Гюстав Флобер
Бувар и Пекюше
Их система не встретила сочувствия. Они изложили ее в статье для газеты, издававшейся в Байе, подали докладную записку префекту, петицию в парламент, прошение императору.
Газета их статью не напечатала.
Префект не удостоил их ответом.
Парламент молчал, и они напрасно ждали пакета из Тюильри.
И чем только занят император? Не иначе как женщинами!
Фуро от имени супрефекта посоветовал им быть сдержаннее.
Плевать им на супрефекта, префекта, советников префектуры, даже на Государственный совет. Господство бюрократов – чудовищное явление, ибо администрация неправильно руководит чиновниками, прибегая к наградам и угрозам. Словом, их присутствие становилось неудобным, и влиятельные лица посоветовали Бельжамбу больше не принимать у себя этих двух чудаков.
Тогда Бувар и Пекюше загорелись мыслью совершить что-нибудь такое, что потрясло бы их сограждан, и не нашли ничего лучшего, как разработать план благоустройства Шавиньоля.
Три четверти домов надо снести, посреди поселка разбить обширную площадь, на пути к Фалезу открыть богадельню, на дороге в Кан построить бойни, а в Паделяваке – пеструю церковь в романском стиле.
Пекюше тушью начертил план, не преминув отметить леса желтым, строения – красным, луга – зеленым; образы идеального Шавиньоля преследовали его даже во сне; он без конца вертелся в постели.
Как-то ночью от этого проснулся Бувар:
– Тебе нехорошо?
Пекюше пролепетал:
– Осман не дает мне покоя.
К этому времени он получил письмо от Дюмушеля – тот спрашивал, во что обходятся морские купанья на нормандском побережье.
– Пошел он к черту со своими купаньями! Есть у нас время заниматься перепиской!
Они обзавелись землемерною цепью, угломером, нивелиром и буссолью, и тут началась иного рода работа.
Они совершали набеги на усадьбы; нередко жители с удивлением наблюдали, как они расставляют вехи.
Бувар и Пекюше спокойно разъясняли, в чем состоят их планы и что из этого получится.
Население стало беспокоиться, – ведь может случиться, что начальство окажется на их стороне.
Иногда их грубо прогоняли.
Виктор взбирался на стены, лазил по чердакам в качестве сигнальщика, старался угодить и даже проявлял некоторый пыл.
Викториною они тоже были довольны.
Гладя белье и водя утюгом по доске, она что-то напевала нежным голоском, охотно занималась хозяйством, сшила Бувару ермолку, а своими вышивками заслужила похвалу Ромиша.
Это был один из тех портных, что ходят по фермам чинить одежду. Он прожил у них две недели.
Он был горбун, глаза у него были красные, но свои телесные недостатки он возмещал веселым нравом. Когда хозяева отлучались из дому, он развлекал Марселя и Викторину разными побасенками, высовывал язык до самого подбородка, подражал кукушке, чревовещал, а вечером, чтобы не тратиться на постоялый двор, отправлялся спать в пекарню.
И вот как-то ранним утром Бувар, озябнув, зашел туда за щепками, чтобы развести огонь.
То, что он увидел, ошеломило его.
За старым ларем, на соломенном тюфяке, спали вместе Ромиш и Викторина.
Он обхватил рукою ее стан, а другою, длинной, как у обезьяны, держал ее за колено; глаза его были полузакрыты, с лица еще не сошла сладострастная судорога. Она улыбалась, раскинувшись на спине. Кофта у нее распахнулась и обнажила детские груди, испещренные красными пятнами – следы ласк горбуна; белокурые волосы разметались; занявшаяся заря бросала на обоих белесый свет.
В первый миг Бувар почувствовал как бы толчок в грудь. Потом от смущения застыл на месте; его одолевали грустные мысли.
– Такая молоденькая! Погибла! Погибла!
Вернувшись в дом, он разбудил Пекюше и сразу все ему выпалил.
– Подумай только! Вот негодяй!
– Теперь уж ничего не поделаешь! Успокойся!
Оба долго вздыхали, сидя один возле другого: Бувар без сюртука, скрестив на груди руки, Пекюше – свесив ноги с постели, в ночном колпаке.
Ромишу в тот день предстояло от них уйти, – он кончил работу. Они расплатились с ним молча и высокомерно.
Но провидение не благоволило к ним.
Вскоре после того Марсель повел их в комнату Виктора и показал в ящике комода двадцатифранковую монету. Мальчишка поручил ему ее разменять.
Откуда она у него? Украл, конечно, во время их инженерных походов. Но, чтобы ее вернуть, надо было знать, чья она, а если станут ее требовать, то могут принять их за сообщников.
В конце концов они позвали Виктора и велели ему открыть ящик; монеты там уже не оказалось. Он делал вид, что не понимает, в чем дело.
Но ведь они только что видели ее, а Марсель никогда не лжет. Эта история так его взволновала, что он все утро протаскал в кармане письмо, адресованное Бувару.
«Милостивый государь!
Боясь, не заболел ли господин Пекюше, обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой…»
– Чья же это подпись?
«Олимпия Дюмушель, урожденная Шарпо».
Они с мужем запрашивали, на каких морских купаниях – в Курселе, Лангрюне или Люке – собирается лучшее общество, наименее шумное, как туда доехать, сколько берут прачки и т. п.
Назойливость Дюмушелей страшно разозлила их; потом от усталости оба погрузились в полное уныние.
Они стали припоминать все свои старания: сколько уроков, предостережений, забот, мучений!
– И подумать только, – говорили они, – ведь мы хотели сделать из нее учительницу, а его еще недавно мечтали устроить десятником!
– Какое разочарование!
– Если она столь развратна, так, во всяком случае, не из-за чтения.
– А я-то, надеясь воспитать его честным, заставлял его учить биографию Картуша!
– Быть может, они такие оттого, что у них не было семьи, что они не знали материнской ласки?
– Я был им матерью! – возразил Бувар.
– Увы! – продолжал Пекюше. – Бывают натуры, совершенно лишенные нравственного чувства, и тут воспитание не поможет.
– Да, нечего сказать, хорошее дело – воспитание!
Так как сироты не знают никакого ремесла, надо отдать их в услужение, а там, слава Богу, можно о них больше не заботиться.
С тех пор «дядюшка» и «дружочек» отправляли их обедать на кухню.
Но вскоре им стало скучно, ум их нуждался в деятельности, существование – в какой-либо цели.
К тому же о чем говорит неудача? То, что не удалось с детьми, может быть, легче осуществить со взрослыми? И они надумали открыть курсы для взрослых.
Надо бы устроить собеседование для ознакомления с их идеями. Для этой цели вполне подходит большой зал постоялого двора.
Бельжамб в качестве помощника мэра сначала испугался, как бы себя не скомпрометировать, и отказал им в помещении; потом, рассчитав, что тут можно заработать, изменил свое решение и послал служанку сообщить, что согласен.
В избытке счастья Бувар расцеловал ее в обе щеки.
Сам мэр отсутствовал; другой его помощник, Мареско, всецело занят своей конторой и собеседованием заниматься не станет. Итак, оно состоится, и глашатай с барабаном объявил о нем, назначив на следующее воскресенье в три часа пополудни.
Лишь накануне они подумали о своих костюмах.
У Пекюше, слава Богу, сохранился старый парадный фрак с бархатным воротничком, два белых галстука и черные перчатки. Бувар облачился в синий сюртук, нанковый жилет, касторовые штиблеты, и они прошли по деревне и прибыли в гостиницу «Золотой крест» крайне взволнованные…
