Гомер
Илиада

Полная версия

Песнь двадцать вторая
Убийство Гектора

 
В город вбежали троянцы, подобно испуганным ланям,
Пот осушили и пили, и жажду свою утоляли,
Вдоль по стене прислонившись к зубцам. Приближались ахейцы, –
Двигались прямо к стене, щиты наклонив над плечами.
Гектора ж гибельный рок оковал, и остался один он
Там же, близ Скейских ворот, перед крепкой стеной городскою.
Феб-Аполлон между тем обратился к Пелееву сыну:
«Что ты на быстрых ногах так усердно, Пелид, меня гонишь,
Смертный – бессмертного бога! Как видно, того не узнал ты,
Что пред тобою бессмертный, и яро убить меня рвешься!
Против бегущих троянцев тебя уж борьба не заботит.
В городе скрылись они, а ты по равнине тут рыщешь!
Смерти я не подвержен: меня умертвить не надейся!»
Вспыхнувши гневом, ему отвечал Ахиллес быстроногий:
«Ты одурачил, Заступник, меня, меж богами вреднейший,
В поле отвлекший от стен! Не то еще много б троянцев
Землю глодало зубами, назад в Илион не вернувшись!
Славы великой меня ты лишил. Спасти же троянцев
Было не трудно тебе: не боялся ты в будущем мести!
Как я б тебе отомстил, если б это мне было возможно!»
Так он ответил и, жаром горя боевым, устремился
К городу снова, как конь с колесницей, награды берущий;
По полю быстро, легко он летит, над землей расстилаясь.
Так же стремительно двигал Пелид и ступни, и колени.
Первым старец Приам Ахиллеса увидел глазами.
По полю несся он, словно звезда, снаряженьем сверкая, –
Словно звезда, что под осень восходит и ярким сияньем
В мраке ночном средь бесчисленных звезд выделяется в небе.
«Пес Ориона» – такое названье звезде этой дали.
Всех она ярче блестит, но знаменьем грозным бывает
И лихорадки с собою тяжелые смертным приносит.
Так же и медь на груди у бегущего ярко сверкала.
Вскрикнул старик, и руки воздел, и бить себя начал
По голове. И, глубоко стеная, любезному сыну
Начал кричать, умоляя его. Но тот оставался
Пред воротами, пылая желаньем сразиться с Пелидом.
К Гектору руки старик протянул и жалостно молвил:
«Гектор! Не жди ты, дитя мое милое, этого мужа
Там, один, вдалеке от других! Ахиллесом сраженный,
Скоро ты гибель найдешь, ибо много тебя он сильнее,
Грозный! О, если б он так же, как мне, стал мил и бессмертным!
Скоро б собаки его и коршуны в клочья порвали,
В поле лежащего! Страшная скорбь мне покинула б сердце!
Доблестных много сынов он лишил меня в битвах кровавых,
Иль умертвив, иль пленив и продавши на остров далекий.
Да и сейчас я в числе воротившихся в город троянцев
Двух сыновей моих милых увидеть не мог, – Ликаона
И Полидора, рожденных владычицей жен Лаофоей.
Если же в лагере живы они, то, как время настанет,
Золотом выкуп и медью внесем мы; довольно их в доме:
Выдал мне Альт престарелый за дочерью много сокровищ.
Если ж погибли они и спустились в жилище Аида,
Горе большое лишь мне да матери, их породившим.
Все остальные троянцы скорбеть о них будут не долго, –
Только бы ты не погиб, усмиренный копьем Ахиллеса!
Ну же, дитя мое, в стены войди, чтоб остаться спасеньем
Трои сынам и троянкам, чтоб славы большой не доставить
Сыну Пелея, чтоб милой ты жизни и сам не лишился.
Да и меня пожалей, – ведь еще я живу и в сознанье, –
Жалкий, несчастный! Родитель Кронид мне пошлет на пороге
Старости жребий ужасный. О, много придется мне видеть!
Гибнущих видеть сынов, дочерей, увлекаемых в рабство,
Спальни громимые их, младенцев, еще несмышленых,
С ярою злобой в ужасной резне разбиваемых оземь,
В гибельных видеть ахейских руках невесток плененных!
Псы и меня самого перед дверью моей напоследок,
Алчные, будут терзать, когда кто-нибудь, поразивши
Острою медью меня, из членов дух мой исторгнет.
Сторожевые собаки, – их выкормил сам у столов я, –
Крови напившись моей, одурелые, лягут у двери.
Юноша, павший в бою, пронзенный губительной медью,
Выглядеть будет пристойно, лежи он хоть так, хоть иначе.
Весь он и мертвый прекрасен, где б тело его ни открылось.
Если ж седой подбородок и голову, если срамные
Части нагие у старца убитого псы оскверняют, –
Горестней зрелища нет для смертнорожденных несчастных».
Сыну он так говорил и, за волосы взявшись седые,
Из головы вырывал их. Но духа его не склонил он.
Мать, со своей стороны, заливалася в горе слезами,
Платье рукой распахнула, другою на грудь указала
И обратилась в слезах со словами крылатыми к сыну:
«Гектор, сын мой! Хоть это почти, и над матерью сжалься!
Если когда-нибудь грудью я слезы твои прекращала,
Вспомни об этом, мой сын, и с врагом нападающим бейся
Из-за стены городской, а один впереди не сражайся!
Если тебя он, жестокий, убьет, то не будешь оплакан
Ты на постели ни мною, рожденье и отпрыск мой милый,
Ни многодарной женою, а будешь от нас ты далеко
Перед судами ахейцев собаками резвыми съеден!»
Так они к милому сыну, рыдая, слова обращали,
Жарко его умоляя. Но духа его не склонили.
Молча он ждал приближенья огромного сына Пелея.
Так же, как путника горный дракон выжидает в пещере,
Трав ядовитых наевшись, исполненный ярости страшной.
Грозным он взглядом глядит, извиваясь у входа в пещеру.
Так же и Гектор стоял, неугасным охваченный пылом,
К выступу башни внизу свой блистающий щит прислонивши.
И обратился, смутясь, к своему он отважному сердцу:
«Горе мне! Если отсюда в ворота и в стены я скроюсь,
Первый же Пулидамант мне поставит в упрек, что троянцев
Он мне совет подавал назад отвести к Илиону
В ту злополучную ночь, как Пелид поднялся богоравный.
Я не послушал его. А на много б то было полезней!
Нынче ж, когда мой народ безрассудством своим погубил я,
Я и троянцев стыжусь, и длинноодеждных троянок,
Чтоб не сказал кто-нибудь, и родом, и доблестью худший:
«Гектор народ погубил, на свою понадеявшись силу!»
Так говорить они будут. Гораздо мне лучше тогда бы,
В схватке один на один умертвив Ахиллеса, вернуться
Иль под рукою его перед городом славно погибнуть.
Или, может быть, лучше и выпуклый щит мой, и крепкий
Шлем на землю сложить и, пику к стене прислонивши,
Прямо навстречу пойти безупречному сыну Пелея
И обещаться обратно отдать Атреидам Елену,
Вместе же с ней и большие богатства, которые в Трою
В полых своих кораблях увез Александр, что и было
Ссоры началом. А кроме того предложу поделиться
С ними богатствами всеми, которые город хранит наш,
После ж с троянских старейшин я клятву бы взял, обязав их,
Чтоб ничего не скрывали, но, сколько богатств ни хранится
В городе нашем прекрасном, на две разделили бы части.
Но для чего мое сердце волнуют подобные думы?
Нечего мне к Ахиллесу идти! Мольбы не почтит он,
Не пожалеет меня и совсем, как женщину, тут же
Голого смерти предаст, едва лишь доспехи сниму я.
Нам невозможно уж речь начинать с ним от дуба и камня,^[76]
Как это делают дева и юноша, встретясь друг с другом,
Дева и юноша, между собою ведя разговоры.
Лучше гораздо как можно скорее сойтись нам с оружьем.
Там уж увидим, кого из двоих Олимпиец прославит».
Так рассуждал он и ждал. Ахиллес подошел к нему близко,
Грозный, как бог Эниалий, боец, потрясающий шлемом.
Ясень свой пелионский на правом плече колебал он,
Страшный; и медь на доспехах сиянием ярким блистала,
Словно горящий костер иль лучи восходящего солнца.
Гектора трепет объял, как увидел его. Не решился
Ждать он; пустился бежать, назади оставляя ворота.
Ринулся следом Пелид, полагаясь на быстрые ноги,
Так же, как сокол в горах, между всеми быстрейшая птица,
Следом легко поспевает за робкой голубкою горной;
Мечется в стороны та, а сокол с пронзительным криком
Близко за нею летит. И схватить ее дух его рвется.
Так Ахиллес устремлялся за Гектором прямо, а Гектор
Вдоль стены убегал, и проворными двигал ногами.
Мимо холма, мимо дикой смоковницы, ветру открытой,
Мчались все время они под стеною проезжей дорогой.
До родников добежали прекрасно струящихся. Два их
Бьет здесь ключа, образуя истоки пучинного Ксанфа.
Первый источник струится горячей водой. Постоянно
Паром густым он окутан, как будто бы дымом пожарным.
Что до второго, то даже и летом вода его схожа
Или со льдом водяным, иль со снегом холодным, иль градом.
Близко от них – водоемы, большие, прекрасные видом,
Гладким обложены камнем. Одежды блестящие мыли
Жены троянские там и прекрасные дочери прежде, –
В мирное время, когда не пришли еще к Трое ахейцы.
Мимо промчались – один убегая, другой нагоняя;
Сильный бежал впереди, но преследовал много сильнейший.
Быстро неслись: ведь не жертвенный бык и не шкура бычачья
Были их целью, – награда обычная мужу при беге, –
За душу Гектора, коней смирителя, оба бежали.
Как в состязании, столб огибая, стремительно мчатся
Однокопытные кони, награда ж готова большая, –
Женщина или треножник, – на тризне по муже умершем.
Так они трижды кругом на проворных ногах обежали
Город великий владыки Приама. Все боги смотрели.
Начал меж них говорить родитель бессмертных и смертных:
«Горе! Глазами я вижу вкруг Трои гонимого мужа,
Мне дорогого: о Гекторе дух мой печалится тяжко.
Много в честь мою бедер быков круторогих сжигал он
И на высоких вершинах ущелистой Иды, а также
И на акрополе в Трое. Теперь Ахиллес богоравный
Гектора гонит на быстрых ногах вкруг приамовой Трои.
Ну-ка, подумайте, боги, старательно все обсудите,
Что нам, – спасти ли от смерти его, иль уже предоставить,
Как бы он доблестен ни был, его укротить Ахиллесу?»
И отвечала ему совоокая дева Афина:
«Туч собиратель, отец яркомолненный, что говоришь ты!
Смертного мужа, издревле уже обреченного роком,
Ты совершенно избавить желаешь от смерти печальной!
Делай, как хочешь. Но боги тебя тут не все мы одобрим».
Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион:
«Тритогенея, не бойся, дитя мое милое! Это
Я говорю не серьезно. К тебе я вполне благосклонен.
Делай свободно, что в мыслях своих ты имеешь, не медли!»
То, что сказал он Афине, давно и самой ей желалось.
Бросилась быстро богиня с высокой вершины Олимпа.
Яростно гнался за Гектором вслед Ахиллес быстроногий.
Как на горах молодого оленя, из логова выгнав,
Яро преследует пес, по оврагам несясь и ущельям;
Если и скроется тот, притаившись в кустах, то по следу
Все же его он находит и гонит, покуда не схватит.
Так же и Гектор не мог от быстрого скрыться Пелида.
Каждый раз, как к воротам Дарданским свой бег направлял он
И под защиту стены крепкозданной пытался укрыться,
Где бы троянцы могли защитить его сверху стрелами,
Раньше Пелид забегал стороною и гнал его к полю,
Сам же к стене городской все время держался поближе.
Как человек в сновиденье никак не поймает другого:
Тот убежать от него, а этот поймать неспособен.
Так же и Гектор не мог убежать, Ахиллес же – настигнуть.
Как же тут Гектору гибельных Кер избежать удалось бы,
Если б в последний уж раз на помощь ему не явился
Феб-Аполлон, возбудив в нем и силу, и быстрые ноги?
Войску ахейцев кивал головой Ахиллес богоравный,
В Гектора горькие стрелы и копья пускать запрещая,
Чтобы кто славы не добыл, а он бы вторым не явился.
Как до ключей они оба в четвертый уж раз добежали,
Взял родитель Зевес золотые весы, и на чашки
Бросил два жребия смерти, несущей страдания людям, –
Гектора жребий один, а другой Ахиллеса Пелида.
Взял в середине и поднял. И гекторов жребий поникнул, –
Вниз, к Аиду, пошел. Аполлон от него удалился.
К сыну ж Пелея Афина пришла совоокая, стала
Близко пред ним и со словом крылатым к нему обратилась:
«Милый богам Ахиллес! С тобою сегодня, надеюсь,
Славу великую мы принесем к кораблям вашим быстрым,
Гектора, как бы он ни был в боях ненасытен, сразивши.
Нынче никак уж ему уклониться от нас не удастся,
Сколько б заступник ему Аполлон помогать ни старался,
Сколько бы он перед Зевсом отцом на коленях ни ползал.
Остановись же пока, отдохни! А сама я отправлюсь
К Гектору, чтоб убедить его выйти с тобою на битву».
Так говорила. И радостно ей Ахиллес покорился.
Остановился, оперся на медноконечный свой ясень.
Та же, оставив его, поспешила к Приамову сыну,
Схожею став с Деифобом и видом, и голосом звучным.
Близко к нему подошла и крылатое слово сказала:
«Милый! Жестоко теснит тебя сын быстроногий Пелея,
Гонит тебя на проворных ногах вкруг приамовой Трои.
Но не отступим, останемся здесь, отразим нападенье!»
Ей на это сказал шлемоблещущий Гектор великий:
«Ты мне и прежде всегда, Деифоб, наиболее милым
Был между братьев, которых родили Приам и Гекуба.
Нынче же больше еще я тебя уважать начинаю:
Ради меня ты один лишь посмел, увидавши глазами,
Выйти наружу из стен. Другие же там остаются!»
Снова сказала ему совоокая дева Афина:
«Милый! Отец и почтенная мать меня много молили,
Мне обнимая колени; товарищи тоже молили
Там оставаться: таким они все преисполнены страхом!
Но за стенами терзался мой дух несказанным страданьем.
Ну же, так прямо вперед! Сразимся скорей! И на копья
Скупы не будем! Посмотрим, чем кончится: нас ли с тобою
Он умертвит и снесет доспехи кровавые наши
К полым судам, или ты усмиришь его пикой своею!»
Так сказавши, коварно его повела за собою.
После того как, идя друг на друга, сошлись они близко,
Первым Пелиду сказал шлемоблещущий Гектор великий:
«Больше, Пелид, от тебя я не буду бежать, как доселе!
Трижды я город Приама кругом обежал, не дерзая
Встретить тебя в нападенье. Теперь же мой дух повелел мне
Стать и с тобою сразиться, – убью ли, иль буду убит я.
Но привлечем, предлагаю, богов во свидетели. Боги
Смогут лучше всего блюсти и хранить договор наш.
Тело твое не предам я бесчестью ужасному, если
Зевс мне победу пошлет и душу твою я исторгну.
Славные только доспехи с тебя, Ахиллес, совлеку я,
Тело ж ахейцам обратно верну. Поступить тебе так же».
Грозно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий:
«Гектор, навек ненавистный, оставь говорить об условьях!
Как невозможны меж львов и людей нерушимые клятвы,
Как меж волков и ягнят никогда не бывает согласья,
Друг против друга всегда только злое они замышляют.
Так и меж нас невозможна любовь; никаких договоров
Быть между нами не может, покуда один, распростертый,
Кровью своей не насытит Ареса, бойца-щитоносца.
Все добродетели вспомни: ты нынче особенно должен
Быть копьеборцем искусным и воином с духом бесстрашным.
Бегства тебе уже нет. Мгновенно Паллада-Афина
Пикой моею тебя усмирит. Целиком ты заплатишь
Нынче за горе мое по друзьям, перебитым тобою!»
Так он сказал и, взмахнув, послал длиннотенную пику,
Но, уследивши ее, увернулся блистательный Гектор,
Быстро пригнулся к земле, и пика, над ним пролетевши,
В землю вонзилась. Афина, подняв ее, вмиг возвратила
Сыну Пелееву, тайно от Гектора, пастыря войска.
Гектор на это сказал безупречному сыну Пелея:
«Ты промахнулся! Как видно, Пелид, на бессмертных похожий,
Не через Зевса узнал ты мой жребий, о чем говорил мне.
Просто болтал ты, речами меня обмануть домогаясь,
Чтобы, тебя испугавшись, про силу и храбрость забыл я!
Не побегу от тебя, не в спину ты пику мне всадишь!
Прямо навстречу иду! Пронзай меня в грудь, если только
Даст тебе бог. А пока берегися и ты моей пики!
О, если б в тело свое ты всю целиком ее принял!
Легче бы стала со смертью твоею война для троянцев,
Ибо для всех их являешься ты величайшей бедою!»
Так он сказал и, взмахнув, метнул длиннотенную пику.
Не промахнулся, в средину щита Ахиллеса ударил,
Но далеко от щита отскочила она. Огорчился
Гектор, увидев, что пика без пользы из рук излетела.
Остановился, потупясь: копья не имел он другого.
Громко тогда белощитному он закричал Деифобу,
Чтобы копье ему дал. Но того уже не было подле.
Все тогда Гектор в уме своем понял и так себе молвил:
«Горе мне! К смерти, как вижу я, боги меня призывают!
Я полагал, что герой Деифоб близ меня находился,
Он же внутри, за стеной, а меня обманула Афина!
Близко теперь предо мною зловещая смерть, не далеко!
Не убежать от нее! Уж давно это стало угодней
Зевсу и сыну его Дальновержцу, которые раньше
Мне помогали всегда. Сегодня судьба настигает!
Не без борьбы я, однако, погибель приму, не без славы!
Сделаю дело большое, чтоб знали о нем и потомки!»
Так произнес он и, выхватив меч свой, остро отточенный,
Крепкий, огромный, который висел на бедре его мощном,
Ринулся, сжавшись в комок, как орел, на высотах парящий,
Если сквозь темные тучи он падает вдруг на равнину,
Нежного чтобы ягненка схватить иль трусливого зайца.
Так же ринулся Гектор, мечом отточенным махая.
И Ахиллес устремился, наполнивши бурною силой
Дух свой. Сработанным прочно щитом прикрывал себе грудь он, –
Дивным на вид. На его голове колебался блестящий
Четырехгребенный шлем, золотые над ним развевались
Волосы, в крепких гребнях укрепленные густо Гефестом.
Как между звезд остальных средь мрака ночного сияет
Геспер, которого в небе звезды не найдется прекрасней,
Так острие на пелидовой пике сияло. Ее он
Правой рукою качал и глядел, замышляя худое,
Не обнажится ли где прекрасное Гектора тело.
Все его тело однако скрывалось под медным доспехом,
Славным, который он добыл, убивши патроклову силу.
В том только месте, где шею от плеч отделяют ключицы,
Горло белело его; для души там быстрейшая гибель.
В это-то место копьем Ахиллес богоравный ударил,
И через нежную шею насквозь острие пробежало.
Ясень ему меднотяжкий гортани однако не пробил,
Чтобы с Пелидом он мог, говоря, обменяться словами.
В пыль опрокинулся он. И вскричал Ахиллес, торжествуя:
«Гектор! Убивши Патрокла, ты жить собирался остаться?
Ты и меня не страшился, когда я от битв удалялся!
Нет, глупец безрассудный! Товарищ намного сильнейший,
Сзади Патрокла вблизи кораблей оставался я быстрых, –
Я, колени твои сокрушивший! Собаки и птицы
Труп твой растащут с позором, его ж похоронят ахейцы!»
В изнеможенье ему отвечал шлемоблещущий Гектор:
«Ради души и колен твоих, ради родителей милых,
В пищу меня не бросай, умоляю, ахейским собакам!
Множество меди и золота в дар от меня ты получишь, –
Выкуп, который внесут мой отец и почтенная матерь,
Ты ж мое тело обратно домой возврати, чтобы в Трое
Труп мой огню приобщили троянцы и жены троянцев».
Мрачно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий:
«Пес, не моли меня ради колен и родителей милых!
Если бы гневу и сердцу свободу я дал, то сырым бы
Мясо срезал я с тебя и съедал его, – вот что ты сделал!
Нет, никому от собак не спасти головы твоей, Гектор!
Если бы выкуп несчетный, и в десять раз больше, и в двадцать
Мне от твоих привезли, и еще обещали бы больше,
Если б тебя самого приказал хоть на золото взвесить
Царь Приам Дарданид, – и тогда, положивши на ложе,
Мать не смогла бы оплакать тебя, рожденного ею.
Хищные птицы тебя и собаки всего растерзают!»
Дух испуская, ответил ему шлемоблещущий Гектор:
«Видя в лицо, хорошо я тебя познаю, и напрасно
Думал тебя убедить, ибо дух в твоем сердце железный!
Но берегись, чтобы гнева богов на тебя не навлек я
В день тот, в который Парис и Феб-Аполлон дальнострельный,
Как бы ты доблестен ни был, убьют тебя в Скейских воротах!»
Так он сказал, и покрыло его исполнение смерти.
Члены покинув его, душа отлетела к Аиду.
Плачась на участь свою, покидая и крепость, и юность.
Но и умершему все же сказал Ахиллес богоравный:
«Э, умирай! А уж я-то приму свою гибель, когда бы
Зевс мне ее ни послал и другие бессмертные боги!»
Так он сказал и, из трупа копье медножальное вырвав,
Прочь отложил, а доспехи, залитые черною кровью,
С плеч убитого снял. Сбежались другие ахейцы
И с изумленьем смотрели на рост и на образ прекрасный
Гектора. Каждый спешил удар нанести его телу.
Так не один говорил, поглядев на стоявшего рядом:
«На осязание Гектор, ну, право же, сделался мягче,
Нежели был, как бросал на суда пожирающий пламень!»
Так не один говорил, подходил и пронзал его пикой.
С трупа оружие снял между тем Ахиллес быстроногий,
Стал средь ахейцев и к ним обратился с крылатою речью:
«О дорогие друзья, вожди и советники войска!
Так как бессмертные дали повергнуть мне этого мужа,
Больше принесшего зла, чем все остальные совместно,
То попытаемся, город обложим с оружьем, узнаем,
Что теперь делать троянцы намерены, что замышляют:
Раз уже Гектор погиб, то покинут ли город высокий,
Или, хоть Гектора нет уж, желают еще оставаться?
Но для чего мое сердце волнуют подобные думы?
Мертвым лежит у судов, неоплаканный, непогребенный,
Милый Патрокл. Не забуду о нем, пока меж живыми
Я нахожусь и способен коленями двигать своими.
Если же мертвые в царстве Аида не помнят о мертвых,
Все же и там сохраню я о милом товарище память!
Нынче ж запевши пэан, ахейские юноши, все мы
К полым воротимся нашим судам, захвативши и тело!
Славы большой мы достигли: повержен божественный Гектор,
Он, на которого Трои сыны, как на бога, молились!»
Тут на Гектора он недостойное дело задумал:
Сзади ему на обеих ногах проколол сухожилья
Между лодыжкой и пяткой, продернул ремни, к колеснице
Тело его привязал, голове ж предоставил влачиться.
Поднял доспех знаменитый и, с ним в колесницу вошедши,
Коней ударил бичом. Не лениво они полетели.
Тучею пыль над влачимым взвилась, растрепались
Черные волосы, вся голова, столь прекрасная прежде,
Билась в пыли. В то время врагам громовержец Кронион
Дал над трупом его надругаться в его же отчизне.
Так его вся голова загрязнялася пылью. Терзала
Волосы мать. С головы покрывало блестящее сбросив,
Прочь отшвырнула его и завыла, на сына взирая.
Жалостно милый родитель рыдал. И по городу всюду
Вой разливался протяжный, и всюду звучали рыданья.
Больше всего это было похоже, как если бы сразу
Сверху донизу вся многохолмная Троя горела.
Еле могли удержать старика окружавшие люди.
Он в исступленье рвался за ворота Дарданские выйти
И горячо умолял окружавших, по грязи катаясь,
Всех умолял, называя по имени каждого мужа:
«Други, пустите меня! Одного, не заботясь, пустите
Выйти из города, дайте пойти к кораблям мне ахейским!
Буду я этого мужа молить, нечестивца, злодея,
Может быть, годы почтит он, почувствует к старости жалость!
Точно такой ведь, как я, ожидает отец его дома,
Старец Пелей, – и родивший его, и вскормивший на горе
Трое; но больше всего самому мне он горя доставил.
Сколько цветущих моих сыновей он в боях уничтожил!
Но никого, хоть печалюсь о всех, так не жаль, как его мне, –
Скорбь о котором меня унесет в обитель Аида, –
Гектора! Если б хотя на руках у меня он скончался!
Плачем тогда и слезами свое б мы насытили сердце, –
Мать горемычная, сына родившая на свет, и сам я!»
Плача, так говорил. Горожане же вторили плачу.
Горестный плач зачала между женщин троянских Гекуба:
«Сын мой, к чему мне, несчастной, в страданиях жить нестерпимых,
Раз я тебя потеряла? По городу денно и нощно
Славой моею ты был; защитником был ты могучим
Всех в Илионе троян и троянок; тебя, словно бога,
Чтили они, ибо был ты для всех их великою славой
В дни своей жизни. Но смерть и судьба тебя нынче настигли!»
Плача, так говорила. Жена ж ничего не слыхала
В доме о Гекторе: вестник еще ей какой-нибудь верный
Не сообщил, что супруг за воротами в поле остался.
Ткань она ткала двойную, багряную в комнате дальней
Дома высокого, пестрых цветов рассыпая узоры.
А пышнокосым служанкам своим приказала поставить
Медный треножник большой на огонь, чтобы теплая ванна
Гектору в доме была, когда он вернется из битвы.
Не было в мыслях у глупой, что Гектор, вдали от купаний,
Чрез ахиллесовы руки смирён совоокой Афиной.
Вой услыхала она и рыдания около башни.
Затрепетала всем телом, челнок уронила на землю.
После того к пышнокосым служанкам она обратилась:
«Двое идите со мной! Посмотрю-ка, что там приключилось.
Голос почтенной свекрови я слышу. В груди моей сердце
Прыгает к самому рту, и колени мои цепенеют:
К детям Приама несчастье какое-то близко подходит.
Будь, что скажу я, далеко от уха, но страшно боюсь я,
Как бы Пелеев божественный сын одного не отрезал
Быстрого Гектора мне от ворот и, погнав по равнине,
Не укротил роковой бы отваги, какою он дышит.
Ведь никогда он не хочет в толпе средь других оставаться,
Рвется далеко вперед, никому не уступит в отваге!»
Так сказав, из дворца устремилась, подобно менаде,
С бьющимся сердцем. И с нею же вместе бежали служанки.
Только что к башне пришла и к стоявшим толпою мужчинам, –
На стену быстро взошла и, взглянув, увидала: по полю
Гектора прочь волокли от стены быстролетные кони;
К полым ахейским судам безжалостно труп они мчали.
Черная, мрачная ночь покрыла глаза Андромахи.
Выдохнув душу, без слова она повалилася навзничь.
Прочь сорвав с головы, далеко от себя отшвырнула
Ленту блестящую, обруч и сетку с плетеной повязкой
И покрывало, которое ей золотой Афродитой
Было подарено в день, как ее шлемоблещущий Гектор
От Гетиона увел, заплатив неисчислимый выкуп.
Тесной толпою золовки, невестки ее окружили
И в середине держали ее, устрашенную насмерть.
Только очнулась она, и дух в ее сердце вернулся,
Тяжко навзрыд зарыдала и так средь троянок сказала:
«Гектор, несчастная я! С одинаковой долею оба
На свет с тобой родились мы, – ты в Трое, в чертоге Приама,
Я же под Плаком лесистым, в дому гетионовом в Фивах.
Малым ребенком меня у себя воспитал он, – несчастный,
Страшно несчастную! Лучше б мне было совсем не рождаться!
Нынче спускаешься ты в обиталище бога Аида,
В глуби земли, и меня оставляешь вдовою в чертогах,
Мрачным сраженную горем. И мал еще сын наш младенец,
Нами, несчастными, на свет рожденный. Ни ты ему, Гектор,
Мертвый, защитником в жизни не будешь, ни он тебе также.
Если и выйдет он цел из войны многослезной ахейцев,
Все же одни лишь труды и печали его ожидают.
Люди чужие все межи на пашнях его передвинут.
Дни сиротства лишают ребенка товарищей в играх.
Смотрят глаза его книзу, и залиты щеки слезами.
Если приходит в нужде он к отцовским товарищам в дом их, –
Тронет за плащ одного, у другого коснется хитона.
Кто-нибудь сжалится, кубок ему не надолго протянет;
Смочит лишь губы вино, а уж нёба смочить не успеет!
Сверстник его, у которого мать и отец его живы,
С пира прогонит его, ругнув и рукою ударив:
«Прочь убирайся! Отец твой в пиру здесь у нас не участник!»
К матери, сирой вдове, заплакав, вернется ребенок,
Астианакт, до того на коленях родителя евший
Мозг лишь один от костей и жирное сало баранье.
Если же сон его брал, и детские игры кончал он, –
Он на кровати тогда засыпал в объятьях у няни,
В мягкой постели, приятной едою насытивши сердце.
Сколько ж теперь он претерпит, отца дорогого лишившись, –
Астианакт, как ребенку троянцы прозвание дали.
Ибо один ты у них защищал и ворота, и стены.
Нынче близ гнутых судов, вдалеке от родителей, будешь
Псов насыщать ты, и черви, киша, поедать тебя станут
Голого. Сколько одежд, между тем, и приятных, и тонких,
В доме лежит у тебя, приготовленных женской рукою!
Все те одежды сожгу я теперь, их в огонь побросаю.
Нет тебе пользы от них: лежать тебе в них не придется!
Их в прославленье тебе я сожгу средь троян и троянок!»
Так говорила, рыдая. Ей вторили воплями жены.