним подошла высокая женщина в покрывале, которая долго смотрела на них. За ней двигался носильщик, державший за повод осла. Этот человек без всяких предисловий схватил вещи Годвина и Вульфа и с помощью своих товарищей принялся быстро и ловко увязывать их на спине осла. Когда же братья вздумали остановить его, он только указал на женщину в покрывале.
– Простите, – сказал наконец Годвин, обращаясь к ней по-французски, – но этот человек…
– Нагружает вещи на осла, чтобы переправить в мою гостиницу. Я беру недорого, у меня спокойно и удобно, а я слышала, как вы говорили, что именно это-то вам и нужно, – ответила она тихим голосом и тоже на хорошем французском языке.
Годвин посмотрел на Вульфа, Вульф на – Годвина, и они стали совещаться, что делать. Решив, что было бы неблагоразумно отдавать себя в руки незнакомой женщины, братья обернулись к ослу, но увидели, что носильщик уже увел его и увез все их вещи.
– Боюсь, что отказываться уже поздно, – со смехом заметила высокая женщина, – вам придется быть моими гостями, не то вы потеряете ваше добро. Пойдемте, после такого долгого пути вам следует вымыться и поесть. Пожалуйста, идите за мной.
И она пошла через толпу, которая, как заметили братья, расступалась перед ней. Высокая женщина подошла к красивому мулу, стоявшему на привязи у столба, отвязав его, вскочила в седло, и поехала от пристани, время от времени оборачиваясь назад, чтобы видеть, идут ли за ней братья.
– Хотелось бы знать, куда мы идем, – сказал Годвин, шагая по бейрутскому песку под лучами знойного солнца, которое нестерпимо жгло его голову.
– Кто может сказать это, раз нас ведет странная, незнакомая нам женщина, – засмеялся в ответ Вульф.
Наконец мул повернул к двери, проделанной в стене из необожженного кирпича, и братья очутились перед входом в белый старый дом, стоявший посреди сада из смоковниц, апельсиновых и других фруктовых деревьев, не знакомых им, а самый дом помещался, как заметили д'Арси, на окраине города.
Тут женщина сошла с мула, передала его ожидавшему у порога слуге-нубийцу, быстрым движением откинула с лица покрывало и повернулась к братьям, точно желая показать им, как она красива. И действительно, она была хороша, в этом никто бы не усомнился: грациозная, стройная, с темными влажными глазами, со странно спокойным выражением лица, она казалась молодой, ей можно было дать не более двадцати пяти лет, и для уроженки Востока ее кожа была необыкновенно бела.
– Мой бедный дом годится для паломников и купцов, но, конечно, не для знатных рыцарей, тем не менее, сэры, приветствую вас, – произнесла она, поглядывая на братьев.
– Мы только землевладельцы, которые отправились поклониться святым местам, – возразил Годвин и прибавил: – Что вы возьмете с нас за одну хорошую комнату и за стол?
– Эти иностранцы, – обратилась она к носильщику по-арабски, – не говорят правды.
– Не все ли равно тебе, госпожа, – отозвался он, старательно отвязывая вещи. – Они будут платить за себя, а ведь в нашу страну приходит столько безумных людей, которые называют себя чужими именами. Кроме того, госпожа, ты пошла к ним, я не знаю зачем, а не они к тебе.
– Безумцы они или здоровы, но это – порядочные люди, – точно про себя проговорила красивая женщина, потом прибавила по-французски: – Господа, повторяю, у меня очень скромная гостиница, которая едва ли годится для таких славных рыцарей, как вы, но если вам угодно почтить ее вашим присутствием, я возьму с вас столько-то.
– Хорошо, – согласился Годвин и низко поклонился, снимая шляпу, – вы привели нас сюда без нашей просьбы, а потому мы уверены, что вы будете хорошо обходиться с нами, чужестранцами.
– Так хорошо, как только вы пожелаете, то есть я доставлю вам все, за что вы будете в состоянии заплатить, – пояснила она. – Постойте, я сама расплачусь с носильщиком, не то, пожалуй, он обсчитает вас.
Начался довольно длинный спор между странной красивой женщиной со спокойным лицом и носильщиком, который, по восточному обыкновению, дошел до бешенства из-за денег и в конце концов стал осыпать ее бранью.
Она невозмутимо стояла, глядя на него. Годвин, понимавший все, но делавший вид, что он ничего не понимает, удивлялся ее непонятному терпению. Наконец, совершенно потеряв голову от бешенства, носильщик выкрикнул:
– Немудрено, что ты, Масуда-шпионка, теперь стала на сторону этих христианских собак, а не защищаешь меня, правоверного, ах ты, дочь аль-Джебала!
Красавица вытянулась, все тело ее напряглось. Она в эту минуту походила на змею, готовую кинуться и укусить.
– Чья дочь? – холодно переспросила она. – Ты говоришь о господине, который убивает?
И она бросила на носильщика взгляд – ужасный взгляд. В ту же минуту весь его гнев затих.
– Прости, вдова Масуда, – произнес он, – я забыл, что ты христианка, а потому, конечно, станешь на сторону христиан. На деньги, которые ты дала, не купишь новых подков для моего осла, истершихся по дороге сюда, но все равно, заплати мне и отпусти, я пойду к паломникам, которые вознаградят меня лучше. Она заплатила ему и спокойно прибавила:
– Иди, и если ты любишь жизнь, смотри, лучше выбирай слова.
Носильщик поехал прочь; в грязном тюрбане и длинной обтрепанной тунике он казался до того обиженным, что, по мнению Вульфа, скорее походил на охапку лохмотьев, чем на человека, сидящего на осле. Вульфу также пришло в голову, что эта странная Масуда имела власть, которой не обладали обыкновенные содержатели и содержательницы гостиниц. Масуда обернулась к братьям и сказала им по-французски:
– Простите меня, но здесь, в Бейруте, сарацинские носильщики резки и грубы, особенно если имеют дело с нами, христианами. Его обманула ваша внешность. Он думал, что вы рыцари, а не простые пилигримы, одетые в рыцарские кольчуги под туниками и, – она взглянула на прядь белых волос на голове Годвина в том месте, где его ударил меч во время стычки у бухты Смерти, – носящие следы рыцарских ран, хотя, правда, такие шрамы могут остаться и после драки в какой-нибудь харчевне. Ну хорошо, вы будете платить мне большую цену, и я отведу вам лучшую комнату, живите в ней сколько вам будет угодно. Ах да, ведь тут ваши вещи! Вы же не бросите их? Эй, невольник, сюда!
Нубиец, который отвел мула в сторону, быстро появился и взял несколько тюков, а Масуда провела братьев по коридору в большую комнату с высокими окнами, на цементном полу которой стояли две кровати, и спросила их, нравится ли им это помещение.
– Да, комната годится, – согласились они.
Казалось, молодая женщина прочитала их мысли и заметила:
– Не бойтесь за вещи. Будь вы так богаты, как, по вашим уверениям, бедны, будь вы так благородны, как, по вашим словам, просты, и тогда вы были бы в полной безопасности в гостинице вдовы Масуды, о мои гости. Но как зовут вас?
– Питер и Джон.
– Да, вы тут в безопасности, Питер и Джон, приехавшие навестить родину Петра и Иоанна, ваших покровителей, и других основателей нашей веры; повторяю, вам нечего опасаться, о мои гости.
– Гости, которым посчастливилось быть захваченными Масудой, – вновь поклонился ей Годвин.
– Погодите, еще рано говорить, посчастливилось вам или нет, сэр… Но кто вы, Питер или Джон? – спросила она с чем-то вроде улыбки на своем красивом лице.
– Питер, – ответил Годвин. – Помните: паломник с белой прядью в волосах – Питер.
– Вероятно, вы близнецы, вам действительно нужны отличительные знаки. Дайте-ка мне посмотреть; да, у Питера белая прядка и серые глаза. У Джона глаза синие. Джон также более воинствен (если только пилигрим может быть воином) – я вижу это по его мышцам, но Питер больше размышляет. Женщине трудно было бы выбирать между Питером и Джоном… Однако я думаю, оба голодны, а потому пойду и приготовлю им кушанье.
– Что за странная хозяйка гостиницы, – со смехом заметил Вульф, когда Масуда вышла из комнаты, – впрочем, несмотря на то что она так ловко выловила нас на пристани, она мне нравится. Не понимаю только, зачем мы понадобились ей? А знаешь, брат Годвин, ты ей понравился, и это хорошо: она может нам принести пользу. Но смотри, друг Питер, я, как и этот носильщик, думаю, что она опасна. Помни, он назвал ее шпионкой, и, очень вероятно, не ошибся.
Годвин обернулся, чтобы остановить его, и в эту минуту у дверей послышался голос вдовы Масуды:
– Братья Питер и Джон, я забыла предупредить вас говорить тихо в этом доме – над его дверями отдушины для свежего воздуха. Но не бойтесь, я слышала только голос Джона, а не то, что он сказал.
– Надеюсь, нет, – пробормотал Вульф, и на этот раз действительно шепотом.
Молодые люди распаковали вещи и, вынув из дорожного мешка свежее платье, вымылись водой, приготовленной для них в больших кувшинах. И братьям действительно было необходимо освежиться, потому что на переполненном дромоне им редко удавалось мыться. К тому времени, когда они переоделись в свежее платье, надев кольчуги под туники, пришел нубиец и провел их в очень большую комнату; в нее проникал свет через отдушины вверху, а посредине ее пола, вокруг большой циновки, виднелись подушки. Нубиец знаком пригласил братьев сесть на них, ушел, вскоре вернулся вместе с Масудой и принес блюда и тарелки на медных подносах. Он поставил посуду перед гостями и предложил им начать есть. Годвин и Вульф не знали, какое кушанье подали им, потому что его скрывали соусы. Наконец Масуда сказала, что это рыба. После рыбы принесли мясо, после мяса дичь, после дичи – печенье, торты и другие сладости и плоды. Наконец, несмотря на то что молодые люди долго питались только соленой свининой и заплесневелыми, червивыми сухарями, запивая все плохой водой, они попросили Масуду не давать им больше ничего.
– Тогда, по крайней мере, выпейте хоть вина, – предложила она с улыбкой, наливая в их кубки сладкого ливанского вина. Казалось, ей было приятно, что они ели с таким удовольствием.
Братья повиновались ей, смешав вино с водой. Вдруг она неожиданно спросила их, что они думают делать и долго ли намереваются прожить в Бейруте. Годвин и Вульф ответили, что несколько дней они не двинутся с места, так как им нужен отдых и они хотят осмотреть город, его окрестности, а вдобавок считают необходимым купить хороших лошадей. А не может ли она может помочь им в этом деле? Масуда утвердительно кивнула головой и поинтересовалась, куда думают они отправиться верхами.
– Вот туда, – Вульф махнул рукой в сторону гор. – Перед тем как отправиться в Иерусалим, мы хотим посмотреть на ливанские кедры и на высокие горы.
– Вы хотите видеть кедры Ливана? – переспросила Масуда. – Это не совсем безопасно для двоих путешественников, потому что в порах живет множество свирепых диких зверей и еще более лютых людей, которые нападают, убивают и грабят. Вдобавок ко всему Властелин Гор теперь в ссоре с христианами и захватывает в плен всех, кого настигает.
– Как имя этого Властелина? – спросил Годвин.
– Синан, – ответила Масуда. И братья заметили, что она быстро оглянулась.
– О-о, – сказал Вульф, – а мы думали, что его имя Джебал.
Теперь она посмотрела на него широко открытыми изумленными глазами и произнесла:
– Это также его имя, но, сэр пилигрим, что можете вы знать о страшном господине аль-Джебале?
– Мы знаем только, что он живет в месте, которое называется Массиаф, и мы думаем побывать в этой крепости.
Масуда опять с изумлением взглянула на него.
– Вы, верно, безумны, – начала было она, потом сдержалась и, хлопнув в ладоши, призвала невольника, велев ему убрать блюда и тарелки.
Когда слуга ушел, братья высказали желание походить по городу.
– Хорошо, – согласилась Масуда, – но с вами пойдет слуга. Да, да, вам лучше не ходить одним, потому что вы могли бы сбиться с дороги. Кроме того, здесь не всегда безопасно для иностранцев, как бы скромны ни казались они, – многозначительно прибавила она. – Не хотите ли зайти в замок губернатора? Там живет несколько английских рыцарей и несколько священников, которые дают добрые советы паломникам.
– Вряд ли мы зайдем к губернатору, – отклонил ее предложение Годвин, – мы недостойны такого знатного общества. Но почему вы смотрите на нас так странно?
– Я удивляюсь, сэр Питер и сэр Джон, почему вы находите нужным говорить неправду бедной вдове. Скажите-ка, там, у вас на родине, вы не слыхали о двух братьях-близнецах, которых зовут… Ах, да как же их зовут-то? Да, да, вспомнила! Одного – сэр Годвин, другого – сэр Вульф, они из рода д'Арси, и о них у нас ходят толки.
Нижняя челюсть Годвина опустилась, Вульф же громко расхохотался и, видя, что, кроме них троих, в комнате нет никого, в свою очередь задал вопрос Масуде:
– Конечно, этим близнецам было бы приятно узнать, что они так знамениты, но каким образом могли услышать о них вы, вдовая со держательница сирийской гостиницы?
– Я? Я узнала о них от человека, приплывшего на дромоне, он пришел ко мне, пока я готовила кушанье, и рассказал мне странную историю, которую слышал в Англии, историю о том, как Садах ад-Дин – да будет проклято его имя! – послал отряд с поручением украсть одну благородную даму; как двое братьев, Годвин и Вульф одни отбились от целого отряда, совершив истинно рыцарский подвиг, а молодая дама ускакала на коне; как позже они попались в такую ловушку, какие любит устраивать султан, и как на этот раз их благородную родственницу увезли.
– Странный рассказ, – промолвил Годвин, – а не сказал этот человек, приехала ли в Палестину похищенная дама?
– Он ничего не сказал об этом, и я ничего ни от кого не слышала. Но послушайте меня, дорогие мои гости. Вас удивляет, что я знаю слишком много. Это не страшно, потому что тут, в Сирии, многие из нас обязаны собирать сведения. А вы, о безумные дети, считаете, что два таких рыцаря, как вы, принимавшие участие в великих событиях, слухи о которых уже разошлись по всему Востоку, могут путешествовать по суше и морю и остаться неузнанными? Неужели вы думаете, что в Англии не было никого, кто наблюдал за вами, донося о каждом вашем движении могущественному человеку, выславшему военный корабль с известным вам поручением? Ну, то, что знает он, знаю и я. Ведь я же сказала вам, что знать – моя обязанность. Почему я говорю вам все это? Может быть, потому, что мне нравятся такие рыцари, как вы, нравится рассказ о двух молодых людях, стоявших плечом к плечу на молу, в то время как их дама уплывала на коне, нравится, что они, израненные, пробили себе путь через ряды врагов. Мы на Востоке любим рыцарские подвиги. Может быть, также потому, что мне хочется предостеречь вас, посоветовать не тратить драгоценных жизней, пытаясь пробиться сквозь охраняемые ворота Дамаска ради самой безумной в мире затеи. Как? Вы все еще с удивлением смотрите на меня и сомневаетесь? Хорошо же, я вам говорила неправду. Я не ждала вас на набережной, и носильщик, с которым я поссорилась, не получил от меня приказания схватить ваши вещи и привезти их в мой дом. На пути между Англией и Бейрутом за вами не наблюдали шпионы. Я просто зашла в вашу комнату, пока вы обедали, и прочитала бумаги, неосторожно оставленные вами на столе, просмотрела книги, помеченные не именами Питера или Джона, и обнажила лезвие меча, на котором увидела выгравированный девиз: «Против д'Арси – против смерти», потом услышала, как Питер называл Джона Вульфом, а Джон Питера – Годвином и так далее.
– Кажется, – по-английски сказал Вульф, – мы мухи в паутине, а наш паук носит имя вдовы Масуды, но я не понимаю, зачем мы ей? Ну, брат, что нам теперь делать? Стать друзьями паука?
– Дурной союзник, – ответил Годвин и, посмотрев прямо в лицо Масуде, спросил: – Хозяйка, знающая так много, скажите мне, почему среди сотни бранных слов, которыми осыпал вас рассерженный погонщик осла, он назвал вас дочерью аль-Джебала?
Она вздрогнула и сказала:
– Значит, вы понимаете по-арабски? Я так и думала. Почему вы спрашиваете, не все ли вам равно?
– Это, конечно, не очень важно, только мы хотим навестить аль-Джебала, а потому считаем себя счастливыми, что нам удалось встретить его дочь.
– Вы едете к аль-Джебалу? Да, вы говорили об этом на корабле. Правда, может быть, именно потому-то я и пришла к вам навстречу. Хорошо же; вам перережут горло раньше, чем вы успеете доехать до первого из его замков.
– Не думаю, – возразил Годвин, вынул из-под туники перстень и принялся беспечно играть им.
– Откуда у вас это кольцо? – спросила Масуда, и удивление и страх промелькнули в ее глазах. – Ведь это… – и она замолчала.
– Перстень нам дал тот, кто возложил на нас и поручение. Теперь, хозяйка, поговорим совершенно откровенно. Вы многое знаете о нас, хотя нам было удобнее называть себя пилигримами Питером и Джоном. Нам нечего стыдиться, тем более что, по вашим словам, наша тайна ни для кого не тайна. И я охотно верю этому. Теперь, раз она открылась, я предполагаю уйти из вашего дома и поселиться с нашими соотечественниками в замке; без сомнения, нас ласково примут там, особенно если узнают, что мы не захотели жить у женщины, которую называют шпионкой и дочерью аль-Джебала. После этого, может быть, вы сами не пожелаете остаться в Бейруте, где, как мы полагаем, не любят шпионок и «дочерей аль-Джебала».
Она молча слушала его, и ни один мускул не дрогнул на ее бесстрастном лице.
– Вы, без сомнения, слыхали, что одну женщину, которую называли так, недавно сожгли, считая ее ведьмой? И вы думаете, что навлечете и на меня такую же судьбу? Ах вы, безумцы, – я могу убить вас раньше, чем вы заговорите обо мне с кем-нибудь.
– Вы так считаете? Но я уверен, что это не суждено судьбой, а также что вы не пожелаете принести нам больше вреда, чем мы вам, – спокойно произнес Годвин. – Если говорить откровенно, нам необходимо видеть аль-Джебала; раз уж случайность завела нас к вам, – если это была случайность, – не поможете ли вы нам добраться к нему? Мне кажется, вы могли бы сделать это. Или нам нужно искать помощи в другом месте?
– Не знаю. Я отвечу через четыре дня. Если вам это не нравится – идите, донесите на меня, делайте самое худшее. Тогда и я сделаю свое дело, но с большой грустью.
– А кто нам поручится, что вы не сделаете нам ничего дурного, если мы согласимся ждать четыре дня? – резко спросил Вульф.
– Вы должны поверить на слово дочери аль-Джебала. Другой поруки у меня нет, – ответила она.
– Но это может означать смерть, – сказал Вульф.
– Ваш брат только что говорил, что смерть от моей руки не суждена вам судьбой, и хотя у меня были свои причины взять вас к себе, я не враждую с вами… пока. Решайтесь на что угодно. Тем не менее говорю вам, если поедете к нему, вы, люди, которые, зная арабский язык, узнали и мою тайну, умрете; если же останетесь здесь вы будете в безопасности, по крайней мере, – пока живете в моем доме. Клянусь в этом на знаке аль-Джебала, – и, поклонившись, она дотронулась до перстня, который Годвин держал в руках. – Но помните, что за будущее я не могу отвечать.
