Жюль Верн
Двадцать тысяч лье под водой
Глава одиннадцатая
«Наутилус»
Я последовал за капитаном Немо.
В глубине столовой открылась двойная дверь, и мы вошли в другую большую комнату.
Это была библиотека. В высоких шкафах из черного палисандрового дерева на широких полках стояли ряды книг в одинаковых переплетах. Шкафы тянулись вдоль стен от пола до потолка. Отступя от шкафов, шли удобные широкие диваны, обитые коричневой кожей. Около диванов были расставлены легкие передвижные столики с пюпитрами для книг. Посередине стоял огромный стол, заваленный журналами, между ними я заметил несколько старых газет. Электрический свет падал с лепного потолка из четырех шаров матового стекла, заливая яркими лучами весь гармоничный ансамбль.
Я с изумлением рассматривал великолепную комнату и просто не верил своим глазам.
– Капитан Немо, – сказал я своему хозяину, расположившемуся на диване, – вот библиотека так библиотека! Она сделала бы честь любому дворцу на материке. Я не могу опомниться от удивления! И эта библиотека сопутствует вам в морских глубинах?
– Да, господин профессор! Где найдете вы такое уединение, такое безмолвие? – ответил мне капитан Немо. – В вашем кабинете при Парижском музее вы ведь не найдете таких условий для работы?
– Нет, капитан, не найду. Кроме того, должен сказать, что мой кабинет при нашем музее очень беден в сравнении с вашим. У вас ведь здесь шесть или семь тысяч томов…
– Двенадцать тысяч, господин Аронакс. Книги – это единственные узы, еще связывающие меня с землей. Мир перестал для меня существовать в тот день, когда мой «Наутилус» в первый раз погрузился в глубину вод. В тот день я купил в последний раз книги, журналы и газеты, и с тех пор я говорю себе, что человечество ничего нового не выдумало и ничего не написало. Книги мои я предоставляю в ваше распоряжение, прошу вас, не стесняйтесь.
Я поблагодарил капитана Немо, подошел к шкафам и стал рассматривать книги.
Тут было обилие всевозможных книг на всех языках: научные, философские, путешествия, романы; только я не смог отыскать ни одного сочинения по политической экономии; казалось, политическая экономия строго воспрещена на борту «Наутилуса». Я заметил одно очень любопытное обстоятельство: книги на разных языках были расставлены на полках в алфавитном порядке, очевидно, капитан Немо свободно владел всеми языками.
Среди книг я увидел лучшие произведения древних и современных писателей, поэтов и мыслителей, начиная с Гомера до Виктора Гюго, с Ксенофонта до Прудона, с Рабле до госпожи Санд. Особенно много было научных книг. Тома по механике, баллистике, гидрографии, метеорологии, географии, геологии чередовались с трудами по естественной истории. Очевидно, капитан Немо охотнее всего читал подобные произведения. Я нашел здесь полное собрание работ Гумбольдта, Араго, Фуко, Анри Сент-Клер Девиля, Шасля, Мильна-Эдвардса, Катрфажа, Тиндаля, Фарадея, Бертло, Секки, Петермана, капитана Мори, Агассиса, а также «Записки» Академии наук, сборники различных географических обществ. Наконец, на полке стояли два моих тома «Тайн морских глубин», которым, возможно, я был обязан за благосклонный и милосердный прием на борту «Наутилуса».
Между сочинениями Жозефа Бертрана мне попались его «Основы астрономии», эта книга была издана в 1865 году, поэтому я мог заключить, что подводное плавание «Наутилуса» началось никак не раньше конца этого времени. Значит, капитан Немо прервал все связи с землей не более трех лет назад. Чтобы установить точную дату, надо было поискать издания поновее. Но я отложил эти поиски до другого времени. Спешить было некуда. К тому же мне хотелось осмотреть «Наутилус».
– Капитан, – сказал я, – от всей души благодарю вас за любезное позволение пользоваться вашей библиотекой.
Тут собраны сокровища, и я не премину ими насладиться.
– Здесь не только библиотека, профессор, – сказал капитан Немо, – но и курительная.
– Курительная? – вскрикнул я. – Да разве на борту «Наутилуса» курят?
– Совершенно верно.
– В таком случае, капитан, я должен заключить, что вы поддерживаете связь с Гаваной?
– Нет, – ответил капитан Немо. – Позвольте предложить вам эту сигару, хотя она и не из Гаваны, вы будете ею очень довольны, если только вы знаток сигар.
Я взял предложенную сигару, по форме она напоминала гаванскую, но, казалось, была скручена из золотистых листьев. Я зажег ее от изящной лампы, стоящей на красивом бронзовом пьедестале, и вдохнул в себя дым с наслаждением, которое будет понятно любому завзятому курильщику.
– Отменная сигара! – сказал я капитану Немо. – Но ведь это не табак?
– Нет, не табак, – отвечал капитан Немо. – То есть я хочу сказать, этот табак не из Гаваны и не из Турции. Это род редкой водоросли, которая содержит в себе много никотина.
Что ж, вы и теперь хотите гаванскую сигару, профессор?
– Капитан, с этого дня я их презираю!
– Пожалуйста, курите спокойно, господин Аронакс, не выясняя происхождение этих сигар. Никакая таможня не брала за них налог, но, я полагаю, они от этого не хуже?
– Напротив, лучше!
В эту минуту капитан Немо открыл дверь, противоположную той, в которую мы вошли. Мы очутились в большом, великолепно освещенном салоне.
Это был прямоугольный зал длиной десять, шириной шесть и высотой пять метров. И здесь свет падал сверху, а потолок был разрисован легкими арабесками, что смягчало яркое освещение. Это был настоящий музей, и видно было, что устраивал его человек, у которого не было недостатка ни в художественном вкусе, ни в деньгах.
Десятка три картин великих мастеров, обрамленных в одинаковые рамы, висели на стенах, обтянутых великолепными обоями со строгим рисунком. Здесь были бесценные произведения живописи, которыми я восхищался в частных картинных галереях Европы и на художественных выставках.
Образчиками различных школ старинных мастеров тут были такие сокровища, как «Мадонна» Рафаэля, «Дева» Леонардо да Винчи, «Нимфа» Корреджо, «Женщина» Тициана, «Поклонение волхвов» Паоло Веронезе, «Успение» Мурильо, «Портрет» Гольбейна, «Монах» Веласкеса, «Мученик» Рибейры, «Ярмарка» Рубенса, два фламандских пейзажа Тенирса, три жанровых картины Жерара Доу, Метсю, Паулюса Поттера, картины Жерико и Прюдона, несколько морских пейзажей Бакхёйзена и Верне. Новейшую живопись представляли картины Делакруа, Энгра, Декана, Труайона, Мессонье, Добиньи. Прекраснейшие мраморные и бронзовые копии лучших античных скульптур на высоких пьедесталах стояли в углах салона.
Предсказание капитана Немо начинало сбываться: я был буквально ошеломлен увиденным.
– Господин профессор, – сказал мне капитан Немо, – я надеюсь, вы извините, что я вас принимаю без церемоний, извините за беспорядок в гостиной.
– Капитан, – ответил я, – не хочу допытываться, кто вы такой, но я угадываю в вас художника.
– Любителя, не более. Когда-то я имел большое пристрастие ко всевозможным коллекциям. Я жадно собирал все прекрасные творения рук человеческих. Я был страстным коллекционером, и мне удалось приобрести несколько очень редких и ценных вещей. Земля для меня теперь не существует, и прежние коллекции остались как воспоминание. И современные художники, и древние – все смешались у меня. По-моему, великие произведения возраста не имеют.
– А композиторы? – спросил я, указывая на партитуры Вебера, Россини, Моцарта, Бетховена, Гайдна, Мейербера, Герольда, Вагнера, Обера, Гуно и множества других, разбро санные на большом рояле, который стоял в углублении салона.
– Для меня они современники Орфея, – отвечал капитан Немо. – Повторяю вам, хронологические различия исчезают в памяти умерших, – а я умер для мира, так же надежно и хорошо умер, как ваши усопшие друзья, которые покоятся в шести футах под землей!
Капитан Немо умолк и глубоко задумался, казалось, совершенно забыв об окружающем. Я смотрел на него с живейшим волнением и участием, изучая его удивительное лицо! Трудно было оторвать от него глаза!
Капитан Немо облокотился на мозаичный столик редкой работы и не замечал меня. Я не прерывал течение его мыслей и продолжал осматривать сокровища, украшавшие этот великолепный зал.
Кроме произведений искусства здесь было собрание творений природы: растения, раковины и другие дары океанской флоры и фауны. Вероятно, они были собраны самим капитаном Немо.
Посредине салона был фонтан, спадавший в громадную раковину тридакны. Подсвеченный электрическим светом, он сверкал, как алмазный сноп.
Края этой ребристой раковины были очень изящно выгнуты красивыми зубчиками. Окружность ее была метров шесть, значит, она превосходила размером прекрасные тридакны, подаренные Венецианской Республикой Франциску I, из которых теперь устроены в Париже, в церкви св. Сульпиция, две гигантские кропильницы.
Вокруг фонтана, в изящных стеклянных витринах, оправленных в медь, были разложены снабженные этикетками редкие экспонаты океана. Можете себе представить мое восхищение!
Отдел зоофитов представлял очень любопытные образцы двух групп – полипов и иглокожих.
В первой группе были расположены в виде веера органчики, горгонии, сирийские губки, молуккские изиды, морские перья, прелестная лофогелия из Норвежского моря, различные зонтичные, альциониевые, несколько шестилучевых мадрепоровых кораллов, которые мой учитель Мильн-Эдвардс так остроумно классифицировал на подотряды.
Среди них были очаровательные веерные кораллы, глазчатые кораллы с острова Бурбон, антильские колючие мадрепоры – одним словом, всевозможные виды любопытных кораллов, образующих целые острова.
Среди иглокожих, примечательных своим колючим панцирем, я любовался морскими звездами астериас, морскими лилиями, морскими ежами, голотуриями. Коллекция была удивительная!
Страстный конхилиолог задохнулся бы от удовольствия перед другими стеклянными витринами, где были представлены образцы моллюсков.
Коллекция моллюсков была просто неоценима. Ее подробное описание заняло бы слишком много времени. Я назову только некоторые экспонаты: изящная королевская синевакула из Индийского океана, испещренная белыми пятнышками, очень ярко выступающими на красно-коричневом фоне; императорский спондил, который отличается яркими красками и весь усеян колючками, – редкий экземпляр в европейских музеях, он один сто́ит по меньшей мере двадцать тысяч франков; обыкновенная синевакула, попадающаяся в австралийских водах, добывать ее очень трудно; сенегальские бюккарды – экзотические хрупкие белые раковинки, на которые, кажется, только дунь – и они разлетятся, как мыльные пузыри; разновидности морских щипцов с острова Ява – у них раковины в виде известковых трубочек, как бы обернутых листовидными складочками, очень ценимые любителями; все виды брюхоногих трохусов – желто-зеленые из американских морей, коричневато-красные из вод Австралии; черепицеобразные раковины из Мексиканского залива; стеллериды, или морские звезды, из южных морей; и, наконец, чрезвычайно редкий экземпляр великолепнейшего новозеландского шпорника.
Тут были и прелестнейшие теллины, удивительные ците ры и венусы, решетчатые кадраны, отливающие перламутром, попадающиеся у берегов Транкебара, башенки крапчатые, зеленые ракушки из китайских морей, конус (почти не известный), все разновидности ципрей, фарфоровых улиток, которые служат монетой в Индии и Африке. Я увидел самую драгоценную раковину Восточной Индии – «Слава морей». Здесь были также представлены яйцевидки, стромбусы, мурексы, птероцеры, конусы, битинии, хитоны, дельфинки, янтины, свитки, оливы, митры, шлемы, пурпурницы, трубачи, арфы, тритоны, цериты, веретеновидки, блюдечки, гиалеи, клеодоры – словом, все прелестные и хрупкие раковины моллюсков, какие только нам известны.
В специальном отделении блестели при электрическом освещении розовые жемчужины, извлеченные из пинн Красного моря. Рядом лежал зеленый, желтый, голубой и черный жемчуг – удивительные продукты различных моллюсков всех морей и океанов. Здесь было несколько бесценных образцов из самых редких жемчужниц. Некоторые жемчужины были больше голубиного яйца, каждая из них стоила гораздо дороже той, которую путешественник Тавернье продал за три миллиона персидскому шаху. Красотой они превосходили даже жемчуг маскатского имама, которому, как я думал, не было равных. Одним словом, цена этого собрания была неопределима. Капитан Немо должен был истратить миллионы, чтобы приобрести эти драгоценные образцы, и я мысленно спрашивал себя, из каких источников он мог удовлетворять свои фантазии, собирая подобные коллекции, как вдруг мои размышления были прерваны следующими словами:
– Вы рассматриваете мои раковины, профессор? В самом деле, они могут заинтересовать натуралиста, но для меня они имеют еще больше прелести, потому что я их собрал собственными руками, и, скажу вам, нет ни одного моря на свете, которое бы я пропустил в своих поисках.
– Я понимаю, капитан, – отвечал я, – что весьма приятно прогуливаться среди таких сокровищ. Ни один из музеев Европы не обладает подобными коллекциями. Но если я ис трачу весь свой восторг, осматривая их, то что мне останется для корабля? Я вовсе не хочу проникать в ваши тайны, но признаюсь, что этот «Наутилус», его двигатели, управляющие им механизмы – все это возбуждает мое любопытство до крайней степени! Я вижу, что по стенам развешаны приборы, назначение которых мне неизвестно. Могу я спросить?..
– Господин Аронакс, – перебил меня капитан Немо, – я вам сказал, что вы свободны на моем корабле и, следовательно, ни одна часть «Наутилуса» для вас не закрыта. Вы можете осматривать судно во всех подробностях, и я с удовольствием послужу вам за чичероне.
– Я не знаю, как вас благодарить, капитан. Постараюсь не злоупотреблять вашей любезностью. Только хочу спросить, для чего предназначены эти физические приборы?
– Такие приборы есть в моей каюте, и там я буду иметь удовольствие объяснить вам их употребление. Но прежде осмотрите каюту, которая приготовлена для вас. Надо же вам знать, как вы будете жить на борту «Наутилуса».
Я пошел вслед за капитаном. Через одну из дверей салона он вывел меня в узкий коридор; мы подошли к носу корабля, и там я увидел не каюту, а изящную комнату с кроватью, туалетным столом и другой удобной мебелью. Мне оставалось только поблагодарить любезного хозяина.
– Ваша каюта смежная с моей, – сказал он, открывая дверь, – а моя сообщается с гостиной, в которой мы только что были.
Я вошел в комнату капитана. Она тонула в полумраке и имела суровый, почти келейный вид: железная кровать, рабочий стол, несколько стульев, умывальник. Ничего лишнего, все только самое необходимое.
Капитан предложил мне стул.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал он.
Я сел, и он начал свои объяснения.
Глава двенадцатая
Всё на электричестве
– Господин профессор, – сказал капитан, указывая на приборы, развешанные по стенам его каюты, – вот необходимые инструменты для плавания «Наутилуса». Здесь, как и в салоне, они всегда у меня перед глазами и показывают мне положение и точное направление судна в океане. Некоторые из них вам известны, например термометр для измерения температуры на «Наутилусе», барометр, который показывает давление воздуха и предсказывает перемену погоды, гигрометр, определяющий влажность атмосферы, штормгласс возвещает приближение бури, компас указывает мне путь, секстант по высоте солнца позволяет установить широту, хронометры помогают мне определить долготу, и, наконец, дневные и ночные подзорные трубы, которые я использую, когда «Наутилус» всплывает на поверхность.
– Это обыкновенные инструменты мореплавателя, – отвечал я, – и я знаю их назначение, но здесь есть другие, которые, без сомнения, соответствуют особенным требованиям «Наутилуса»: я вот вижу циферблат со стрелкой – это манометр?
– Да, это манометр, он указывает наружное давление и в то же время глубину, на которой находится мое подводное судно.
– А эти зонды?
– Это зонды-термометры, которые измеряют температуру различных слоев воды.
– А это что за инструменты? Я не знаю их назначения.
– Тут, профессор, я должен вам дать несколько объяснений, – сказал капитан Немо. – Есть могущественная, послушная сила, простая в обращении, которой принадлежит первое место на моем корабле. Все делается ею: она меня освещает, согревает, очень быстро приводит в действие машины. Эта сила – электричество!
– Электричество?! – вскрикнул я с удивлением.
– Да.
– Однако, капитан, исключительная скорость вашего судна плохо согласуется с силой электричества.
– Профессор, – отвечал капитан Немо, – мое электричество – не простое, необыкновенное электричество! Вот все, что я могу вам сказать.
– Я не буду настаивать на подробных объяснениях, капитан, и удовольствуюсь тем, что останусь в изумлении. Только позвольте мне задать один вопрос, на который, я надеюсь, вы мне ответите. Элементы, которые вы употребляете для произведения этой чудодейственной силы, должны быстро истощаться. Чем вы замените, например, цинк, так как вы уже не имеете никакого сообщения с землей?
– Прежде всего я вам скажу, – отвечал капитан Немо, – что на дне моря имеются залежи цинковых, железных, серебряных и золотых руд, и разрабатывать их вполне возможно. Но я не хотел добывать металлы, а предпочел, чтобы само море доставляло мне способы для выработки моего электричества. – Море?
– Да, и в этих средствах у меня нет недостатка. Расположив кабель на различных глубинах, я мог бы, например, получить электричество вследствие разности температур, но я предпочел использовать более практичную систему.
– Какую же?
– Вы знаете состав одного литра морской воды: девяносто шесть с половиной процентов воды, два и около двух третей процентов хлористого натрия, небольшое количество хлористого магния и калия, бромистого магния, сернокислого магния и углекислого кальция. Хлористый натрий содержится в воде в значительном количестве. Именно натрий я выделяю из морской воды, и именно он служит для питания элементов. – Натрий?
– Да, профессор. Если смешать натрий с ртутью, он образует амальгаму, которая заменяет цинк в элементах Бунзена. Ртуть никогда не расходуется, потребляется только натрий, и море мне его снова поставляет. Кроме того, скажу вам, что натриевые элементы гораздо лучше, потому что их электродвигательная сила вдвое больше силы цинковых элементов.
– Я понимаю, капитан, превосходство натрия в тех условиях, в которых вы находитесь. В море его много, но его надо еще добыть, а как вы это делаете? Ваши батареи, очевидно, могут служить для разложения хлористого натрия, но если я не ошибаюсь, расход натрия на электролиз может превысить его приход. Что вы будете делать в таком случае?
– Тогда, профессор, я не стану добывать его таким способом, а использую энергию каменного угля.
– Каменного угля?
– Ну, скажем, морского угля, если вы хотите, – отвечал капитан.
– И как вы им пользуетесь?
– Вы увидите все на деле. Я только прошу вас потерпеть, потерпеть придется, правда, значительное время. Помните только, что я всем обязан океану: он производит электричество, электричество дает «Наутилусу» тепло, свет, движение, одним словом – жизнь.
– Но не воздух, которым вы дышите?
– О! Я мог бы добывать и воздух, необходимый для моего существования, но это бессмысленно, потому что я выплываю на поверхность, когда мне вздумается. Впрочем, если электричество и не вырабатывает кислород, необходимый для дыхания, зато управляет мощными паровыми насосами, которые накачивают воздух в особые резервуары, что и позволяет мне продолжать по мере надобности и так долго, как мне захочется, мое пребывание под водой.
– Я в восхищении, капитан! – сказал я. – Вы, очевидно, нашли то, что люди, без сомнения, когда-нибудь откроют, – истинно динамическую силу электричества.
– Я не знаю, откроют ли, – холодно отвечал капитан Немо. – Как бы то ни было, вы уже знаете первое применение этой драгоценной энергии. Она нас освещает равномерно и безостановочно, чего солнечный свет не может. Теперь посмотрите на эти часы: они электрические и ходят так точно, что могут посоперничать с лучшими хронометрами. Я разде лил их циферблат по итальянской системе на двадцать четыре часа, потому что для меня не существуют ни день, ни ночь, ни солнце, ни луна, а только этот искусственный свет, который я уношу с собой на дно океана. Видите, сейчас десять часов утра?
– Вижу, вижу!
– Другое приложение электричества – этот циферблат, висящий перед нашими глазами, – служит для указания скорости «Наутилуса». Электрический провод приводит его в соприкосновение с винтом лага, и стрелка показывает мне скорость судна. Смотрите, мы идем с умеренной скоростью – пятнадцать миль в час.
– Это чудеса! – вскричал я. – И вы хорошо делаете, что употребляете силу, которая предназначена заменять собой ветер, воду и пар.
– Мы еще не закончили, господин Аронакс, – сказал капитан, вставая, – и если вам угодно последовать за мной, то мы посетим корму «Наутилуса».
В самом деле, я уже видел всю переднюю часть подводного судна; ее устройство было следующим. От центра к носу судна шла столовая длиной пять метров, отделенная от библиотеки переборкой, библиотека тоже была пять метров. Большой салон длиной десять метров отделялся от каюты капитана такой же переборкой. Каюта капитана имела длину пять метров, рядом моя каюта в два с половиной метра в длину и, наконец, резервуар для хранения воздуха в семь с половиной метров, продолжающийся до форштевня. Всего тридцать пять метров!
Водонепроницаемые переборки и герметичные двери с резиновыми задвижками обеспечивали безопасность «Наутилуса» в случае образования течи.
Я последовал за капитаном по узким проходам и очутился в центре судна. Тут было узкое помещение, похожее на колодец, ограниченное двумя переборками; железный трап, привинченный к стене, вел наверх.
Я спросил капитана, для чего служит этот трап.
– Он примыкает к шлюпке, – отвечал он.
– Что? Разве у вас есть шлюпка? – спросил я с изумлением.
– Без сомнения. Отличное гребное судно, легкое и устойчивое, которое служит для прогулок и для рыбной ловли.
– Но когда вы захотите сесть в эту шлюпку, вы должны подняться на поверхность моря?
– Вовсе нет. Эта шлюпка прикрепляется к кормовой части палубы и занимает нишу, специально для нее устроенную. Это настоящее палубное судно, оно не пропускает воду и прикреплено болтами. Трап ведет к люку на палубе «Наутилуса», люк этот в рост человека и сообщается с таким же люком в дне шлюпки. Этой доро́гой, то есть через это двойное отверстие, я и вхожу в шлюпку. Нижний люк закрывают с «Наутилуса», а верхний – я сам. Затем я ослабляю болты, и шлюпка очень быстро поднимается на поверхность моря. Тогда я открываю люк на палубу, до сих пор герметично закрытый, ставлю мачту, поднимаю паруса или беру весла.
– Но как же вы возвращаетесь на корабль?
– Не я, а «Наутилус» возвращается, господин Аронакс.
– По вашему приказанию?
– Так точно. С «Наутилуса» проведен к шлюпке электрический провод. Я даю телеграмму, и этого довольно.
– В самом деле, – сказал я, восхищенный этими чудесами, – ничего не может быть проще!
Миновав трап, который выходил на палубу, я увидел небольшую каюту метра два длиной, в которой Консейль и Нед Ленд, зачарованные обедом, ели за обе щеки. Рядом открылась дверь на камбуз длиной три метра, расположенный между огромными кладовыми.
Здесь электричество оказалось удобнее всякого газа, оно употреблялось на всевозможные кухонные надобности. Провода в печи раскаляли платиновые спирали, нагревая плиту и поддерживая необходимую температуру. На электричестве работали и дистиллирующие аппараты, которые производили превосходную пресную воду для питья. Возле камбуза находилась ванная, удобно оборудованная, с кранами, кото рые давали по желанию холодную или горячую воду.
За кухней было расположено огромное помещение для экипажа, длиной метров пять, но дверь была заперта, и я не увидел его обстановку, которая могла помочь мне определить число людей, необходимых для управления «Наутилусом». В задней части была четвертая переборка, отделяющая кубрик от машинного отделения. Дверь открылась, и я оказался в отделении, где капитан Немо, первоклассный инженер, установил свои двигатели. Машинное отделение было отлично освещено и имело не менее двадцати метров в длину. Оно разделялось на две части; в первой находились батареи, которые производили электричество, а во второй – механизмы, приводящие в движение винт корабля.
Я был поражен прежде всего неприятным запахом, которым было наполнено это отделение, и капитан заметил это.
– Знаете, что неприятно поразило ваше обоняние? – сказал он мне. – Это газ. Выделение газа неизбежно при извлечении натрия. В сущности, это не очень большое неудобство.
Каждое утро мы очищаем воздух вентиляторами.
Я осматривал с величайшим вниманием машины «Наутилуса».
– Вы видите, – сказал мне капитан, – я употребляю батареи Бунзена, а не Румкорфа: румкорфские дают мало энергии, тогда как бунзеновских надо немного, поскольку они очень мощные. Полученная электрическая энергия через электромагнит большого размера передается на сложную систему рычагов, которые приводят в действие ось винта. Этот винт диаметром шесть метров может делать до ста двадцати оборотов в секунду.
– И вы тогда получаете?..
– Скорость пятьдесят миль в час.
– Капитан, – сказал я, – я не сомневаюсь в результатах. Я видел, как «Наутилус» искусно маневрировал вокруг «Авраама Линкольна», и знаю, какой он быстроходный, но надо же иметь возможность, чтобы направлять судно и вверх, и вниз, и во все стороны. А как вы достигаете этого на большей глуби не, где сопротивление исчисляют сотнями атмосфер? Как поднимаетесь на поверхность океана и, наконец, как вы двигаетесь на той глубине, которая вам нужна? Не слишком ли я любопытен, спрашивая это у вас?
– Нисколько, профессор, – ответил мне капитан после легкого колебания, – ведь вы никогда не покинете это подводное судно. Пойдемте в салон, там у меня настоящий рабочий кабинет, и вы узнаете все, что вам можно знать про «Наутилус»!
