Гомер
Илиада

Полная версия

Песнь восемнадцатая
Изготовление оружия

 
Так наподобье пожара сраженье меж ними пылало.
Вестником на ноги быстрый пришел Антилох к Ахиллесу
И увидал: при ахейских судах пряморогих сидел он,
Духом предчувствуя то, что уже совершилось на деле.
Грустно вздохнувши, сказал своему он отважному сердцу:
«Что это там? Почему к корабельному лагерю снова
Длинноволосые наши ахейцы бегут в беспорядке?
Не принесли бы мне боги несчастья того, о котором
Мать наперед возвестила когда-то и мне рассказала:
Лучший среди мирмидонцев при жизни моей уже должен
С солнечным светом расстаться, сраженный руками троянцев.
Да неужели же умер Менетиев сын многомощный!
Ах, злополучный! А как я просил, чтоб, огонь отразивши,
Снова к судам он вернулся и с Гектором в бой не вступал бы!»
В миг, как подобными думами дух волновал он и разум,
Нестора славного сын, проливая горячие слезы,
Близко к нему подошел и известие передал злое:
«Горе, Пелея отважного сын! От меня ты услышишь
Страшные вести, каким никогда не должно бы свершиться!
Пал Патрокл, и кипит над убитым кровавая битва, –
Голым уже! А доспех его снял шлемоблещущий Гектор».
Черное облако скорби покрыло Пелеева сына.
В горсти руками обеими взяв закоптелого пепла,
Голову им он посыпал, прекрасный свой вид безобразя.
Весь благовонный хитон свой испачкал он черной золою,
Сам же, – большой, на пространстве большом растянувшись, – лег
В серой пыли и терзал себе волосы, их безобразя.
Духом печалясь, рабыни, которых Пелид быстроногий
Добыл вместе с Патроклом, вопили, из ставки просторной
Выбежав и окружив Ахиллеса отважного; в груди
Все они били руками, колени у них подгибались.
Горько рыдал на другой стороне Антилох удрученный.
Руки держал он Пелида, стонавшего тяжко от скорби,
Сильно боясь, чтоб железом себя не резнул он по горлу.
Страшно рыдал Ахиллес. И владычица мать услыхала,
Сидя в морской глубине у родителя – старца Нерея.
Громко Фетида сама завопила. Собрались богини, –
Все нереиды, что жили в глубинах шумящего моря.
Главка в числе их была, и Фалеия, и Кимодока,
Фоя, Несая, Спейо и Галия с глазами коровы,
Следом за ними Актея пришла, Кимофоя, Мелита,
И Лимнорея, Иайра с Агавою и Амфифоей,
Также Дото и Прото с Ферусою и Динаменой,
Каллианейра пришла с Дексаменою и Амфиномой,
Славная меж нереид Галатея, Дорида, Панопа)
Калианасса пришла с Немертеею и Апсейдеей,
Также Климена пришла, Ианейра и с ней Ианасса,
Мэра, в роскошных кудрях Амафия, при ней Орейфия
И нереиды другие, что в безднах морских обитали.
Ими блестящий наполнился грот. И богини все дружно
В груди себя ударяли, Фетида же плач зачинала:
«Слушайте, сестры мои нереиды, чтоб, выслушав, все вы
Точно узнали, какие печали мой дух угнетают.
Горе мне, бедной, родившей героя злосчастного, горе!
Сына могучего я родила, безупречного сына,
Первого между героев. И рос он, подобно побегу.
Я воспитала его, как в саду деревцо молодое,
Я к Илиону послала его в кораблях изогнутых
Биться с сынами троянцев, – и он уж назад не вернется,
И уж навстречу ему я не выйду в пелеевом доме!
Раз на земле он живет и видит сияние солнца,
Должен страдать он. Помочь я не в силах, хотя и пришла бы.
Все же пойду, чтобы сына хотя увидать и услышать,
Что за несчастье постигло его, не причастного к бою».
Так им сказавши, пещеру Фетида оставила. С нею
Сестры, рыдая, спешили. Вкруг них разбивалися с шумом
Волны морские. Достигнув троянской земли плодородной,
Вышли одна за другою на берег они, где стояли
Вкруг корабля Ахиллеса другие суда мирмидонцев.
Стала владычица-мать пред тяжко стонавшим Пелидом,
Голову с горестным воплем ему охватила руками
И в огорченье к нему обратилась с крылатою речью:
«Что ты, дитя мое, плачешь? Какая печаль посетила
Сердце твое? Не скрывай, расскажи. Ведь исполнил Кронион
Просьбу, с какою к нему обратился ты, руки воздевши:
К самым кормам корабельным сыны добежали ахейцев,
Помощи жаждут твоей и великие бедствия терпят».
Матери, тяжко вздыхая, сказал Ахиллес быстроногий:
«Мать моя! Да, Олимпиец все то, что просил я, исполнил.
Мало, однако, мне радости в том, если милый товарищ,
Если Патрокл мой погиб! Его почитал я всех больше,
Им, как своей головой, дорожил. И его погубил я!
Гектор, убивши, доспех с него снял превосходный, огромный,
Диво для взоров, – блистательный дар от бессмертных Пелею
В день, как тебя на постель они бросили смертного мужа.
О, почему не осталась ты жить меж богинями моря!
О, почему и Пелей не избрал себе смертной супруги!
Вот и теперь ожидает тебя бесконечное горе
О погибающем сыне, которого ты не увидишь
В доме отеческом, ибо мне дух мой никак не позволит
Жить и общаться с людьми, пока ненавистный мне Гектор
Первым под пикой моей не погибнет и дух не испустит,
За ограбленье его заплативши мне страшную пеню!»
Сыну в ответ, заливаясь слезами, сказала Фетида:
«Близок же, сын мой, твой смертный конец, если так говоришь ты!
Тотчас за Гектором вслед и тебе ведь конец уготован!»
В сильной печали в ответ ей сказал Ахиллес быстроногий:
«Рад умереть я сейчас же, когда от опасности смертной
Друга не мог защитить я! Далеко от родины милой
Пал он, – и в этой беде я на помощь ему не явился!
В милую землю родную обратно уж я не вернуся,
И ни Патроклу я светом не стал, ни товарищам прочим, –
Всем тем многим, которых избил шлемоблещущий Гектор.
Праздный, сижу у судов я, земли бесполезное бремя, –
Я, сильнее которого нет никого меж ахейцев
В битве, хотя на собраниях есть и другие получше.
О, да погибнет вражда средь богов и средь смертных, и с нею
Гнев да погибнет, который и мудрых в неистовство вводит!
Много слаще, чем мед, стекает он в грудь человека,
После того же все больше в груди разрастается дымом.
Так и меня вот разгневал владыка мужей Агамемнон.
Но, как бы ни было горько, об этом теперь мы забудем,
Пред неизбежностью дух свой в груди укротив поневоле.
Против губителя мне дорогой головы выхожу я, –
Гектора! Смерть же без страха приму я, как только ее мне
Зевс пожелает послать и другие бессмертные боги.
Смерти не мог избежать и Геракл многомощный, который
Был наиболее дорог владыке Крониону-Зевсу:
Все-таки Геры вражда и судьба одолели Геракла.
Так же и я, если доля такая меня ожидает,
Лягу мертвым. Но нынче уж славу себе я добуду.
Многих жен полногрудых, – троянок, а также дарданок, –
Многих заставлю я слезы руками обеими с нежных
Щек своих вытирать, исходя в громогласных рыданьях!
Скоро увидят, что долгие дни отдыхал я от боя!
И не удерживай, мать, как ни любишь! Ничем не преклонишь!»
Сереброногая так отвечала Фетида богиня:
«Что же, все это верно, мой сын дорогой! Благородно
Быструю смерть отражать от товарищей, в битве теснимых.
Но ведь доспехом прекрасным твоим овладели троянцы,
Медным, блестящим. На плечи надев, шлемоблещущий Гектор
Им величается ныне, хотя, полагаю, не долго
В нем красоваться придется ему: уж близка его гибель.
Ты же, сын мой, смотри, не бросайся в аресову свалку
Прежде, чем вновь у себя ты меня не увидишь глазами.
Завтра сюда с восходящим я солнцем к тебе возвращуся
И принесу от владыки Гефеста доспех превосходный».
Кончивши так, отвернулась Фетида от милого сына
И обратилась к морским своим сестрам с такими словами:
«Вы погрузитесь теперь в широкое лоно морское
И, повидавши там старца морского в родительском доме,
Все расскажите ему. А я на Олимп многоглавый
К мастеру славному тотчас отправлюсь, к владыке Гефесту,
С просьбой, чтоб сделал он сыну доспехи, достойные славы».
Так им сказала. И в волны морские они погрузились.
Мать же Пелида сама направила путь свой к Олимпу,
Чтоб принести от Гефеста оружие милому сыну.
Ноги богиню несли на Олимп. Между тем аргивяне
С криком ужасным бежали пред Гектором мужеубийцей
И к берегам Геллеспонта домчались, к судам своим быстрым.
Не удалось бы уж больше красивопоножным ахейцам
Из-под обстрела увлечь ахиллесова друга Патрокла, –
Ибо настигли опять его тело и люди, и кони
С Гектором, сыном Приама, похожим на бурное пламя.
За ноги трижды хватал шлемоблещущий Гектор Патрокла,
Тело желая увлечь и троянцев зовя на подмогу.
Гектора трижды Аяксы, дышавшие бурною силой,
Прочь отражали от трупа. Но, в силе своей убежденный,
Гектор упорно то в свалку бросался, то криком могучим,
Остановившись, своих ободрял. Отступать же не думал.
Так же, как рыжего льва пастухи полевые не в силах
Прочь отогнать от добычи, какую, голодный, поймал он,
Так же и оба Аякса воинственных были не в силах
Гектора, сына Приама, отбросить от тела Патрокла.
И овладел бы он им, и покрылся б великою славой,
Если бы схожая с ветром Ирида к Пелееву сыну
С вестью, чтоб выступил в битву, с Олимпа бегом не явилась
Тайно от Зевса и прочих бессмертных. Послала Ириду
Гера. Пред сыном Пелея предстала она и сказала:
«Встань поскорей, Пелеид, ужаснейший между мужами!
Тело Патрокла спаси! За него пред судами ахейцев
Бурная сеча пылает. Бойцы убивают друг друга.
Мужи-ахейцы хотят отстоять непременно Патрокла,
Мужи-троянцы в открытый ветрам Илион его тело
Рвутся увлечь. Упорнее прочих похитить Патрокла
Рвется блистательный Гектор. Он голову хочет Патрокла,
С нежной срубив ее шеи, на кол водрузить в Илионе.
Живо вставай же, не медли! Подумай, какой тебе будет
Стыд, если станет Патрокл игралищем псов илионских!
Страшный позор тебя ждет, если труп изуродован будет!»
К ней обратился тогда Ахиллес быстроногий с вопросом:
«Кем из богов ты, Ирида богиня, мне послана с неба?»
Скоростью равная ветру, ему отвечала Ирида:
«Гера меня посылает, преславная Зевса супруга,
Тайно. Об этом не знает ни Зевс, на высотах царящий,
Ни кто-нибудь из богов остальных, на Олимпе живущих».
Ей отвечая, промолвил тогда Ахиллес быстроногий:
«Как же я выйду на битву? Доспех мой в руках у троянцев
Милая мать запретила мне в битву мешаться, доколе
Снова сюда не вернется, и я ее здесь не увижу.
Мне обещалась она принести от Гефеста доспехи.
Здесь же ничьих я не знаю, которые мог бы надеть я.
Мне б подошел только щит Теламонова сына Аякса.
Но ведь и сам он в передних рядах, полагаю я, бьется,
Острою пикой вкруг тела Патрокла врагов избивая».
Скоростью равная ветру, ему отвечала Ирида:
«Знаем и мы хорошо, что доспех твой в руках у троянцев.
Но подойди без оружья ко рву и врагам покажися.
Может быть, в ужас придут при твоем появленье троянцы,
Бой прекратят, и ахейцев сыны отдохнут хоть немного
От понесенных мучений: в сражениях отдых недолог».
Так сказав, быстроногая прочь удалилась Ирида.
Встал Ахиллес, любимец Зевеса. Афина одела
Мощные плечи его эгидой бахромчатой Зевса.
Над головою сгустила богиня богинь золотое
Облако, вкруг самого же зажгла ослепительный пламень.
Так же, как дым, поднимаясь от города, всходит до неба
С острова дальнего, где осажден неприятелем город;
Меряясь в битве ужасной с врагами, весь день непрерывно
Граждане бьются со стен; но едва лишь закатится солнце,
Всюду огни зажигают сигнальные; свет их высоко
К небу вздымается вверх, чтоб соседи его увидали
И с кораблями своими на помощь пришли к осажденным. –
Так же и свет с головы Ахиллеса достиг до эфира.
За стену выйдя, он стал возле рва; но с войском ахейским
Он не мешался: разумный завет материнский он помнил.
Ставши близ рва, закричал; от себя и Паллада-Афина
Крикнула. Страшное вдруг охватило троянцев смятенье.
Так же, как трубные звуки далеко разносятся всюду,
Оповещая всех граждан о приступе вражьем на город,
Так далеко разносился и голос Эакова внука.
Медный голос его едва услыхали троянцы,
Дрогнуло сердце у всех. Повернули назад в колесницах
Быстрые кони, погибель грозящую духом почуяв.
В ужас возницы пришли, увидавши огонь неугасный
Над головой Ахиллеса Пелида, высокого духом,
Страшно пылавший; его разжигала Паллада-Афина.
Трижды ужасно над рвом закричал Ахиллес богоравный,
Трижды смешались фаланги троян и союзников славных.
Тут от своих колесниц и от копий своих же погибло
Лучших двенадцать троянских бойцов. Между тем аргивяне
С радостным духом Патрокла к себе увлекли из-под копий
И положили в носилки. Товарищи милые, плача,
Труп окружили. Меж ними шагал Ахиллес быстроногий.
Слезы горячие он проливал, на товарища глядя,
Острой пронзенного медью, лежавшего мертвым в носилках, –
Друга, которого сам с колесницей своей и с конями
В битву послал, но живого, пришедшего с битвы, не встретил.
Неутомимому солнцу меж тем волоокая Гера
Против желанья его в Океан ниспуститься велела.
Скрылось солнце в волнах, и ахейцев божественных войско
Мощный бой и войну, всем ужасную, кончило тотчас.
Также с другой стороны и троянцы, ушедши из битвы,
От колесниц отпрягли своих лошадей быстроногих
И на собранье сошлись до того, как подумать о пище.
Стоя, держали троянцы совет; из них ни единый
Сесть не посмел. Ужасались они, что опять появился
Так уклонявшийся долго от битв Ахиллес быстроногий.
Пулидамант Панфоид рассудительный стал говорить к ним.
Только один между всеми смотрел и вперед, и назад он.
Гектору был он товарищ, в одну они ночь родилися;
Он выдавался речами, а Гектор – могучею пикой.
Доброжелательства полный, к собранию он обратился:
«Тщательно все обсудите, друзья мои. Я ж полагаю:
В город уйти мы должны и пред станом врагов на равнине
Не дожидаться священной зари: наши стены далеко.
В дни, как пылал этот муж к Агамемнону ярой враждою,
Легче намного нам было сражаться с сынами ахейцев.
Сам веселился я духом, пред станом ахейским ночуя,
Думал, что скоро судами двухвостыми мы овладеем.
Нынче же страшно боюсь быстроногого я Ахиллеса:
С духом безмерно могучим своим ни на миг не захочет
Он на средине равнины остаться, где мы и ахейцы
Поровну между собой разделяем аресову ярость.
Будет борьбу он за Трою вести и за женщин троянских.
В город вернемся скорее! Послушайтесь! Будет ведь вот как:
Быстрого Сына Пелея от битвы сейчас удержала
Ночь амвросийная. Если ж и завтра, нагрянув с оружьем,
Тут же застанет он нас, – не один Ахиллеса узнает!
С радостью тот возвратится в священную Трою, кто сможет
В бегстве спасенье найти. Растерзают немало троянцев
Хищные птицы и псы. Никогда б мне об этом не слышать!
Если, как нам ни горько, мы сделаем то, что сказал я,
Сами мы ночь проведем на площади. Городу ж стены,
Башни над ними и створы высоких ворот наших крепких, –
Длинные, гладкие, прочно сплоченные, – будут защитой.
Завтра же рано с зарей, в боевые облекшись доспехи,
Станем на башнях. И горе ему, если он пожелает,
От кораблей отойдя, под городом с нами сразиться!
Снова воротится он к кораблям, истомивши напрасно
Высокошеих коней, под стеной их гоняя без толку.
Внутрь же проникнуть за стены ему его дух не позволит,
Их не разрушит он. Быстрые псы его раньше изгложут!»
Грозно взглянув на него, отвечал шлемоблещущий Гектор:
«Пулидамант! Очень мало приятно мне, что говоришь ты!
Ты предлагаешь назад нам вернуться и в городе скрыться.
Или сидеть, запершися в стенах, вам еще не постыло?
Прежде Приамову Трою священную смертные люди
Все называли согласно богатою золотом, медью.
Нынче сокровища все из домов совершенно исчезли.
Сколько во Фригию, сколько в чарующий край меонийцев
Продано наших сокровищ, пока был разгневан Кронион!
Ныне ж, в то время как раз, как сын хитроумного Крона
Дал мне славу добыть и к морю отбросить ахейцев –
Мыслей подобных, глупец, не высказывай перед народом!
Их никто не посмеет послушаться. Я не позволю!
Нет уж! Давайте исполним-ка лучше все то, что скажу я!
Ужинать сядьте сейчас, рассадившись везде по отрядам.
Помните стражу ночную и бодрствуйте каждый на страже.
Кто ж из троянцев чрезмерно богатством своим тяготится,
Пусть соберет и отдаст для народного общего пира;
Лучше, чтоб радость такую он дал не ахейцам, а нашим.
Завтра же рано с зарей, в боевые облекшись доспехи,
Мы пред судами ахейцев возбудим свирепую сечу.
Если и впрямь близ судов поднялся Ахиллес богоравный,
Хуже придется ему же, раз так пожелал он. А я уж
Не побегу перед ним, а навстречу пойду, – и увидим,
Он ли меня одолеет, иль я его, если сойдемся.
Равен для всех Эниалий: и губящих также он губит».
Так говорил он. И криком его поддержали троянцы.
Глупые! Разума их лишила Паллада-Афина.
Гектора все одобряли, хоть он и плохое придумал,
Пулидаманта – никто, хоть совет он давал превосходный.
Ужинать сели троянцы всем войском. Меж тем мирмидонцы
Целую ночь провели над Патроклом в стенаньях и воплях.
Громкий плач между ними зачал Ахиллес быстроногий.
Другу на грудь положив к убийству привычные руки,
Тяжко стонал он, подобно тому как лев бородатый
Стонет, если охотник из зарослей леса похитит
Львят его малых, а он, опоздавши, жестоко тоскует,
Рыщет везде по ущельям, следов похитителя ищет,
Чтобы на путь набрести. И берет его ярая злоба.
Так же стонал Ахиллес, говоря меж своих мирмидонцев:
«Горе! Слово пустое я выронил в день злополучный,
Как успокоить старался героя Менетия в доме!
Я говорил, что в Опунт приведу к нему славного сына
Трою разрушившим, долю свою получившим в добыче.
Но ожидания наши не все исполняет Кронион.
Ту же нам землю обоим судьбой суждено окровавить
Здесь, в троянской стране. В отчизну и я не вернуся.
В доме отцовском не встретит меня ни Пелей престарелый,
Ни моя мать. Но земля меня здесь на чужбине покроет.
Ныне же, раз я, Патрокл, позднее спущуся под землю,
Не погребу тебя раньше, чем голову сына Приама,
Гордого смертью твоей, с доспехом сюда не доставлю.
Возле костра твоего обезглавлю двенадцать я пленных
Трои прекрасных сынов, за убийство твое отомщая.
А до того будешь так ты лежать близ судов изогнутых.
Здесь полногрудые жены троянских мужей и дарданских
Будут и ночи, и дни над тобой заливаться слезами, –
Жены, которых мы силой и длинною пикой добыли,
Как разрушали с тобой города богатейшие смертных».
Так он сказал и товарищам дал приказанье поставить
Медный треножник большой на огонь, чтоб как можно скорее
Тело Патрокла отмыли от пыли и сгустков кровавых.
Те, треногий котел на пылавшее пламя поставив,
Налили полный водою и дров под котел подложили.
Брюхо сосуда огонь охватил. Вода согревалась,
После того как она закипела в сверкающей меди,
Тело омыли они и обильно намазали маслом,
Девятилетнею мазью покрыли зиявшие раны
И, на кровать положив, полотном его мягким одели
От головы и до ног и белым покровом покрыли.
Ночь напролет, окружив Ахиллеса, Пелеева сына,
Плакали горько над телом Патрокла сыны мирмидонцев.
Зевс же к Гере, сестре и супруге своей, обратился:
«Ну, ты добилась, чего так желала, владычица Гера!
В бой быстроногого ты подняла Ахиллеса. Должно быть,
Длинноволосых ахейцев сама ты на свет народила!»
Зевсу на это в ответ волоокая Гера сказала:
«Как ты ужасен, Кронид! Ну, какие слова говоришь ты!
Может свободно любой человек замышлять на другого,
Хоть умереть обречен и такого ума не имеет.
Я же, которая в праве считать себя первой богиней
С честью двойною: за род и за то, что твоею супругой
Я называюсь, – а ты над бессмертными властвуешь всеми, –
Как же, гневясь на троянцев, для них не готовить мне бедствий?»
Так меж собою вели разговоры бессмертные боги.
Дома владыки Гефеста достигла богиня Фетида, –
Звездных, нетленных чертогов, прекраснейших меж остальными,
Медных, которые сам для себя кривоногий построил.
Потом весь обливаясь, Гефест пред мехами вертелся
В спешке горячей: готовил он двадцать треножников разом,
Чтоб их расставить вдоль стен своего благозданного дома.
К ножкам треножников он золотые приделал колеса,
Чтобы в собранье богов они сами собою катились
И чтобы сами домой возвращалися, взорам на диво.
В этом они уже были закончены. Не было только
Ручек красивых; готовил Гефест их и гвозди ковал к ним.
Полный творческих мыслей, трудился он. В это-то время
К дому его подошла среброногая мать Ахиллеса.
Вышла, увидев ее, в покрывале блестящем Харита,
Прелести полная: мужем ей был хромоногий искусник.
За руку гостью взяла, называла и так говорила:
«Что ты, длинноодеждная, в дом наш приходишь, Фетида,
Чтимая, нам дорогая? Не часто ты нас навещаешь!
Милости просим, войди, чтоб могла тебя угостить я».
Так говорила, вводя ее дальше во внутренность дома.
Там усадила Фетиду на кресле серебряногвоздном,
Сделанном очень искусно; была и для ног там скамейка;
Кликнула громко Гефеста и с речью к нему обратилась:
«Выйди сюда к нам, Гефест! Для чего-то ты нужен Фетиде».
Ей ответил тогда знаменитый хромец обеногий:
«Как? У меня, в нашем доме, достойная чести богиня,
Та, что спасла меня в час, как, сброшенный с неба, страдал я
Волею матери, Геры бесстыдной! Был хром я, и это
Скрыть захотелось ей. Много бы тут настрадался я, если б
В бухте меня не укрыли Фетида, а с ней Евринома, –
Дочь Океана, в себя же текущего кругообразно.
Девять годов украшенья различные я им готовил, –
Пряжки, застежки, витые запястья для рук, ожерелья,
Сидя в глубокой пещере; вокруг Океан бесконечный,
Пеной играя, шумел и бежал. Обо мне ни единый
Ни из бессмертных богов, ни из смертных людей там не ведал,
Кроме одних только спасших меня Евриномы с Фетидой.
В дом наш сегодня приходит она! И обязан отдать я
Долг за спасение жизни прекрасноволосой Фетиде.
Ну-ка, поставь перед нею теперь угощенье получше,
Я же пока отложу и меха, и другие орудья».
Чудище чудищем, от наковальни, сопя, поднялся он,
Сильно хромая, шатаясь на слабых ногах. Отодвинул
В сторону, прочь от горнила, меха и заботливо спрятал
Все инструменты, какими работал, в серебряный ящик.
Губкою после того обтер запотевшие щеки,
Обе руки, волосатую грудь и могучую шею
И облачился в хитон, и с толстою палкой, хромая,
Двинулся к двери. Навстречу ему золотые служанки
Вмиг подбежали, подобные девам живым, у которых
Разум в груди заключен, и голос, и сила, – которых
Самым различным трудам обучили бессмертные боги.
Под руки взяли владыку служанки, и он, колыхаясь,
К месту побрел, где Фетида сидела в блистающем кресле.
За руку взял он ее, и по имени назвал, и молвил:
«Что ты, длинноодеждная, в дом наш приходишь, Фетида,
Чтимая, нам дорогая? Не часто ты нас навещаешь!
Что тебе нужно, скажи! Исполнить велит мое сердце,
Если исполнить могу я, и если исполнить возможно».
Слезы из глаз проливая, ему отвечала Фетида:
«Есть ли, Гефест, хоть одна из богинь, на Олимпе живущих,
Столько в сердце своем перенесшая горестей тяжких,
Сколько страданий меж всеми лишь мне ниспослал Громовержец!;
Только меня средь морских он богинь подчинил человеку –
Сыну Эака Пелею. И ложе терпела я мужа,
Вовсе того не желая. Охваченный старостью жалкой,
В доме лежит он, бессильный. Но скорбь у меня и другая.
Сына родить и взлелеять мне дал наш родитель Кронион,
Первого между героев. И рос он, подобно побегу.
Я воспитала его, как в саду деревцо молодое,
Я к Илиону послала его в кораблях изогнутых
Биться с сынами троянцев, – и он уж назад не вернется,
И уж навстречу ему я не выйду в пелеевом доме!
Раз на земле он живет и видит сияние солнца,
Должен страдать он. И как, хоть пришедши, ему помогу я?
Девушку ту, что ему присудили ахейцы в добычу,
Вырвал обратно из рук у него Агамемнон владыка.
Сердце себе сокрушил он, печалясь о ней. А данайцев
К самым судам оттеснили троянцы и выйти из стана
Им не давали. Молили старейшины воинств ахейских
Сына и много даров перед ним перечислили славных.
Сам он хотя защитить от беды их тогда отказался,
Но, одевши в доспех свой Патрокла, его на поддержку
В битву отправил, большое ему предоставивши войско.
День напролет неустанно у Скейских ворот они бились
И овладели бы Троей тогда ж, но героя Патрокла,
Много троянцам принесшего бед, Аполлон дальновержец
В первых рядах умертвил и Гектору славу доставил.
Вот почему я сегодня к коленям твоим припадаю:
Может быть, сжалишься ты над моим краткожизненным сыном,
Шлем ему дашь густогривый, и щит, и поножи, и панцырь.
Свой потерял он, отдав его другу, который врагами
Был умерщвлен. А сам он лежит на земле и тоскует».
Ей знаменитый хромец обеногий немедля ответил:
«Можешь, богиня, совсем не заботиться больше об этом.
О, если б сына Пелея, когда ему время настанет,
Мог бы от смерти ужасной избавить я так же успешно,
Как ему славные сделать могу я доспехи, которым
Многие смертные, кто б ни увидел их, будут дивиться».
Так он сказал, и оставил ее, и к мехам обратился.
Их на огонь он направил и действовать дал приказанье.
Сколько их было, все двадцать мехов задышали в горнило
Разнообразнейшим, сильно огонь раздувавшим дыханьем,
Те – помогая, когда он спешил, а другие – иначе,
Как желалось Гефесту, чтоб дело закончить получше.
Несокрушимой он меди и олова бросил в горнило,
Ценного золота и серебра. Наковальню большую
Прочно приладил к широкой подставке, и в правую руку
Молот огромнейший взял, а в левую – крепкие клещи.
В первую очередь выковал щит он огромный и крепкий,
Всюду его изукрасив; по краю же выковал обод
Яркий, тройной; и ремень к нему сзади серебряный сделал.
Пять на щите этом было слоев;^[72] на них он искусно
Много представил различных предметов, хитро их задумав.
Создал в средине щита он и землю, и небо, и море,
Неутомимое солнце и полный серебряный месяц,
Изобразил и созвездья, какими венчается небо;
Видимы были Плеяды, Гиады и мощь Ориона,
Также Медведица, – та, что еще называют Повозкой;
Ходит по небу она и украдкой следит Ориона,
И лишь одна непричастна к купанью в волнах Океана.
Сделал два города смертных людей потом на щите он,
Оба прекрасные. В первом и пиршества были, и свадьбы.
Из теремов там невест провожали чрез город при свете
Факелов ярких, и звучный кругом гименей распевали.
Юноши в плясках кружились, и громко средь них раздавались
Звуки веселые флейт и форминг. И дивились на пляски
Женщины, каждая стоя в жилище своем на пороге.
Множество граждан толпилось на площади города. Тяжба
Там меж двоих из-за пени была за убитого мужа.
Клялся один пред народом, что все уже отдал другому,
Тот отрицал, чтоб хоть что получил от убийцы в уплату.
Оба они обратились к судье за решением дела.
Криками каждый кругом своему приходил на поддержку.
Вестники их успокоить старались. На тесаных камнях
В круге священном сидели старейшины рядом друг с другом.
В руку жезлы принимали от вестников звонкоголосых,
Быстро вставали и суд свой один за другим изрекали.
Два золотые пред ними таланта лежали в средине,
Чтобы тому передать их, кого они правым признают.
Город второй с обеих сторон осаждали два войска,
Ярко блистая оружьем. В решенье они колебались:
Или весь город разрушить, иль, сколько богатства хранится
В городе этом прелестном, на две разделить половины.
Те не сдавались еще и готовились к тайной засаде.
Стену, стоя на ней, охраняли их милые жены,
Дети, также мужчины, которыми старость владела,
Сами ж пошли. Во главе их – Apec и Паллада-Афина,
Оба из золота и в золотые одеты одежды,
Оба в оружье, – большие, прекрасные; истинно – боги!
Ясно заметные, люди вокруг были ниже на много –
К месту пришли, где всего им удобней казалась засада:
На берегу у реки, где обычно скотину поили.
Там они сели на землю, блестящей одетые медью.
Двое лазутчиков спереди сели, отдельно от войска,
И выжидали прихода овец и коров тяжконогих.
Вскоре они показались; свирелью себя услаждая,
Гнали спокойно их два пастуха, не предвидя коварства.
Те же, едва увидав, устремились на них из засады,
И захватили коровьи стада и густые отары
Сереброрунных овец, а их пастухов перебили.
О стане, едва услыхала смятенье и шум возле стада
Стража, стерегшая площадь, тотчас на коней быстроногих
Все повскакали, помчались и, берега быстро достигнув,
К битве построились возле реки и в сраженье вступили.
Яро метали друг в друга блестящие медные копья.
Там и Смятенье, и Распри теснились, и грозная Кера;
Раненых жадно хватала она, и не раненых также,
За ноги трупы убитых из битвы свирепой тащила;
Кровью людскою вкруг плеч одежда ее обагрялась.
Воины в свалке, как будто живые, теснились и бились,
И напрягались отнять друг у друга кровавые трупы.
Мягкую новь он представил еще, плодородную пашню,
Трижды взрыхленную плугом. И много на ней землепашцев
Гнало парные плуги, ведя их туда и обратно;
Каждый раз, как они, повернувши, к меже подходили,
В руки немедля им кубок вина, веселящего сердце,
Муж подавал, подошедши. И пахари гнать продолжали
Борозду дальше, чтоб снова к меже подойти поскорее.
Поле, хотя золотое, чернелося сзади пахавших
И походило на пашню, – такое он диво представил.
Дальше царский участок представил художник искусный.
Острыми жали серпами поденщики спелую ниву.
Горсти колосьев одни – непрерывно там падали наземь,
Горсти другие вязальщики свяслами крепко вязали.
Трое вязальщиков возле стояли. Им мальчики сзади,
Спешно сбирая колосья, охапками их подносили.
На полосе между ними, держа в руке своей посох,
Царь молчаливо стоял с великою радостью в сердце.
Вестники пищу поодаль под тенью готовили дуба;
В жертву быка заколов, вкруг него суетились; а жены
Белое тесто месили к обеду работникам поля.
И виноградник с тяжелыми гроздьями там он представил,
Весь золотой, лишь одни виноградные кисти чернелись.
Из серебра были колья повсюду натыканы густо;
Черный ров по бокам; окружен оловянной оградой
Сад; чрез средину одна пролегает тропинка, которой
Ходят носильщики в пору, когда виноград собирают.
Девы и юноши там в молодом, беззаботном веселье
Сладостный плод уносили в прекрасно сплетенных корзинах.
Мальчик, идя между ними, на звонкоголосой форминге,
Всех восхищая, играл, воспевая прекрасного Лина^[73]
Нежным голосом. Те же за мальчиком следом спешили,
С присвистом, с пеньем и с топотом в лад, непрестанно танцуя.
Сделал потом на щите он и стадо коров пряморогих;
Были одни золотые, из олова были другие;
С громким мычаньем они из загона на луг выходили
К берегу шумной реки, тростником поросшему гибким.
Вместе с коровами этими шли пастухи золотые,
Четверо; девять бежало собак резвоногих за ними.
Спереди два вдруг ужаснейших льва напали на стадо
И повалили быка; ревел и мычал он ужасно,
Львами влекомый; собаки и юноши мчались на помощь;
Оба льва, разорвав на огромном быке его кожу,
Жадно потрох глотали и черную кровь. Пастухи же
Тщетно старались на львов собак натравить резвоногих;
Слушаться их не хотели собаки и львов не кусали;
Близко подскочут, залают и тотчас назад убегают.
Пастбище сделал потом в прекрасной долине художник,
Стадо большое овец белорунных на пастбище этом,
Крытые там шалаши представил, загоны и хлевы,
Также площадку для плясок представил хромец обеногий,
Вроде такой, которую в Кносе пространном когда-то
Для Ариадны прекрасноволосой Дедал изготовил.
Юноши в хоре и девы, для многих желанные в жены,
За руки взявши друг друга, на этой площадке плясали.
Девушки были одеты в легчайшие платья, мужчины
В тканные прочно хитоны, блестевшие слабо от масла.
Девушки были в прекрасных венках, а у юношей были
Из серебра ремни, на ремнях же ножи золотые.
Быстро они на проворных ногах в хороводе кружились
Так же легко, как в станке колесо под рукою привычной,
Если горшечник захочет проверить, легко ли вертится.
Или плясали рядами, одни на других надвигаясь.
Много народу теснилось вокруг, восхищаясь прелестным
Тем хороводом. Певец же божественный пел под формингу,
Стоя в кругу хороводном; и только лишь петь начинал он,
Два скомороха тотчас начинали вертеться средь круга.
И, наконец, на щите этом прочном по самому краю
Он великую силу реки Океана представил.
После того, как щит он сковал, огромный и крепкий,
Выковал также и панцырь Гефест ему, ярче, чем пламя;
Крепкий сковал ему шлем, на висках прилегающий плотно, –
Пестрый, прекрасный; а гребень на шлеме из золота сделал.
После ему и поножи из гибкого олова создал.
Кончив доспехи ковать, знаменитый хромец обеногий
Взял и сложил их к ногам Ахиллесовой матери наземь.
Словно сокол, она с многоснежных вершин олимпийских
Кинулась, ярко блестящий доспех унося от Гефеста.