Катерина Сергеевна Снежная
Танец судьбы
9
Посреди комнаты, на восточном ковре, лежит отец.
Нет, этого не может быть. Нет-нет-неет.
Больше нет в моих руках бумаг, только слезы и ужас. Лишь боль. Не должно быть так. «Папа. Папочка. Папа».
Зажимаю пальцами рот. Падаю рядом с ним на колени, трогаю его. Слезы льются, ничего им не мешает. Он холодный, как лед. Меня качает, как осину ветром в непогоду. Больно так, словно отняли душу. Нечем кричать, нечем дышать. Только отчаяние. Только сожаление.
Следующие полчаса я не помню. Не помню, что делала и где была. Непереносимая пустота от потери. Безжизненная тяжесть реальности. Я давлюсь от слез, мышцы лица сводит в гримасах внутренней боли.
В ушах мелодия: «Я спросил у тополя, где моя любимая. Тополь не ответил мне, забросал листвой. Я спросил у ясеня, где…». Мне невыносимо горестно, так что ничего не могу сообразить. Только обливаюсь слезами и качаюсь из стороны в сторону.
Вспоминаю о помощи. И в душе вспыхивает надежда, микро-вспышка: а вдруг он жив. Вдруг я ошиблась. Я бегу в детскую, ищу телефон, набираю номер скорой помощи.
– Пусть я ошибусь. Пусть я ошибусь! Умоляю, клянусь, обещаю, только пусть я ошибусь! Ну, пожалуйста!
Они приехали быстро. Бригада из трех врачей осмотрела его и констатировала смерть. Вызвали полицию и работников службы морга. Заполнили ворох бумаг. Мне оставалось только ставить подписи там, где натыканы галочки.
Стрелки на каминных часах показывали четвертый час ночи, когда все формальности были завершены. И в доме снова стало невыносимо пусто.
Где-то на краешке горизонта начинает светать. Летом ранний восход. Я долго сидела на диване в зале, поджав ноги, упираясь взглядом в никуда. И ни одной мысли в голове. Ни одного движения внутри. Безмолвно.
Рано утром обзвонила родственников. Методично набирая номер за номером дядюшек и тетушек, троюродных и двоюродных братьев и сестер, сватов и свояков, друзей. Когда я закончила, солнце уже взошло.
Оставался лишь один номер, на который я не могла позвонить, потому что он не отвечал. Потому что абонент сейчас приземлился где-то в Дубае, заселился в номер и наслаждался новой жизнью. Той, которой у него не было здесь. И я ничего с этим не могла поделать, только сидеть и ждать. Ждать, когда она сама позвонит.
Она так и не позвонила ни на третьи сутки, ни на похороны.
Ни потом.
Жизнь словно стрелки на часах остановилась.
Движение только в организации поминок, общении с родственниками, выслушивании соболезнований. «Инфаркт, ах, так много мог бы сделать».
Меня ни разу никто не спросил, почему нет ее рядом? Почему я хороню отца одна? Складывалось впечатление, что все вокруг знали обо всем, и только я живу в волшебном хрустальном мире грез, где не существует ни зла, ни горестей, ни боли.
Теперь же он треснул.
Они пришли ночью. Дождались сорока дней и пришли.
Меня вырвало из сна грубое касание, жесткая ладонь закрыла рот. Чувство трепета взорвалось в теле в непередаваемую жуть. Сердце выскакивает из груди, по ногам ползет судорожная поземка страха, все мышцы зажимаются, и я вот-вот выскочу из своего же тела.
Первые пару секунд, кроме чужой вони, кряхтения и мата, я ничего не могу осмыслить. Содрогаюсь, дрыгаю ногами и руками. Мычу, как корова, у которой глаза навыкате. И больше ничего не могу.
Не церемонясь, меня стащили в зал, где горит свет, и усадили в кресло. Пять секунд хватило на то, чтобы понять, кто пожаловал с визитом.
Страшно неудобно, я в тончайшей сатиновой сорочке, настолько короткой, что сидящему напротив Танталову видно всё. Под ней ничего нет, кроме выбритой письки. Краснею. Меня потряхивает от дикости происходящего. Сердцебиение такое, что кажется, слышно всем вокруг, как мне страшно и не по себе. Сжимаю ноги плотнее, а сама стараюсь сесть в кресло глубже.
Если бы можно было завернуться в мебель.
– Хм, могла бы и показать красоту. Такое я ценю, – у Танталова старческий сорванный сраный голос, и в нем режутся стальные сипы.
– У тебя плохая ситуация, девочка. Твой отец должен мне денег. Их требуется вернуть.
Он так говорит, будто папа живой. Может войти в зал и решить эту маленькую проблемку. Никак не верится: вломиться в чужой запертый дом. Демонстрация силы и сразу по-плохому.
– Я не указана в завещании. У меня нет, – отвечаю, набравшись смелости, и в глубине души отчаянно надеюсь, что мама права. Руки дрожат, деть их некуда. В горле крайняя сухость.
– Ничего.
Они знают, что с меня взять нечего, и этот визит с целью проверить возможность получить свое. Посмотреть, что и как. Взгляд Танталова смягчается и становится почти отеческим.
– Ты, красоту-то показывай, – велит он, губы изгибаются в хищной усмешке.
Хочется удавиться, смотрю настороженно исподлобья. Рассматривать мою письку, кажется, сейчас неуместным. Но у старых извращенцев свои резоны или привычки. Я не знаю. Отрицательно мотаю головой, чем вызываю еще большую усмешку на мужских лицах.
– Стесняшка. Люблю правильных девочек. Красиво ломаетесь.
Он должен понимать, что с меня нечего взять.
– У меня нет ваших денег, – мой шепот едва слышен, зато хорошо видны красные пятна на лице, плечах, груди.
– Откинься назад и разведи ноги, – в голосе у Танталова такие басы, что становится совсем жутко.
Мне нужно вздохнуть, и я пытаюсь через усилие сделать вздох. Любой, хоть маленький.
– Убери руки с колен, девочка.
Его взгляд меняется на крайне суровый. Я стараюсь дышать.
Надо дышать, Алиса. Как старая заржавевшая дверь, неловко, деревянным перекошенным движением отклоняюсь к спинке кресла.
Медленно развожу руки, кладу их на подлокотники.
– А теперь откройся, – он смотрит только туда, в точку между ног, очень сосредоточенно.
Развожу тихо колени, ощущая, как дрожу от переизбытка адреналина. Чувство мерзкое, как и взгляд сидящего напротив козла.
– Еще шире, – снова ухмылка, пока он глазами подвергает рассмотрению меня там. – Еще. Шире. Максимально!
Мне так страшно, что в душе рождается лед. Кажется, он выморозит сейчас меня изнутри, пока эта любострастная мразь играет в гинеколога, глядит на меня и думает о чем-то похотливо-поганом.
Танталов достает из нагрудного кармана сотовый и делает крупный снимок между моих бедер. Смотрит на меня, явно довольный фотографией. Я раскоряченная и униженная лежу в кресле в окружении трех мужиков, в розовой сорочке, боясь шелохнуться.
– Хорошая девочка, – выговаривает он, убирая телефон.
Я дергаюсь, желая встать, сменить позу на более закрытую, потому что тело невыносимо сильно колотит.
– Замри, – рявкает он, и я, парализованная, перестаю шевелиться совсем, ощущая себя беспомощной и раздавленной. – Не порть красоту.
В зале воцаряется тишина. Он явно о чем-то размышляет, так как поглаживает большим пальцем правой руки свой подбородок и смотрит сквозь меня. Весь такой элегантный дедушка. Вельветовые бежевые брюки, льняной пиджак, зеленая рубашка с шейным платком и кожаные туфли. Все в облике указывает на большие деньги. Затем снова мне в глаза, наклоняется и заносит руку.
Первая реакция – зажаться, свести ноги, вскочить и убежать.
Его пятерня прикасается к коже, и меня начинает бить крупная дрожь.
10
Заметная. Сжимаюсь внутрь. Мне не по себе. Тошнит. Большим пальцем он водит посередине туда и обратно, слегка трет складки. Губы изгибаются в усмешке, он их облизывает.
– Ты смотри, ладная, – отрывается от меня и перекатывает смазку, елозя своими пальцами, растирая её на них. – А ты прирожденная шлюшка. Смотри.
Он подносит эту липкую субстанцию к своему носу и вдыхает.
– Чуть тебя погладишь, и ты влажная. Ты меня радуешь, девочка.
Его перепады настроения настолько психопатные, что от крика даже охранники вздрагивают.
– Не то, что твоя мать, сука гребанная! Мать твою.
В следующее мгновение он хлопает по моим половым губам. Я вскрикиваю от резкости и боли. Лицо у Танталова жуткое, ничего нормального в нём нет. Затем снова поглаживает меня.
– Дразнила, а сама как сухая коряга, дрянь. Только сосать умеет. Визжала, как ослица.
Движения приобретают характерный ритм поглаживаний, туда-сюда. До меня не сразу доходит смысл услышанного, того, что он говорил предположительно о моей маме. Вероятно, он сумасшедший.
– Кончи для меня, давай, – требует он, совершенно не видя моего шокового состояния. Глазами я умоляю его прекратить происходящее, но он только усиливает свои движения.
– Я не могу, – выдыхаю я, зажмуриваясь, чувствуя новые болезненные шлепки по губам. Горло давит сдерживаемый крик протеста.
– Я хочу, чтобы ты кончила! Тарас, помоги ей кончить.
Один из охранников подходит к нам, фиксирует мои руки. Нависает сзади. Ему точно не в первый раз, я вижу по выражению глаз, поворачивает мою голову, пытается поцеловать. Я выворачиваюсь, ощущая, как сейчас стошнит. И в следующую секунду ощущаю боль от долбящих пальцев внизу. На лице становится мокро от слёз.
Я закричала, отчаянно, от души. Я даже не знала, что умею так кричать. Невероятно громко, во всю глубину легких, кажется, я смогла бы перекричать стадион.
Танталов даёт знак остановиться, вытирает пальцы о бумажное полотенце, протянутое охраной. Откидывается в кресло, удовлетворённо смотрит.
– Отличный голос, мощный. Я оглох.
Пока я свожу трясущиеся ноги вместе, натягивая ткань на бедра, ощущаю боль в отбитых пятках и в промежности. Дрожу, смотрю на него ровно, почти не всхлипывая, но ничего не могу поделать с текущими по щекам слёзами. Они попросту струятся по расслабленному лицу и капают вниз.
– У тебя есть два выхода. Либо ты с твоей сукой-мамашей возвращаете деньги, либо идёшь к Берцеву, и он отдаёт недвижимость вместо них. О процентах мы с тобой потом потолкуем. У тебя срок месяц. Паспорт твой у меня. Не советую делать глупостей.
Он встал и прошёл мимо меня, за ним его свита. Только когда захлопнулась дверь, я закрыла глаза и зарыдала, не в силах поверить в случившееся. Как будто я попала в кошмарный фильм ужасов, и мне остаётся только умереть.
Беру трясущимися руками телефон и звоню Юльке. Больше мне звонить некому. Можно было бы пойти в полицию, но мне страшно. Танталов будет всё отрицать, а потом меня будет за это убивать. В этот момент я горько сожалею о том, что нахожусь здесь. И не могу даже позвонить маме. Узнать, что же мне делать дальше?
Юлька стояла на пороге через двадцать минут. Прыгнула в такси и приехала. На её плече я смогла выплакаться, рассказывая о своём горе и немного успокоиться.
– Подожди, это что, выходит. Деньги от Танталова пришли к вам, а Берцев их не получил? И где они?
Юлька слушала мой рассказ с полными глазами ужаса.
– Я не знаю.
– Они у тебя? Или у твоей матери?
– Вряд ли. Она бы не бросила меня и уехала с деньгами. В этом нет никакого смысла. Я перерыла все бумаги отца. Шведов дал доступ ко всем счетам, и там везде пусто.
– Ваш бухгалтер?
Я кивнула.
– Выходит, Берцев получил бабки и молчит. А что, красава! И бабки его, и собственность целая. Танталов отозвал бабки и врет, но не вижу в этом никакого смысла. Либо твоя мама забрала бабки и кинула тебя. – На этом Юлька поморщила лоб и отрицательно мотнула головой. – Да, тоже бред. Не могла она тебя кинуть.
– Если Берцев, тогда всё понятно. А Танталову это зачем? Он только хочет вернуть своё.
– Или твоими руками загрести чужое.
– Как? – Я уставилась на Юльку, отчаянно не понимая, как я могу отобрать у другого человека его же собственность. Я не финансист, не вор, я не умею ничего такого. – Это же не в карман что-то положить и унести. Документы я подделывать не умею.
– Не знаю, но зачем-то же он предложил тебе это. Значит, что-то есть, что ты можешь. Танталов полный псих, но не дурак.
Некоторое время мы молчали, обдумывая обстоятельства.
– Хоть бы она позвонила, – вырвалось у меня, когда я пришла к выводу, что не вижу вообще никакого выхода из сложившейся ситуации. Я даже дом не могу продать, он собственность мамы.
Юлька молча согласилась со мной, а затем пожала плечами.
– Ты всё равно можешь попробовать поговорить с Берцевым. Припугни его судебным иском. Ну, а что? Если у него и бабки, и, короче, ты сама понимаешь.
– Юля, если бы деньги ушли к нему, Танталов сюда бы не пришел. Он бы разбирался с ним напрямую. Он не знает, где деньги, и мы тоже.
– Ну так нужно выяснить, у него они или нет? У тебя нет, у Танталова тоже, значит, у него?
– Что тогда? – я с отчаяньем посмотрела на неё. – А может быть, они у мамы?
Я и сама не верила в то, что говорю. Она бы не стала так со мной поступать. Она бы не поставила под удар жизнь единственной дочери. Зачем ей это? Она любит меня. Всегда любила.
– А если она позвонит через месяц или три?
– Она обещала раньше.
– Обещать и не делать. Полтора месяца не звонит. Помнишь, как она обвинила меня во всём, когда ты порвала связки? А ведь это была её вина. Полностью. – Юлька села на своего любимого конька. – Помнишь, что она говорила? Ты потянула их на танцах, бла-бла-бла.
– Юля!
– Я точно знаю, что она тебя гоняла до седьмого пота. Ты спала по три часа. А я тебя тайком кормила. Или ты забыла?
– Хватит.
– Нет, не хватит. Неизвестно, когда она позвонит, нельзя сидеть и ждать. Надо самим действовать. Или ты что? Хочешь стать шлюхой Танталова?
Я прямо взорвалась от её лозунгов и активности. Вскочила на ноги, начала ходить туда-сюда. Мама просила держать его на расстоянии, но она ничего не говорила о Танталове. Разве сейчас ситуация не затянулась? Нужно найти деньги. О том, что она бросила папу, я старалась не думать. Он умер до того, как я приехала и отвезла в аэропорт, или после? Этот вопрос мучил меня ежечасно. Я мысленно прокручивала наш разговор раз за разом. Выходило так, что до, но пока она не позвонила, мне не хотелось об этом думать.
А вдруг – до?
11
– И что ты мне предлагаешь? Артем, давай поговорим, не у тебя ли денег моего отца? Так? – бросила взгляд в окно, на цветочную клумбу с порхающими бабочками желтых и белых цветов. Замерла на секунду и снова начала метаться. – Он меня пошлет подальше и все на этом. Даже если деньги у него.
– Нет, конечно, – Юлька закивала. – Так нельзя. Нужно втереться к нему в доверие, получить доступ к счетам.
– Как? – я все понимаю, но Юлька временами неисправимая мечтательница.
– Да, как все.
Я перестала метаться и ошалело уставилась на нее.
– Через постель?
– Есть другие варианты, – Юлька многозначительно приподняла брови и тут же их вернула на место. – Ситуация не проста. Хочешь жить – умей вертеться. Берцев лучше Танталова.
– Учитывая последнюю встречу, я даже не представляю, как это вообще возможно реализовать.
Настала очередь Юльки закатывать глаза и делать невозможное выражение лица.
– У всех баб одно оружие, и у тебя, дорогуша, оно тоже имеется.
– Ты про то, что между ног?
Юлька фыркнула.
– Про то, что между ушей, Алиса. Но если тебе приятно думать, что у тебя между ног – думай!
Я в нее кинула мягкую диванную подушку.
***
На удивление, секретарша не только передала просьбу о встрече, но даже перезвонила и сообщила, что та назначена по известному мне адресу. Я выдохнула с радостью – не придётся общаться при свидетелях, ведь Артем мог назначить ее где угодно. С другой стороны, меня тут же окутал страх. Его последние слова не оставляли вариантов. Моя речь про старческий радикулит и всё такое – тоже. Обиженное и оскорблённое мужское эго, насколько оно жадно до удовлетворения и восстановления справедливости? Что для него означает эта встреча? Что он захочет?
– Да, что он с тебя может потребовать, – рассуждала Юлька на подготовке к встрече. – Всё как обычно. На колени. Ты моя рабыня. Сделай мне хорошо. И это, где там у тебя вторая дырдочка?
– Я тоже очень надеюсь, что у него паршиво с фантазией, – согласилась я, рассматривая платья в шкафу. – Может быть, он импотент? Бывают же в таком возрасте?
– Это, знаешь ли, бывает ещё хуже, – Юлька жадно откусила от яблока, громко хрустя. – И не про него. Мне тут одна птичка на хвосте принесла, всё у него работает как надо. Плакалась, что к ней не проявляют интереса. Так что жди гостей. А ещё Галина рассказывала, что он такой избирательный весь, и кого попало в подруги не берёт. Щедрый на подарки, ну и ты знаешь. Что в «Атлантиде» произошло – прямо из чудес чудесных. Тебе очень повезло, что он так сильно запал. Так что жди большого и качественного аппетита.
У меня вырвался тяжёлый вздох под продолжающийся монолог Юльки:
– Вообще не понимаю, чего ты нервничаешь? Твоя задача проще некуда: прийти к нему домой, быть милой, он сам всё сделает. А потом угости его хорошенько, и он весь твой. Все они устроены по одному лекалу. Раз стоит, значит, проси всё, что душа желает, – Юлька снова откусила яблоко.
Я продолжила тягостно вздыхать.
– Представляю. Артем, у тебя там как? Где? В штанах. Стоит? А крепко стоит? Значит так, мне сотовый в руки и доступ к счетам. Хочу проверить, а не прошёл ли транш от моего отца. Куда ты его дел!? Если будешь паинькой, может быть, получишь сладкое.
Взгляд подруги вмиг скис, как будто она только что обнаружила в яблоке червяка. Юлька отложила испорченное лакомство в сторону.
– Алис, ты бы не портила всё прямотой. Не надо в лоб. Он хочет тебя, ну, поссорились, поругались. Зов природы никто не отменял. Наверняка он отошёл за это время. Такое желание с его стороны вообще не типично.
– Ты, смотрю, хорошо проинформирована. Ладно, буду говорить о погоде и бабочках.
– Вот так лучше. И вообще, если бы мне сделали такое предложение, я бы воспользовалась им.
– Ты про Никиту?
– Да, уж, юрист неуловимый, супермен какой-то, не поймаешь на месте.
– Юль, – я склонила голову на бок, остановившись на простом цветном платье-футляре. – Он же вроде бы женат, или нет?
– Да, представляешь, Галина и я подружились. А вот его никак не выцепить.
Я так и уставилась обалдело на Юльку.
– Подожди, ты дружишь с его женой, надеясь залезть ему в штаны? Это не слишком…
Кажется, Юлька на меня обиделась: она запрокинула голову, тряхнув светлыми локонами, и поджала пухлые губы. Ей не нравилась никакая критика, а тем более от подруг.
– Не слишком что…
– Нагло? – я расстроенно закусила нижнюю губу.
Юлька отвернулась, обиженно глядя в окно. Вероятно, она хотела получить от меня поддержку, забывая напрочь, что мой собственный парень укатил с моей матерью вместе. Как это? Низко. Нагло. Ужасно.
– Я не буду читать тебе морали, – выговорила я, собравшись с мыслями, решив, что она не бросила меня в беде, и я не буду никому читать проповеди. Это её дело, с кем спать и чьи семьи разрушать. Как бы мне ни хотелось обратного. – Помоги застегнуть платье.
Спустя полчаса я стою на пороге дома Артёма. Делаю глубокий вдох. От волнения я почти не чувствую летнего зноя, но всё же вытираю ладони. Ещё секунда – и я передумаю и не решусь. Тем не менее, захожу в дом и шагаю внутрь помещения. Со стыдом вспоминаю обстановку в спокойных тонах. До меня доносится голос хозяина дома, он с кем-то говорит.
– И где я тебе сейчас возьму? Это же не здесь? Не каждый готов сорваться с места и ехать в другой конец страны, ты понимаешь?.. Нет, она нужна…… Мне будет не до него. Да….. Послушай, я тебе не нянька!
Я вошла в зал и тут же вижу мужскую фигуру в дальнем углу комнаты. Артём говорит с кем-то по телефону. Одет он не по-деловому. Льняная белая рубашка, синие джинсы хорошо подчеркивают загорелую смуглую кожу. Он оборачивается и на секунду замирает, отключает телефон и убирает его в задний карман штанов.
Пока я завороженно смотрю именно на его пальцы и на телефон, сердце в груди ускоряет темп. Возможно, Танталов прав, и в этом телефоне есть сведения о том, что транш прошёл. У всех онлайн-банки. Но как мне его получить в руки и хотя бы на час времени?
Артём опёрся кулаками на спинку белого дивана и сердито, не скрывая плохого настроения, спросил:
– Зачем хотела встретиться?
Я ожидала более доброй беседы или большего дружелюбия. От этого страх прыгает по телу, словно мяч, покалывает импульсами трепета. Я сглатываю и встречаюсь с ним взглядом.
Его взгляд черствый, почти равнодушный.
– Ты сам сказал, что, если передумаю… – очень не хочу опускаться до полного уничижения. – Я передумала.
На минуту смотрим друг на друга, изучаем. Артём строго, словно пытается понять, осмыслить, что именно я предлагаю. Я как нашкодившая школьница готова на всё, лишь бы исправить ошибку. По коже бежит дрожь. Мне хочется вытереть ладони о бедра.
– Хочешь сказать, что тебя прижало, и ты приползла обсуждать капитуляцию?
12
Его голос колкий, интонации едкие.
На мгновение внутри закипает гнев, похоже, злопамятный он и большая сволочь. Как же хочется уйти. По лицу пошли красные пятна. Я снова сглотнула, ощущая ком в горле. Если бы я могла уйти…
– Я прошу прощения за всё, что было сказано мною на балу цветов, – надеюсь, мой тихий голос звучит кротко, потому что в этот момент я сделала первый шаг в зал, к нему.
Задача – приблизиться максимально. Да, передо мной обиженный мужчина. Возможно, истерично оскорбленный, кто его знает? Но чем ближе, тем больше шансов.
Он стоит, не шелохнувшись. От него идет такой лед, как от замершей гранитной скалы. Он согласился на встречу, но передумал или совсем расхотел меня? Панические мысли так и крутятся в сознании.
– Я была расстроена и не думала, что говорю, – еще один шаг к нему, хочется сделать назад, пока он стоит и сверлит меня недовольным взглядом.
– И если тебе нравится называть это капитуляцией, называй, – еще пару шагов; мне кажется, его взгляд тяжелеет, темнеет, и выражение на мужском лице приобретает жестокий контур.
– Надеюсь, приглашение в силе и ты способен на прощение? – еще несколько шагов; мои ноги отказываются гнуться и ступать ближе, так как смотрит он на меня исподлобья безрадостно.
Между нами остался только диван. Сил двигаться больше не осталось. Медленно я протянула плотно сжатый в кулачке белоснежный платок. Тот невесомо и свободно спланировал на спинку дивана.
Артем выдерживает напряженную паузу, а затем его лицо искривила недобрая усмешка, и он усмехнулся.
– Мой?
Я смотрю на кусочек ткани и киваю, на секунду отводя от его лица взгляд, пользуясь этим как передышкой. Сердце, перестав биться, рухнуло куда-то вниз, и невыносимо дышать, так как бьется оно через раз.
– Пригодился?
«Еще спроси, подтиралась ли я им?»
Поднимаю сердитый взгляд на мужское лицо. Хочется уйти.
– Да, – это всё, на что я сейчас способна. – Спасибо.
Он не сводит жестокого и в то же время некстати веселого взгляда с моего лица. В нем всё: издевка, холод, любопытное экспериментирование, злость.
– И ты пришла предложить мне себя?
Этого неуместного вопроса я больше всего боюсь. «Сукин сын, нет, конечно, пришла разок с тобою перепихнуться. И пока ты будешь спать, загляну в твой сотовый». Сердце забилось, как исступлённое, зашлось в галопе. Я выразительно посмотрела на свой «белый флаг».
– Не достаточно доказательств?
Больше всего я хочу уйти, оказаться в другом месте, не здесь, не унижаться перед практически чужим мужчиной.
Его глаза саркастически сверкнули, и он зло щелкнул языком.
– А ты ожидала меня с членом наперевес?
– Этого не достаточно?
– Нет, – отрезал он, скрестив руки на груди и разглядывая меня с презрением и уничижением.
– Что ж, – пришлось наклониться, приподнять подол платья, не сводя с него обиженного взгляда, и стянуть с себя трусики. Тонкие, кружевные, белые. Они упали на босоножки; я взяла их в руку, и кусочек кружев на резинке, дразнящий, повис на моих пальцах.
Взгляд Артема изменился.
– Я не думаю, что тебе стоит знать, влажные они или сухие? Ты не стоишь таких усилий, – резко смяла их в ладони, спрятав в кармашек платья, зло развернулась на каблуках.
Большего сделать нельзя. Слепые не верят в свет, глухие не знают музыки, а тот, кто тебя не хочет, не испытывает желания. В мгновение мне стало легче, настолько, что плечи расправились сами собой, и тело на секунду обмякло. Я злюсь и одновременно радуюсь тому, что больше не надо унижаться.
Артем окликнул меня у ворот дома, догнал.
– Подожди, – его руки лихо развернули мою фигуру к себе. – Я хочу знать, как ты далеко зайдёшь?
Вероятно, ему так понравилась игра, что он захотел продолжения.
– Отпусти меня, – горячая обида растекалась по телу.
– Почему ты передумала? Ты была очень убедительна тогда, – он оставался таким же сердитым, серьёзным, и теперь к этому добавилась требовательность, так как его руки прочно держали меня за плечи.
Захотелось расплакаться. Заорать. Дать по лицу. Убежать. И забыться.
– Что значит, далеко зайду? О чем ты? – попыталась освободиться из мужской хватки, пока его взгляд утюжил моё лицо, выискивая ответы.
– Я знаю, Танталов ищет деньги.
Каждое его слово, каждое движение выдавало меня. Не умею я врать. Так что я чуть не задыхаюсь от смущения. Он прав, прав! Я здесь из-за того, что боюсь этого вонючего ненормального старика. Краски позора залили всё моё пылающее лицо.
– Я не знаю, о чем ты говоришь. При чем тут какой-то Танталов!? – во взгляд и голос я вложила всю возможную ярость и гнев.
– Алиса, логично подумать, что деньги у меня. И потому ты здесь, – он потряс меня, надавил.
Боже мой, если мне сейчас удастся вырваться из его клешней, я примитивно убегу, сорвусь на бег. Я сжала зубы, чувствуя, как бурно бежит, пенится от адреналина кровь по венам. Нельзя говорить правду. Он всё равно не поймёт.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сделала отчаянный рывок, ощущая бесполезность действия.
Взгляд Артема внимательный, пристальный. Он не сводит его с моего красного, напряженного лица.
– Смотри в глаза мне, – тряхнул так, что волосы закрыли половину лица, зазвенело в ушах. – Алиса, скажи, что пришла не сама.
Да, боже мой, зачем тебе это? Что бы поиздеваться, как сейчас в зале? От этих мыслей меня дико затрясло. Я одна. Я должна постоять за себя или сдохнуть. Да, хотя бы от инфаркта, как мой бедный отец. Так как сердце просто не выдержит этой пытки. По лицу пот со слезами градом. Жарко, невыносимо. Больно и обидно от постыдной правды.
Я дернулась с такой силой, что сомнений в том, что на руках останутся синяки, у меня уже не было. Слезы размывали тщательный наложенный макияж. Хоть задергайся – бесполезно.
– Я пришла САМА! – прошипела я, глядя на него со всей возможной убедительностью, на какую способна. – Я не понимаю, о чем ты говоришь! Я тебе предложила себя, как шлюха! А ты! Отпусти.
– Такие как ты сами не приходят, Алиса. Я не верю ни единому слову! – он сорвался на нервный тон.
– Пошел ты.
– Алиса, правду – и отпущу, – Артем не просто знал истину, он в ней не сомневался, так как в этот момент еще сильнее прижал к себе, причиняя ощутимую боль под пальцами.
Я дергалась в попытках освободиться, убежать, закончить.
– Не знаю, о чем ты говоришь. Я пришла к тебе, потому что хочу тебя! И все!
В этот момент, в последней попытке вырваться, я плюнула ему в лицо. Как портовый матерый моряк. Как оскорбленная женщина. Как человек, зажатый в угол собственных страхов и угрызений совести. И этот плевок, смачный, слюнявый, позорный, принес утешение от обездвиживания. Мы замерли, как статуи. Я зареванная, пытаюсь отдышаться. Он в гневе.
– Отпусти, – хотела потребовать, но заскулила ничтожно, по-детски.
Артем разжал руки. Посмотрел сурово на меня так, что не осталось сомнений: я шлюха и лгунья. Он не поверил. Ни единому слову.
Я обняла сама себя руками, холод сковал тело. Потерла пальцами места, где осталась боль. Не выносимо смотреть ему в глаза. Стыдно. Грязно. Я смотрю на наши ноги, на серую плитку, которой вымощен весь двор, и сквозь стыки которой пробивается трава.
– Мне нужна невеста, – сообщил он.
Поднимаю на него полный непонимания взгляд. Может быть, он сам с собой разговаривает? Или по телефону? Не видела, чтобы он его доставал.
– Ты только что сказала, что хочешь меня, – смотрит прямо в мое вытянувшееся от изумления лицо. – Я принимаю твое предложение. От тебя требуется только одно: быть милой и помалкивать. Ты согласна?
Он достал платок и вытер им плевок.
– Прости, – прошептала больше для себя.
– Я уже это слышал, Алиса. Твои слова постоянно расходятся с делом, – убрал платок в карман. – не терплю людей, которые лгут мне.
Я покраснела еще больше, а в глубине души расцвела радость. Согласна ли я? Да, конечно, безусловно. Ведь пока я рядом, есть шанс получить доступ к информации. Все лучше, чем еще один визит Танталова.
– Твоя мать говорила, что ты закончила педагогический?
– Ну, – кивнула, продолжая игнорировать взгляд.
Мужские пальцы грубо схватили мой подбородок и развернули лицом к себе.
– Привыкай говорить правду, – произнес он, когда ему удалось заглянуть мне в глаза. – Собирай вещи, возьми теплые. Вечером будь здесь. Мы летим на Дальний Восток. И клянусь богом, Алиса, если я узнаю, что ты со мной из-за Танталова, ты пожалеешь, что вообще встретила меня. Поняла?
– Да, – я с трудом удержала взгляд на сердитых зеленых глазах, как только пальцы отпустили лицо, тут же отвернулась.
– Вызову такси. Сходи, умойся.
Он достал телефон, набирая номер, я же смотрела только на его руки и этот гребанный гаджет. Вещь, которая могла, возможно, устранить все мои проблемы. Или хотя бы существенно сократить их.
Сев в такси, я назвала адрес на автопилоте. Что это было? Артем не то чтобы не вел себя как прежде, передо мной был совсем другой человек. Не тот, что рисовала память. Как легко увидеть то, чего нет. Или есть, но иллюзии мешают. В любом случае, две встречи, нет три встречи, если считать ночь, достаточно ли, чтобы сделать вывод, человек хороший или что он хочет меня. Для первого очевидно нет, для второго – да.
И вот во втором я как раз усомнилась только что. Какое нафиг вожделение и желание, когда тебя только что хорошенько потрясли как пиньяту. Конфет не вытрясли, только ощущение собственной бесполезности. Чувство собственного достоинства осталось размазанным на паркете чужого дома. А еще странное ощущение загнанности в угол. Телефон молчал.
Ни одного звонка от мамы за полтора месяца. Танталов чуть ли не на пороге дома, его люди каждый день вились у ворот. Некоторых наблюдающих я узнавала в лицо. А теперь Артем. Словно я бильярдный шар, который от удара кием так и не нашел лузу. Носится от одного угла к другому, а толка нет. От собственного бессилия я заплакала, тихонько скуля в собственные трусики. Платок остался у Артема. Боже мой, даже собственного носового платка не имею.
