Хайне Гельберг
Тридцать один день
Джейк смотрел то на закрытую дверь, то на листок с корявыми буквами и вспоминал, как он, будучи ещё мальчишкой, пробовал вместе с друзьями забегать за красную линию, отделявшую их зону от жёлтой. Это была своего рода игра, и выигрывал тот, кто дольше продержится. Рекорд Джейка насчитывал около восьми секунд. Но это было тогда, в детстве. С тех пор прошло уже десять лет, Джейк стал выносливее и быстрее. Теперь он точно сможет добежать и не бояться, что за это смогут наказать – ведь жизнь в красной зоне сама по себе была наказанием, и ни один закон на нее не распространялся, кроме того, по которому выживает сильнейший…
А ещё он вспоминал, как несколько лет назад мама собирала документы на то, чтобы, наконец, сменить категорию их семьи с красной на жёлтую, ведь они с ныне покойным отцом Джейка так много работали для этого. Они накопили достаточно денег и очков рейтинга для того, чтобы переехать, но им отказали из-за того, что прадед Джейка – дед его матери – имел судимость за политические взгляды. И по новому закону жёлтой зоны только спустя пять поколений эта судимость перестанет иметь значение. Значит, если повезёт, лишь дети Джейка или его племянники смогут получить шанс на хорошую жизнь…
Но стоит ли этот призрачный шанс того, чтобы позволить маме умереть прямо здесь и сейчас?
– Не стоит, – твёрдо сказал Джейк сам себе.
Каждая минута промедления уменьшала шансы на успех. Нужно было действовать прямо сейчас, или отбросить эту безумную мысль вообще.
– Иди, – сказал себе Джейк. – У тебя нет времени, чтобы распускать сопли. Ты не в том положении, чтобы думать о себе.
– Будет больно, – напомнил внутренний голос. – Оооочень больно. А потом ты умрёшь.
– Не умру, – заверил себя Джейк. – Я сильный и быстрый. Быстрее всех своих друзей. И боль я перенесу. Это временно.
– А если не получится? Вдруг в аптеке не окажется этого лекарства? К тому же, ты даже не знаешь, сколько они будут стоить там…
– У меня есть деньги. Их точно хватит. Возьму все, что есть.
– А если лекарство не поможет?
– Поможет.
– А что, если из-за тебя Майк останется совсем один? Неужели этот крошечный шанс на спасение стоит всего, что ты можешь потерять?
Стоит. Этот шанс стоит того, чтобы рискнуть всем. Джейк встряхнул головой, чтобы прервать этот нелепый диалог. Он вздохнул так глубоко, как только мог, и потянул ручку на двери родительской комнаты. Мама всё ещё крепко спала. Джейк вытряхнул из старой жестяной шкатулки все деньги, которые мама откладывала с их подработок. Достал из шкафа рулон клейкой ленты и небольшой увесистый свёрток из плотной ткани, из которого вынул отцовский револьвер – на самый крайний случай. Незаметно заткнул его за пояс брюк и вышел из комнаты, поцеловав мать в горячий, покрытый испариной лоб.
– Майк, – Джейк позвал брата, но не услышал ответа. Видимо, он убежал играть на улицу.
Джейк нашёл брата во дворе рядом с курятником.
– Майк, пойдём прогуляемся? Я хочу, чтобы ты помог мне в одном деле…
Мальчишка довольно улыбнулся и тут же отбросил палку, который выковыривал из земли дождевых червяков. Ему явно надоело слоняться без дела, поэтому он сразу же побежал к воротам. Джейк был рад, что ему не пришлось ругаться с братом и тащить его силой – на это у него не было времени. Они и так потратили почти полчаса, чтобы подобраться к нужной части периметра.
Джейк посмотрел на жирную, выцветшую и местами облупившуюся красную черту, проведённую прямо по земле, и почувствовал, как кровь начала приливать к вискам. Он знал каждый изгиб этой линии наизусть, с самого детства. Столько раз перебегал за неё, мечтая, что когда-нибудь сможет перетерпеть боль и увидеть всю жёлтую зону целиком, сможет найти своё место и остаться в ней навсегда. Будет жить счастливо в большом, теплом доме с мамой, папой и Майком, и им не будут страшны ни болезни, ни разбои, ни долгие зимние холода… А теперь Джейк смотрел на ненавистную красную краску, превращающую заветные семьдесят метров в бездонную пропасть, и задыхался от страха.
– Сейчас или никогда, – подумал он, с силой сжав своё запястье, и сел на корточки перед братом. – Майки, ты же знаешь, как добраться отсюда до дома?
Майк с непониманием кивнул.
– Смотри, – Джейк показал пальцем в сторону одноэтажного здания за красной чертой, – в той аптеке есть лекарство, которое нам очень нужно. Маме без него очень плохо. Я сбегаю и быстренько его куплю, а ты подожди меня здесь. На обратном пути я брошу тебе это лекарство, а ты сразу же побежишь обратно домой. Ты понял меня?
Майк всё понял. У него тут же навернулись слёзы на глаза, и он потянул Джейка за рукав.
– Нет! – он шмыгнул носом. – Мама говорит, туда нельзя, там опасно! Ты что, хочешь, чтобы с тобой что-то случилось?!
– Мама преувеличивает, – через силу улыбнулся Джейк, чувствуя, как решимость начинает испаряться. – К тому же, я быстро! И глазом моргнуть не успеешь. Ты, главное, сразу же беги домой, а я тебя догоню. Хорошо?
Майк яростно замотал головой, и его щёки намокли ещё сильнее.
– Мама будет ругаться! А я не хочу, чтобы она ругалась!
– А ты вали всё на меня, – Джейк обнял брата и насколько только мог спокойно сказал: – Всё, Майки, пора. Запомнил? Я кину тебе лекарство, а ты подберёшь – и сразу домой. Беги как можно быстрее и не оглядывайся. Понял меня?
Майк кивнул, и всхлипы сменились надрывным плачем.
– Жди, я быстро.
Джейк выпрямился в полный рост, глубоко вздохнул и снова пригнулся, уперевшись руками в колени. Сердце стучало как бешеное, виски пульсировали, мысли в голове опустели.
– Три, два, один…
Джейк рванул изо всех сил, не глядя на черту под его ногами. Всего через несколько шагов запястье зажгло, словно он прислонился им к горячей кастрюле. От татуировки с чипом боль мгновенно начала распространяться по всему телу, и к тому моменту, когда он толкнул аптечную дверь, жжение окутало целиком. Он будто шёл босыми ногами по раскаленным углям, глаза застилали слёзы, словно в них вылили перцовый баллончик. Джейк подбежал к прилавку, трясущимися руками протянул бумажку с названием и кучу денег, но не смог сказать ни слова – горло уже не было способно воспроизвести хоть что-то кроме хрипа.
Девушка за кассой смотрела безразлично, но нужную Джейку коробку принесла без лишних вопросов. Он примотал её клейкой лентой к отцовскому револьверу и крепко сжал в руке, пока девушка набирала купюры из пачки. Она пожелала ему хорошего дня, но Джейк уже ничего не слышал. Дёргая дверную ручку, он сквозь боль почувствовал, как из ушей заструилось что-то теплое. Он выбежал на улицу, уверенный, что часть кожи с его руки так и осталась на этой ручке, но думать об этом было некогда. На половине пути кровь начала сочиться изо рта и из глаз, и Джейк полностью потерял зрение, но продолжил бежать вперёд. Ему оставалось пробежать метров пятнадцать, когда штаны намокли тоже, и ноги совсем перестали его держать. Джейк из последних сил размахнулся и запустил по прямой револьвер с примотанной к нему коробкой, молясь, чтобы он долетел до периметра. Покачнулся и упал навзничь, чувствуя, как изо рта вырываются последние лужицы крови. А потом весь шум стих, и боль, наконец, отступила.
Мамина колыбельная была очень печальной и едва различимой, словно мама пела её в другой комнате. Джейк подумал, что если он умирает, то эта колыбельная – лучшее, что он мог услышать перед смертью. Но постепенно мамин голос становился громче и чётче, пока Джейк не приоткрыл веки. Сквозь туманную белизну, застилавшую глаза, он видел, как мать склонилась над его кроватью, и ощущал слёзы, капавшие с её щёк.
– Получилось, – подумал про себя Джейк, но не смог выговорить ни слова.
– Слава всем богам, ты жив, – прошептала она, прервав свою песню. – Это чудо, что Майк смог вернуть тебя за периметр. Даже не представляю, как ему только хватило сил… Обещай, я умоляю тебя, обещай, что ты больше никогда так не сделаешь…
Джейк ничего не ответил. Он только сейчас заметил, что брат стоял рядом с мамой. Его руки были забинтованы, возможно, бинты покрывали почти всё его тело, но их не было видно под одеждой.
– Ты молодец, – едва слышно прохрипел Джейк, посмотрев на Майка, – ты спас нас всех…
И провалился в глубокий сон, думая лишь о том, что он смог добежать до аптеки и вернуться обратно. А значит, теперь никакая болезнь его семье больше не будет страшна…
День 31
За концом следует начало
Когда она умирала, шёл снег. Это был очень тихий день, один из тех, что обычно проходят, не оставляя в памяти и следа. Я помню, как держала её прохладную руку, а она бормотала себе под нос что-то, похожее на молитву. Я не могла разобрать слов, что было немного странно – ведь до той самой минуты она была в абсолютно здравом уме. Впрочем, кто знает, что чувствует человек, ощущающий дыхание смерти на своём лице? Вот и я не стала переспрашивать, лишь крепче сжимала её ладонь, пока она совсем не ослабла.
Датчики сразу же запищали, стоило её сердцу остановиться, и я, как и положено, отключила от неё мониторы и вытащила трубки из тонких ноздрей и бледных запястий. Посмотрела на часы и сделала пометку в журнале, поймав себя на мысли, что впервые за долгое время мне захотелось расплакаться после чьего-то ухода. Не то, чтобы это стало для меня рутиной, но, когда ты работаешь почти десять лет в хосписе, начинаешь привыкать. Хотя мне всегда было грустно перестилать после кого-то кровать, уже очень давно я не роняла слёзы на отпаренные простыни.
Иногда я спрашиваю себя, что в ней было такого особенного? И не могу ответить. Когда мы впервые встретились в больнице, меня поразило, насколько большими и чёрными были её глаза – или они казались такими на её бледном лице. Иногда она задерживала на ком-нибудь свой взгляд и молчала, будто просматривая человека насквозь – может, поэтому некоторые называли её старой ведьмой. Хотя это и была шутка, у меня бы язык не повернулся сказать, что она была старой в привычном понимании этого слова. От неё исходило по-юному лёгкое, тёплое свечение, которое, почему-то больше никто не замечал, и меня непреодолимо влекло к нему, словно мотылька осенней ночью. Наверное, поэтому я заходила к ней в комнату намного чаще, чем к остальным своим пациентам. Нет, это не значит, что я пренебрегала рабочими обязанностями и не следила за другими, но на протяжении двух месяцев – именно столько прошло с нашего знакомства до её смерти – всё это время я хотела как можно скорее разобраться с остальными, чтобы, наконец, вернуться в её комнату и говорить обо всём на свете.
Она умела слушать. Слушать долго, внимательно, не обесценивая и не критикуя. Не раздавала насильно советы, но говорила, что чувствовала бы, окажись на моём месте. Возможно, кто-то сказал бы, что из неё вышел отличный психолог, но мне хотелось верить, что наша связь была глубже, чем между врачом и пациентом, пусть это и работало в обе стороны. С тех пор, как она ушла, я всё время сожалею о том, что мы знали друг друга так мало. Иногда я представляю, как было бы здорово, если бы она в своё время забрала меня из приюта, ведь за всю жизнь у меня не было другого человека, которого я хотела бы называть мамой.
Однажды она сказала, что во мне много тепла, и ей жаль, что нет того, на кого я могла бы его потратить. Сказала, что если бы однажды я решила завести ребёнка, то стала бы отличной матерью. Тогда я не решилась ответить ей, что моя первая беременность кончилась неудачно, и, по заверению врачей, она же оказалась последней. И это был единственный раз, когда я о чём-то ей умолчала. Но почему-то, глядя на то, как она улыбалась, несмотря на все трубки, выходящие из её тела, я не хотела её расстраивать. Поэтому приняла её слова как простой комплимент, хотя больше всего на свете мечтала о том, чтобы они оказались правдой. Но я бы ни за что не подумала, что те слова станут пророческими.
Я узнала, что снова жду ребёнка, ровно на сороковой день после её смерти. Врачи сказали, что это – настоящее чудо, учитывая мой предыдущий опыт. Я же до последнего сомневалась в их словах – ведь с тех пор, как мы разошлись с мужем, я практически жила на работе. Я думала о том, что всё это – одна большая медицинская ошибка, пока не услышала биение сердца на УЗИ. Звук, доносившийся из колонок, был инопланетным, потусторонним, и почему-то вместо восторга привёл меня в настоящий ужас. Но не от того, что я передумала становиться матерью, а потому что всё в моей беременности было противоестественным. До самого конца происходящее казалось мне долгим, очень похожим на реальность сном, но вот-вот прозвенит будильник, и я вернусь в свой настоящий мир, в котором нет ничего, кроме смены простыней, чтения книг вслух и постоянного ожидания чьей-нибудь смерти.
А потом я родила здоровую девочку с невероятно чёрными глазами. Я родила её в день Её рождения, и отчего-то меня согревала эта мысль. Как-то раз, пока я лежала в больнице, меня пришли навестить коллеги и отдали мне маленькую шкатулку с Её вещами. Обычно их выбрасывают, если родственники не забирают их в течение полугода, но ребята с работы решили, что это поднимет мне настроение. Один из них в шутку назвал шкатулку «ведьминским коробом», и лишь когда коллеги ушли, я поняла, почему. Изнутри она действительно была покрыта странными письменами, но в остальном там были самые обычные вещи – складное зеркальце, расчёска и прочие мелочи, которые до последнего вздоха помогали Ей выглядеть достойно. Я открыла зеркало, и из него выпала записка:
«Надеюсь, тебе понравился мой прощальный подарок. Спасибо, что была рядом в мои последние дни. Береги её и будь счастлива».
Я перечитала записку несколько раз, пока буквы не поплыли из-за слёз, заполнивших глаза. Я впервые за долгое время рыдала навзрыд, и не знала, как успокоиться. Потом пришли врачи и что-то мне укололи, чтобы я смогла немного поспать. «Это, возможно, послеродовая депрессия», – сказали они, прежде чем воткнуть мне иголку в вену.
«Это – тоска по близкому человеку», – подумала я, но ничего не ответила. Мне очень хотелось верить, что Она и правда была ведьмой. Что Она действительно нашла способ переродиться, и что выбрала меня на роль своей матери. Иначе как объяснить все эти совпадения?
Глаза начали закрываться, и я, положив руку в кювету к дочери, тихо сказала:
– С возвращением. Теперь мы точно будем счастливы…
