Илья Глазунов
Россия распятая
Глава III. Сталин
«Сталин – это Ленин сегодня»
Время правления Сталина для себя я делю на три периода. Первый – до войны с Гитлером 1941 года; второй – когда он в паническом страхе перед наступающей мощью немецкого национал-социализма и итало-испанского фашизма, забыв о лозунгах коминтерна, воззвал к растоптанной большевиками памяти великих предков русского народа и прекратил гонения на православную церковь, и третий – когда после разгрома национальных революционеров Европы снова провозгласил задачей советского народа построение коммунизма – светлого будущего всего человечества и обрушился на безродных космополитов и убийц в белых халатах.
Повторяю: я всей своею генной и жизненной памятью ненавижу пресловутого Кобу, Ивановича, а затем Сталина. Он навсегда останется для меня тем, кем был: большевиком-ленинцем, повинным в пролитии крови миллионов безвинных людей, в начатых Лениным акциях красного террора, задачей которого было уничтожение России и превращение ее в плацдарм мирового коммунизма. Он, как и Ленин, вел жестокую, невиданную в мировой истории безжалостную войну со своими подданными, называя их «винтиками».
Многие утверждают, что история человеческая, особенно в последние века, есть ступени мирового заговора, осуществляемого железной рукой глобального правительства, которое в наше время перестало быть тайным. Их цель – новый мировой порядок, и он не мог быть осуществлен без разгрома самой богатой и свободной, самой великой, самой духовной, необъятной в своих просторах и океане разноплеменных народов России.
А о задаче, стоявшей перед завоевателями России, свидетельствует словами Троцкого А. Симанович, личный секретарь Григория Распутина, в своей книге «Воспоминания»: «Троцкий, который стремился к развалу величайшей в мире державы – России, по этому поводу говорил: «Мы должны превратить ее в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева, и не белая, а красная. В буквальном смысле этого слова красная, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн.
Крупнейшие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами. Если мы выиграем революцию, раздавим Россию, то на погребальных обломках ее… станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния… А пока наши юноши в кожаных куртках сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы – о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть все русское! – с каким наслаждением они физически уничтожат русскую интеллигенцию – офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, агрономов, академиков, писателей!
Я не согласен с Троцким. Многие еврейские юноши любили Россию и воевали в Белой Армии с красными. А белый офицер-еврей Канегиссер застрелил на Дворцовой площади главу петроградской ЧК еврея Урицкого…
Позднее Аллен Даллес – американский демократ, руководитель послевоенного ЦРУ, сказал в программной речи: «Посеяв в России хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих помощников-союзников в самой России.
Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность. Отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубине народных масс. Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства.
Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, словом, всякой безнравственности. В управлении государством мы создадим хаос, неразбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, – все это мы будем ловко и незаметно культивировать. И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратив в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества».
Увы, программа демократа Даллеса, так перекликающаяся по сути своей с замыслами большевистских лидеров, ныне осуществляется на наших глазах с жестокой наглостью вседозволенности. Враги России были едины и последовательны в преступном и страшном XX и в XXI веках…
* * *
Сталин действительно был истовым ленинцем, всегда голосующим за его предложения, включая даже решение о заключении Брестского мира. Не случайно германские дипломаты слали депеши в Берлин, что большевики работают в нужном для германцев направлении.
Принято считать, что Сталин был тогда не на главных ролях – всего-навсего комиссар по национальным вопросам. Но разве отношения между нациями не есть главное в жизни любого многонационального государства? И не случайно именно в те годы русский народ клеймился всеми большевиками как народ-эксплуататор, как народ-шовинист, чьи права должны быть, наконец, урезаны в пользу образованных после Октября национальных республик.
По мысли тех, кто оплачивал и вершил русскую революцию, русский народ должен был стать народом-«донором» для бывших окраин России – «царской тюрьмы народов». И с этой задачей – составной частью геноцида коренного народа нашей державы – стальной Джугашвили справился блестяще. Но самым окаянным для нас оказался сатанинский план разрушения вековечной структуры государства Российского. Вместо единого принципа губернского деления территория бывшей империи была разделена на «братские» национальные республики, автономные области и округа. Именно Сталин, тогда нарком по делам национальностей, начал проводить в жизнь этот замысел, закрепив его затем, уже будучи «вождем народов», навечно в своей конституции 1936 года. Так под самый фундамент нашего государства были заложены «мины замедленного действия», растерзавшие на суверенные осколки единую великую страну, когда настало означенное время, свидетелями чего мы являемся в наши дни.
Думаю, что могучие и тайные силы давно сделали ставку на молодого революционера из Грузии. В самом деле, почему, когда царили Троцкий, Бухарин, Дзержинский, Зиновьев, Радек и другие отборные члены ленинской гвардии, именно «незаметный» Сталин оказался не только генсеком, но и единственным связным между умирающим вождем и олигархами политбюро?
Мой давний приятель поэт Феликс Чуев, яростный сталинист, говорил мне: «Старик, давай договоримся: я не трогаю твоих царей, а ты не трогаешь моих вождей». Он проделал большую работу и оставил очень ценные для историков записи своих бесед с Молотовым и Кагановичем. Когда мы общались с ним в моей мастерской, он отмахивался от моих каверзных вопросов: «Вячеслав Михайлович Молотов – великий политик, а Лазарь Моисеевич Каганович по сей день верный сталинец». «Феликс, – спрашивал я, – а ты не объяснишь мне, как твой любимый Сталин и Каганович, проводя геноцид нашего народа, взрывали древние памятники архитектуры и храмы Божии, не говоря уже о раскулачивании? Кто руководил ими, когда они создавали генплан реконструкции Москвы 1935 года? А кто организовал голод на Украине – не твой ли собеседник с Фрунзенской набережной? И правда ли, что гражданской женой Сталина была Роза Каганович?» Феликс, ставя рюмашку на стол, с укоризной повторял: «Илья, ну ты опять за свое, давай я лучше тебе свои стихи почитаю».
Феликс уходил от ответов на мои вопросы, а они мучили не одного меня. С тех пор немало воды утекло, но споры вокруг личности Сталина не утихают: одни его клянут, видя в нем первопричину всех наших бед, другие чуть ли не обожествляют как создателя «советской империи», уничтожившего в 1937 году ленинскую гвардию и поднявшего знаменитый тост за великий русский народ. На рубеже веков год от года множится число исследований и книг, посвященных историческому феномену «вождя народов», – и у нас в стране, и за рубежом. Увы, ни в одной из них я пока не нашел ответа на интересующие меня вопросы.
Мой портрет Сталина
Я с детства впитал реальную всеохватывающую силу этого имени – Сталин. Я убежден, например, что о блокаде Ленинграда со всей глубиной осознания того страшного времени может написать только тот историк, который сам ее пережил. По этой же причине нам, русским, так бывает смешно читать сочинения иностранцев о России, даже если они побывали в ней. Хотя иногда взгляд со стороны для нас поучителен. Мы содрогаемся от гнусной клеветы де Кюстина с запрограммированной ненавистью к России и государю Николаю I. Но для нас бесценны свидетельства о путешествии в Россию великого французского поэта Теофила Готье, равно как записки Стендаля и многих других именитых и неименитых путешественников. Они хотели понять нас, но не оклеветать.
Я жил при Сталине. И я помню атмосферу той жизни, о которой другие, даже будучи историками, могут сегодня лишь рассуждать. Помню, однажды, когда мне было 16 лет, нам, ученикам средней художественной школы при институте имени Репина Академии художеств СССР, наш преподаватель живописи, чудесная Мария Яковлевна Перепелкина, почему-то опустив глаза, объявила: «По академии и СХШ объявлен конкурс на лучшую работу, посвященную Иосифу Виссарионовичу Сталину. Дело ответственное и сложное. Мне не хотелось бы, чтобы вы скатывались в официальщину: каждый из вас должен подойти к решению темы индивидуально, дать свой образ товарища Сталина. Завтра я посмотрю ваши первые наброски».
На следующий день весь наш класс раскладывал на полу в мастерской эскизы, выполненные карандашом или углем. Я помню, как Мария Яковлевна склонялась к нашим работам у большого окна, выходящего на Румянцевский садик, за черным ажуром ветвей которого на той стороне Невы сквозь падающий снег был виден купол Исаакиевского собора. Мы молча с волнением ждали ее приговора. «Я так и думала, – начала она, – что многие пойдут по стопам известных картин, посвященных гражданской войне, взятию Зимнего или встречи Иосифа Виссарионовича в доме у больного Горького. Ваши эскизы в большинстве своем вторичны. И это можно понять, вы не были участниками гражданской войны, не были с товарищем Сталиным в его ссылке в Туруханском крае, тем более не бывали на торжественных встречах в Кремле. Когда я училась в академии, то наши учителя, задавая нам любую тему, рекомендовали перевоплотиться в изображаемых героев, а Станиславский даже рекомендовал актерам вести дневник от имени героев, которых они играют: Бориса Годунова, дон Карлоса, трех сестер Чехова и т. д. Нас учили в предложенной теме видеть свое. «Что» рождает форму «как».
Должна сказать, что по этому пути пошел только Глазунов. Посмотрите на его эскиз, – продолжала Мария Яковлевна, – из него может вырасти серьезная и неожиданная картина. Сталин – один в рабочем кабинете, за замерзшим окном в тяжелых тучах брезжит рассвет – мы понимаем, что он работал всю ночь. Перед ним на столе карта». Перепелкина была обычно скупа на похвалы.
Она обратилась ко мне: «Хорошо, что ты нарисовал столь типичную для нашего времени лампу, украшенную серпом и молотом. Обращаю ваше внимание на очень понятную человеческую деталь: наполовину выпитый стакан чая с долькой лимона».
Она склонилась над моим рисунком, приложенным к эскизу, нарисованному с натуры на нашей кухне на улице Воскова.
«Нельзя не согласиться также с режиссурой света: полумрак комнаты, снизу освещенное лицо стоящего у стола товарища Сталина – свет на нем, на карте и в брезжущем холодном рассвете над довольно мрачной столицей. Сталин наедине с собой. Эскиз решен в правильной тональности, но предстоит большая работа с натуры».
За спиной кто-то из моих товарищей прошептал: «Не жди, что товарищ Сталин тебе будет позировать».
В конце каждого полугодия из Москвы в институт имени Репина приезжал президиум Академии художеств. Все имена их сегодня уже принадлежат истории советского искусства – от Грабаря до Лактионова… Осмотрев отчетную выставку студентов, они каждый раз поднимались, кряхтя и посмеиваясь, на последний этаж академии: посмотреть, что делают юные «сэхэшатики». Они величественно проходили по нашим классам, роняя порой добродушные замечания. Кстати, тогда они особенно задержались у наших эскизов, посвященных Сталину. Посмотрели юнцов и ушли на свой Олимп.
Не помню, сколько месяцев прошло после этого, но однажды мой друг и соученик Коля Абрамов, которого мы называли Челюсть, при всех, подчеркнуто театрально и восторженно, патетически произнес: «Илья, поздравляю тебя с Государственной премией». «Неуместная, глупая шутка», – сказал староста из-за мольберта. «А вот полюбуйтесь. Узнаете? – победоносно сказал Коля, показывая нам журнал с напечатанной репродукцией очередного сталинского лауреата, академика Р., члена президиума Академии художеств. – «Сталин в кабинете», – продолжал Челюсть, – значит, не только мы можем учиться у наших академиков, но и они у нас слизнуть кое-что могут». Все дружно захохотали. Наши «лицеисты» были остры на язык…
Запомнился мне разговор с моим старшим товарищем, художником и поэтом Левой Мочаловым. Тогда, на 1-м курсе Репинского института, он был у нас комсоргом. Мы ходили с ним по набережной Невы напротив Петропавловки в густеющей темноте вечернего петербургского ненастья. На том берегу в тусклых огнях мерцали Зимний дворец и колонны Биржи (Мочалов жил на Петроградской стороне неподалеку от моего дома). Он молча слушал мои возбужденные, наболевшие речи и вдруг резко оборвал меня. «Давай закончим этот разговор. Как комсорг скажу тебе: никогда ни с кем не веди таких бесед о Сталине. Можешь получить срок, понял? Хорошо, что я не доносчик – а стукачей нынче невпроворот: говорят, каждый третий. Для меня же Сталин, в отличие от тебя, – гений, великий учитель и мыслитель. Усвоил?» – спросил он меня, глядя пытливо и строго своими серыми глазами из-за стекол очков.
Скажу честно – у меня тогда на душе стало мерзостно и тревожно. Потом пришла «оттепель». И каково же было мое удивление, когда я прочел в одном ленинградском журнале стихи Льва Мочалова – о том, как у них в квартире на ноябрьские праздники при жизни Сталина становилось темно, потому что окна снаружи занавешивались огромным портретом вождя. Ну и ну! Леве, оказывается, тоже было страшно видеть, как один глаз Иосифа Виссарионовича смотрел в его комнату, а другой – в комнату соседей.
Но Лева действительно был не только талантливый, но и порядочный человек. А сколько таких разговоров «по душам», как у нас с ним, да и куда более безобидных, заканчивались трагической ломкой судьбы человека, а иногда лагерем или даже расстрелом!
На протяжении веков в глубинах мирового зла формировалась и ждала своего часа страшная машина Великого Террора, когда всеобщее доносительство становилось «нормой» гражданского поведения. А окончательной целью был геноцид народа и новый рывок к мировому господству. Пророк русской революции Ф. М. Достоевский в своих «Бесах» предупреждал об этом – но ему тогда вняли, увы, лишь немногие… Либералы-западники ненавидели его…
Как все это было давно! А ученический мой портрет Иосифа Виссарионовича Сталина так и остался карандашным эскизом не помню уж почему. Кстати, у нас до сих пор, очевидно по старой советской привычке, многие считают, что нарисовать портрет, например, короля, президента или банкира – это значит угодливо польстить ему, да еще и приукрасить, елико возможно. Разумеется, льстецы были во все времена, не говоря уже о наших, советских. Но не так думали наши учителя – великие художники прошлого, для которых написать портрет иногда было равносильно вынесению бескомпромиссного приговора той или иной, даже царственной личности. Глядя на портреты Веласкеса и Ван Дейка, Тициана и Левицкого, Рокотова, Серова и Нестерова, мы ощущаем проникновенную правду, отраженную художником-реалистом. Между прочим, я знаю многих любителей авангарда, но каждый из них поколотил бы художника, если бы его жену, дочку или сына автор посмел нарисовать в виде куба, треугольника или просто набора абстрактных пятен. Как нет критики без любви, так нет искусства портрета без любви к человеку, умения передать музыку, душу и абсолютного сходства с натурой.
Спор о Сталине
Однажды у меня в мастерской вспыхнул спор между двумя уже немолодыми, седеющими историками. Один оказался сталинистом, другой – антисталинистом. Поначалу я не принимал участия в их разговоре, но потом все-таки решил задать им несколько вопросов.
– Как я понял, один из вас ненавидит Сталина – продолжателя дела Ленина, проведшего беспримерный в истории геноцид народов России, и прежде всего русского; другой, напротив, называет его великим вождем – спасителем Отечества не только от «коричневой чумы», но прежде всего от «иудо-большевистской» ленинской гвардии, которую Джугашвили перестрелял, как собак. Это так? – спросил я у моих гостей.
Оба настороженно и молча кивнули.
– Я убежден, – продолжал я, – что истина не рождается в спорах, а история – наука, опирающаяся на факты и документы. История – это не идеология! Согласны?
Они снова кивком головы согласились со мною.
– Хочу сказать вам, дорогие друзья, что я прожил на нашей грешной земле дольше вас. Напомню, что в день смерти Сталина мне было уже более 22 лет. Март 1953 года.
Раз уж мы с вами будем говорить о нем, как нужен был бы для истории портрет Джугашвили – рыжего, с желтыми глазами, ниже среднего роста (165 см), с красноватым и конопатым от оспы лицом – реальный образ того, кого называли «великим вождем всех народов, корифеем всех наук, гениальным стратегом и тактиком».
А теперь мне как художнику хотелось бы спросить вас: все ли сегодня известно о происхождении Иосифа Джугашвили? Все ли достоверно в официальных источниках, в том числе в знаменитой когда-то его «Краткой биографии»? Помогите!
Они переглянулись. Потом историк, которого звали Виктор-, блондин лет пятидесяти, сказал:
– Поскольку я действительно преклоняюсь перед Сталиным, скажу общеизвестное: Сталин – грузин, отец – сапожник, мать прислуживала в богатых домах Тбилиси и мечтала, чтобы ее сын стал священником. Отца он не любил, а мать обожал. В юности он даже писал прекрасные стихи, правда, не по-русски…
Его перебил антисталинист лет шестидесяти, Анатолий.
– Заранее говорю, что поэзию юного Сталина не читал, поскольку, как и вы, грузинским языком не владею. Что касается горячо любимой матери, то мне весьма странно, что Джугашвили не только не приехал ее хоронить, но и запретил ставить крест на ее могиле. Отца великий вождь всегда явно держал в тени. Мои знакомые грузины говорили, между прочим, что окончание фамилий на «швили» свойственно многим грузинским евреям. Одно время у нас распространялись версии, будто Иосиф – незаконнорожденный сын Пржевальского и даже чуть ли не царя Александра III. А вот американский писатель Климов, столь широко издаваемый в наши дни в Москве, в своей книге «Протоколы советских мудрецов» цитирует статью Давида Вейсмана из «Вестника Бнай-Брит» от 3 марта 1950 года, где сказано, что Сталин был евреем. Добавлю, что Бнай-Брит («Сыны Завета») – это авторитетный центр еврейского масонства.
Виктор хмуро обернулся к своему оппоненту:
– Чушь все это. Был бы Сталин, как вы предполагаете, евреем, он всю эту еврейскую ленинскую гвардию не пустил бы в расход в 37-м году и не выкорчевывал бы у нас троцкизм и космополитов!
Анатолий огрызнулся:
– Ну конечно, и Каганович был русак, и Мехлис, и Берия. А почему, когда были упомянутые вами процессы, «прогрессивная» общественность Европы и Америки рукоплескала этим антисемитским расправам? Достаточно вспомнить Фейхтвангера, «Москва. 1937 год», восторженные оды Ромена Роллана, Анри Барбюса, Арагона и прочих…
Кстати, Виктор, – продолжил чуть погодя «антисталинист». – Относительно отца рыжего Сосо, сына Джуги, кем бы он ни был – сапожником, пьяницей или священником: ведь в традиции древнего грузинского народа с почтением относиться к своему отцу. Почему же ни в одной биографии Иосифа Джугашвили не только не упоминаются годы рождения и смерти его отца, но даже место, где он похоронен? Один мой знакомый журналист недавно вернулся из Грузии и рассказывал, что ему аж в трех разных местах показывали могилы, уверяя, что именно здесь похоронен отец великого Сталина.
Виктор угрюмо проворчал:
– Почему все это, дорогой коллега, вас так интересует? К чему копание в анкетных мелочах биографии великого человека?
– Что ж, раз вы уклоняетесь от ответов, должен вам сообщить убийственный факт, в который хотите верьте, хотите нет. Один очень известный грузинский артист, поклявшись мне жизнью своих детей, рассказал, что на знаменитом кремлевском банкете в победоносном 45-м году, где генералиссимус произнес свой исторический тост за русский народ, был еще комментарий к этому тосту, сказанный им негромко уже на родном языке своему соплеменнику. «Если хочешь, чтобы шакал съел свое говно, его надо похвалить».
Виктор возмущенно выкрикнул:
– Гнусная клевета и сплетня! Не мог такое сказать Иосиф Виссарионович! Не мог! Он создатель великой русской державы!
Анатолий невозмутимо ответил:
– Но мог же его учитель, великий Ленин назвать всю русскую интеллигенцию говном? Скажете – и это клевета? Мы с вами не можем спорить против общеизвестных исторических фактов. А кто составлял ленинскую гвардию, которую уже вспоминали, совершившую октябрьский переворот? И Сталин был ее генеральным секретарем! А русскую державу он не создавал, а превратил в СССР.
– Да вы что?! – вскинулся Виктор. – Да будет вам известно, что даже Никита Хрущев, глубоко ненавидимый мною не только за предательство своего вождя, которому был всем обязан, свидетельствовал в своих воспоминаниях, что едва ли не самым большим недостатком Сталина было «неприязненное отношение к еврейской нации». Вот что Никита говорил… – И Виктор, порывшись в своей толстой папке, достал листок, надел очки и прочитал дословно: – «Когда ему приходилось говорить о еврее, он всегда разговаривал от имени еврея со знакомым мне утрированным произношением. Так говорили несознательные, отсталые люди, которые с презрением относились к евреям, коверкали язык, выпячивали еврейские отрицательные черты. Сталин это тоже очень любил, и у него выходило неплохо». А вы все в «швили» копаетесь!
Анатолий ухмыльнулся:
– И охота вам, коллега, всякую сомнительную сплетню возводить в несомненный исторический факт… Мало ли я, да и вы, очевидно, знаете евреев, которые в праздничном застолье любят порой рассказывать еврейские анекдоты? Но разве их можно назвать антисемитами?
Анатолий встал из-за стола и подошел к окну:
– Вот вы, коллега, осудили мое «анкетное копание» в сталинской биографии. Не скажите. Мелочь мелочи рознь. Есть легенды, побасенки, анекдоты, но есть и несомненные факты, которые, по выражению самого Сталина, упрямая вещь. Ну, например, как вы, Виктор, оцениваете факт его участия в создании еще в 1920 году древнееврейского театра «Габима»? Вокруг этого тогда кипели немалые политические страсти…
С первых же дней Октября группа деятелей культуры, называвших себя «авангардом передового коммунистического искусства», начала безжалостно расправляться с русской культурой и ее ярчайшими представителями, которых морили голодом, расстреливали, сажали в концлагеря либо заставляли покидать свою Родину. Начальником ГлавИЗО стал один из многих, кто воистину прежде «был никем», – бывший наборщик ленинской «Правды» в Париже Давид Штеренберг, жена которого подрабатывала изготовлением дамских шляпок. Одним из первых решений ГлавИЗО был запрет на закупку произведений известных до революции художников, поскольку они причислялись теперь к «лакеям буржуазии». Отныне было предписано поддерживать только «носителей нового пролетарского искусства». Как известно, Академия художеств в Петрограде и училище живописи, ваяния и зодчества в Москве были закрыты. Их разгромом руководили все те же авангардисты, создавая свои «свободные мастерские». Особенно свирепствовали комиссары Малевич, Кандинский, А. Пунин, О. Брик; а его друг по ЛЕФу, футурист Маяковский даже предлагал Эрмитаж преобразовать в макаронную фабрику, о чем сообщала газета тех лет «Северная коммуна». Все они дружно ратовали за закрытие «гробниц искусства» – музеев, предлагали «сбросить с парохода современности» всю классику Европы и России, и прежде всего великого национального русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Рафаэля к стенке, а Растрелли – расстреливай!
Все российские театры были отданы Мейерхольду. По сей день многие считают его великим новатором. А ведь это он, как мне известно, предлагал ЧК расстреливать врагов народа на сцене нового театра. Вот это – «авангард», вот это – «новаторство»! Поднимите газеты тех лет!
– Ну, думаю, коллега, с Мейерхольдом вы перегнули. Это клевета.
– Так вот, в 1920 году Сталин именно с подачи Мейерхольда без возражений подписал решение, в котором говорилось: «Выражаю свое согласие на выдачу субсидии древнееврейскому театру «Габима». Что примечательно, против сталинского решения дружно выступил еврейский отдел наркомнаца. Они считали ненужным создание театра, говорящего на языке раввинов, имеющего целью «обслуживать кучку еврейских спекулянтов и буржуазной интеллигенции».
– Выходит, среди евреев были и такие, кто выступал против своего родного театра? Да быть такого не может! – удивился Виктор.
– Увы, – развел руками Анатолий, – ведь и внук раввина Карл Маркс тоже позволял себе антисемитские выпады против родного народа. Но я вас успокою: эту точку зрения разделяли далеко не все. Лев Каменев, например, не был одинок среди руководящей верхушки партии, когда восторгался спектаклем «Гадибук» в постановке Е. Вахтангова на сцене нового еврейского театра. «Воплотить в трех актах душу народа, великого в своих достижениях и своих страданиях, – громадная заслуга перед миром», – восхищался он. А на пленуме ЦК РКП(б) 8 декабря 1920 года была горячо поддержана инициатива Ленина о создании «Габимы» и решение Сталина о постоянном финансировании театра. Это тоже, по-вашему, проявление его антисемитизма?
– Сознаюсь, вы меня просто-таки удивляете столь дотошным копанием в документах далеко не первостепенной важности. Мало ли какие резолюции под влиянием ленинского окружения выносил товарищ Сталин? Однако все, что вы рассказали, любопытно.
– Уж такова работа историка, – холодно сказал Анатолий.
– Про «Габиму» мне известно только, что театр этот, кажется, в 1926 году выехал на гастроли в Европу и обратно уже не вернулся, а сейчас работает в Иерусалиме. Наверное, не от хорошей жизни, как вы думаете? – возразил Виктор. – А как оборвалась жизнь того же Мейерхольда? Гения и новатора для многих.
– Ваш намек на антисемитизм Сталина ясен, – отпарировал Анатолий, – Но что же тогда, как не антируссизм, вся кампания большевиков по лишению Родины сотен гениальных творцов русской культуры, среди которых гордость нашей нации – Бунин и Рахманинов, Шаляпин и Бенуа, Репин и Нижинский? И все они, беженцы, так и умерли на чужбине в изгнании…
– Вы знаете, друзья, – вступил я после долгого молчания в разговор, – мне довелось многократно бывать на Западе. И почти у всех историков и советологов общая позиция: Сталин – безусловно антисемит.
– Они только кладут мазки пошире и погуще! – Анатолий лукаво и многозначительно посмотрел на меня.
– И какие же мазки? – полюбопытствовал я.
– Совсем не случайно делается особый упор на учебе юного Сосо в духовной семинарии. Очевидно, с их точки зрения, именно в ней он проникся духом нетерпимости и ненависти к тем, кто распял Христа. Но, как известно, юный семинарист, изменив православию и Богу, избрал другой путь – путь всемирной революции, построения «земного рая» по рецептам Маркса и ставшего для него идолом Владимира Ульянова (Ленина). Талантливому Троцкому он просто завидовал! – Анатолий на минуту замолчал. – Или возьмите «тайну» взаимоотношений Ленина, Троцкого и Сталина, которую продолжают лелеять и наши, и западные историки. Смакуя жестокости и зверства «кремлевского тирана», особенно напирая на 1937 год, они пытаются повесить на одного Джугашвили все преступления, которые совершились в России всем «коминтерновским миром» под руководством этой «троицы», Свердлова, Зиновьева и иже с ними.
– Вот тут я с вами совершенно согласен! – встрепенулся, чуть ли не впервые улыбнувшись, Виктор. – Именно этим занимается «Мемориал», который я ненавижу!
– Я тоже не сторонник «Мемориала», – сказал Анатолий. – Они просто зациклены на сталинских лагерях и репрессиях, но ведь это только фрагмент русской трагедии XX века, которая началась в 1917 году. Самое-то страшное происходило при Ленине – он организатор лагерей смерти. И при нем были убиты миллионы.
О многом иногда говорят и бытовые детали. К примеру, бывший прапорщик, ставший маршалом, Михаил Тухачевский, который травил газом восставших тамбовских крестьян и приказывал расстреливать всех, кто выше тележного колеса, свою собаку назвал Иисусик. Или еще утверждают, что друг Ленина, глава коминтерна Григорий Зиновьев безуспешно просил неумолимых чекистов соединить его по телефону с товарищем Сталиным. В ответ они только смеялись. А когда его вели на расстрел, он, ползая на коленях, целовал сапоги конвоиров. В последние страшные минуты, как рассказывал Сталину чекист Паукер, глава коминтерна стал читать древнееврейскую молитву: «Шема Исраэль Адонай Элухену Адонай Эхуд», что в переводе звучит так: «Слушай, Израиль, наш Бог всемогущий, наш Бог единый…». Говорят, что Сталин любил слушать этот рассказ и всякий раз смеялся до слез. Даже западные советологи подтверждают этот факт.