Катя Майорова
Мамa
Травма нормальности. Вера Фуэнтес
– По какому поводу обращаетесь? – спросил из динамика механический голос.
– Ребенок болеет.
– Подойдите поближе к камере. Расположите сетчатку правого глаза напротив красной точки. Замрите. Так, сын Аристарх, 2045 года рождения, семь полных лет. Трое суток назад в 20:31 по местному времени повысилась температура тела до 38,4. Далее был зафиксирован сухой кашель с допустимой при респираторных инфекциях частотой. В прошлые сутки кашель преобразовался во влажную форму, среднесуточная температура тела не превышает 37,2. Оснований для обращения не наблюдается. Всего хорошего.
– Нет, – Амалия отчаянно крикнула в микрофон, – это другой ребенок. Еще один сын. У него нет чипа.
Аристарх видел, как мать переживала, и невольно заражался ее тревогой. Он попытался сглотнуть ком в горле и, не обращая внимания на головную боль, которая так до конца и не прошла, взял за руку непривычно тихого Атланта, чтоб тот не смог убежать. Голос из-за стены молчал.
– Эй, – Амалия стукнула ладонью о стену и Аристарх невольно вжал голову в плечи. – Он тоже человек, и ему нужна помощь.
– Эммэ… Эммм, – жалобно замычал Атлант.
– Да-да, дорогой. Сейчас станет полегче, – мать прижала макушку Атланта к своему животу и погладила его по голове.
Справа от троицы с тихим щелчком открылась дверь. Амалия схватила Атланта за руку и они быстро скрылись в проходе. Аристарх заглянул в узкий коридор, освещенный тусклым светом от расположенных под потолком редких лампочек, и сглотнул, увидев как тени матери и брата скрылись за поворотом. Испугавшись, что дверь исчезнет так же внезапно, как и появилась, он шагнул в полумрак. Шаги эхом отражались от бетонных поверхностей. Аккуратно заглянув за угол, он увидел полоску света, льющуюся из приоткрытой двери и поспешил к ней.
В комнате горел яркий белый свет. Он слепил глаза и Аристарх не сразу смог рассмотреть помещение. Быстро моргая, он попытался прислушаться к голосам. Атлант громко кричал. Наконец, открыв глаза, Аристарх увидел, как мама, пытаясь удержать за руку извивающегося и вопящего брата, разговаривала с молодым человеком в полиэтиленовом защитном костюме.
– Это очень странно, – незнакомец пытался перекричать вопящего Атланта. – Вероятность ошибки теста на определение врожденных аномалий развития меньше одной тысячной процента. Вы подавали информацию в исследовательский центр? Нужно выявить ошибку, чтобы у других семей была возможность абортировать некачественный эмбрион.
– Ошибки никакой не было, – процедила сквозь зубы Амалия.
Аристарх услышал ее только потому, что брат на секунду замолчал, переводя дыхание, чтобы тут же закричать снова. Увидев, что мать теряет последние крохи самоконтроля, Аристарх подошел к брату и попытался занять его внимание. Он знал, что в таких ситуациях спасти может только одно. Благо он сунул заветный «успокоитель» себе в карман прямо перед выходом из дома.
– Эй, Атлант, – нарочито весело позвал он брата, – смотри-ка, что у меня есть. – Атла-а-ант!
Аристарх протягивал руку брату, одновременно раскрывая ладонь. На ней лежал маленький металлический волчок. Атлант продолжал какое-то время кричать по инерции, но глаза его неотрывно смотрели на ладошку брата. Это был хороший знак. Наконец непрерывный крик сошел на нет, уступая громким монотонным завываниям. Атлант начал настойчивее вырывать руку из ладони матери, а освободившись, подбежал к Аристарху и выхватил волчок из его рук. Несмотря на тучное тело, он ловко уселся по-турецки прямо на ослепительно-белую плитку и, крутанув волчок, наклонился к нему, едва не задевая носом. Атлант замер и только его зрачки непрерывно следили за игрушкой.
– Вы понимаете, – мужчина прокашлялся, – мы не можем вам помочь с… ним, – он махнул рукой в сторону Атланта. – Всю необходимую медицинскую помощь для стабилизации психического состояния такие люди получают в «Доме Доживания». Я не могу выписать рецепт на седативные.
– Седативные? – Амалия нахмурилась.
– Ну, успокоительные. Просто не обладаю компетенцией, понимаете. Но я могу написать заключение, что его необходимо поместить в «Дом Доживания». Для этого есть все основания. Не понимаю, почему вам не предложили этого раньше.
– Ему не нужны успокоительные, – мать взвизгнула. – Тем более, я никуда не собираюсь его сдавать. Чертовы фашисты!
– У него острый тонзиллит, – тихо проговорил Аристарх. Разъяренная мать и опешивший мужчина резко повернули к нему головы. – Осложнения после ОРВИ. Я сверял симптомы в интернете. Нужны антибиотики. Чипа у него нет, поэтому и лекарства не доставили.
– Тебе сколько лет? – удивленно спросил медработник.
– Семь.
– У меня нет своих детей, но вроде это необычно? – он повернул голову к Амалии. Та лишь неоднозначно пожала плечами.
– Он вечно что-то читает про анатомию, мозг и старые книги по психиатрии. Информации даже в сети уже нет, а он все находит бумажные экземпляры, которым под пятьдесят лет. Вернее, моя мать достает их ему. Он говорит, что станет ученым-генетиком.
Медработник заинтересованно посмотрел на Аристарха, а затем, шурша полиэтиленовыми штанинами, подошел к нему и присел на корточки:
– Будущий коллега, значит? Меня зовут Саян, – он протянул большую руку в латексной перчатке.
Костюм был литой, с капюшоном. Лицо ограждено прозрачной пластиковой маской. Аристарх запомнил только густые черные брови и крючковатый нос, похожий на клюв орла.
– Аристарх.
– Если не секрет, почему ты выбрал эту профессию? – спросил Саян, пожимая в своей ручище маленькую ладонь.
Плечи Аристарха зашлись мурашками, когда скрипучий латекс прикоснулся к его коже, и он медленно начал вытаскивать свою руку из резиновых когтей. Он проигнорировал вопрос, поворачивая голову в сторону матери, которая подошла к Атланту и, присев на корточки, что-то тихонько ему говорила, гладя по голове. Саян заметил этот жест и, чуть ближе наклонив голову к Аристарху, зашептал:
– Слушай, как специалист тебе говорю, это все бесполезно. Не трать свои мозги на несбыточные мечты. Ему ничем не помочь.
Впервые за все время, что они находились в медицинском центре, выражение лица Аристарха выдало в нем ребенка. Он насупился, отошел подальше от неприятного ему Саяна и горячо сказал:
– Я смогу! Мой брат будет здоров!
Саян лишь пожал плечами, поднимаясь в полный рост:
– Сейчас я принесу сканер, чтобы можно было установить диагноз. Сами понимаете, мы им уже лет пять не пользуемся. С появлением чипов диагностика значительно упростилась. Но таких вот не чипируют, так что будем по-старинке. Лекарства с назначением вышлю на ваш адрес.
Изогнутый экран размером полтора на два метра просканировал Атланта и подтвердил диагноз острый тонзиллит. После этого вся троица отправилась домой. В их агломерации, как и в любой другой, мало кто пользовался общественным транспортом. Здесь все было под рукой – школы, детские сады, поликлиники, магазины. Но беспилотные электробусы все равно исправно курсировали по маршрутам. Аристарх уже так привык двигаться пешком среди серых глянцевых лабиринтов, что даже не задумывался, хотелось ли ему проехаться на электробусе с пузатыми панорамными окнами, словно в аквариуме, перевозящем малочисленных пассажиров. Атланту же сомнения были не свойственны, поэтому он уверенно потянул мать к остановке. Идти пешком, даже небольшое расстояние, он категорически не хотел.
Внутри электробуса стояла вакуумная тишина, но Атлант сразу заполнил ее своими вокализациями. Он взвизгивал и мычал с разной громкостью и частотой. Амалия села на откидную сидушку и немного расслабилась – у нее получилось выбить для сына лечение. Аристарх же, наоборот, насторожился, потому что кроме них в электробусе сидели еще двое – взрослый мужчина и женщина чуть старше его матери. Мужчина отрешенно смотрел на мелькающие мимо здания и слушал музыку в наушниках. В его ушах едва можно было разглядеть полимерныe вкладыши телесного цвета. А женщина, напротив, внимательно следила за ними. Сначала она удивленно распахнула глаза, когда Атлант всем телом прижался к стеклу и, кажется, даже лизнул его, а потом так сильно поджала тонкие губы, что Аристарху она тут же показалась похожей на древесную лягушку.
– Почему он тут? – женщина брезгливо кивнула на Атланта, расположившегося на полу электробуса и занятого волчком.
Аристарх вжал голову в плечи, нутром предчувствуя надвигающийся скандал. Словно птица, он знал о предстоящем торнадо до его появления. Пытаясь сгладить ситуацию и предстать перед женщиной порядочнее, чем они есть, он подскочил к Атланту и стал тянуть его вверх, надеясь усадить рядом с собой.
– Оставь его! – рявкнула мать, и Аристарх разжал пальцы.
Амалия медленно повернула голову к незнакомке:
– Что?
– Я имею ввиду, почему вы его оставили? Неужели тест не показал, что он будет, ну… идиотом? – женщина с жалостью посмотрела на мать.
Аристарх видел, что мама впала в ступор. Она слегка приоткрыла рот и уставилась на незнакомку, не моргая.
– Ой-ой, я так боялась этого. Ну, благо, у меня двое совершенно здоровеньких детишек. Я обе беременности была как на иголках: боялась, что тесты ошиблись и.. – женщина небрежно махнула рукой в сторону Атланта, – такой же родится. Хотя, я бы, конечно, сразу отдала в «Дом Доживания». Но все равно здоровье свое тратить почем зря – вот, что обидно.
– Что значит почем зря? Это же ребенок, такой же, как и ваши, – голос Амалии скрипел, словно она не утоляла жажду несколько дней.
– Как это такой же? Он же отсталый, по нему видно. Нечего тут разыгрывать комедию. У меня, в отличие от него, с мозгами все в порядке.
Резко встав, Амалия направилась к Атланту. Она тяжело дышала, как будто долго бежала. Присев возле сына, она начала оглаживать его плечи, приговаривая что-то неразборчивое в макушку. Женщина смотрела на Амалию, как на сумасшедшую.
– Пойдем, – через плечо бросила мать Аристарху.
Они втроем уже стояли у двери, когда Амалия вдруг развернулась к незнакомке:
– Мир не стоит на месте, наука идет вперед. Быть может, когда-нибудь найдут, как помочь таким детям, как мой сын. И он станет умным, и про него узнает весь мир. У Атланта есть все шансы. А вот у вас уже нет. Вы в своем развитии точно остановились.
Двери раскрылись и они шагнули на тротуар, но слова попутчицы все равно долетели до них:
– Сынок сумасшедший, весь в мать. Никому нет дела до тупых инвалидов, иначе их бы не абортировали, а погрешности не убирали подальше от общества при первой же возможности!
Всю дорогу домой Амалия шла молча. Спина ее была неестественно прямой, а подрагивающий подбородок высоко вздернут к небу.
Позже, ближе к вечеру, к ним пришла бабушка. Она заходила два раза в месяц и приносила Аристарху новые книги. Все счета, включая налог на Атланта, она оплачивала самостоятельно, потому как знала, что дочь может легко пропить деньги, как бывало с ежемесячной выплатой. После смерти отца Амалии досталась часть сбережений в наследство. Но также в завещании было указано, что всю сумму сразу дочь получить не может. Доверие отца подкосилось в тот момент, когда Амалия решила сохранить оба эмбриона. Родители пытались ее убедить, что рождение Атланта испортит всю ее жизнь, но она была непоколебима.
Бабушка сидела в кресле напротив Амалии. Седовласая, короткостриженная, сухая – она стучала пальцами по подлокотникам, аккомпанируя завываниям рандомно бегающего Атланта. Тот значительно повеселел, после того как доставленные из медицинского центра лекарства начали действовать. Амалия прикрывала глаза рукой от нещадного закатного солнца. Аристарх сидел на диване. Почти вся длина его ног была спрятана под раскрытыми страницами анатомического атласа. Он погрузился в изучение особенностей работы селезенки и игнорировал суету вокруг. Только дрожащий голос матери мог пробиться сквозь незримую вакуумную завесу.
– Я не верю, что и ты можешь говорить такое всерьез, – устало пробормотала Амалия. Она рассказывала бабушке о том, как прошел их день, и рассчитывала получить сочувствие.
– А что такого я сказала? Ты итак все это знаешь: Атлант – обуза. Дальше с ним будет еще тяжелее. Нужно было тогда не упрямиться, а делать так, как мы с отцом тебе говорили.
– Убить его?
Бабушка цокнула, возведя глаза к потолку. Разговор вырулил в настолько знакомое русло, что Аристарх, будь он в этом заинтересован, мог бы пересказать его по ролям. «Это просто эмбрион. Слово “убийство” здесь не уместно. Нужно было убрать его. Тем более, сейчас можно максимально достоверно предсказать, будет ребенок больным или здоровым», – обычно говорила бабушка. Мать взвизгивала в ответ: «Просто эмбрион? А как же душа?». Бабушка называла все это «теологической белибердой», и эти перепалки могли продолжаться часами.
– Особенный? Этот? Аристарх – вот, кто по-настоящему особенный, – бабушка махнула рукой в сторону дивана. – Мальчик сообразительный. Очень сообразительный. Если бы ты обращала хоть треть того внимания, которое тратишь на бесполезного ребенка, ты бы поняла.
– Что особенного в том, чтобы не высовывать нос из книг? В наше-то время, когда нейросети в тысячу раз быстрее и умнее любого человека.
Аристарх замер. Ни впервый раз они говорили о нем, будто он не отличался интеллектом от своего брата. Это всегда было неприятно, но сегодня своим пренебрежительным тоном мать задела какую-то новую струну.
– Я ему не нужна! Он со всем справляется самостоятельно, – Амалия зло смотрела прямо в глаза Аристарха, как будто не замечая его. – А Атлант, понимаешь, он сам не справится. Он нуждается во мне, – она перешла на шепот.
Бабушка горько в
здохнула:
– Посмотри на меня. Тебе всего лишь двадцать четыре, Амалия. У тебя вся жизнь впереди. Мне больно смотреть, как ты тратишь ее на то, что в итоге не принесет никакой пользы. Ты разрушаешь свою жизнь, напиваясь каждый день. Ты разрушаешь жизнь своего ребенка, который вынужден во всем этом находиться. Ради чего? Просто ответь, какова цель?
Амалия молчала. Она просто смотрела на свои дрожащие руки, сцепленные в замок. Аристарх не мог отвести от нее испуганный взгляд. Ему так хотелось, чтобы мама посмотрела на него с той лаской и любовью, которые изредка ему перепадали. Он понимал, что брат заслуженно нуждался в заботе, и был с этим согласен. Но прямо сейчас он хотел получить хоть какой-то знак, что он тоже дорог матери. Амалия же сидела с опущенной головой, окончательно погрузившись в свои мысли.
– Ээияя… Эммм.., – Атлант снова заполнил собой тишину.
Будто по сигналу, поданному Атлантом, бабушка встала со своего кресла. Она подошла к Аристарху, наклоняясь к нему и поцеловала в макушку. Она прижалась ненадолго щекой к его голове и выдохнула так, чтобы слышал только он:
– Это сделает тебя только сильнее.
Аристарх подумал, что, наверное, он должен радоваться. Кто не хочет быть сильным? Но ему показалось, что для настоящей силы ему будет чего-то не хватать.
Вечером Аристарх снова укладывал спать Атланта сам. Он помог ему почистить зубы, долго уговаривая засунуть в рот очищающую пластинку. Потом помог принять душ, показывая своим примером, как нужно наносить на тело мыло. Они проделывали это много раз, но Атлант все время забывал, что ему нужно делать с маленькой прямоугольной полоской. Аристарх проследил, чтобы брат надел чистое белье, принял лекарства, которые назначил ему ученый из медицинского центра, и лег в кровать. Набирая в мерный шприц суспензию, он вспомнил слова Саяна о том, что растрачивает себя впустую, гонясь за мечтами. Это было глупо, по мнению Саяна. А быть глупым – значит, быть похожим на брата. Аристарх смотрел на мычащего Атланта и ему становилось страшно. Он ведь мог быть таким же.
Выключив свет в спальне, он вернулся в гостиную, чтобы попытаться разбудить отключившуюся в кресле Амалию.
– Мама, – шепотом позвал он.
Та лишь громко всхрапнула, прижимая к груди недопитую бутылку. Аристарх потихоньку вытянул из рук мамы стеклянный сосуд и поставил его на пол. Амалия, свернувшаяся калачиком в кресле, выглядела неестественно маленькой. Аристарх накинул на нее плед и заметил, как мама сжала матерчатый край до побелевших костяшек, все еще пребывая во сне. Легким прикосновением он попытался расслабить ее пальцы, слегка погладив по руке. Убедившись, что дыхание мамы выровнялось, Аристарх вернулся в их с братом спальню. В эту ночь он впервые не стал зачитываться медицинскими учебниками допоздна. Он просто уснул под мерное посапывание Атланта.
Просто отпусти ситуацию. Полина Амбросевич
Я вышла от врача, села в машину и заплакала. Как будто героиня дурацкого кино. Только что мы с врачом-гинекологом обсудили дальнейшую тактику лечения моего бесплодия. Мне нужно записаться к репродуктологу, а потом вступить в протокол ЭКО. Да, мы и раньше обсуждали это решение, так что оно не было для меня неожиданностью. Но именно этот разговор прозвучал так, будто я поставила свою подпись на документе:
«Нижеподписавшись, подтверждаю, что в свои двадцать восемь лет я:
Бесплодна;
Живу настолько неинтересную жизнь, что не могу наслаждаться ей без детей;
Хуже, чем другие женщины.
Дополнительно соглашаюсь с тем, что готова колоть себе страшные уколы в живот и осознаю все последствия».
А, может, мы поторопились? Вдруг следующий месяц будет тем самым, когда у нас все получится? А что если дело в той прививке от ковида? Ведь в две тысячи двадцатом ходили страшилки, что всех привитых ждет бесплодие. Зачем я вообще нужна своему мужу? Он же не виноват, что я бракованная. Зачем портить ему жизнь? Так, стоп. Нам же объясняли, что точную причину не знает никто. Так что, может быть, здесь и нет моей вины. Хотя как это нет, эндометриоз-то у меня.
Достала ключ зажигания и вспомнила, как пришла получать справку для автошколы. После офтальмолога зашла к психиатру и она полчаса рассказывала мне, что ЭКО – зло и,что если я на это пойду, то навсегда испорчу себе карму, а мои дети родятся больными. Говорила, что ЭКО – это грех и против Бога. А ведь тогда я даже не думала об этом. Мы с мужем только приступили к планированию беременности и ни о каком бесплодии речи не шло. Но врач, узнав, что я замужем уже четыре года, почему-то сделала выводы за меня. Тогда я только посмеялась над этой ситуацией, а сейчас внутри сидит червячок: а вдруг она была права?
Мысли сменяют одна другую. Ощущение, что голова вот-вот взорвется. Я стараюсь успокоиться, вытираю слезы и завожу машину.
***
Мы приехали в гости к родителям. Папина жена приготовила пиццу, долму, два салата, пирожки с повидлом, а еще запекла в духовке картошку с мясом – скромный семейный ужин на пять человек. Папа рассказывает, что за зиму мыши на даче съели случайно оставленные там сухарики, полбанки варенья и почему-то валенки. Неожиданно мой телефон начинает разрываться от уведомлений. Любопытство побеждает и я открываю чат с подругами. Пролистала несколько сообщений, особо не вчитываясь, параллельно стараясь поддерживать беседу за столом. И тут на экране вижу фото положительного теста на беременность. Внутри все похолодело. Почему жизнь такая несправедливая? Я же все делала правильно. Купила курс по подготовке к беременности, прошла обследование, пила фолиевую кислоту, вылечила все зубы, больше года не притрагивалась к алкоголю, занималась йогой, пыталась качать спину, чтобы потом меньше страдала поясница. У нас есть машина и квартира, мы вместе десять лет, пять из которых женаты, любим друг друга, обсуждаем все на свете. А у подруги… Да какая разница, что у нее? Она беременна, а я – нет.
Не знаю, как объяснить это чувство. Возможно, кто-то назовет это завистью. И от этого тоже тошно, ведь зависть испытывать стыдно. Ты не хочешь завидовать подруге, ты не желаешь ей зла. Скорее всего, меня смогут понять лишь те, кто сталкивался с бесплодием. Каждый раз, когда ты слышишь рассказы о том, что знакомая знакомых напилась и случайно забеременела от коллеги на корпоративе, а дочь маминой подруги обязательно хотела родить себе тельца и после одной попытки забеременела аккурат в сентябре, что-то в тебе кричит: «Ну почему у всех получается, а у меня нет? Что со мной не так?»
Мы вернулись домой. В чате пошли шутки про то, что женщины, которые родят в этом году, станут матерями драконов. Смешная отсылка к «Игре престолов», но мне не смешно. Одна из подруг допытывается, почему никто в чате не отреагировал на шутку. Я собралась с силами, вытерла слезы и написала ей в личные сообщения. Впервые призналась кому-то, что мы решились на ЭКО, что все это для меня сложно и прошу не настаивать на моей реакции. Кажется, подруга все поняла, хотя сама от темы беременности далека. Мы обменялись сердечками и я немного расслабилась.
Чтобы хоть как-то отвлечься, начала листать ленту соцсетей. В рекомендациях всплыл пост англоязычного блогера, где она делится новостью о своей беременности. Следующий ее пост был о том, что она понимает, как такая новость может кого-то задеть. Она сама прошла этот путь и была по ту сторону экрана на месте женщины, которая сейчас думает, что с ней что-то не так. Не знаю, справедливо ли ждать такого бережного отношения от каждого. Кто-то не сталкивался с репродуктивными проблемами и даже не задумывается об этом. Кто-то давно ждал этого ребенка и не хочет омрачать свою радость, думая о чувствах других. В конце концов, не будешь же чувствовать себя неловко, рассказывая, что купил машину, если твой собеседник мечтает о ней три года? Я не знаю, как правильно. И никто не знает.
***
Мы с мужем только что были в клинике: получили лекарства и план стимуляции фолликулов в моих яичниках. А еще подписали все нужные документы. Среди прочего нужно было выбрать, что делать с эмбрионами, если кто-то из нас или мы оба умрем. Для меня выбор был очевиден: в случае нашей смерти хочу отдать эмбрионы другой паре или пожертвовать для научных целей. Нам они будут уже не нужны, а кому-то, возможно, помогут. Было бы неловко обсуждать эту тему при администраторе, поэтому я была рада, что муж согласился с моим решением без лишних вопросов.
Забавно, что во всех остальных пунктах (например, про развод) администратор сказала поставить галочки в окошке «решение принимает женщина». Получается, феминизм победил? Или это уже матриархат?
По пути домой, толкаясь в бесконечных московских пробках, я начала фантазировать. Представила, как два взрослых человека встречаются, влюбляются, женятся. А потом узнают, что они родные брат и сестра, а их родители просто воспользовались донорскими эмбрионами. Интересно, какова вероятность такого события? Получился бы неплохой сюжет для российского сериала.
***
Приехали в ресторан отмечать день рождения мужа. Ему исполнилось тридцать. Я стою в туалете и пытаюсь понять, где разложить шприцы, ампулы и спиртовые салфетки, чтобы безопасно сделать себе уколы. Их нужно колоть каждый день в одно и то же время, так что выбора нет. Отрываю несколько длинных кусков туалетной бумаги и застилаю ей бачок унитаза. Раскладываю все принадлежности, мою руки, протираю живот спиртовой салфеткой. Протыкаю ампулу иглой, выставляю на шприце-ручке нужную дозу лекарства и ввожу иглу. Первый укол сделан. Теперь самое сложное – второй укол. Нужно отломать стеклянную головку ампулы, набрать в шприц растворитель, ввести его в стеклянную баночку с основным порошком-лекарством, поменять иглу в шприце на более тонкую, набрать лекарство, а потом, выпустив воздух, сделать укол. Руки трясутся, кончик ампулы не хочет отламываться, зеленая защитная крышка никак не отпускает горлышко баночки, порошок внутри не собирается растворяться. Кто-то дергает ручку двери. Слышу, как с той стороны ходят люди. Знакомый голос спрашивает у кого-то: «А где Полина?» Я не отвечаю. По ощущениям меня нет уже около двадцати минут, а это довольно много для простого похода в туалет.
Мы с мужем договорились никому не говорить о нашем решении сделать ЭКО. Боимся травматичной для нас реакции окружающих, ведь многие считают, что в двадцать восемь лет делать ЭКО рано. Мол, это только для отчаявшихся взрослых женщин, у которых диагноз «бесплодие» стоит уже десять лет и они перепробовали все – от похода в церковь до стояния в позе березки (кто-то верит, что это способствует зачатию). А если ты идешь на ЭКО спустя полтора года попыток, то вроде как хочешь обмануть систему. Другие-то ждут много лет, а ты пользуешься тем, что у тебя есть деньги и идешь против природы (или против Бога, зависит от того, кто во что верит).
Еще не хочется бесконечного потока советов. «Зачем сразу на ЭКО? Вот Машке соседке помогли пиявки. Да у нас самих аж три месяца не получалось. Но потом мы поехали в отпуск, отпустили ситуацию и все сразу произошло». А если мы уже ездили в отпуск? И не один раз. Видимо, на нас система сломалась. Тесты я каждый месяц не делала, овуляцию особо не контролировала. Или так «отпускать ситуацию» все равно недостаточно?
А еще многие боятся гормонов. И не забудут упомянуть, что: «Вот та известная актриса умерла как раз из-за того, что сделала ЭКО. Жила, жила, а потом – опухоль мозга, кома и смерть. Так что дело, конечно, твое, но советую еще раз подумать».
Другие скажут: «Зачем такие мучения? Нет детей и не надо. Я бы направила свою энергию на другие занятия. Завела собаку, съездила на Бали, закончила вышивать картину, которую бросила в пятом классе».
Ну и главное, что пугает – рассказывая о своем решении, ты как-будто признаешься другим в собственной бракованности. Почему у кого-то получается с первого раза, а у тебя нет? Может быть, ты просто пока не готова? Может, недостойна гордого звания матери? А если кто-то начнет рассуждать о психосоматике, я умру прямо на месте.
Но в тот момент в туалете я, кажется, была готова забыть обо всех договоренностях. Хотелось позвонить маме и пожаловаться, как мне страшно делать уколы в живот. Мне не нужно видеть ее, чтобы представить, что в этот момент она поежится и ответит: «Ой, бедненькая, у меня аж все заболело». Она всегда так реагирует на рассказы о медицинских манипуляциях. Хочется собрать все свои медикаменты, вернуться в зал к нашим друзьям и попросить кого-нибудь помочь мне с этой дурацкой ампулой. Но сделать это я тоже не могу.
Лекарство все-таки растворилось, я набрала его в шприц, выпустила из иглы несколько капель и ввела в складку живота. Игла вошла туго, значит, опять останется синяк. Пока мне не хватает смелости резко воткнуть шприц в кожу.
Возвращаюсь на праздник. Надеюсь, никто не спросит, где я была так долго.
***
Наступил день пункции. Врач должен забрать созревшие яйцеклетки, которые я двенадцать дней старательно выращивала в своем теле. Первое, что нужно сделать, не вставая с кровати – надеть компрессионные чулки. Ослабшими после сна руками сделать это не так-то просто. Завтракать нельзя, поэтому я встаю, чищу зубы, одеваюсь и уже готова выходить. Вот бы всегда так быстро собираться.
Доехали быстро. Суббота, март, девять утра: дачники еще не вышли из зимней спячки, а офисные работники сегодня отдыхают. Идет дождь. На улице вместо рекламных баннеров горящие на черном фоне свечи. Вчера в Москве произошел страшный теракт, поэтому атмосфера в городе гнетущая. Так странно: сегодня все скорбят о смерти, а мы приехали создавать жизнь.
Заходим в клинику и поднимаемся на второй этаж. Подписываем очередные согласия, нам выдают какую-то карту, которая поможет точно не перепутать наши биоматериалы с чужими (теперь я задумалась, что такое теоретически возможно), и меня сразу приглашают в палату. Муж одними губами отправляет мне воздушный поцелуй, и я ухожу за администратором куда-то вглубь коридоров. Страшно.
Палата четырехместная. Одна кровать уже занята. Я выбираю ту, что в глубине, у окна. На моем месте уже лежит набор из одноразовой синей ночнушки, тапочек, носков и шапочки. Снимаю свою одежду и складываю в тумбочку. Белье пока оставляю, оно дает хоть какое-то чувство защищенности.
Заходит анестезиолог и начинает задавать стандартные вопросы:
– Аллергии есть? Операции до этого были? Как перенесли анестезию? Сахарный диабет, нарушения свертываемости крови, повышенное давление?
– Нет… Да… Нормально. Нет, нет, нет…
Сначала опрашивают соседку по палате, потом – меня. Делаю вывод, что эту женщину на пункцию заберут первой, а я пойду следом.
После того как первую соседку увели, в палату зашла еще одна. Я, как бывалая, уже могу ответить на ее вопросы. Я же нахожусь здесь на целых пятнадцать минут дольше. Нет, эта кровать не занята. Да, шкафа здесь почему-то нет. Да, тапочки в том же пакете, что и ночнушка.
Первую соседку вернули в палату на кресле-каталке. Неужели ей сейчас надо будет самой встать и перелечь на кровать? И мне тоже придется это делать? А вдруг я полуголая распластаюсь на полу на глазах у медсестер и других пациенток? Ладно, пока не буду об этом думать. У соседки все складывается удачно и через минуту медсестра возвращается за мной.
Захожу в операционную, там меня уже ждут человек пять. Я здороваюсь, но стараюсь ни на кого не смотреть, потому что чувствую себя неловко в прозрачной липнущей к ногам ночнушке перед таким количеством людей. Залезаю на гинекологическое кресло. Через две минуты я отключусь и не буду помнить ближайшие полчаса. А пока мои руки и ноги пристегивают к креслу (неужели, нельзя сделать это, когда я усну?), на одной руке измеряют давление, а в другую ставят катетер. Параллельно мне делают УЗИ и врач шутит: «Ой, презерватив порвался. Это к беременности». Но мне не смешно, сейчас я хочу просто поскорее отключиться.
Заходит эмбриолог и начинает задавать мне вопросы:
– Назовите ваше имя полностью. Дату рождения. Имя супруга. Дату рождения супруга. Дату и время последнего укола.
Только бы ничего не перепутать. Больше всего почему-то переживаю за дату рождения мужа. Наверное, это травма из детства: как-то раз мы с мамой и сестрой летели в Турцию, пограничник решил проверить, точно ли мы ее дети и начал задавать нам вопросы по ее паспортным данным. Конечно, от волнения я наделала ошибок. Но в тот раз все обошлось и нас пропустили. Сейчас я вроде бы ничего не перепутала, поэтому врач дает команду и мне начинают вводить анестезию:
– Будет ощущение покалывания, загадайте себе хороший сон и ни о чем не переживайте.
Следующее, что я помню, как меня будят в операционной:
– Просыпайтесь, все прошло хорошо.
Потом провал. В следующий раз просыпаюсь уже в палате. Значит, я все-таки смогла преодолеть путь с кресла-каталки до кровати. Беру телефон и записываю мужу голосовое сообщение. Потом я его переслушаю и обнаружу, что мой голос звучит так, будто я только проснулась после трехдневного запоя. Сознание пока спутанное, но вроде бы ничего не болит. Еще немного отдыхаю, а потом медсестра приносит мне чай и гречишную вафлю – первая еда за день.
