bannerbannerbanner
Илиада

Гомер
Илиада

Полная версия

Песнь девятая
Посольство к Ахиллесу. Просьбы

 
Так троянцы стражу держали. Ахейцы ж объяты
Были великой тревогой, подругою жуткого бегства.
Невыносимой печалью терзались храбрейшие мужи.
Так же, как ветры волнуют богатое рыбами море, –
Ветры Борей и Зефир, что из Фракии дуют далекой;
Сразу они налетают; и черные волны горами
Вверх поднимаются, тину морскую швыряя на берег, –
Так же и дух разрывался в груди меднолатных ахейцев.
С сердцем, терзаемым скорбью великой, ходил Агамемнон
И отдавал приказанья глашатаям звонкоголосым
Каждого мужа позвать на собранье, – всех поименно, –
Но не кричать. И трудился меж вестников сам он из первых.
Все на собраньи сидели унылые. Встал Агамемнон.
Слезы из глаз проливал он, как ключ черноводный, который
Льет с доступной лишь козам скалы свои темные воды.
Тяжко вздыхая, такие слова он сказал аргивянам:
«О, дорогие друзья! О, вожди и советники войска!
Зевс великий меня в тягчайшие бедствия ввергнул.
Прежде, жестокий, он мне обещал и кивнул в подтвержденье,
Что возвращусь я, разрушив высокотвердынную Трою.
Нынче ж на злой он решился обман и велит мне обратно
В Аргос бесславно бежать, погубивши так много народу!
Этого вдруг захотелось теперь многомощному Зевсу.
Много могучих твердынь городских уж разрушил Кронион,
Много разрушит еще: без конца велика его сила.
Ну, так давайте же, выполним то, что сейчас вам скажу я:
В милую землю родную бежим с кораблями немедля!
Широкоуличной Трои нам взять все равно не удастся».
Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли.
Долго сидели безмолвно печальные духом ахейцы.
Громкоголосый тогда поднялся Диомед и воскликнул:
«Против речей безрассудных твоих, Агамемнон, я первый
Буду сражаться; в собраньях так принято, царь, – не гневися!
Храбрость мою порицал ты недавно пред ратью данайцев,
Трусом меня называл, невоинственным. Правда ли это,
Знают прекрасно ахейцы, – и юноша каждый, и старец.
Сын хитроумного Крона тебе же одно даровал лишь:
Дал тебе скипетр власти в почет перед всеми другими,
Твердости ж не дал; а в этом и есть величайшая сила.
О малодушный! Ужели ты веришь, что мы, аргивяне,
Так малосильны и так невоинственны, как говоришь ты?
Если же дух твой тебя самого побуждает вернуться, –
Что ж, уезжай! Пред тобою дорога открыта, у моря
Много стоит кораблей, из Микены приплывших с тобою!
Все же другие ахейцы останутся здесь перед Троей.
Мы не уедем, ее не разрушив! А если другие
Тоже в своих кораблях побегут в дорогую отчизну, –
Я и Сфенел остаемся и будем сражаться, доколе
Город пред нами падет! Ибо с богом под Трою пришли мы!»
Так он сказал. С одобреньем вокруг закричали ахейцы.
Всех восхитили слова Диомеда, смирителя коней.
Встал после этого Нестор, наездник геренский, и молвил:
«Сын знаменитый Тидея! И в битвах кровавых могуч ты,
И оказался меж сверстников всех наилучшим в советах.
Речи твоей не осудит никто, сколько есть тут ахейцев,
Не возразит ничего. Но ее до конца не довел ты.
Ты еще молод, и сыном мне мог бы прийтись, по рожденью
Самым младшим; однако, Тидид, говоришь ты разумно
Между аргосских царей; ибо то говоришь ты, что нужно.
Дай же и я, пред тобою хвалящийся старостью жизни,
Выскажу слово и все обсужу. И никто из ахейцев
Речи моей не осудит, – ни сам Агамемнон державный.
Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет,
Кто межусобную любит войну, столь ужасную людям.
Но покоримся теперь наступающей сумрачной ночи.
Будем ужин готовить. А стража пускай по-отрядно
Выйдет наружу и станет меж вырытым рвом и стеною.
Юношам это я сделать советую. В прочем же деле
Будь начинателем ты, Атреид, ибо царь ты главнейший.
Пир для старейшин устрой, – и прилично тебе, и удобно:
Вволю вина у тебя, – аргивяне его ежедневно
В черных судах от фракийцев привозят по шумному морю.
И угощения вволю: над многими ты повелитель.
Многих сбери и такого послушайся, кто между ними
Лучший совет нам подаст. А сегодня всего нам нужнее
Добрый, разумный совет. Пред судами без счета пылают
Вражьи огни. Никого ведь порадовать это не может.
Либо спасет эта ночь наше воинство, либо погубит».
Слушали Нестора все со вниманьем и с ним согласились.
Стража покинула стан, боевые надевши доспехи.
Стражу вели Фрасимед, сын Нестора, пастырь народов,
С ним Аскалаф и Иалмен, сыны мужегубца Ареса,
Критский герой Мерной, Афарей, Деипир нестрашиный
И богоравный герой Ликомед, Креионтом рожденный.
Семь предводителей было у стражи, за каждым по сотне
Юношей шло, и высоко вздымались их длинные копья.
К месту придя, посредине меж рвом и стеной они сели,
Там разложили огонь и начали ужин готовить.
Царь Агамемнон старейшин собравшихся ввел к себе в ставку.
Там предложил он им ужин обильный, для сердца приятный.
Руки они протянули к поставленным яствам готовым.
После того как питьем и едой утолили желанье,
Первым из всех меж собравшихся ткать размышления начал
Нестор, который и раньше блистал превосходством советов.
К ним, благомыслия полный, с такой обратился он речью:
«О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон!
Слово начну я с тебя и окончу тобою. Владыкой
Многих народов являешься ты, и вручил Олимпиец
Скиптр и законы тебе, чтоб заботился ты о народах.
Более всех ты обязан и слово сказать, и послушать,
И в исполненье привесть, если сердце кого побудило
Доброе молвить. А что предпочесть, – от тебя уж зависит.
Я теперь выскажу то, что мне кажется самым хорошим.
Лучше никто не придумает мысли, к которой пришел я
Очень давно и которой держусь неизменно и нынче,
С самого дня, о потомок Зевеса, как в ставке Пелида,
К сильному гневу его, Брисеиду забрал ты насильно,
Нашим не вняв уговорам. А сколько тебя убеждал я!
Ты же, надменному духу, Атрид, своему поддаваясь,
Лучшего мужа обидел, кого даже боги почтили:
Отнял добычу и ею владеешь. Подумаем вместе,
Как это дело поправить, и как бы его убедить нам
Милыми сердцу дарами и ласковой, дружеской речью».
Нестору молвил в ответ владыка мужей Агамемнон:
«Старец, не ложно мои прегрешения ты перечислил.
Да, погрешил! Не могу отрекаться! Великого войска
Стоит один человек, если Зевс его в сердце возлюбит:
Этого вот превознес он, народ же ахейский унизил.
Если уж я согрешил, на беду свою сердца послушав,
Дело исправлю я сам и бесчисленный дам ему выкуп.
Здесь перед вами дары я исчислю, достойные славы:
Золота десять талантов и двадцать лоханей блестящих,
Семь на огне не бывавших треножников новых, двенадцать
Победоносных коней, получивших награды на гонках.
Не был бы тот бедняком, не нуждался нимало бы в ценном
Золоте тот человек, у которого было бы столько,
Сколько мне добыли призов те однокопытные кони.
Дам я семь жен ему, знающих дело свое безупречно,
С Лесбоса. Их я тогда, как Лесбос он взял благозданный,
Сам отобрал; побеждали всех женщин они красотою.
Их ему дам. И при них возвращу также ту, что я отнял, –
Дочь Брисея. Притом величайшею клятвой клянуся:
С ней никогда на постель не всходил я и с ней не сближался,
Как для людей установлен закон, – для мужчин и для женщин.
Все это нынче ему предоставлено будет. Когда же
Город великий Приама нам боги помогут разрушить,
Пусть нагрузит он корабль свой и медью, и золотом вдоволь,
Сам подошедши в то время, как будем делить мы добычу;
Пусть себе также из женщин троянских он выберет двадцать
Самых красивых из всех, не считая аргивской Елены.
Если ж мы в Аргос ахейский воротимся, в край плодородный,
Зятем он мог бы мне стать. Я б его отличал, как Ореста,
Милого сына, в великом довольстве растимого мною.
Трех дочерей я имею в чертоге прекрасном, зовут их
Хрисофемидою, Ифианассою и Лаодикой.
Пусть он без выкупа ту, что из них всех милей ему будет,
В отческий дом отведет. А дам я еще и подарков
Много, – сколько никем в придачу за дочь не давалось.
Семь подарю я ему городов хорошо населенных, –
Гиру, богатую сочной травой, Кардамилу, Енопу,
Многосвященные Феры, Анфею с густыми лугами,
Педас, богатый лозами, приятную глазу Эпею, –
Все недалеко от моря, с песчанистым Пилосом рядом. –
Жители очень богаты и мелким скотом, и быками.
Будут дарами они его чествовать, прямо как бога.
Будут под скипетр его приносить богатейшую подать.
Вот сколько я ему дам, если гневаться он перестанет.
Пусть укротит свое сердце. Аид не смягчим, беспощаден, –
Но из богов он за это и всех ненавистнее смертным,
Должен он мне уступить! Я и царственной властию выше,
Я и годов старшинством перед ним справедливо горжуся».
Нестор, наездник геренский, на это ответил Атриду:
«Сын многославный Атрея, владыка мужей Агамемнон!
Очень твои не ничтожны дары Ахиллесу владыке.
Что же, давайте послов изберем! Пусть, как можно скорее
В ставку отправятся эти послы к Ахиллесу Пелиду.
Или – я выберу сам их! Они же пускай согласятся!
Наше посольство возглавит любимый бессмертными Феникс,
Следом великий Аякс с Одиссеем пойдет богоравным,
Сопровождать же их вестники будут, Одий с Еврибатом.
На руки дайте воды и помолимся Зевсу Крониду
В благоговейном молчаньи, чтоб нас пожалел он, великий».
Так говорил он, И слово, приятное всем, произнес он.
Вестники на руки им немедленно полили воду,
Юноши, сладким напитком кратеры наполнив до края,
В кубки разлили его и гостям разнесли. Возлиянье
Все совершили и выпили, сколько душа пожелала;
Встали и вышли из ставки владыки народов Атрида.
Многое Нестор, наездник геренский, вослед говорил им,
Каждому глазом мигал и усерднее всех – Одиссею,
Чтоб постарались они убедить Ахиллеса героя.
Мужи пошли по песку вдоль немолчно шумящего моря,
Жарко моляся, чтоб землю колеблющий Земледержатель
Дал им легко убедить Эакида великое сердце.
В стан мирмидонцев, к судам их, пришедши, нашли Ахиллеса
Сердце свое услаждавшим игрою на форминге звонкой,
Очень красивой на вид, с перемычкой серебряной сверху.
Взял он в добыче ее, Гетионов разрушивши город.
Ею он дух услаждал, воспевая деянья героев.
Против Пелида сидел один лишь Патрокл, дожидаясь
В полном молчаньи, когда свою песню он петь перестанет.[52]
В ставку вошли посланцы во главе с Одиссеем владыкой,
Остановились пред ним. Ахиллес поднялся в изумленьи,
С формингой звонкой в руках, покинувши стул, где сидел он.
С места встал и Патрокл, как только увидел вошедших.
К ним обратившись с приветом, сказал Ахиллес быстроногий:
«Радуйтесь! Вы не друзьями ль пришли? Иль уж очень я нужен?
Хоть на ахейцев сердит я, но всех вы из них мне милее».
Светлый так произнес Ахиллес и дальше повел их.
В креслах, коврами покрытых пурпурными, их рассадил он
И обратился тотчас же к стоявшему близко Патроклу:
«Ну-ка, Менетиев сын, приготовь кратер нам побольше,
Смесь в нем покрепче заправь и поставь перед каждым по кубку.
Самые милые мужи жилище мое посетили!»
Так говорил он. Патрокл дорогого послушался друга.
Доску большую Пелид пододвинул к горевшему свету,
Выложил на доску спины от жирной козы и барашка,
Также хребет и от туши боровьей, лоснящийся салом.
Автомедонт их держал, рассекал Ахиллес богоравный,
И разделял на куски, и на вертел нанизывал мясо.
Жаркий огонь между тем разжигал Менетид благородный.
После того как дрова догорели и пламя погасло,
Уголь разгреб он и вертел, его утвердив на подпорках,
С мясом над жаром поставил, божественной солью посыпав.
После того, как куски он обжарил и бросил на стол их,
Хлеба достал Менетид и в красивых корзинах расставил
По столу; мясо же сам Ахиллес разделил меж гостями.
Кончивши, сел на другой стороне у стены своей ставки
Против царя Одиссея. А сделать богам приношенье
Другу Патроклу велел. И в пламя тот бросил начатки.
Руки тогда протянули к поставленным кушаньям гости.
После того как питьем и едой утолили желанье,
Фениксу тайно Аякс подмигнул. Одиссей это видел,
Кубок наполнил вином и приветствовал так Ахиллеса:
«Радуйся, друг Ахиллес! В дружелюбных пирах недостатка
Мы не находим ни в ставке владыки Атреева сына,
Ни у тебя здесь. Довольно всего к услаждению сердца
В пире твоем. Но сейчас нам совсем не до радостных пиршеств.
Глядя, Зевса питомец, на страшные бедствия наши,
В трепете мы и сомненьи, спасем ли иль жалко погубим
Наши суда, если ты, Ахиллес, не оденешься в силу.
Близко совсем от судов и стены на ночлег улеглися
Гордых троянцев сыны и союзники славные Трои.
Много огней разжигают по стану и хвалятся громко,
Что не сдержать их ничем, что на наши суда они грянут.
Зевс же Кронион, счастливые знаменья им подавая,
Молнии мечет. А Гектор, кичась своей силой великой,
Страшно свирепствует, в Зевсе уверенный. Ярости полный,
Он за ничто и людей, и бессмертных богов почитает.
Молится лишь о скорейшем приходе божественной Эос.
У кораблей он грозится срубить на кормах украшенья,
Пламенем бурным пожечь корабли и самих нас, ахейцев,
Всех пред судами избить, суетящихся в дыме пожарном.
Страшно боюсь я душой, чтобы этих угроз его боги
Не привели в исполненье и нам бы судьба не судила
Под Илионом погибнуть, далеко от родины милой.
Встань же, Пелид, если хочешь жестоко теснимых ахейцев,
Хоть бы и поздно, избавить от ярости воинств троянских.
После ведь сам же ты будешь жалеть. Но когда совершится
Зло, то исправить его нелегко. Подумай-ка лучше,
Как заране погибельный день отвратить от данайцев.
Не наставлял ли тебя, дорогой мой, Пелей, твой родитель,
В день, как из Фтии тебя отправлял к Агамемнону старец:
«Сын мой, Афина и Гера дадут тебе силу и храбрость,
Если того пожелают; а ты горделивейший дух свой
В сердце обуздывай; благожелателен будь к человеку.
Распри злотворной беги, и будут еще тебя больше
Все почитать аргивяне, – и старые, и молодые».
Так наставлял тебя старец. Но все ты забыл. Хоть теперь-то
Сердце смягчи, прекрати душевредный свой гнев. Агамемнон
Много достойных даров тебе даст, чтобы гнев свой забыл ты.
Если послушать захочешь, тебе я сейчас перечислю,
Что собирается в ставке своей тебе дать Агамемнон:
Золота двадцать талантов и двадцать лоханей блестящих,
Семь на огне не бывших треножников новых, двенадцать
Победоносных коней, получивших награды на гонках.
Не был бы тот бедняком, не нуждался нимало бы в ценном
Золоте тот человек, у которого было бы столько,
Сколько доставили призов те однокопытные кони.
Даст он семь жен тебе, знающих дело свое безупречно,
С Лесбоса. Их он тогда, как Лесбос ты взял благозданный,
Сам отобрал, – победивших в то время всех жен красотою.
Их он отдаст. И при них возвратит тебе ту, что отнял он, –
Дочь Брисея. Притом величайшею клятвой клянется:
С ней никогда на постель не всходил он и с ней не сближался,
Как для людей установлен закон, – для мужчин и для женщин.
Все это нынче тебе предоставлено будет. Когда же
Город великий Приама нам боги помогут разрушить,
Целый корабль свой и медью, и золотом вдоволь наполни,
Сам подошедши в то время, как будет делиться добыча.
Также из женщин троянских плененных ты выберешь двадцать
Самых красивых из всех, не считая аргивской Елены.
Если же в Аргос придется вернуться нам, в край плодородный,
Зятем ты стал бы его, он чтил бы тебя, как Ореста,
Милого сына, растимого им в совершенном довольстве.
Трех дочерей он имеет в чертоге прекрасном, зовут их
Хрисофемидою, Ифианассою и Лаодикой.
Мог бы без выкупа ту, что из них всех милей тебе будет,
В отческий дом ты отвесть. А даст он еще и подарков
Много, – сколько никем в придачу за дочь не давалось.
Семь подарит он тебе городов хорошо населенных, –
Гиру, богатую сочной травой, Кардамилу, Енопу,
Многосвященные Феры, Анфею с густыми лугами,
Педас, богатый лозами, приятную глазу Эпею, –
Все недалеко от моря, с песчанистым Пилосом рядом.
Жители очень богаты и мелким скотом, и быками;
Будут дарами они тебя чествовать, прямо как бога,
Будут под скипетр тебе приносить богатейшую подать.
Вот сколько он тебе даст, если гневаться ты перестанешь.
Если же слишком Атрид Агамемнон тебе ненавистен, –
Сам и подарки его, – пожалей хоть других всеахейцев,
В стане жестоко теснимых. Тебя, как бессмертного бога,
Чтить они будут, и славой покроешься ты небывалой.
Гектора ты поразишь. В ослепленьи погибельной злобы
Схватится сам он с тобой. Он теперь никого не считает
Равным себе средь данайцев, сюда на судах привезенных».
Сыну Лаэрта в ответ сказал Ахиллес быстроногий:
«Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный!
Должен вполне откровенно на слово твое я ответить, –
Как я на это смотрю и как поступить собираюсь,
Чтоб ворковать перестали вы, тесно вокруг меня сидя.
Мне ненавистен настолько ж, насколько ворота Аида,
Тот, кто в душе своей прячет одно, говорит же другое.
Прямо я выскажу вам, что мне кажется самым хорошим.
Не убедят, я уверен, меня ни Атрид Агамемнон,
Ни остальные данайцы. Какая тому благодарность,
Кто непрерывно, не зная усталости, бился с врагами?
Прячется ль кто или бьется, – для всех у вас равная доля.
Почесть одна воздается и храбрым мужам, и трусливым.
Вам безразлично, умрет ли бездельный иль сделавший много.
Что получил я за то, что так много понес испытаний,
Душу мою подвергая вседневно опасностям битвы?
Птица бесперым птенцам своим корм добывает усердно,
Как бы ей ни было трудно, усталости в этом не зная.
Так же и я: как много ночей я провел тут бессонных,
Сколько кровавых промучился дней среди сеч жесточайших,
Храбро сражаясь с мужами троянскими из-за супруг их!
На кораблях я двенадцать забрал городов многолюдных,
Пеший одиннадцать их разорил в многоплодной Троаде.
В каждом из тех городов драгоценнейших много сокровищ
Я добывал и, сюда принося, властелину Атриду
Все отдавал их. А он, позади у судов оставаясь,
Их принимал, – оделял понемножку, удерживал много,
Кое-что дал из добычи царям и мужам благородным.
Целы награды у всех. У меня одного лишь отнял он
Женщину, мне дорогую. Пускай наслаждается ею,
Взявши к себе на постель. Но за что же воюют ахейцы
Против троянцев? Зачем собирал и привел сюда войско
Царь Агамемнон? Не ради ль одной пышнокудрой Елены?
Или средь смертнорожденных людей супруг своих любят
Только Атриды одни? Хороший муж и разумный
Каждый жену охраняет и любит, как я Брисеиду.
Я Брисеиду от сердца любил, хоть копьем ее добыл!
Нынче ж, из рук моих вырвав награду, меня обманувши,
Пусть все бросит попытки. Я знаю его. Не уверит!
Пусть он с тобой, Одиссей, и с другими царями ахейцев
Думает, как от судов отвратить пожирающий пламень.
Право же, много ведь он и один, без меня уже сделал:
Стену построил большую, вокруг нее очень глубокий
Выкопал ров и за рвом тем острейшие колья наставил.
Только навряд ли и так против Гектора мужеубийцы
Сможет держаться! Когда же и я меж ахейцев сражался,
Гектор от стен вдалеке не решался завязывать битву;
Только до Скейских ворот доходил и до дуба. Мы как-то
Встретились там, и едва моего он избег нападенья.
Больше с божественным Гектором я воевать не желаю!
Завтра, принесши Зевесу и всем небожителям жертвы,
Я корабли нагружу и спущу их на волны морские.
Если желаешь и если до этого есть тебе дело,
Рано с зарей ты увидишь, как рыбным они Геллеспонтом
Вдаль по волнам побегут под ударами сильными весел.
Если счастливое плаванье даст мне земли колебатель,
В третий уж день я прибуду в мою плодородную Фтию.
Там я довольно имею, что бросил, сюда потащившись.
Много везу и отсюда, – и золота с красною медью,
И с поясами красивыми жен, и седого железа, –
Все, что по жребию взял. Но награду, какую он дал мне,
Сам Агамемнон Атрид и отнял, надо мной надругавшись.
Всё, что я здесь говорю вам, всё это ему передайте, –
Всё, перед всеми! Пускай и другие, как я, негодуют,
Если еще из данайцев кого обмануть собрался он,
Вечным бесстыдством одетый! Однако в глаза мне навряд ли
Он бы посмел поглядеть, хоть душою и нагл, как собака!
С ним не желаю общенья иметь ни в советах, ни в деле.
Он уж однажды меня обманул и обидел, – вторично
Словом меня не обманет! Довольно с него! Преспокойно
Пусть уберется! Лишил его разума Зевс промыслитель.
Даром его я гнушаюсь, его ни во что почитаю!
Если бы больше и в десять, и в двадцать он раз предлагал мне,
Сколько теперь уж имеет и сколько иметь еще будет,
Даже хоть всё, что несут в Орхомен или в Фивы египтян, –
Город, где граждан дома сокровищ полны величайших, –
Город стовратный; из каждых ворот выезжает по двести
Воинов храбрых на быстрых конях, в колесницы впряженных;
Иль даже столько давай мне он, сколько песку здесь и пыли, –
Сердца ничем моего не преклонит Атрид Агамемнон
Прежде, чем всей не изгладит терзающей сердце обиды.
В жены себе не возьму Атридовой дочери. Даже
Если красою она с золотой Афродитою спорит,
Если искусством работ совоокой Афине подобна, –
В жены ее не возьму! Пусть найдет средь ахейцев другого,
Кто ему больше подходит, кто царственной властью повыше.
Если боги меня сохранят и домой возвращусь я,
Там мой родитель Пелей самолично жену мне отыщет.
Много в Элладе, во Фтии ахеянок есть, у которых
Знатны отцы и свои города охраняют отважно;
Сделать любую из них я могу моей милой женою.
Там я нередко отважной душою мечтал, чтоб жениться,
Чтобы с законной женой, по душе мною выбранной, жить мне
И наслаждаться богатством, что добыл Пелей, мой родитель.
С жизнью, по мне, не сравнится ничто, – ни богатства, какими
Троя, по слухам, владела, – прекрасно отстроенный город, –
В прежние мирные дни, до нашествия рати ахейской, –
Или богатства, какие за каменным держит порогом
Храм Аполлона, метателя стрел, на Пифоне скалистом.
Можно, что хочешь, добыть, – и коров, и овец густорунных,
Можно купить золотые треноги, коней златогривых, –
Жизнь же назад получить невозможно; ее не добудешь
И не поймаешь, когда чрез ограду зубов улетела.
Мать среброногая мне говорила, богиня Фетида:
Жребий двоякий меня приведет к гробовому пределу;
Если я, здесь оставаясь, вкруг города буду сражаться,
Нет мне домой возвращенья, но слава моя не погибнет.
Если же в дом возвращусь я, в отчизну мою дорогую,
Слава погибнет моя, но будет мой век долголетен,
И преждевременно смерть роковая меня не настигнет.
Я бы и всем остальным посоветовал это же сделать:
Плыть поскорее домой. Никогда вы конца не дождетесь
Трои высокой; над нею широкогремящий Кронион
Руку свою распростер, и народы ее осмелели.
Вы ж возвратитесь и всем благородным ахейцам открыто
Мой передайте ответ, – ибо в этом почет для старейшин, –
Чтобы придумали средство какое-нибудь повернее,
Как бы спасти и суда, и ахейский народ, утесненный
Возле судов крутобоких. А то, что придумано ими,
Будет без пользы ахейцам: я в гневе своем непреклонен.
Феникс останется здесь, и пусть у меня заночует.
Завтра за мной в кораблях он последует в землю родную,
Если того пожелает. Неволить его я не стану».
Так он промолвил. Молчанье глубокое все сохраняли.
Речь его их потрясла. Говорил он сурово и грозно.
Стал, наконец, отвечать ему Феникс, седой конеборец,
Слезы роняя из глаз: трепетал за суда он ахейцев.
«Если, Пелеев блистательный сын, воротиться в отчизну
Ты безвозвратно решил и, охваченный гневом, не хочешь
Гибель несущий огонь отвратить от судов наших быстрых,
Как же могу я, о сын мой, один без тебя оставаться?
Старый Пелей конеборец послал меня вместе с тобою
В день, как из Фтии тебя отправлял в ополченье Атрида.
Юный, не знал ни войны ты, для всех одинаково тяжкой,
Ни совещаний народных, где славой венчаются люди.
С тем он меня и послал, чтоб всему тебя мог обучить я:
В слове оратором быть – и быть совершителем в деле.
Нет, без тебя, о, дитя мое милое, я не желаю
Здесь ни за что оставаться, хотя бы сам бог обещался
Старость изгладить на мне и юношей сделать, каким я
Был, покидая Элладу, цветущую жен красотою,
Злобы отца избегая, Аминтора, сына Ормена.
Из-за наложницы пышноволосой был зол на меня он;
Сильно ее он любил и жестоко бесславил супругу,
Мать мою. А она, обнимая мне ноги, молила
С девушкой раньше сойтись, чтобы старик отвратителен стал ей.
Я покорился и сделал. Отец, догадавшись об этом,
Предал проклятью меня, умоляя ужасных Эриний,
Чтоб никогда на колени не принял он милого сына,
Мною рожденного на свет. Проклятье исполнили боги, –
Зевс, что царит под землей, и ужасная Персефонея.
Острою медью отца моего умертвить я решился.
Бог какой-то, однако, мой гнев успокоил, внушивши,
Сколько рассказов и сколько упреков мне будет в народе,
Если отцеубийцей начнут меня звать аргивяне.
С этого времени духу в груди моему не под силу
По дому стало бродить, встречаясь с отцом раздраженным.
Множество всякой родни окружало меня неотступно,
Силились все удержать меня просьбами в отческом доме.
Много и жирных овец, и тяжелых быков криворогих
Было зарезано, много гефестовым пламенем жарким
Туш обжигалось свиных, лоснящихся салом блестящим;
Выпито было немало вина из кувшинов отцовских.
Девять ночей непрерывно они вкруг меня ночевали;
Сменно меня сторожили, – и целые ночи не гаснул
Свет в нашем доме: один сторожил под колоннами входа
В двор крепкостенный, другой же в сенях у дверей моей спальни.
Но лишь десятая темная ночь для меня наступила,
Выбил в своей почивальне я накрепко сбитые двери,
Вышел наружу и вмиг чрез дворовый забор перепрыгнул,
Скрывшись легко и от стражи мужской, и от женщин-невольниц,
После того я бежал далеко чрез просторы Эллады
И в плодородную Фтию, кормилицу стад густорунных,
Прибыл к владыке Пелею. Меня благосклонно он принял
И полюбил, как отец только любит единого сына,
Баловня, милого сердцу, наследника благ его многих;
Сделал богатым меня и народ многочисленный вверил;
Там над долопами царствовал я, на окраине Фтии.
Там и тебя воспитал я таким, о, бессмертным подобный!
Нежно тебя я любил; и с другим никогда не хотел ты
Ни на пирушку пойти, ни откушать чего-нибудь дома
Прежде, чем я, на колени к себе посадив, не нарежу
Мяса тебе на кусочки и кубка к губам не приставлю.
Часто случалось и так, что хитон на груди ты мне пачкал,
С губ своих проливая вино по неловкости детской.
Много тогда для тебя и забот, и трудов перенес я.
Думал я так, – что уж раз меня боги потомства лишили,
Сделаю сыном своим я тебя, Ахиллес богоравный,
Чтобы меня ты когда-нибудь спас от беды недостойной.
Ну, Ахиллес, обуздай свою гордую душу! Возможно ль
Быть столь жестоким! Подумай, ведь боги, и те умолимы,
Хоть добродетелью, честью и силой намного нас выше.
Но и бессмертных богов благовоньями, кроткой молитвой,
Вин возлияньем и жиром сжигаемой жертвы смягчает
Смертный просящий, когда он пред ними виновен и грешен.
Есть у великого Зевса-Кронида и дочери – Просьбы:
На ноги хромы, в морщинах, с глазами, глядящими робко;
За Ослепленьем они озабоченно следом ступают.
Но Ослепленье могуче и на ноги быстро. На много
Опережает оно их и, всюду вперед поспевая,
Людям вредит. А они получившийся вред исправляют.
Кто подошедших к нему дочерей Громовержца уважит,
Много тому помогают они и мольбам его внемлют.
Если же кто им откажет, кто словом суровым отвергнет,
К Зевсу приходят они и родителя молят, чтоб следом
Шло Ослепленье за ним и бедою ему отплатило.
Зевсовым девам и ты, Ахиллес, окажи уваженье,
Как уважают все смертные их, благородные духом.
Если б даров Агамемнон тебе не давал, не сулил бы
Дать их и позже, но все бы упорствовал в гневе жестоком,
Я просить и не стал бы тебя, чтобы, скинувши гнев свой,
Ты защитил аргивян, хоть бы очень они в том нуждались.
Но и теперь он дает тебе много, и впредь обещает;
С просьбой смиренной к тебе посылает мужей наилучших,
Выбранных в целом народе ахейском, тебе самому здесь
Меж аргивян наиболе приятных. Ни речи, ни ног их
Не осрами. Сердиться ты право имел только раньше,
И о героях, мужах стародавних, приходится слышать,
Как их, случалось, охватывал гнев, не имевший предела.
Все же однако дары их смягчали, слова убеждали.
Помню я дело одно из времен миновавших, не новых;
Как это было, я вам расскажу, ибо все мы друзья тут.
Шло меж куретов и твердых в бою этолийцев сраженье.
Бились вокруг Калидона они, истребляя друг друга.
Город прелестный старались спасти от врага этолийцы, –
Город разрушить хотели куреты, пылая отвагой.
От златотронной на них Артемиды пришло это горе:
Гневом горела она, что Иней от плодового сада
Жертвы ей не дал, а прочих богов усладил гекатомбой;
Ей только, дочери Зевса великого, не было жертвы:
Или на ум не пришло, иль забыл он. Но грех был великий.
Стрелолюбивая, гневом пылая, рождение божье,
Вепря, послала на них, – белозубого, лютого зверя.
Много вреда приносил он садам плодоносным Инея,
Много садовых деревьев больших опрокидывал наземь
Вместе с корнями и вместе с блистающим яблонным цветом.
Был, наконец, он убит Мелеагром, сыном Инея.
Много для этого ловчих из многих собрал городов он
Вместе со псами. Не справиться было с ним малою силой:
Был он огромен и многих возвел на костер погребальный.
Шум великий и битву о нем возбудила богиня,
Об голове и о шкуре щетинистой грозного вепря
Между куретами и этолийцами, сильными духом.
Долго, пока Мелеагр многомощный участвовал в битвах,
Плохо куретским войскам приходилось, и были не в силах
В поле вне стен оставаться они, хоть и было их много.
Но охватил Мелеагра могучего гнев, при котором
Сильно вздувается сердце в груди и у самых разумных.
Гневаясь сердцем жестоко на милую матерь Алфею,
Он у супруги законной лежал, Клеопатры прекрасной,
От Евенины рожденной, прекраснолодыжной Марпессы,
И от Идаса, который в то время средь всех земнородных
Самый могучий был муж. За жену молодую Марпессу
На самого Аполлона властителя лук свой он поднял.
С этого времени в доме отец и почтенная матерь
Дочь Алкионой прозвали,[53] на память о том, что и матерь,
Горькую долю неся Алкионы, страдалицы-птички,
Плакала целые дни, как ее Стреловержец похитил.
Он у супруги лежал, – переваривал гнев душевредный,
Гнев свой на мать за проклятье: богов она в горе молила,
Чтобы ему отомстили они за убитого брата.[54]
В землю, кормящую многих, она ударяла руками,
С воплем молила Аида и страшную Персефонею,
Став на колени и груди свои обливая слезами,
Смерть ее сыну послать. И Эриния с сердцем немягким,
В мраке ходящая, просьбу ее услыхала в Эребе…
Вскоре вкруг стен калидонских раздалися крики и грохот
Башен, громимых врагом. Старики-этолийцы молили,
Самых почтенных к нему посылали жрецов, чтобы вышел
И защитил их. Подарок великий ему обещали:
На плодороднейшей части из всей калидонской равнины
Взять в пятьдесят ему гий[55] предлагали участок прекрасный.
Под виноградником пышным была половина участка,
И половина – пустая, пригодная очень для пашни.
Много его умолял конеборец Иней престарелый,
Сам до порога поднявшись его почивальни высокой;
В створки дверей он стучал и с мольбами к нему обращался.
Много и сестры его, и почтенная мать умоляли.
Больше еще лишь упорствовал он. И друзья убеждали,
Чтимые им наиболе во всем Калидоне прелестном.
Но ничего его сердца в груди не склонило, доколе
Не затряслась его спальня от страшных ударов, куреты
Не поднялися на стены и город не вспыхнул пожаром.
Стала тогда умолять Мелеагра жена молодая.
Горько рыдая, она ему все рассказала, – какие
В городе, взятом врагами, на жителей рушатся беды:
Граждан в жилищах их режут, огонь пожирает весь город,
В плен и детей увлекают, и жен, подпоясанных низко.
Тут взволновался он духом, услышав о страшных деяньях,
Бросился вон и в доспехи блестящие стал облачаться…
Так отвратил он погибельный день от сограждан, отдавшись
Голосу сердца. А он никаких еще ценных подарков
Не получил. И без них отразил угрожавшую гибель.
Ты ж не задумай такого в уме своем, пусть не направит
Бог твои мысли на это, мой милый! Ведь было бы хуже
В бурном пожаре спасать корабли. Так прими же подарки,
Выйди! И станут тебя почитать, словно бога, ахейцы.
Если ж в убийственный бой по нужде, без подарков, ты вступишь,
Чести такой уж не будет, хотя б ты врагов и отбросил».
Старому Фениксу так отвечал Ахиллес быстроногий:
«Феникс, мой дедушка старый, питомец богов, не нуждаюсь
В этой я чести. И так почитаем я волею Зевса.
Честь эту возле судов сохраню я, доколе дыханье
Будет в груди у меня и могучие движутся ноги.
Слово другое скажу, и запомни его хорошенько.
Сердце смущать перестань мне, крушась и скорбя предо мною
Во угожденье герою Атриду. Его ты не должен
Столько любить, чтоб не стать ненавистным тому, кем любим ты.
Лучше б со мной огорчал ты того, кто меня огорчает!
Царствуй со мной наравне, и чести прими половину.
Эти ответ отнесут Агамемнону. Ты же останься.
Переночуешь на мягкой постели, а завтра с зарею
Вместе подумаем, плыть ли домой, или здесь оставаться».
Так произнесши, Патроклу безмолвно бровями мигнул он
Фениксу мягкое ложе постлать, чтоб ушли поскорее
Все остальные из ставки его. И поднялся с сиденья
Теламонид богоравный Аякс и сказал Одиссею:
«Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный!
Что же, пойдем! Как я вижу, желаемой цели беседы
Этим путем не достигнуть. Данайцам как можно скорее
Нужно ответ объявить, хоть и мало он радостен будет.
Нас ожидая, данайцы сидят. Ахиллес быстроногий
Дикую в сердце вложил, за предел выходящую ярость.
Духом жестокий, он дружбы товарищей знать не желает, –
Дружбы, какою мы в стане его отличали пред всеми.
Жалости нет в нем! Ведь даже и брат за убитого брата
Вознагражденье берет, и отец за умершего сына!
И средь народа убийца живет, заплатив, сколько нужно.
Пеню же взявший, и мстительный дух свой, и гордое сердце, –
Все укрощает. Тебе же бессмертные сделали боги
Дух несмягчимым и злобным, – и все из-за девушки только!
Но ведь тебе мы их семь предлагаем, и самых красивых!
Много и прочих подарков! Так сделайся ж ты милосердней!
Хоть своего устыдися жилища! Пришли мы под кров твой,
И от всего мы народа пришли! И желаем от сердца
Близость и дружбу к тебе проявить, отличив перед всеми».
Теламониду в ответ сказал Ахиллес быстроногий:
«Богорожденный Аякс Теламоний, властитель народов!
Кажется мне, говорил ты как будто вполне откровенно.
Но раздувается сердце от гнева, как только припомню,
Как пред лицом аргивян обесчестил меня Агамемнон.
Будто какой-нибудь я новосел-чужеземец презренный!
Нет, отправляйтесь назад и ему мой ответ передайте:
Думать начну я о битве кровавой, скажите, не раньше,
Чем крепкодушным Приамом рожденный божественный Гектор
К нашему стану придет и к черным судам мирмидонским,
Смерть аргивянам неся и огнем корабли истребляя.
Здесь же, у ставки моей, пред моим кораблем чернобоким,
Думаю, Гектор от боя удержится, как ни желал бы».
Так говорил он. И каждый, свой кубок двуручный поднявши,
Возлил богам. И пошли вдоль судов во главе с Одиссеем.
Тотчас Патрокл приказал как товарищам, так и рабыням
Фениксу мягкое ложе постлать, как можно скорее.
Жены, ему повинуясь, постлали, как им приказал он, –
Шкуры овечьи, подушку и тонкие ткани льняные.
Там и улегся старик, дожидаясь божественной Эос.
Сам Ахиллес почивал в глубине своей ставки прекрасной.
Подле него возлежала плененная им лесбиянка,
Форбанта, дочь Диомеда, прекрасноланитная дева.
Лег и Патрокл на другой стороне, и при нем возлежала
Легкая станом Ифида; ее Ахиллес ему отдал,
Город взявши царя Ениея, возвышенный Скирос.
Те же, едва очутились у ставки владыки Атрида,
Встречены были сынами ахейцев; они поднялися,
Кубки держа золотые, и жадно расспрашивать стали.
Первым расспрашивать начал владыка мужей Агамемнон:
«Ну, Одиссей, расскажи нам, великая слава ахейцев,
Хочет ли он от судов отразить пожирающий пламень?
Иль отказался и все еще гнев его духом владеет?»
Сыну Атрея в ответ сказал Одиссей многостойкий:
«О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон!
Нет, не желает вражды погасить он. Сильнее, чем прежде,
Гневаясь, он и тебя, и подарки твои отвергает.
И предлагает, чтоб вместе с ахейцами сам ты подумал,
Как защитить корабли и ахейский народ утесненный.
Сам же грозится, что завтра, лишь только заря засияет,
На море все он суда обоюдовесельные спустит.
Также и всем остальным он советует это же сделать:
Плыть поскорее домой. Вы конца, говорит, не дождетесь
Трои высокой; над нею широкогремящий Кронион
Руку свою распростер, и народы ее осмелели.
Так он сказал. Вот и эти, что были со мной, подтвердят вам, –
Сын Теламона и двое глашатаев, умные оба.
Феникс же Там ночевать по приказу Пелида остался.
Завтра за ним на судах он последует в землю родную,
Если того пожелает. Неволить его он не будет».
Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли.
Речь его их потрясла. Говорил Одиссей очень сильно.
Долго сидели безмолвно печальные духом ахейцы.
Громкоголосый тогда поднялся Диомед и воскликнул:
«О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон!
Лучше б уж ты не просил безупречного духом Пелида,
Столько давая даров! Без того уже горд он безмерно,
Нынче же в сердце его ты вселил еще большую гордость.
Ну, да кончим о нем говорить! Пускай себе едет,
Или не едет! Опять он сражаться начнет, если только
Сердце прикажет в груди, и бог на сраженье возбудит.
Вот что я вам предлагаю, и все мы, давайте, исполним!
Спать отправляйтесь теперь, усладив себе милое сердце
Пищей, а также вином: от них ведь и сила, и храбрость.
Завтра ж, как только на небе блеснет розоперстая Эос,
Выстрой быстро, Атрид, пред судами и конных, и пеших,
Дух ободри им и сам впереди между первых сражайся».
Так говорил он. С большим одобреньем внимали владыки,
Смелому слову дивясь Диомеда, смирителя коней.
Все, возлиянье свершивши богам, разошлися по ставкам,
Где предалися покою и сна насладились дарами.
 
52Ахиллес и Патрокл пели чередуясь. Патрокл дожидался своей очереди.
53Алкиона – птица зимородок. Древние рассказывали про эту птичку: когда самец умирает, самка больше не ест, не пьет, все время кричит жалобно и умирает с горя.
54Убитого брата. – Мелеагр убил в бою брата своей матери Алфеи.
55Пятьдесят гий. – Гий – участок земли, который можно было обработать одним плугом в течение одного дня. Точный его размер неизвестен.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru