Ирина Верехтина
Квартира за выездом
5. Всё нормально
Натэла потеряла дар речи, когда услышала о подписанных документах.
– У них же есть телефон, так почему ты приняла такое важное решение сама? Распустили перед тобой перья, ты и повелась на уговоры. Всё отдала, всё подписала. И ободрали они тебя как медведь овцу. Ты бы хоть у нотариуса поинтересовалась, сколько дом тот стоил! Простодырая, как отец твой. Всем сёстрам по серьгам раздала, себе от иголки ушко оставила.
– Мама!
– Что – мама? Зачем тебе мама, у тебя вон сколько родни, их теперь слушаешь, мать не нужна.
– Но… там же нотариус, в нотариальной конторе не могли же обмануть? Мне сказали, всё правильно.
– Не моя ты дочь, не в нашу породу. Вся в отца.
После тяжёлого разговора Нине вообще не хотелось, чтобы у неё была мама. Желание было, похоже, взаимным. Мать не простила Нине, что та не позвонила ей от бабушки. А бабушка предложила у них жить – зная, что Нина откажется: в узенькую, вытянутую как вагон комнатку можно было войти только через гостиную. Бабушка сказала: «Вот твоя комнатка, и помни, ты нам не чужая. Приезжай, живи». А дядя добавил: «Живи как дома и не забывай, что в гостях». И сам засмеялся своей шутке, от которой Нине стало неприятно.
Она здесь не дома, сегодня ей об этом напомнили, и напомнят ещё не раз.
* * *
С матерью Нина почти не общалась. Дни она проводила в архиве Ленинской библиотеки (Российская государственная библиотека), где работала младшим архивариусом, а четыре вечера в неделю – с понедельника по четверг – училась в институте. Когда наступал вечер пятницы, Нина уже не поглядывала на часы и не торопилась домой. Шла в кинотеатр или гуляла по улицам, а вернувшись домой, односложно отвечала на мамино «где ты была?» и «почему так поздно?», наскоро съедала холодный ужин и бухалась в постель, слушая сквозь набегающий сон ворчание Натэлы, что – ужин надо было разогреть.
Через три недели, измучившие обеих, «противостояние» закончилось: Натэла улетела в Грузию, в город с мелодичным названием Марнеули. В Москву она приезжала раз в месяц и привозила всякие вкусности: свежий, сорванный прямо с дерева инжир, виноград, грецкие орехи, медовую пахлаву, вяленую хурму. Угощала соседей, необидно ругала Нину – за то, что похудела, а значит, плохо ест. И через пару дней уезжала, оставив Нине денег (Нина говорила, что не надо, у неё есть, но мама оставляла всё равно) и поцеловав на прощанье холодными губами. Почему у неё холодные губы? Почему она любит своего Тамаза, а домой приезжает как в гости? С утра до вечера бегает по магазинам, купила Тамазу финскую куртку и ботинки «Саламандра», и радуется непонятно чему.
* * *
С Максимом Нина виделась редко: не позволяли учёба и работа, да и выходные у них совпадали не всегда. А когда совпадали – забывала обо всём на свете. Смеялась, слушая милицейские байки (врёт, конечно, но как интересно!) В тёмном зале кинотеатра боялась пошевелиться, чувствуя, как колени Максима прижимаются к её коленям. Перед сеансом он покупал в буфете Нинины любимые обливные эклеры с шоколадной глазурью, они запивали их шипучим лимонадом, и у них всегда находилась тема для разговора.
В этот раз говорила Нина: рассказывала Максиму о своей библиотеке и о святая святых – архиве с объёмом фондов более сорока пяти миллионов единиц хранения. Архивом Нина гордилась так, словно она сама собрала отечественные и зарубежные документы на трёхстах шестидесяти семи языках мира, специализированные собрания карт, нот, звукозаписей, редких книг, диссертаций и газет.
Максим внимательно слушал, и когда она замолчала, вдруг сказал:
– А с тобой не соскучишься. Ты интересная девчонка.
– Это с тобой не соскучишься, – парировала Нина.
Она интересная, вот кто бы мог подумать! Витька Баронин никогда такого не говорил. Для него она была маленькой девочкой, которую можно напугать, подкараулив за углом коридора. С которой можно жульничать в карты, толкнуть в спину на горке и свалить с ног. И сказать, что нечаянно, и вместе отряхивать снег с её пальто…
Витька, отслужив в армии, в Москву не вернулся, остался в Мурманске. И навсегда остался в Нинином детстве. И бабушка Машико осталась. И мама, с которой они теперь как чужие. Зато у неё есть Максим. Её Максим. Они уже два года вместе. Максим целует её так, что больно губам. Обнимает так, что у Нины тягостно замирает внутри. Большего Нина не позволяла, а он не требовал, потому что сначала Нина была несовершеннолетней, а потом ждала из армии Витьку. А сейчас (Нина покраснела) не позволяет потому, что – просто негде. Она даже в гости его позвать не может: там соседи и мама. И к Максиму в общежитие она не пойдёт, страшно подумать, что сказала бы бабушка Машико, узнав, что её внучка ночевала в милицейском общежитии! Нина вспомнила о другой бабушке. А почему бы нет?..
– Баб Зина… Я поживу у вас? Ты же сказала, что можно… Болеешь? Не ты? А кто? Ираида Леонидовна? Может, ей что-нибудь нужно? Не нужно? А врач что говорит? Покой и тишина? А-аа… Нет, у меня всё нормально, я просто так позвонила.
Максим, которому Нина рассказала о болезни Ираиды Леонидовны, скептически ухмыльнулся:
– Как же, покой ей нужен… Ей нужно, чтобы ты у них не появлялась. Бабуля выздоровеет, ещё кто-нибудь «заболеет». Вот увидишь.
Его слова сбылись: через месяц Киря свалился с двусторонним воспалением лёгких. Ещё через месяц Зинаида Леонидовна заболела гриппом и очень боялась, что внучка приедет и «схватит заразу».
– Да врут они всё! Они тебе врут, а ты им веришь.
Нина молчала. Боится. Она опять их боится! Да что ж такое… Он два года на неё ухлопал, мальчика влюбленного изображал, лимонад с ней пил и на каруселях катался, мечтая о том, как уложит её в постель… Нельзя. С ней так нельзя. Для секса есть другие, а на Нине он женится и будет жить в своей квартире… То есть, сначала в комнате, но зато не в общежитской, куда нельзя никого приводить после одиннадцати вечера, а в своей собственной. Они с Ниной накопят денег и обменяют комнату на квартиру с доплатой. А может, ему повезёт, и кто-нибудь из Нининых бабулек отдаст богу душу… а может, обе сразу, мечтал Максим. Бабушки старенькие, много ли им надо, чтобы получить инсульт? Напьётся и устроит Нине скандал с битьём посуды (Нину предупредит заранее, чтобы она не волновалась и не переживала). Хороший, качественный стресс – и дело в шляпе!
– А чего ты испугалась? Это твоя квартира и твоя комната, ты имеешь право в ней жить, а я имею право прийти к тебе в гости. Не так?
Нина вынуждена была признать, что – да, так.
– Тогда поехали? А то на лавочке холодно сидеть.
– Поехали. Только ты штатское надень. Не хочу я с милицией, а то скажут…
– Да мне наплевать, что они скажут! Они забыли меня давно. Да переоденусь я, не переживай ты так.
* * *
«Явилась не запылилась и хахеля привела» – прокомментировала её визит Ираида Леонидовна, бабушкина сестра (Максима она не узнала). «Хахель» сделал вид, что не услышал, смущённо поздоровался. Ираида Леонидовна высокомерно кивнула в ответ. Нина потянула его за рукав: «Пойдём, посмотришь мою комнату… нашу с тобой».
Комнатка была прибранной, на подоконнике герань в горшке, на этажерке горка книг, паркет поблёскивает лаком, стол накрыт скатертью. Усадив гостя на стул, Нина поспешила на кухню – поставить чайник, но все конфорки оказались заняты. Нина топталась у плиты и не знала, что ей делать: гостя полагалось напоить чаем, надо было купить по дороге печенья или конфет, запоздало подумала Нина. Или попросить у бабушки брусничного варенья. Но бабушки, как назло, дома не оказалось. Куда она могла уйти, у неё же грипп в тяжёлой форме… Может, в поликлинику?
На кухне хозяйничала бабушкина сестра, смотрела неприветливо.
– Тебе чего надо?
– Я чайник поставить хотела.
– А и где он, чайник твой? И чашки твои – где? Ты небось думала из нашей посуды гостей своих поить-кормить? Разбежалася под горку, – усмехнулась Ираида. – Может, вареньица вам к чаю подать или конфеток шоколадных? Или ужином накормить? У нас денег без счёта, мы их печатаем, вон в коридоре станок стоит.
Нина машинально оглянулась.
– Что, нет станка? Вот то-то. Ты не в гости пришла, а домой к себе. Вот и обживайся, милушка, а опосля гостей води, чаем их пои. Чего застыла? Аль не видишь, конфорки все позаняты. Или скажешь, мне суп недоваренный с плиты снять, тебе чай кипятить, мужика твово ублажать?
– Нет… не скажу…
– Тады к себе иди, чего тут зря стоять?
Нина вернулась в комнату обескураженная. Максим вёл себя как ни в чём не бывало, чаю не просил и ни о чём не спрашивал. Повертел в руках сигаретную пачку, предложил Нине: «Курить будешь? Нет? А я закурю». Нина со страхом смотрела на плавающий по комнате дым и думала, что бабушка вряд ли это одобрит и что перед уходом комнату надо проветрить.
Через час дверь бесцеремонно, без стука, открылась. На пороге стояла бабушка. Вид у неё был вполне здоровый, и Нина обрадовалась: выздоровела! Зинаида Леонидовна подозрительно оглядела кушетку: не помято ли покрывало. Улики отсутствовали, и пришлось «начинать с другого конца»:
– Здравствуй, внучка дорогая. Засиделись вы однако. Время позднее, гостю твоему домой пора. Али ты ночевать тут собрался, милок? – бабушка улыбалась ласково, и эта её улыбка не предвещала ничего хорошего. – Ты женись сперьва на девке, да в церькови обвенчайтеся, тады и в постель ложитеся, и никто вам слова не скажет.
Максим побагровел, резко поднялся со стула, посмотрел на Нину так, словно говорила она, а не бабушка. Говорила неприятное. Невозможное.
– А ты что же, внученька? – Повернулась бабушка к Нине. – Гостя чаем не напоила, за пустой стол усадила. Кто ж так-то гостей принимает? Эх ты, горе…
– Мы не в гости, мы просто так. Просто зашли…
– Ну да, ну да… Просто так зашли, полежали да ушли, – выдала бабушка стыдную прибаутку, от которой у Нины загорелись уши. Хорошо хоть шлюхой не назвала, и на том спасибо… – А ты иди, милок, иди, дома заждались небось. И тебе, Нина, пора. Потемну домой поедешь, встренет кто, не дай Господи… Ты как приедешь, позвони-ка, чтобы я не волновалася. А то ведь спать не лягу, думать буду, добралась внучка до дома-то, али случилось что. Случиться всякое может…
Нина бросилась к вешалке, схватила пальто, торопливо одевалась, не попадая в рукава и с ужасом слушая бабушку, просвещавшую внучку в подробностях о том, что с ней может случиться «потемну»:
– В прошлом месяце, вот в такой же час, во дворе у нас мужик девку насильничал. Кричала она. Потом замолчала. Утомился он, видать. Потом снова кричать начала, долго. А кому заступаться за неё? Да и в окно не видать ничего, темень тёмная. Да и милиция когда ещё приедет, а он дело своё справит – и ищи его, свищи.
Хорошо, что Максим ушёл и не слышит. Бог всё-таки есть.
Нина не помнила, как очутилась на лестнице, уже одетая. Где-то внизу гулко бухал ботинками по ступенькам Максим. Нина хотела его догнать, но бабушка потянула за рукав пальто, зашептала в ухо:
– Ты вот что, Нина. Ты гостей сюда не води. Ишь чего удумала!
Нина почувствовала, как отливает от щёк кровь… Да что же это?! Почему же?..
– Ничего я не удумала! Это моя комната, я здесь хозяйка, кого хочу, того и вожу! Мы поженимся скоро… наверное, – ляпнула Нина.
– Так – поженитесь или наверное? – переспросила бабушка. И добавила строго: – Ты порядки свои дома у себя устанавливай, а здеся помалкивай. Хозяйка нашлась… Спасибо скажи, что жить разрешили. А парней сюда не води, нехорошо это. Соседи-то скажут, внучка гулящая у Дерябиных. Им ведь рты не заткнёшь, соседям-то… Беги, догоняй хахеля своего. Как про женитьбу-то услышал, так и утёк, и след его остыл.
Нина стремглав бросилась по лестнице. Максим ждал её внизу, цедил сквозь зубы слова, которые стегали словно кнут. Нину никогда не били, и про кнут она читала в книжках. А сейчас – чувствовала на себе его обжигающие удары. Оказывается, словами можно ударить сильнее кнута.
– Ты зачем родне растрепала про свадьбу? Я ж не предложение делать пришёл, просто так зашёл, в гости. Хорошо меня там встретили, накормили сладко. Счастье твоё, что с матерью живешь, а то бы устроили они тебе ад…
Нина хотела сказать, что ничего такого не говорила, ни бабушке, никому. Но не успела.
– Вот поженимся, пропишусь у тебя, пусть попробуют жену мою обидеть. Зашибу! – грозно пообещал Максим.
– А вдруг они не согласятся – прописать? Вдруг в милицию заявят?
– А что милиция? Я сам милиция, ты забыла? Я имею право жить с женой, даже без прописки. Никто не запретит, нет такого закона. Со мной не бойся ничего, отобьёмся.
Нине «отбиваться» не хотелось, хотелось просто жить в узкой как вагон комнатушке, которая – их с Максимом и больше ничья.
– Врежем замок, чтобы дверь без стука не распахивали. Ну и родня у тебя! Мать такая же?
– Что ты! Мама совсем другая, она хорошая. Она у мужа живёт, а я… Я одна живу.
– Вот это поворот! – изумился Максим. – Одна живёшь, к себе не приглашаешь, в змеюшник этот привела.
– Я там на птичьих правах, там моя мама прописана, а я прописана в квартире отца. Он умер. Давно. А мама переехала к новому мужу. Мы почти не общаемся.
– Ясно… Повезло тебе с родней. Налетели бабы, будто куры на ястреба.
От Максима не укрылось, что при слове «куры» Нина сжала губы и побледнела. Это ей передалось от матери, у них в роду от ярости отливала от лица кровь, щёки и лоб покрывала мертвенная бледность, которую собеседник принимал за близкий обморок. Максим назвал её бабушку курицей. Как он смеет?!
Максим обнял её за плечи, заглянул в глаза. Глаза метали молнии. Максим спохватился, успокаивающе забормотал:
– Ну прости. Прости, Нин. Я же сгоряча… Я чего разолился-то? Ладно – меня оскорбили, я переживу. А тебя за что грязью облили? На фига такая родня? Слушай, а поехали к тебе? Поздно уже, соседи спят, никто не увидит, мы тихонько… Поехали, а?
– Нет, – твёрдо сказала Нина.
Другого ответа Максим не ждал, а потому не обиделся.
– Ну нет так нет. Тогда я тебя провожу, потом к себе поеду. А то темно уже…
Нина опустила голову и сжалась, словно от холода.
– Ты чего? Сказал же, провожу. Чего ты?
Нина не ответила. Бабы Зинина «страшилка» никак не хотела забываться и назойливо звучала в голове.
6. Бабка-косолапка
После визита «к родне» на душе было – как в пустой комнате, из которой вынесли всю мебель. Её, Нину, тоже вынесли. Выпроводили. Почти выгнали. Промучившись всю ночь, она так и не решила, как быть – с квартирой, с бабушкой и с наглой бабушкиной сестрой, которой, по хорошему, надо сказать… Нина так и не придумала, что она скажет Ираиде. Вернее, придумала, но сказать такое не позволит воспитание.
Еле дождавшись конца рабочего дня, отправилась в ближайшее почтовое отделение с переговорным пунктом и заказала разговор с Марнеули. Название города вызвало у телефонистки оторопь, и Нине пришлось диктовать по слогам. Она могла бы позвонить маме с их квартирного телефона, но разговаривать на грузинском – опять же, не позволяло воспитание, а на русском – о Нининых гостеприимных родственниках узнали бы соседи. И сказали бы: «Там у тебя одна комната, тут у тебя вторая… Кучеряво живёшь, Ниночка. А не пора ль тебе пора – в родные пенаты?»
Натэла, которой Нина, сморкаясь и всхлипывая, рассказала о том, как решила навестить «больную» бабушку и как их с Максимом выгоняли, долго молчала. Нина испугалась, что связь прервалась, истерически закричала в трубку:
– Марнэули! Мирэсухэ! Марнэули!!! (Марнеули! Ответьте!)
– Ар квирили, мэ мэсэис тквэн (не кричи, я тебя слышу), – спокойно сказала мама на том конце провода. – Выходи за этого Максимилиана и вселяйтесь в квартиру. Хоть с милицией. Комната твоя. Но бабушка права, что ночевать вас не оставила, семью позорить не позволила. В нашем роду, Ниночка, женщины ведут себя достойно.
– А как же обычай? – всхлипнула Нина. – Ну, когда жених похищает невесту…
– Так – похищает, а не в дом к ней… – рассмеялась мама. – А перед этим с родственниками её договаривается, да и невеста знает, что её украдут, только не знает в какой день. Это вроде помолвки. Только крепче и честнее. Помолвку расторгнуть можно. А украденную невесту родителям вернуть, даже если к ней не прикоснулся, это для девушки позор и родителям её бесчестье. Так не поступают. Бабушка твоя права.
После разговора с мамой на душе стало ещё тяжелей. Свадьба, свадебные торжества, гости… Это ведь праздник. А у них с Максимом праздника не будет, будет противостояние. Борьба за право жить – в её собственной комнате! Она не хочет – так. Со свадьбой придётся подождать. Сперва она наладит отношения с родственниками, которые как маятник: качаются то в одну, то в другую сторону.
Максим куда-то пропал и не звонил, что было очень кстати: ей не придётся объясняться, не придётся отказывать в близости. В последнее время Нине слишком часто приходилось объяснять и оправдываться, а Максим, балагур и весельчак, перестал балагурить и улыбаться.
Выждав для верности три недели, Нина позвонила бабушке Зине. – «Здравствуй, милая, – обрадовалась бабушка. – Не звонишь, не приезжаешь… Ты никак обиделась на бабушку? Не обиделась? Сегодня приедешь? Вот и ладушки. А я как знала, тесто поставила, пироги затеяла… Как знала, что внучка в гости пожалует!»
У Нины отлегло от сердца.
А дальше начались чудеса. Бабушкин племянник и Нинин двоюродный дядя успел за эти три недели оформить официальный брак с гражданской женой, с которой жил семь лет и у которой был от него ребёнок, шестилетний Владик с синдромом гиперактивности, иначе говоря, с неуравновешенной психикой. Ему и отдали Нинину комнату.
Бабушкино предложение жить с ней в её комнате Нину разозлило.
– Чего надулась, как мышь на крупу? Плохо тебе с родной бабушкой? Мешаю я тебе?
– Я буду жить в своей комнате. Я замуж выйду! – Нина в ярости топнула ногой. – Пусть Владик с тобой живёт, а я буду отдельно.
Бабушка не обиделась, покачала головой:
– А ко мне зачем пришла? Я что ли комнату твою заняла? К Кирьке иди, на него ногами топай. Я ему не указ, он меня не слушает. С Иркой тоже бесполезно говорить, нешто она против Кирьки пойдёт?
Кирька, Кирилл Николаевич, выслушав Нину, рассмеялся. И добавил зло:
– Ты вот что, племяшка… Ты говори, да не заговаривайся. Я здесь всю жизню живу, и жена моя со мной, и ребенок. А ты мне кто такая? Седьма вода на киселе… Комнату ей освободи! Ты выпила, что ли, Нина? С трезвых глаз огород не городила бы. Ступай откуда пришла, живи где живёшь, а ко мне не суйся.
–Я не к тебе, я к бабушке пришла! – выкрикнула Нина.
– Вот и иди к бабушке к твоей, кто тебе не даёт? Иди! – И распахнул перед Ниной дверь.
К слову, на регистрацию в квартире Кириной жены Нина согласия не давала, но той и не нужно было – согласия. Светлана на московскую прописку не претендовала (так сказал Киря, и Нина ему не поверила), жила с ребёнком в подмосковной Щербинке, в квартире родителей. Киря обретался то там, то здесь, что устраивало всех. Теперь Светлана проживала в квартире законного мужа, с их общим ребенком, имея на то право. Как и сама Нина жила со своей матерью.
Комнат было четыре. В одной жила бабушкина сестра, другую заняла Нинина бабушка, обманом выцыганив у шестнадцатилетней внучки согласие на прописку в квартире. Согласие было скреплено Нининой собственноручной подписью и заверено печатью нотариуса, всё честь по чести, по закону. Не подкопаешься. Третью – проходную гостиную, в которой раньше жила бабушка – захватили Киря со Светланой. В четвёртой, бывшей Нининой, квартировал Владик, которому с его диагнозом полагалась отдельная комната.
Нина подозревала, что диагноза никакого нет, просто мальчишка избалован сверх меры. Комнату Киря занял основательно: кровать, шкаф, письменный стол, к стене привинчена шведская стенка, пол застелен ковролином. Теперь его оттуда не выгонишь.
Зинаида Леонидовна вытерла внучке слёзы и, обнимая за плечи, увела в кухню. Нина жевала пирог, не чувствуя вкуса, а бабушка толковала о своём:
– Ну-к что ж теперь поделаешь? Метры твои законные, никто не отберёт, а что жить негде, так и Кирьке негде, с мальчишкой то мучаются они… Он же неуправляемый! – Бабушка оглянулась на дверь и перешла на шёпот:
– Давеча свечку съел у меня, из комода достал и съел. Хорошо, она восковая, не парафиновая. А так бы «скорую» вызывать пришлось… А то скакать примется, аж стёкла в серванте дрожат. Орёт и скачет, скачет и орёт, в ушах звенит от него. И не остановишь, пока не устанет да не свалится. Как он в школу пойдёт, не знаю… беда с мальчишкой. А ты живи у меня, раскладушку с антресоли достанем, полку в шкафу освобожу, хошь одну, хошь две. Живи. С тобой мне не так страшно будет. А то ведь он и ночью прийти может, Владька-то. Придёт и удушит, он уж пробовал, подушкой. Фильмов насмотрелся про маньяков… Понарошку, конечно, душил, а руки-то сильные у него… Кирька потом извинялся. Он хулиганистый стал, Владька-то, то ножик с кухни упрёт, то с ножницами по коридору бегает. Кирка говорит – мал ещё, балуется. А я на кухню выйти боюсь. Он меня знаешь как зовёт? Бабка-косолапка.
