Жюль Верн
Двадцать тысяч лье под водой
Глава двадцать вторая
Молния капитана Немо
Мы оглянулись по сторонам; я как нес в рот кусок, так рука у меня и замерла.
– Камни не падают с неба, – сказал Консейль, – а если падают, то это метеориты.
Второй камень, тщательно закругленный, выбил из рук Консейля вкусную ножку вяхиря.
Мы вскочили на ноги и схватились за ружья, приготовившись отражать нападение.
– Обезьяны это, что ли? – вскрикнул Нед Ленд.
– Почти что так, – отвечал Консейль, – это дикари!
– К шлюпке! – крикнул я и побежал к морю.
Приходилось быстро отступать: десятка два дикарей, вооруженных луками и пращами, высыпали на опушку леса и были всего в ста шагах от нас.
До шлюпки оставалось пробежать еще туазов десять, а дикари хотя и шагом, но все же приближались. Камни и стрелы сыпались как дождь.
Нед Ленд, несмотря на близкую опасность, не хотел бросать свои запасы и удирал со свиньей в одной руке, а с кенгуру – в другой.
В две минуты мы были на берегу. Нагрузить шлюпку провизией и оружием, оттолкнуть ее и схватить весла было для нас делом одной минуты.
Мы не успели отъехать еще и двух кабельтовых, как сотня дикарей, с воем размахивая руками, вошла по пояс в воду. Я смотрел на «Наутилус», надеясь, что крики туземцев заставят кого-нибудь выйти наверх, – но палуба была совершенно пуста.
Минут через двадцать мы причалили к судну, люк был открыт. Прикрепив шлюпку, мы вошли вовнутрь «Наутилуса».
Я побежал в салон, откуда раздавались звуки рояля, и застал там капитана: он сидел, склонившись над клавишами, и, казалось, был погружен в мир музыки.
– Капитан! – вскрикнул я. – Капитан!
Но он не слыхал меня.
– Капитан! – повторил я, дотрагиваясь до его руки.
Он вздрогнул и обернулся.
– А! Это вы, профессор! – сказал он. – Ну что, удачна была ваша охота? Много набрали для гербария?
– Да, капитан, да, – отвечал я, – но, к несчастью, мы приманили за собой группу двуногих!
– Каких двуногих?
– Дикарей!
– Дикарей! – сказал капитан с легкой улыбкой. – И вы удивляетесь, профессор, что, выйдя на землю, вы встречаете дикарей?.. Дикари! Да где же их нет? Разве здешние хуже других?
– Но, капитан….
– По-моему, профессор, дикари повсюду. Я встречал их везде.
– Положим, что так, – отвечал я, – но если вы не желаете видеть их на «Наутилусе», то не лишним было бы принять некоторые меры предосторожности.
– Успокойтесь, профессор, тут ничего нет опасного.
– Но их очень много!
– Сколько вы их насчитали?
– Не менее сотни.
– Профессор. – отвечал капитан, не отнимая пальцев от клавишей рояля, – если бы все жители Новой Гвинеи выступили на берег, то и тогда «Наутилусу» нечего бояться их нападения.
Пальцы капитана опять забегали по клавишам, и тут я заметил, что он играл только на черных клавишах, что придавало его мелодиям шотландский оттенок. Скоро он, казалось, забыл обо мне и погрузился в музыку. Я его оставил в покое и опять ушел на палубу.
Ночь уже наступила, потому что под этими широтами солнце быстро заходит и сумерек не бывает. Я еще видел, но уже не так ясно, остров Гвебороар. Бесчисленные костры освещали берег: это доказывало, что туземцы и не думают расхо диться.
Я оставался в одиночестве несколько часов. То я думал об этих дикарях, но уже не боялся их: непоколебимая уверенность капитана передалась и мне, – то забывал о них и любовался великолепием тропической ночи. Воспоминания занесли меня во Францию вслед за зодиакальными созвездиями, которые через несколько часов должны были засиять над моей родиной. Луна взошла среди созвездий, и я подумал о том, что этот верный и услужливый спутник нашей планеты послезавтра приподнимет морские волны и поможет вытащить «Наутилус» из его кораллового ложа.
Около полуночи, убедившись, что все спокойно и на темных волнах, и под прибрежными деревьями, я отправился в свою каюту и сладко заснул.
Ночь прошла без приключений. Дикари боялись, без сомнения, самого вида лежащего на мели чудовища, потому что люк был открыт и они легко пробрались бы вовнутрь судна.
В шесть часов утра 8 января я снова вышел на палубу. Утренний туман рассеивался, и скоро показался остров – сначала берег, а потом и вершины гор.
Туземцы все еще были на берегу, их теперь было гораздо больше, чем накануне, – человек пятьсот. Некоторые из них, воспользовавшись отливом, забрались на рифы в двух кабельтовых от «Наутилуса».
Я ясно различал их лица. Это были настоящие папуасы, атлетического сложения, красивые, с широким крутым лбом, с большим, но не приплюснутым носом и белыми зубами. Их курчавые волосы, выкрашенные в красный цвет, резко оттенялись на фоне черной и блестящей, как у нубийцев, кожи. На вытянутых, разрезанных надвое мочках ушей висели костяные серьги. Все дикари большей частью были нагие. Между ними я увидел также несколько женщин, одетых от талии до колен в настоящие травяные кринолины, которые поддерживались поясом, сплетенным из водорослей. У некоторых мужчин на шее висели ожерелья из белых и розовых стеклянных бус. Почти все были вооружены луками, стрелами и щитами, а за спиной они носили сетку с округлыми камнями – оружие, которое они так искусно кидали.
Один папуас довольно близко подошел к «Наутилусу» и рассматривал его с большим вниманием. Надо думать, что это был вождь, потому что он был одет в циновку из банановых листьев, выкрашенную в яркие цвета и с зубцами по краю. Дикарь стоял так близко, что я без труда мог бы его убить, но подумал, что лучше подождать нападения с его стороны. Между европейцами и туземцами должна быть разница: европейцу следует только защищаться, а не нападать.
Во все время отлива туземцы бродили около «Наутилуса», но были тихими и смирными. Я слышал, как они часто произносили слово «assai», и по их жестам понял, что меня приглашают сойти на берег.
Но я отклонился от приглашения.
В этот день шлюпка не трогалась с места, что очень огорчало Неда Ленда.
– Сколько я теперь запасов бы набрал! – говорил он. – Надо ведь было этим обезьянам явиться!
Он утешался тем, что готовил к хранению прежде запасенное мясо и муку.
Около одиннадцати часов, как только прилив начал накрывать верхушки коралловых рифов, дикари возвратились на берег. Но я видел, что их становится все больше и больше. Вероятно, они пришли с соседних островов или с Новой Гвинеи, а между тем я не заметил ни одной туземной пироги.
«Дел никаких нет, – подумал я. – Пожалуй, надо исследовать морское дно. Сегодня последний день, если только исполнится обещание капитана Немо и «Наутилус» выберется из пролива в открытое море».
Вода в этом месте была до того чиста, что на дне ясно были видны все раковины, зоофиты и водоросли.
Я позвал Консейля, и он принес мне маленький легкий черпак, несколько похожий на тот, каким ловят устриц.
– С позволения их чести, – сказал Консейль, – эти дикари, кажется, вовсе не злы!
– А между тем это людоеды, Консейль.
– Можно быть людоедом и добрым человеком, – отвечал Консейль. – Разве лакомка не может быть честным человеком? Одно не мешает другому.
– Хорошо придумано, Консейль! Я соглашаюсь, что эти честные людоеды честно едят своих пленников. Но так как я не желаю быть съеденным, хотя бы даже честно, то я буду держаться настороже, потому что капитан «Наутилуса» не хочет принимать никаких мер предосторожности. А теперь за работу!
В продолжение двух часов наша ловля шла успешно, но не принесла никаких редкостей. Черпак наполнялся «ушами Мидаса», арфами, гарпами и, главное, множеством молотков, красивее которых я никогда не видел. Мы поймали также несколько жемчужных раковин и с дюжину маленьких черепах, которых отдали корабельному повару.
И вот, когда я меньше всего ожидал, мне попало в руки чудо, или, вернее сказать, «уродство» природы, которое встречается очень редко. Консейль вынул черпак, нагруженный обыкновенными раковинами, я посмотрел на них и быстро достал одну раковину, испустив конхиологический крик, самый пронзительный, какой только может произвести человеческое горло.
– Что приключилось с их честью? – спросил удивленный Консейль. – Их честь что-нибудь укусило?
– Нет, дружок, нет! Хотя я бы охотно поплатился целым пальцем за эту находку!
– За какую находку, с позволения их чести?
– Вот она! – сказал я, показывая ему раковину.
– Да ведь это простая пурпурная улитка, род улиток, отряд гребенчатожаберных, класс брюхоногих моллюсков…
– Да, Консейль, но вместо того чтобы завиваться справа налево, эта улитка завивается слева направо!
– Возможно ли? – вскрикнул Консейль.
– Да, дружок, да! Это раковина-левша!
– Раковина-левша! – повторил Консейль.
– Посмотри-ка на ее спираль!
– Ах, их честь не поверят, – сказал Консейль, принимая драгоценную раковину дрожащей рукой, – но я никогда еще так не волновался!
И было от чего волноваться!
Все знают по наблюдениям натуралистов, что движение справа налево – закон природы. Светила с их спутниками движутся с востока на запад. Человек действует лучше правой, чем левой рукой, поэтому инструменты, приборы, лестницы, замки, пружины часов и многое другое сделано таким образом, чтобы действовать справа налево. Природа преимущественно следует этому же закону и в отношении раковин. У них завиток завернут справа налево, исключения очень редки, и если попадается раковина-левша, то знатоки ценят ее на вес золота.
Мы с Консейлем были поглощены созерцанием нашего сокровища, и я уже мечтал обогатить ею наш Парижский музей, как вдруг камень, метко брошенный туземцем, разбил эту драгоценность в руках Консейля.
Я испустил крик отчаяния. Консейль схватил мое ружье и прицелился в дикаря, который раскачивал свою пращу всего в десяти метрах от нас. Я хотел остановить Консейля, но он уже выстрелил и разбил браслет с амулетами, висевший на руке дикаря.
– Консейль! – закричал я. – Консейль!
– Что угодно их чести? Разве их честь не видят, что людоеды первыми начали атаку?
– Раковина не сто́ит жизни человека! – сказал я ему.
– Ах, негодяй! – вскрикнул Консейль. – Я скорей бы его простил, если бы он перебил мне плечо!
Я оглянулся и тут только заметил, что к нам подобрались непрошеные посетители. Примерно двадцать туземных пирог окружали «Наутилус».
Эти пироги, выдолбленные древесные стволы, – длинные, прямые и хорошо приспособлены для плавания. Они никогда не опрокидываются, потому что равновесие поддерживается с помощью двойного бамбукового шеста, который плывет по поверхности. Я не без тревоги смотрел, как пироги, управляемые ловкими полунагими гребцами, приближаются к нам все ближе и ближе.
Очевидно, что эти папуасы уже имели сношения с европейцами и знали их суда. Но что они должны были думать об этом длинном металлическом цилиндре без мачт и без труб?
Вероятно, сначала он их испугал, потому что они держались некоторое время в почтительном отдалении от него; но, видя неподвижность судна, они мало-помалу перестали бояться и отыскали теперь случай с ним познакомиться.
Это знакомство и следовало отвратить. Наши ружья стреляли бесшумно и не могли произвести на них никакого впечатления, потому что они боялись только трескучего оружия. Гроза без раскатов грома мало пугает людей, хотя опасность заключается в молнии, а не в громовом треске.
Пироги приблизились к «Наутилусу», и в него посыпались тучи стрел.
– Град идет! – сказал Консейль. – И, возможно, град отравленный!
– Надо предупредить капитана Немо! – сказал я, сбегая с трапа.
В салоне я никого не нашел и постучался в каюту капитана.
– Войдите! – ответили мне.
Я вошел и застал капитана за какими-то вычислениями, где преобладали иксы и другие алгебраические знаки.
– Я помешал вам? – спросил я из приличия.
– Да, господин Аронакс, помешали, – отвечал капитан, – но я думаю, что у вас на это серьезная причина?
– Очень серьезная. Нас окружили пироги туземцев, и через несколько минут на нас, вероятно, нападут несколько сотен дикарей!
– А! – сказал спокойно капитан Немо. – Так они приплыли в пирогах?
– Да, капитан, в пирогах!
– Ну так мы закроем люк, профессор.
– Да, надо закрыть, капитан, я за этим и пришел…
– Сейчас закроют, – сказал капитан и, нажав на кнопку звонка, передал приказ экипажу. – Исполнено! – сказал он мне через несколько секунд. – Надеюсь, вы не опасаетесь, что эти господа пробьют обшивку, которую не могли повредить снаряды вашего фрегата?
– Нет, капитан, не опасаюсь, но ведь еще остается опасность!
– Какая, профессор?
– Такая, что завтра, в этот же час, надо будет открыть люк, чтобы закачать свежий воздух в «Наутилус»!
– Разумеется, профессор, потому что «Наутилус» дышит, как китообразные животные.
– А если в это время папуасы вскарабкаются на палубу, как вы их остановите?
– Так вы думаете, что они заберутся на борт «Наутилуса»?
– Я в этом уверен!
– Ну, пусть себе забираются. Я не вижу причины мешать им. Я не хочу, чтобы моя остановка у острова Гвебороара стоила жизни хотя бы одному из них.
Я хотел уйти, но капитан удержал меня и пригласил сесть около него. Он с интересом расспрашивал меня о нашей прогулке по острову, об охоте и никак не мог понять нашей потребности в мясе, которая была так развита у Неда Ленда. Затем разговор коснулся разных других предметов. Капитан хотя и не был откровенным, но показался мне гораздо любезнее.
Между прочим мы заговорили о положении «Наутилуса», севшего на мель на том же самом месте, где чуть не погиб Дюмон-Дюрвиль.
– Этот Дюмон-Дюрвиль – один из великих моряков, – сказал капитан, – один из самых страстных и просвещенных мореплавателей. Это французский капитан Кук. Несчастный, он преодолел сплошные льды Южного полюса, коралловые рифы Океании, увернулся от людоедов Тихого океана, и все это для того, чтобы погибнуть при крушении поезда! Если бы этот энергичный человек мог размышлять в последнюю минуту своего существования, то представьте, каковы должны были быть его переживания!
Говоря это, капитан заметно волновался.
Затем мы взяли карту и проследили маршруты всех экспедиций французского мореплавателя. Мы вспомнили его кругосветные путешествия, его попытки проникнуть к Южному полюсу, что привело к открытию земель Адели и Луи-Филиппа, наконец, его гидрографические съемки главных островов Океании.
– То, что сделал Дюрвиль на поверхности морей, – сказал капитан Немо, – я сделал внутри океана, и сделал легче и точнее. «Астролябия», беспрестанно боровшаяся с ураганами, не могла равняться с «Наутилусом» – с этим спокойным рабочим кабинетом, настоящим подводным домом.
– Однако, капитан, – сказал я, – все-таки есть сходство между корветами Дюмон-Дюрвиля и «Наутилусом».
– Какое, профессор?
– Такое, что «Наутилус», как и они, сел на мель.
– «Наутилус» не садился на мель, – ответил холодно капитан. – «Наутилус» может спокойно оставаться на коралловом рифе, и мне не придется истощать экипаж мучительными работами, как пришлось Дюмон-Дюрвилю. «Астролябия» и «Зеле» погибли, а мой «Наутилус» не подвергается никакой опасности. Завтра в предсказанный день и час прилив тихо поднимет его, и он снова поплывет под морскими волнами.
– Капитан, – сказал я, – я не сомневаюсь…
– Завтра, – прибавил капитан, вставая, – завтра днем, в два часа сорок минут, «Наутилус» всплывет и без всяких повреждений покинет Торресов пролив.
Сказав эти слова, капитан слегка поклонился. Это был знак, что разговор окончен. Я вернулся в свою каюту. Здесь меня дожидался Консейль, желавший знать результат моего свидания с капитаном.
– Что капитан сказал их чести? – спросил Консейль.
– Друг мой, – отвечал я, – когда я сказал капитану, что «Наутилусу» угрожает опасность, он высмеял меня. Остается одно – довериться ему и пожелать себе спокойной ночи!
– Я не понадоблюсь их чести?
– Нет, мой друг. А что делает Нед Ленд?
– Нед Ленд, с позволения их чести, готовит паштет из кенгуру, – отвечал Консейль. – Он говорит, что паштет этот будет чудесный.
Оставшись один, я лег спать, но спал довольно плохо. Я слышал, как дикари толпились на палубе и время от времени оглушительно кричали. Таким образом прошла ночь. Экипаж «Наутилуса» не вышел из своей обычной неподвижности. Его так же мало беспокоило присутствие людоедов, как мало беспокоят солдат в бронированном форте муравьи, которые ползают по броне.
В шесть часов утра я проснулся и встал. Люк не открывали, так что запас кислорода не возобновлялся, но запасные резервуары выпустили несколько кубических метров кислорода, освежив воздух «Наутилуса».
До двенадцати часов я работал в своей каюте и капитана не видел. На судне, казалось, не делалось никаких приготовлений к отъезду.
Подождав еще некоторое время, я пошел в салон. Часы показывали половину третьего. Через десять минут прилив должен был достигнуть предела своей высоты, и если только капитан не ошибся, то «Наутилус» снимется с мели. Если же, напротив, ожидание это не исполнится, то пройдет много месяцев, пока он покинет свое коралловое ложе.
Вдруг корпус «Наутилуса» начал вздрагивать, предвещая скорое освобождение, и я услышал, как заскрежетала его обшивка на известковых шероховатостях кораллового дна.
В два часа тридцать пять минут капитан появился в салоне.
– Мы сейчас сдвинемся, – сказал он.
– А! – ответил я на это.
– Я отдал приказ открыть люк.
– А папуасы?
– Папуасы? – повторил капитан, слегка пожав плечами.
– Они не войдут вовнутрь «Наутилуса»?
– Как же они могут войти?
– Через открытый люк!
– Господин Аронакс, – отвечал спокойно капитан Немо, – через люк «Наутилуса» не всегда можно войти, даже если он открыт.
Я посмотрел на капитана.
– Вы меня не понимаете? – спросил он.
– Совсем не понимаю.
– Прошу вас следовать за мной, и вы увидите!
Я пошел за ним к центральному трапу, где Нед Ленд и Консейль с любопытством наблюдали, как несколько матросов открывали люк. Сверху между тем раздавались яростные крики и вопли.
И вот крышка люка откинулась наружу. Вскоре в отверстии показались примерно двадцать страшных лиц. Но первого же туземца, который взялся рукой за поручни трапа, отбросило невидимой силой, он перевернулся, приподнялся и побежал без оглядки, испуская пронзительнейшие крики. Десять его сородичей кинулись к трапу, но их постигла та же участь.
Консейль был в восторге. Буйный Нед Ленд бросился в погоню за дикарями, но только он схватился рукой за поручень, как его точно так же отбросило.
– Тысяча чертей! – закричал он. – В меня ударила молния!
Это слово объяснило мне все. Металлические поручни превратились в толстый оголенный электрический провод. Каждый, кто дотрагивался до них, чувствовал сильное сотрясение, и это сотрясение могло быть смертельным, если бы капитан Немо пустил по ним ток высокого напряжения.
Перепутанные, приведенные в неописуемый ужас туземцы ретировались. Мы не без смеха успокаивали и растирали Неда Ленда, который ругался как одержимый.
В это время «Наутилус», приподнятый приливом, оставил свое коралловое ложе, именно в два часа сорок минут, как предсказал капитан Немо. Лопасти винта стали разбивать волны с величественной медлительностью. Скорость корабля малопомалу возрастала, и, держась на поверхности океана, он целым и невредимым прошел опасные места Торресова пролива.
Глава двадцать третья
Aegri somnia (Беспокойные сны)
На следующий день, 10 января, «Наутилус» снова пустился в подводное плавание. Он плыл со скоростью тридцать пять миль в час. Винт вращался так быстро, что я не мог ни уследить за его оборотами, ни сосчитать их.
Когда я думал, что электричество – эта чудесная сила, – давая движение, тепло и свет «Наутилусу», еще и защищает его от нападения и превращает в заветный ковчег, к которому безнаказанно не может прикоснуться ни один нарушитель святыни, то мое восхищение не имело границ. Я восхищался и нашим подводным кораблем, и инженером, который его создал.
Мы шли прямо на запад и 11 января обогнули острова и мыс Уэссел, лежащие на 135° долготы и 10° северной широты; этот мыс образует восточную оконечность залива Карпентария. Рифы были еще многочисленны, но попадались сравнительно реже, и все они были обозначены на карте с величайшей точностью. «Наутилус» легко обошел Монейские рифы слева и рифы Виктории справа, лежащие на долготе 130°, на десятой параллели, которой мы строго придерживались.
13 января капитан Немо вступил в Тиморское море. По правому борту мы увидели остров того же названия, лежащий на долготе 122°.
Этот остров простирается на тысячу шестьсот двадцать пять квадратных лье, и управляют им раджи. Эти князья выдают себя за сыновей крокодилов, то есть за особ самого высокого происхождения, какое только возможно смертному. Их чешуйчатые предки в изобилии кишат в реках острова и считаются существами особого поклонения. Им покровительствуют, их балуют, им дают в пищу молодых девушек – и горе тому иностранцу, который занесет руку на священную ящерицу!
Тимор показался только на одно мгновение в полдень, в то время когда помощник «Наутилуса» определял положение корабля. Так же мельком я видел островок Ротти, который входит в ту же группу. На этом островке женщины славятся своей красотою, и роттских уроженок очень ценят на малайских рынках.
Тут направление «Наутилуса» несколько изменилось, он направился на юго-восток. Куда еще увлечет нас фантазия капитана Немо? Плывет он к берегам Азии? Приблизится ли он к берегам Европы? Но вряд ли! Зачем туда пойдет человек, который избегает населенных континентов? Может, он поплывет на юг? Или он обогнет мыс Доброй Надежды, потом мыс Горн и направится к антарктическому полюсу? Возвратится ли он в моря Тихого океана, где его «Наутилусу» легче и лучше всего плавать? Ничего нельзя было сказать наверное.
Надо было ожидать, что покажет будущее.
Пройдя рифы Картье, Гиберниа, Серингапатам и Скотт, мы 14 января вышли в Индийский океан. «Наутилус» шел на умеренной скорости, то опускаясь в морские глубины, то всплывая на поверхность.
В это время капитан Немо производил любопытные опыты, определяя температуру Мирового океана в разных слоях. В обычных условиях для этих наблюдений употребляют довольно сложные приборы, термометрические зонды например, стекла которых часто не выдерживают давления воды. Результаты, полученные таким образом, не могут быть проверены. Но капитан Немо сам измерял температуру в глубинах моря, и его термометры, соприкасавшиеся с различными слоями воды, давали ему бесспорно точные показания.
Опыты эти производились с помощью специальных резервуаров, когда «Наутилус» достигал глубины трех, четырех, пяти, семи, девяти и десяти тысяч метров. Так капитан Немо сделал окончательный вывод, что океан под всеми широтами на глубине тысяча метров имеет постоянную температуру 4,5°. (Это правильно лишь для широкого экваториального пояса.)
Я следил за опытами с живейшим интересом. Капитан Немо производил их с истинной страстью. Часто я спрашивал себя, с какой целью он делает эти наблюдения. Было ли это для пользы человечества? Невероятно, потому что рано или поздно его открытия должны были погибнуть вместе с ним в каком-нибудь неизвестном море. Вот разве только он посвящает меня в эти опыты для того, чтобы я передал их результаты куда следует?
Это значило допустить, что мое подводное путешествие имело предел… Я этого предела еще не видел.
Как бы там ни было, капитан Немо сообщил мне все полученные им числовые значения, определяющие плотность воды во всех главных морях земного шара.
Утром 15 января капитан, с которым я прохаживался по палубе, спросил меня, знаю ли я плотность морской воды на различных глубинах. Я ответил отрицательно и добавил, что науке еще недостает неоспоримых наблюдений по этому поводу. – Я сделал эти наблюдения, – сказал он мне, – и могу доказать их точность.
– Отлично! – сказал я. – Но «Наутилус» – это отдельный мир, и тайны его ученых никогда не дойдут до земли!
– Вы правы, профессор, – ответил капитан после нескольких минут молчания. – Здесь обособленный мир! Он так же чужд земле, как и планеты, сопровождающие земной шар вокруг Солнца. Конечно, на земле никогда не узнают моих открытий, как и открытий ученых с Сатурна и Юпитера. Но так как случай связал наши две жизни, то я могу сообщить вам результат моих наблюдений.
– Я вас слушаю, капитан.
– Вы знаете, профессор, что морская вода плотнее пресной, но плотность эта не одинакова. Если я приму за единицу плотность пресной воды, то плотность воды в Атлантическом океане будет равна 1,028, в Тихом океане – 1,026, в Средиземном море – 1,030, в Ионийском море – 1,018 и в Адриатическом – 1,029.
Значит, «Наутилус» бывал и в морях, часто посещаемых европейцами! Из этого я заключил, что когда-нибудь и мы – а может, даже и скоро – будем у берегов более цивилизованных. Я подумал, что Нед Ленд узнает это с особенным удовольствием.
Мы с капитаном целые дни проводили за опытами, определяя соленость воды, ее прозрачность, окраску и электризацию на различных глубинах. Во всех этих случаях капитан Немо выказывал удивительную находчивость и сообразительность.
Затем, когда опыты были окончены, я не видал его несколько дней и снова жил отшельником на «Наутилусе».
16 января «Наутилус», казалось, заснул в нескольких метрах под поверхностью воды. Электрические машины бездействовали, винт был неподвижен, и судно тихонько скользило по произволу течения. Я предположил, что экипаж занят каким-нибудь ремонтом внутри корабля.
В этот же день мы стали свидетелями любопытного зрелища. Иллюминаторы в салоне оставались открытыми, и так как прожектор «Наутилуса» не был включен, то посреди вод господствовала темнота. Небо, покрытое облаками, слабо освещало верхние слои океана.
Самые большие рыбы казались теперь едва обозначенными тенями. Вдруг стало очень светло. Сначала я подумал, что включили прожектор и что его лучи освещают океанские глубины, но я ошибся и вскоре понял свое заблуждение.
«Наутилус» плыл в светящемся потоке воды, который в окружающей темноте казался ослепительным. Свет этот происходит от мириадов фосфоресцирующих микроскопических животных, их блеск увеличивался от соприкосновения с металлическим корпусом «Наутилуса». Посреди светящейся водной массы прорывались огненные полосы, словно ручьи расплавленного в горниле свинца или нити металла, раскаленного добела, взметая тысячи искр. Нет, это было не ровное слияние лучей нашего обыкновенного электрического освещения! Здесь были сила и движение – необыкновенные. Этот свет можно было назвать живым. Это было бесчисленное скопление инфузорий – светящихся ночесветок класса жгутиковых.
– Что это такое, с позволения их чести? – спросил Консейль.
– Что ж это за инфузории? – спросил Нед Ленд. – Опишите-ка их, господин профессор.
– Это шарики из прозрачного желе, снабженные нитеобразными щупальцами. В тридцати кубических сантиметрах воды их насчитывают до двадцати пяти тысяч.
– Ишь как светятся! – заметил Нед.
Сияние ночесветок увеличивалось от блеска медуз, мерцания морских звезд, фолад и множества других фосфоресцирующих зоофитов, напитанных жиром органических веществ, разлагаемых морем и, может быть, слизью, отделяемой рыбами.
В продолжение нескольких часов «Наутилус» плыл в светящихся блестящих водах, и наше удивление еще увеличилось, когда мы увидели больших морских животных, игравших там, как саламандры. Я видел в этом огне, который не жжет, элегантных и быстрых дельфинов, неутомимых морских клоунов, и меч-рыб длиной в три метра, смышленых предвестников урагана, порой задевавших о стекла своими страшными копьями. Потом показались более мелкие рыбы – различные спинороги, макрели-прыгуны, хирурги носачи и сотни других – все это кружилось и сновало в ярком свете.
Что это было за волшебное зрелище!
Может быть, некоторые атмосферные условия умножали силу этого света? Может, на поверхности океана разразилась буря? Но «Наутилус» на глубине нескольких метров не чувствовал ее ярости и мирно покачивался посреди спокойной воды.
Мы плыли все далее, и нас беспрестанно поражали новые чудеса. Консейль наблюдал и классифицировал зоофитов, членистоногих, моллюсков и рыб.
Дни быстро проходили, и я их уже не считал. Нед хлопотал о своих съестных припасах и жаловался на однообразие корабельного стола. Мы жили, как настоящие улитки, приспособившись к своим раковинам, и я могу засвидетельствовать, что в улитку превратиться совсем не трудно. Такое существование уже стало нам казаться легким и естественным, и мы уже стали забывать, что есть другая жизнь на поверхности земного шара. Но одно происшествие напомнило нам о странности нашего положения.
18 января «Наутилус» находился на 105° долготы и 15° южной широты. Надвигался шторм, море кипело и волновалось. Дул сильный ветер с востока. Барометр, который уже несколько дней падал, возвещал приближение сильной бури.
Я вышел на палубу в ту минуту, когда помощник капитана, как всегда, исследовал горизонт.
«Вот сейчас он скажет свою ежедневную фразу!» – подумал я.
Однако на этот раз обычная фраза была заменена другой, которой я тоже не понял. Едва лейтенант успел ее произнести, появился капитан Немо с подзорной трубой и стал вглядываться в горизонт. Несколько минут он оставался неподвижен, глядя в какую-то точку на горизонте. Потом он обменялся несколькими словами с лейтенантом, который, казалось, был в большом волнении, которое тщетно старался скрыть. Капитан владел собой гораздо лучше и сохранял обычное хладнокровие. Он, по-видимому, высказывал какие-то соображения, которые его помощник опровергал. По крайней мере, я так понял по их тону и жестам.
Я очень пристально всматривался в том направлении, но ничего не приметил. Небо и вода сливались на туманной линии горизонта – вот и все.
А капитан Немо ходил взад и вперед по палубе. Он не смотрел на меня, даже, может быть, и не замечал. Шаги его были уверенными, но не такими размеренными, как обычно. Иногда он останавливался и, скрестив на груди руки, вглядывался в океан.
Чего искал он на этом огромном пространстве? «Наутилус» находился тогда в нескольких сотнях миль от ближайшего берега.
Помощник капитана снова взял подзорную трубу и стал рассматривать горизонт, он ходил, топал ногами и, очевидно, все более и более волновался.
«Что все это значит? – думал я. – Ну когда-нибудь эта тайна да откроется. И даже, по всей вероятности, очень скоро, потому что по распоряжению капитана Немо «Наутилус» увеличил скорость».
В эту самую минуту помощник снова указал на что-то капитану. Капитан Немо остановился и навел трубу на означенную точку за горизонтом. Он долго наблюдал.
Тем временем я, чрезвычайно заинтересованный, принес из салона великолепную подзорную трубу, которой обычно пользовался, и, облокотясь на штурвальную рубку, приготовился наблюдать небо и океан. Но не успел я приставить трубу к глазам, как ее быстро вырвали у меня из рук.
