bannerbannerbanner
История мировой цивилизации

Герберт Джордж Уэллс
История мировой цивилизации

Полная версия

Глава XXVI. Империя Александра Великого

Начиная с 431 и вплоть до 404 г. Пелопонесская война подтачивала силы Греции. Тем временем на севере Греции постепенно укреплялась и цивилизовывалась родственная ей Македония. Язык македонян был близко родственен греческому, и несколько раз македоняне состязались с греками, принимая участие в Олимпийских играх. В 859 году до P. X. царем этой небольшой страны сделался богато одаренный и честолюбивый македонянин Филипп. До этого Филипп прожил некоторое время заложником в Греции. Образование он получил также греческое и, по всей вероятности, был знаком с идеями Геродота, разработанными философом Исократом, – о возможности завоевания Азии объединенными силами Греции.

Сначала он задался целью расширить и организовать собственные владения и перереформировать свои войска. В течение последнего тысячелетия решающее значение в битвах принадлежало атакам колесниц и пехоте, сражающейся тесными колоннами. Всадники также сражались, но лишь отдельными группами, самостоятельно и без всякой дисциплины. Филипп организовал свою пехоту тесно сплоченной массой, – македонской фалангой, – а также обучил всадников-рыцарей, их оруженосцев и солдат сражаться не поодиночке, а целыми отрядами и таким образом создал конницу. Решающим моментом в его сражениях и в сражениях сына его Александра была атака конницы. Фаланги удерживали нападение неприятеля в центре, а кавалерия, с двух флангов, своим натиском сметала всадников неприятеля и, обойдя его, обрушивалась на неприятельскую пехоту. Колесницы же неприятеля выбивались из строя лучниками, так как лошадей расстреливали стрелами.

С помощью этой вновь сформированной армии Филипп расширил свои границы в Фессалии до Греции, а после сражения при Херонее (338 до P. X.) с Афинами и их сторонниками вся Греция оказалась у его ног. Мечта Геродота наконец осуществлялась: на общем конгрессе всех греческих государств Филипп был провозглашен военачальником Греко-Македонской конфедерации против Персии, а в 336 году его передовые отряды перешли уже в Азию для исполнения этой давно задуманной задачи. Но ему не суждено было следовать за своими отрядами. Он был убит, как предполагают, по наущению жены своей, царицы Олимпиады, матери Александра, ревновавшей его к его второй жене.

Филипп особенно тщательно воспитал Александра. Он не только дал ему в преподаватели Аристотеля, величайшего философа в мире, но он делился с ним всеми своими намерениями и дал ему возможность приобрести военный опыт. Во время битвы при Херонее восемнадцатилетний Александр командовал кавалерией. Это дало впоследствии возможность юному Александру, которому при вступлении на престол было всего двадцать лет, сразу взять в свои руки дело отца и успешно продолжать борьбу с персами.

В 334 году – не менее двух лет потребовалось ему, чтобы упрочить свое положение в Македонии и Греции, – Александр отправился в Азию, одержал там при Гранике победу над несколько более многочисленным войском персов и овладел целым рядом городов в Малой Азии, все время держась морского побережья. Ему было необходимо, по мере продвижения, подчинять себе именно побережные города и оставлять в них свои гарнизоны, потому что флот Тира и Сидона был в руках персов и они владычествовали на морях. Если бы у него в ариергарде оставался хоть один враждебный портовый город, персы могли бы высадить в нем свои войска, напасть на него с тыла и отрезать его. При Иссе (333) он разбил наголову громадные, беспорядочные полчища, предводительствуемые Дарием III. Как и полчища Ксеркса, переправившегося через Дарданеллы за полтораста лет до того, они состояли из сброда всевозможных племен; тут же находилась многочисленная придворная свита, гарем Дария и множество следовавшего за войском народа. Сидон покорился Александру, но Тир упорно сопротивлялся ему. Наконец этот великий город был взят приступом, разграблен и разрушен. Приступом же была взята Газа, а к концу 332 г. до P. X. победитель вступил в Египет, выхватив власть над ним из рук персов.

В Египте Александр отстроил большие города Александретту и Александрию. Сухопутный доступ к ним был не труден, и потому они не могли угрожать восстанием. К этим городам перешла торговля финикийский городов. Западно-средиземные финикийцы как-то внезапно исчезают со страниц истории – и столь же внезапно дают о себе знать евреи Александрии и других созданных Александром новых торговых городов.

В 331 г. до Р. Х. Александр выступил из Египта к Вавилону, как некогда делали Тутмос, Рамзес и Нехо. Но Александр держал путь на Тир. При Арбелах (Гавгамелах), около развалин Ниневии (в то время – городе уже забытом), он встретился с Дарием, и между ними произошло сражение, решившее участь всей войны. Натиск персидских колесниц был отбит; атака македонской кавалерии сломила громадную беспорядочную орду, а македонская фаланга довершила победу. Дарий обратился в бегство. Он уже не делал попыток противостоять неприятелю, он бежал на север, в страну мидян. Александр двинулся на Вавилон, который был тогда еще в полном расцвете и имел большое значение, а оттуда к городам Сузам и Персеполису. Там, после буйной оргии, он велел поджечь дворец Дария.

Оттуда Александр вскоре предпринял военный поход в Центральную Азию и достиг до крайних пределов Персидской империи. Он начал с того, что направился к северу, преследуя Дария, и нагнал последнего умирающим в собственной колеснице от ран, нанесенных ему собственными людьми. Когда к нему подошел первый греческий отряд, он еще дышал, но Александр уже не застал его в живых. Александр прошел по побережью Каспийского моря, поднялся на горы Западного Туркестана, спустился с них около нынешнего города Герата и через Кабул и Киберский перевал прошел в Индию. При реке Инде он дал большое сражение индусскому царю Пору, и здесь македонские войска впервые встретились в сражении со слонами и победили их. Наконец, Александр построил корабли и, сев на них, отправился вниз по течению Инда, до его устья, а оттуда двинулся обратно по побережью Белуджистана. В 324 году, после шестилетнего отсутствия, он вернулся обратно к Сузы. Здесь он занялся благоустройством и сплочением великой завоеванной им империи, стараясь привлечь к себе своих новых подданных. Он облачился в одеяние и тиару персидских властелинов, что вызвало зависть и ревность его македонских полководцев. Последние причиняли ему много хлопот. Он покровительствовал бракам между македонскими офицерами и персидскими и вавилонскими женщинами – «Брак Востока с Западом». Но он не дожил до осуществления той сплоченности, о которой мечтал. В 323 г. до P. X. он умер, схватив в Вавилоне лихорадку после пьяного разгула.

Громадные владения его немедленно же распались. Один из его полководцев, Селевк, взял себе большую часть древней персидской империи, от Инда до Эфеса. Другой – Птолемей – захватил Египет, а Антигон удержал за собой Македонию. Остальная часть империи колебалась, подпадая под власть то одного, то другого авантюриста. Варварские набеги, начавшиеся с севера, становились все многочисленнее и решительнее, пока наконец новая власть, о которой мы будем говорить дальше, – власть Римской республики, не возвысилась на Западе и не начала подчинять себе, одну за другой, все разрозненные части империи Александра, спаивая их в новое могучее государство.

Глава XXVII. Музей и библиотека Александрии

Еще до времен Александра греки начали расселяться в качестве купцов, художников, наемных солдат почти по всем персидским владениям. Во время раздоров из-за династии, возникших после смерти Ксеркса, одному греческому отряду в 10 000 человек, под предводительством Ксенофонта, суждено было сыграть известную роль. Их отступление из Вавилона в Азиатскую Грецию описано Ксенофонтом в его «Отступлении Десяти Тысяч». Это одно из первых повествований, когда-либо написанных полководцами. Завоевания Александра и раздел его недолговечной империи между его полководцами весьма способствовали тому, что культура греков, их язык и обычаи проникли в древние страны Азии и Африки. Следы этого греческого влияния могут быть найдены в глубине Средней Азии и в северо-западной Индии. Чрезвычайно сильно было греческое влияние на развитие индийского искусства.

В течение многих столетий Афины сохраняли свою славу как центр искусства и культуры. Их философские школы существовали даже еще и в 529 г. по P. X., т. е. просуществовали около 1000 лет; но центр умственной жизни всего мира вскоре перенесен был через Средиземное море в Александрию. Здесь македонский полководец Птолемей, сделавшись фараоном, окружил себя говорящими по-гречески придворными. Раньше чем стать царем, он был приближенным Александра и глубоко проникся идеями Аристотеля. С большой энергией и уменьем принялся он насаждать науку и производить изыскания. Он написал также историю походов Александра, которая однако, к сожалению, не сохранилась.

Александр жертвовал большие суммы для поддержки научных изысканий Аристотеля. Но Птолемей I был первый, кто установил постоянное субсидирование науки. Он воздвиг в Александрии здание, официально посвященное музам – Музей Александрии. Научные труды, производившиеся в Александрии в течение двух или трех поколений дали поразительные результаты. Эвклид; Эратосфен, измеривший размер Земли и определивший диаметр ее с точностью до 50 миль; Аполлоний, оставивший труды о конических сечениях; Гиппарх, впервые создавший звездную карту и каталог; Герон, изобретатель первого парового двигателя, – это наиболее крупные величины среди поразительной плеяды пионеров науки. Архимед из Сиракуз приезжал учиться в Александрию и постоянно переписывался с ее музеем. Герофил был одним из величайших греческих анатомов и говорят, уже применял вивисекцию.

Такого блестящего расцвета знаний и открытий, какой был в Александрии в течение одного-двух поколений в царствование Птолемея I, Птолемея II. миру не суждено было видеть до XVI столетия по Р. Х. Но расцвет этот был недолговечен. Причин упадка могло быть несколько. Профессор Магаффи предполагает, что главная из них была та, что музей был своего рода «королевским колледжем» и что все его профессора и оставляемые при нем кандидаты назначались и оплачивались фараоном. Пока фараоном был Птолемей, друг и ученик Аристотеля, все это было очень хорошо. Но понемногу династия Птолемеев «оегиптилась» – подпала под влияние египетских жрецов и египетской религиозной культуры; они перестали следить за производимыми в Музее работами, а их опека только угнетала дух пытливости. После первого столетия существования музея выпускаемые им научные труды редко бывали высокого качества.

 

Птолемей I не только пытался организовать наиболее современные способы научного исследования, но стремился также сделать Александрийскую Библиотеку настоящей сокровищницей энциклопедической мудрости. Это был не только склад папирусов и рукописей, но книгоиздательская и книгопродавческая организация. Целые отряды переписчиков сидели за работой, постоянно умножая копии имеющихся в библиотеке книг.

Здесь мы впервые встречаем определенные зачатки того умственного процесса, которым мы теперь живем: здесь мы видим систематическое собирание и классификацию научных данных. Основание этого Музея и Библиотеки отмечает одну из великих эпох человеческой истории. Это истинное начало современной истории.

Но, как дело исследования, так и дело распространения знаний встречало серьезные препятствия. Одним из них была та громадная пропасть, которая отделяла ученого, как представителя высших классов общества, господина, от торговца и ремесленника. В те дни было множество ремесленников, изготовляющих стеклянные или металлические изделия, но между ними и учеными не существовало умственного контакта. Ремесленник изготовлял прекрасно окрашенные бусы, сосуды и тому подобные предметы, но не был способен к выделке оптического стекла. Прозрачное стекло вообще не интересовало его. Ремесленник изготовлял оружие и ювелирные произведения, но никогда не мог он соорудить химических весов. Философ возвышенно размышлял об атомах, о природе вещей, но об эмали, пигментах, фильтрах и тому подобных предметах он не имел точного представления. Жизненные предметы не интересовали его. Таким образом, в короткую эпоху своего расцвета Александрия не произвела микроскопа, не сделала химических открытий, и хотя Герон изобрел паровой двигатель, он никогда не применялся как насос, или как двигатель лодки, или для другой полезной цели.

За исключением области медицины, науке редко придавали практическое значение. Поэтому, когда пытливость Птолемея I и Птолемея II перестала быть стимулом к работе ученых, научные изыскания лишились всякой практической поддержки. Открытия, произведенные Музеем, хранились на страницах малоизвестных рукописей, и только во времена Ренессанса, когда вновь пробудилась научная пытливость, они опять стали общим достоянием.

Библиотека также не сделала никаких успехов в способе воспроизведения книги. Древний мир не умел изготовлять тряпичную бумагу требуемого размера. Изобретение бумаги принадлежит китайцам и в западный мир проникло лишь в IX в. по Р. Х. Единственным материалом для книг был пергамент и полоски склееного между собой тростника-папируса. Эти полоски сохранялись в свертках, весьма неудобных при чтении и очень затрудняющих справки. Все это мешало развитию книгопечатания и созданию книги в современной ее форме. Печатание было известно уже со времен Каменного века, в Древней Шумерии существовали печати, но было бесцельно печатать книги, не имея в распоряжении достаточного количества бумаги. Может быть и переписчики вошли между собой в стачку, чтобы воспрепятствовать этому улучшению. Александрия производила большое количество книг, но книги эти были дороги, и в древнем мире знание никогда не распространялось в массах, оставаясь достоянием одного только зажиточного и влиятельного класса.

Поэтому-то весь этот расцвет умственной предприимчивости никогда не распространялся за пределы небольшого кружка, стоящего в тесной связи с группой философов, объединенных первыми двумя Птолемеями. Состояние это можно сравнить со светом фонаря, сокрытого заслонкой от остального мира. Быть может, внутри фонаря пламя и пылает ярким светом, но все же оно остается сокрытым. Остальной мир шел своим путем, не подозревая, что уже было посеяно семя научного знания, которому суждено было в будущем произвести такой решительный переворот. Вскоре Александрию окутала тьма предрассудков и ханжества; но в течение тысячи лет в этой тьме таилось семя, посеянное Аристотелем. И вот оно ожило и пустило ростки и в течение нескольких столетий стало тем широко разветвленным деревом знания и ясных понятий, которое теперь изменяет всю человеческую жизнь.

Александрия не была единственным центром греческой умственной деятельности в III в. до Р. Х. Среди распадающихся обломков недолговечного царства Александра было много других городов с блестящей умственной культурой. Таковы были: греческий город Сиракузы в Сицилии, где мысль и науки процветали в течение двух веков, или обладавший обширной библиотекой Пергам в Малой Азии. Но этот блестящий эллинский мир был теперь поражен нашествием с севера. Новые северные варвары, галлы, устремились на него по следам, проложенным некогда предками греков, а также фригийцами и македонянами. Они делали набеги, грабили и разрушали. А вслед за галлами явился новый победоносный народ из Италии – римляне, которые постепенно покорили западную половину обширного государства Дария и Александра. Они были способным, но мало одаренным воображением народом и предпочитали закон и выгоду науке и искусству. Из Центральной Азии также появились новые пришельцы, стремившиеся расшатать и подчинить себе царство селевкидов и отрезать западный мир от Индии. Это были парфяне, орды наездников, вооруженных луком и стрелами, которые в III столетии до P. X. играли по отношению к греко-персидской империи Персеполиса и Суз приблизительно такую же роль, как мидяне и персы в VII и VI веке. И еще другие кочевые народы приближались с северо-востока: народы не белокурые, не принадлежавшие к северной расе, не говорившие на арийском наречии, а желтокожие, черноволосые и говорящие на монгольском наречии. Но об этих народах мы будем говорить дальше.

Глава XXVIII. Жизнь Гаутамы Будды

Возвратимся теперь на триста лет назад и расскажем про великого учителя, поколебавшего почти все основы религиозной жизни Азии. То был Гаутама Будда, проповедовавший своим ученикам в Бенаресе, в Индии, приблизительно в то время, когда Исаия изрекал свои пророчества в Вавилоне, а Гераклит в Ефесе углублялся в свои отвлеченные изыскания о причинах и свойствах бытия. Все они жили в одно и то же время, в VI веке до P. X., – каждый не подозревая о существовании другого.

VI век до P. X. – один из самых поразительных во всей истории. Повсюду (о Китае мы расскажем впоследствии) человеческое мышление пробуждалось к новым идеям. Всюду люди отрезвлялись, сбрасывали традиции царской власти и власти жрецов с их кровавыми жертвоприношениями и стремились разрешить вопросы самого глубокого значения. Казалось, что после детства, длившегося 20 000 лет, люди достигли зрелости.

Первоначальная история Индии чрезвычайно темна. Когда-то, быть может, за 2000 лет до P. X., народ, говорящий на арийском наречии, вторгся с северо-запада в Индию; произошло это либо одним общим нашествием, либо многими отдельными нападениями; но несомненно, что народ этот распространил свои обычаи и свой язык почти по всей Северной Индии. Та разновидность арийского языка, на которой он говорил, называется санскритом. Народ этот застал в области, лежащей между Индом и Гангом, смуглых туземцев, обладавших более совершенной цивилизацией, но в то же время отличавшихся слабохарактерностью. Пришлый элемент и туземцы, по-видимому, не слились вместе в одно целое, как это произошло с греками и персами. Они оставались чужды друг другу. К тому времени, когда перед нами начинает смутно вырисовываться древнейшая история Индии, общественный строй ее успел уже скристаллизоваться, образовав несколько определенных слоев, каждый из которых подразделялся на большее или меньшее число частей; между этими слоями не допускалось ни совместной трапезы, ни женитьбы, ни свободного общения. И в продолжение всей истории продолжалось это строгое подразделение на касты. Это придает индусскому населению нечто своеобразное, непохожее на свободно общающиеся европейские и монгольские классы общества. Население Индии, строго говоря, представляет своего рода общину каст.

Сиддхартха Гаутама принадлежал к аристократической семье, управлявшей небольшой областью, расположенной на склоне Гималайских гор. Девятнадцати лет он женился на красавице, своей двоюродной сестре. В этом залитом Солнцем мире, среди садов, рощ и орошенных рисовых полей, он жил, играл и охотился. Но как раз эта-то жизнь и была причиной пробудившегося в нем чувства неудовлетворенности. То было страдание возвышенного ума, ищущего применения. Он чувствовал, что это существование не было истинной жизнью, а лишь праздником жизни, праздником, который длился слишком долго.

Сознание неизбежности болезни и смерти, неустойчивости и неполноты человеческого счастия поразило ум Гаутамы. В этот период внутреннего разлада он встретился с одним из странствующих аскетов, которых и тогда было уже много в Индии. Люди эти жили, подчиняясь известным строгим правилам, посвящая много времени религиозному размышлению. Считалось, что они были способны глубже других постигнуть истинный смысл жизни, и Гаутамой овладело страстное желание последовать их примеру.

В его жизнеописании говорится, что в ту минуту, как он размышлял об этом, ему принесли известие, что его жена разрешилась от бремени сыном-первенцом. «Это еще новое звено в тех узах, которые я должен разбить», – сказал Гаутама. Он вернулся домой среди ликования своих родичей. Было устроено великолепное пиршество с танцами профессиональных танцовщиц, чтобы отпраздновать рождение этих «новых уз», а ночью Гаутама вдруг проснулся в большом волнении, «как человек, которому сообщили о пожаре в его доме». Он решил немедленно покинуть счастливую, бесцельную жизнь. Бесшумно подошел он к порогу комнаты своей жены, которая мирно спала, окруженная цветами, с младенцем-сыном на груди, и посмотрел на нее при свете лампады. Страстное желание схватить ребенка и в первый и последний раз перед уходом крепко прижать к своей груди охватило его, но страх разбудить жену удержал Гаутаму. Он отвернулся и, выйдя, очутился в ярком Лунном сиянии индийской ночи, сел на коня и исчез вдали.

Далеко уехал Гаутама в эту первую ночь; утром он был уже в стране, не принадлежащей к их княжеству. Там, вблизи песчаной реки, он слез с лошади, обрезал мечом свои длинные кудри, снял с себя все украшения и отослал их вместе с мечом, на лошади, обратно домой. Продолжал путь свой далее, он вскоре встретил бродягу-оборванца, обменялся с ним одеждой, и тогда, освободившись от земных пут, почувствовал себя свободным продолжать свой путь в поисках мудрости. Он отправился на юг, к гористому отрогу гор Виндхиа. Там, в пещерах, жило много мудрецов и отшельников. Изредка они посещали город, где покупали все необходимое для удовлетворения своих скромных потребностей. Поучения свои они передавали устно всем желающим приходить и слушать их. Гаутама был посвящен во все премудрости современной ему метафизики. Но его проницательный ум не был удовлетворен предлагаемыми ему решениями занимающих его вопросов.

Индусы всегда были склонны верить, что власть и знание могут быть приобретены путем крайнего аскетизма – постом, лишением сна, самобичеванием, – и Гаутама пошел по этому пути. Вместе с пятью товарищами-учениками он отправился в джунгли и там предался посту и жестоким самоистязаниям. Слава его разрасталась «подобно звуку колокола, висящего на небесном своде». Но все это не давало ему сознания постигнутой истины. Однажды он ходил взад и вперед, стараясь, несмотря на свою слабость, предаваться размышлению. Внезапно он упал в обморок. Когда же он пришел в себя, ему вдруг стало совершенно ясно, что искать достижения мудрости на этом пути было совершенно напрасной затратой сил.

Он привел своих товарищей в ужас, требуя себе обычной пищи, отказываясь продолжать свои самоистязания. Он сознал, что если человеку суждено постигнуть истину, то это будет возможно лишь посредством здорового ума в здоровом теле. Такой взгляд на вещи был совершенно чужд мировоззрению того времени и той страны. Ученики покинули Гаутаму и, удрученные, вернулись в Бенарес. Гаутама продолжал свое странствование в одиночестве.

Когда мысль занята разрешением больших и сложных задач, она может продвигаться вперед только шаг за шагом, не сознавая достигнутых ею успехов до того момента, когда вдруг, как внезапное просветление, не явится сознание достигнутой победы. То же случилось и с Гаутамой. Однажды он присел, чтобы поесть под тенью ветвистого дерева у берега реки; вдруг он почувствовал, что на него нашло просветление. Ему казалось, что он теперь ясно видит смысл жизни. Рассказывают, что он целый день и целую ночь просидел так, погруженный в глубокое раздумье. Потом он встал и пошел поведать людям свои мысли.

 

Он отправился в Бенарес. Там он отыскал и привлек к своему новому учению отпавших от него учеников. В Оленьем парке короля в Бенаресе они построили себе хижины и основали своего рода школу, куда стекались все искавшие мудрости. Исходной точкой его учения был тот вопрос, который он поставил себе, будучи еще молодым человеком: «Почему я не вполне счастлив»? Это был вопрос, призывающий человека на путь самопознания, – весьма отличный от того пути, по которому шли, пытаясь разрешить мировые проблемы, Фалес и Гераклит, с их любознательностью, обращенной к внешнему миру. Индусский учитель не забывал человеческой личности; напротив, на ней-то он и сосредоточил все свое внимание, стремясь к уничтожению эгоистического начала ее. Он учил, что все страдания есть результат страстных личных желании. До тех пор, пока человек не станет властелином своих личных желаний и потребностей, жизнь его есть волнение и скорбь, а конец ее – страдание. Существуют три главных формы, в которые выливается жажда жизни, и все эти три формы есть зло. Первая – это стремление к удовлетворению чувственности, жадности и сладострастия; вторая – желание личного эгоистического бессмертия; третья – жажда личного успеха, тщеславие, корыстолюбие и т. п. Все эти формы желаний и чувственности нужно преодолеть, чтобы избегнуть жизненных огорчений и скорбей. Только когда они будут преодолены, когда личное «я» исчезнет совершенно, будет достигнут душевный покой, высшее благо – Нирвана.

В этом состояла суть учения Гаутамы, учения утонченного и метафизического, далеко не так доступного пониманию, как греческий призыв бесстрашно и смело наблюдать и познавать или еврейское приказание бояться бога и вести жизнь праведную. Учение Гаутамы превышало понимание даже ближайших его учеников, поэтому неудивительно, что, как только прекратилось его личное влияние, оно было извращено и приняло более грубые формы. В то время в Индии существовало общераспространенное мнение, что изредка, через большие промежутки времени, Премудрость сходит на Землю и воплощается в какой-нибудь избранной личности, которая именовалась Буддой. Ученики Гаутамы объявили, что он был Буддой, последним Буддой. Но не существует никаких указаний, из которых мы могли бы заключить, что он сам когда-либо соглашался принять это имя. Немедленно после его смерти вокруг его имени образовался целый цикл фантастических легенд. Человеческое сердце всегда предпочтет преклониться перед полным чудес вымыслом, нежели перед действительным нравственным подвигом. И Гаутама Будда стал чудесной легендой.

Но все же мир обогатился положительным приобретением. Если понятие о Нирване и оказалось слишком возвышенным и утонченным для человеческого разумения, если потребность создавать мифические легенды слишком укоренилась в человечестве, чтобы оно удовлетворилось простыми фактами жизни Гаутамы, то все же люди могли хоть отчасти понять то, что Гаутама называл «Восьмистепенным путем», «Арийский шаг благородной тропой жизни». В этом требовании был призыв к духовной прямоте, к честной жизни. Совесть становилась более чуткой, люди призывались к забвению своих личных интересов и к большому великодушию.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26 
Рейтинг@Mail.ru