Катя Майорова
Мамa
– Рожать… – пролепетала я.
– Думаете, получится?
– А я попробую! – в помещении вдруг поднялся сильный ветер. Мне пришлось кричать, чтобы эта тетка точно меня услышала.
– Мама бедненькая тебя двадцать часов рожала, мучилась! А она мне: «Я попробую». Да у тебя хоть есть от кого мопса заводить? – почтальонша орала так, что у нее порозовели щеки.
Неожиданно ветер выхватил открытку с маткой из рук женщины. За ней поднялись вверх и остальные. Они начали кружиться в воздухе. Ветер усиливался, бумаги летали со всех сторон, а выдвижные ящики начали хлопать от бешеного потока воздуха. В помещении начинался самый настоящий смерч. Я стояла в центре урагана и пыталась отмахиваться от пролетающей канцелярии: скотч, канцелярский нож (слава Богу, закрытый). А это что? Какой-то рецепт на таблетки, выписанный в две тысячи двенадцатом году.
– Ты посмотри! – закричала почтальонша, про которую я уже совсем забыла. – Даже мопс летит домой!
Я повернула голову и увидела, что старик Хоттабыч наконец-то открыл коробку. Оттуда показалась голова мопса. Собака тут же взлетела. К ее телу скотчем были примотаны небольшие розовые крылышки. Мопс напоминал чудо-феечку или, по крайней мере, животное, которое очень хочет стать волшебным.
Собака, несмотря на ураган, уверенно направилась к двери. Ветер сбивал ее с пути, но она с усилием продолжала лететь к выходу. Видимо, скотч – не самое лучшее крепление для крыльев из полиэстера.
Надо мной продолжали носиться бумаги и почтовая утварь. Я повернула голову и тут же пожалела об этом. Коробка заметила мой взгляд и, набирая скорость, начала лететь прямо на меня. Кажется, я что-то закричала, но ни работница почты, ни старик Хоттабыч, ни тем более мопс, спешивший домой, уже не могли меня расслышать. Коробка опустилась прямо на мою голову, я потеряла равновесие и упала на пол. Вокруг все потемнело.
Проснулась я с одной единственной мыслью. Купить билет. Не в Питер и не в Стамбул. Последую примеру мопса – полечу домой.
15 апреля
Ничего в родном городе не меняется – в середине апреля по-прежнему лежит снег. Зима здесь девять месяцев в году. Стоит ли говорить, что я сбежала в Москву именно от этой вечной холодрыги? Правильно, на риторические вопросы не отвечают.
Я непроизвольно поежилась. Все-таки опрометчиво надевать пальто, когда на улице минус десять. Ну извините, не в зимнем же пуховике ехать, когда в Москве светит солнце и градусник показывает плюс пятнадцать.
Мои мысли были заняты всякой ерундой по типу погоды, но только не предстоящей встречей с мамой. Я так волновалась, будто первый раз спешила на свидание со старшеклассником, который наконец заметил мои влюбленные взгляды. Но мама – не какой-то красивый мальчик с задней парты. Она не отвергнет меня, не посмеется. Она примет меня любой. По крайней мере, мне так казалось.
Из подъезда кто-то вышел, и я забежала в дом. Здесь все было как и шесть лет назад – заплеванные ступеньки, все такие же обшарпанные стены, исписанные нецензурными надписями. Кстати, среди них даже появились новые. Получается, что-то здесь все-таки меняется. Жаль, что не в лучшую сторону. Хотя кто-то, наверное, оценил новый дизайн стен.
Я вдохнула. Выдохнула. Позвонила в дверь.
– Лисонька? Ты что здесь делаешь?
– Я открытки привезла тебе, мам.
Мама тепло улыбнулась и ее морщинки в уголках глаз стали еще заметнее. Мама постарела. Очень. Она родила меня в сорок два года. Старородящая мама и поздний ребенок. Вот такая семья из двух человек у нас когда-то была. А, может, и до сих пор есть.
– Лучше гостинца и не придумаешь, – мама жестом пригласила меня в дом.
Я тут же погрузилась в воспоминания. В этом коридоре я сидела на полу и ревела, когда потеряла свои любимые золотые сережки. По этому домашнему телефону могла часами болтать со школьной подругой Леной. В это старенькое трюмо смотрела каждое утро, когда впопыхах красила ресницы. В уголке зеркала заметила фотографию – это я на выпускном в девятом классе.
– Ну что же ты стоишь? Раздевайся, – прервала мои размышления мама. – И дай-ка я тебя обниму.
Мама расспрашивала меня о работе, о жизни в Москве, о моих поездках. Мы пили чай с пирожками и земляничным вареньем. Тактично обходили тему личной жизни, за что я была очень благодарна. Но утаить причину поездки, конечно, не получилось. Пожалуй, единственный человек, который так хорошо меня чувствует – моя мама.
– Лисонька, я же вижу, что-то случилось, – в мамином взгляде читалось беспокойство. – Может, поделишься со мной?
Я снова задумалась. Который раз мне уже задают этот вопрос? А я, как рыба, молчу. Но если рыбы не могут поделиться своими проблемами, то я могу. Так почему же я этого не делаю?
Переезд в Москву дался мне нелегко. Домашней Лисоньке пришлось попрощаться со всем родным, что ее окружало. Сначала мы очень часто болтали с мамой по телефону, созванивались практически каждый день. Но, когда мне исполнилось двадцать, я поняла, что до сих пор слишком сильно привязана к дому и эту связь пора разорвать. Я стала реже звонить маме: сначала – раз в три дня, потом – раз в неделю. Говорила, что у меня много учебы, затем появилась и работа. Я перестала ездить домой. Боялась, снова стать слабой и зависимой Лисонькой.
И вот мне двадцать четыре года. Я окунулась в столичную жизнь и задохнулась. Мне не хватает кислорода. А я ведь не рыба. Но в этом определенно есть плюс – я могу говорить.
– Мама… У меня киста. Это вроде бы не рак, – невпопад ляпнула я. – Не беспокойся, я сдала анализы. Это точно не он. Но мне так страшно. Вдруг у меня не будет детей? Я тогда останусь совсем одна… Без мужа и собаки. Кому я такая буду нужна?
Слезы было уже не остановить. Они предательски текли по моим щекам и шее.
– Лисонька, доченька, ты всегда-всегда будешь нужна мне. Я очень тебя люблю. – Мама обняла меня и прижала мою голову к своей груди. – Что же ты до этого молчала? Я уверена, все излечимо. У меня ведь тоже когда-то была киста…
– Правда?
– Да. Я так же, как и ты, плакала и очень переживала. Медицина тогда была не самой лучшей. Но в итоге у меня появилась ты. Такая красавица. А киста сама прошла…
Я рассказала подробнее о своей болезни, о рекомендациях врача и даже об отзывах на таблетки, которые прочитала в интернете. Мама внимательно слушала и ласково гладила меня по голове, пока я лежала у нее на коленях. Становилось спокойнее.
– Так и сказал тебе? – мама даже на секунду остановила руку.
– Да, представляешь? «У вас вроде бы не рак»… Ну как можно говорить такое испуганному пациенту?
– Да никак, – мама продолжила меня гладить. – Забудь об этом враче. У тебя все будет хорошо и без всяких «вроде бы». А теперь давай наконец-то сделаем то, ради чего ты приехала.
– Снова поговорим о кисте?
– Да нет, Лисонька, – улыбнулась мама. – Добавим твои открытки к нашему альбому.
Альбом в кожаной коричневой обложке лежал на верхней полке шкафа. На нем совершенно не было пыли. Видимо, мама очень заботилась о традициях нашей маленькой семьи.
Мы стали листать альбом и вспоминать путешествия.
– Ой, мама, это же наша открытка из Греции. Первая совместная поездка за границу.
– Да, тебе же тогда было лет 16?
– Ага.
– Помню, тебе нравился Леня, и ты всю поездку дулась, что не можешь ему позвонить.
– Ну, маааам.
– Все, молчу, – рассмеялась она.
– О, а эту открытку из Владивостока нам привезла тетя Люда.
Я перевернула ее и почитала: «Раисе Васильевне и ее Лисоньке с любовью». Кажется, просто открытки, бумага, но весь альбом пропитан любовью, которой мне так не хватало. Именно в этот момент я почувствовала, как сильно нуждалась в общении с мамой. В ее заботе и искренности. И самое главное, что это все уже было у меня. А я отталкивала и кричала: «Мне не надо». На деле просто боялась принимать любовь. Боялась потерять себя взрослую и снова стать маленькой. Но нет ничего страшного в том, чтобы иногда побыть слабой. Не получается со всеми проблемами справляться самостоятельно – и не надо. Особенно, когда есть те, кого хватает на вас двоих.
– Мам, а может, сбегаем в магазин за чипсами, а?
Апрель. Восемь лет спустя
Море, солнце и Старик Хоттабыч нежится на песочке. А Рая хорошо рисует. Может ее в художку отдать?
Я достала тот самый альбом в кожаной обложке и добавила туда нарисованную открытку из нашей последней поездки к морю. Правила немного изменились. Рая настаивала на том, чтобы рисовать открытки самой. Так что теперь мы поддерживаем отечественное производство.
Хлопнула входная дверь. Сразу послышались частые шаги.
– Хоттабыч, ну куда ты с грязными лапами побежал? – я присела и стала тискать нашего мопса. – Надо же после прогулки сначала помыться.
– А старику законы не писаны, – в комнату вошел Дима. – Он уже почтенный и в возрасте.
Муж наклонился и чмокнул меня в щеку.
– А Рая где? Ей возраст уже тоже позволяет делать все, что вздумается?
– А Рая у нас никогда не смотрела на цифры, ты ведь знаешь, – пошутил Дима. – Сидит в коридоре надутая, отказывается со мной разговаривать.
– Раиса Дмитриевна, что у вас случилось? – я заметила дочку, сидящую на пуфике. Она поставила руки в боки, злой взгляд был направлен вниз.
– Ни-че-го, – проговорила по слогам Рая.
– Я могу вам как-то помочь? Или, например, выслушать?
– Может быть… – в этот раз дочь даже как-то быстро сдалась.
– Я всегда готова тебя поддержать, любимая.
– Мама, ну я совершенно не понимаю, что делать с Мироном…
Я, если честно, тоже не понимала. Странные у них были отношения. А им ведь всего по четыре года. Что будет дальше? Боюсь представить.
Дочка хоть и казалась достаточно упрямой, всегда делилась со мной своими переживаниями. Теперь меня хватало на нас двоих, троих и даже на четверых, если считать Старика Хоттабыча. Он все-таки – полноценный член семьи.
Я убрала альбом обратно на полку и снова вспомнила о маме. Когда-то там были наши открытки, а теперь красуются Раины шедевры. Мама бы точно оценила небольшие перемены в нашей традиции.
Вот так мой «вроде бы не рак» закончился дочкой Раей, мужем Димой и мопсом по имени Старик Хоттабыч. Хотя почему закончился? Кажется, все только начинается. Все хорошее и без всяких «вроде бы».
И. о. мамы. Янина Хмель
Роль женщины
Мне тридцать и я все еще не рожала. Часто это приводит к осуждению и непониманию со стороны общества. Порой проще согласиться, что материнство – мечта и цель каждой женщины, чем спорить и доказывать, что у тебя на первом месте могут быть совсем другие желания, например, карьера.
Я всегда мечтала стать писателем. А совмещать любимое дело с материнством – не самая простая задача. Поэтому все свои тридцать лет я отодвигала эту роль на безопасное от себя расстояние. Я распоряжалась своим временем сама: писала столько, сколько хотела, когда хотела и где хотела. Спала столько, сколько хотела и когда хотела. И понимала, что этой стороной своей жизни придется пожертвовать в первую очередь, если появится ребенок. Мой сон и моя работа над книгами уже не будут принадлежать только мне. Я была не готова к таким переменам. Ведь для работы над рукописью нужно все мое внимание. Я должна быть не уставшей, выспавшейся. А родить ребенка – значит, попрощаться с этой частью моей жизни.
Каждая написанная история – мое детище. Я проживаю один и тот же путь – от зародыша во мне до вымученной рукописи и опубликованной книги. Я испытываю к своим произведениям материнскую любовь. И, как мать, считаю своих «детей» самыми лучшими – неидеальными, но особенными для меня.
Пока я играю в дочки-матери со своими книгами, уходит время. Тот самый идеальный период с двадцати до тридцати лет, когда организм женщины полностью созрел и готов к деторождению. Но ведь не только организму нужно созреть. Не менее важно захотеть стать матерью. К сожалению, люди из моего окружения, как близкие, так и малознакомые, считают, что имеют право остро высказываться и думать, что их мнение первостепенно важно. Мало кто задумывается о том, что эти слова могут задеть мои чувства.
«Какая собака? Уже пора о своих детях думать!» – упрекали меня, когда в двадцать три я завела собаку, а не ребенка.
«В смысле не хочешь детей? Все хотят!» – слышала я в двадцать пять, когда отвечала, что еще не хочу детей.
«Потом же будешь старородящей!» – говорили мне в двадцать семь, когда слышали, что я еще не рожала.
«Дал Бог зайку, даст и лужайку!» – каждый раз вздыхали на мой отказ заводить детей. А все, что я хотела – собственное жилье, уверенность в завтрашнем дне и финансовую стабильность.
«Я уже хочу воспитывать внуков!» – не унималась мама, а все мои аргументы проваливались в пропасть между нами.
Складывалось такое ощущение, что в современном мире у женщины есть только одна роль – мать. И если ты ее не исполняешь, то ты неправильная женщина.
Я практически всегда и везде ощущала это давление со стороны. Старалась очертить личные границы, избегать людей, которые позволяют себе высказывать нетактичные замечания, даже если это была моя мама. Она родила меня в девятнадцать. И только недавно мне удалось отстоять перед ней свою позицию. Мама поняла меня, и эта пропасть между нами, заполненная аргументами, наконец срослась. Мы стали ближе. Конечно, она все еще ждет внуков, но уже не давит как раньше.
Я знала, что когда придет время, то я обязательно принесу в этот мир не только книги, но и человека. Но это должно быть мое искреннее желание, а не потому что «так надо, уже давно пора, все рожают – и ты рожай».
Отрицание
О том, что есть добровольный и осознанный отказ от рождения детей и это целая система взглядов, я узнала не сразу. И с облегчением выдохнула: я не одна. Есть еще женщины, которые тоже не хотят становиться матерью.
Я никогда не испытывала ненависти к детям, а они, наоборот, всегда тянулись ко мне. Я могла держать их на руках, умиляться беззубым улыбкам, но после такого общения у меня никогда не возникало желания завести собственного ребенка, как например, возникало желание взять щенка всякий раз, когда я видела собаку.
Моя лучшая подруга в тридцать один родила первую и очень долгожданную дочь. Я взяла малышку на руки и ее маленькие пальчики схватились за мой указательный палец – он казался огромным по сравнению с ее крохотными ладонями. В тот момент я впервые испытала страх, что сама не стану мамой. Что если сейчас я не готова, а потом будет уже поздно? Что если я буду очень хотеть ребенка, а у меня не получится забеременеть? Что если никогда маленькие пальчики выношенного мною малыша не схватятся за мой указательный палец?
Я никогда не боялась быть старородящей и что мой ребенок будет стыдиться перед сверстниками своей старой матери. Это было наравне с ощущением скоротечности жизни: время не на моей стороне, с каждым годом и с каждым днем энергии во мне становится меньше. Что если в тридцать пять, когда я наконец захочу стать матерью, я уже не справлюсь? Я в отношениях уже два года и поняла, что однажды именно этому мужчине хочу сказать: «Любимый, ты станешь папой. А я буду мамой твоего ребенка».
Чужая дочь
«Через девять месяцев ты станешь мамой», – однажды могла бы услышать я.
У меня было бы время, чтобы подготовиться к этой встрече. Девять месяцев, чтобы принять свою новую роль. Увидеть две полоски на тесте: сначала испугаться, потом расплакаться от новых эмоций. Почувствовать зарождение жизни у себя внутри: услышать биение второго сердца, ощутить толчки маленьких пяточек. Смириться с тем, что мое тело меняется, ведь оно теперь – человеческий дом. И моя задача – дать жизнь человеку, научить его быть человеком, поддерживать во всех начинаниях, быть рядом, пока он нуждается во мне, воспитать…
Но так сложились обстоятельства, что меня сразу перекинуло на последний этап. В мою жизнь вихрем ворвалось воспитание девятилетней девочки – сестры моего мужчины. Когда ей было семь лет, умерла ее мать.
Я появилась в жизни девочки как девушка ее брата. Мы были знакомы всего несколько месяцев, когда начали жить вместе: я, мой мужчина, его маленькая сестра и их отец. Тогда мое участие в жизни девочки было второстепенным: я помогала, когда меня просили об этом – заплетала ее, гладила школьную форму, проверяла домашние задания, забирала со школы, мыла голову и следила, чтобы она приняла душ. Но любая моя инициатива всегда воспринималась отцом в штыки: «Вот родите своего ребенка, будете воспитывать».
Я отстранилась и запретила себе привязываться к девочке. А через девять месяцев после того как мы съехались, ее отец умер. Мой мужчина взял на себя опекунство над сестрой. И кирпичик за кирпичиком мы начали создавать свою семью с необычной историей, где у каждого появились новые роли.
Мы не были для девочки матерью и отцом, но на наши плечи легли все обязанности, которые появляются у родителей по отношению к своим детям: забота, поддержка, воспитание. Брат был в жизни девочки с самого ее рождения, но даже ему было непросто перестроиться и взять на себя роль опекуна. Мне же пришлось доставать свою привязанность к девочке со дна. Осколок за осколком я разбивала айсберг вокруг своего сердца. И больше не могла прикрыться той брошенной их отцом фразой, хотя ее эхо все еще отдавалось в моей голове. Я на автомате продолжала совершать те же действия: заплетала ей косички, гладила школьную форму, делала с ней домашние задания, собирала в школу, встречала после уроков, мыла ей голову, следила за тем, чтобы она приняла душ. Но в старые действия мне приходилось вкладывать новый смысл. Долгие девять месяцев я убеждала себя, что она для меня чужая – не моя.
Мне было нелегко, непривычно, но я понимаю, что не только мои чувства ранены и не только моя жизнь изменилась. Что маленькая девочка осталась сиротой. И за день до своего дня рождения она потеряла папу. Горячее чувство жалости полностью растопило мое заледеневшее сердце.
Принятие
Со временем между мной и девочкой образовалась доверительная связь. Я подсказываю там, где моему мужчине некомфортно подбирать слова: легко отвечаю на вопросы о месячных и объясняю, что вот эти шарики в районе сосков – это нормально, так формируются молочные железы. Я мою ей голову и с детства подбираю правильный уход, чтобы в будущем у нее были красивые ухоженные волосы. Напоминаю сходить вечером в душ и объясняю, почему девочке важно быть опрятной. С семи до девяти лет она росла без матери среди мужчин, ей не хватало женского внимания и понимания.
Я ощущаю и вижу, что между ней и братом тоже есть особая связь. Смотрю на них и вижу, как в будущем мой мужчина будет относиться к нашим общим детям. И я уверена: он будет хорошим отцом. Но буду ли я хорошей матерью?
Я пролила литры слез на сессиях у психолога, прочитала десятки книг о воспитании детей, чтобы сжиться со своей новой ролью. Но теория и практика часто идут вразрез друг с другом. Легко быть идеальной матерью, когда у тебя нет детей. Но когда они появляются, идеальный вариант уже кажется неосуществимым. Сначала ты уверена, что никогда не будешь кричать на своего ребенка, будучи в плохом настроении, а потом лежишь на полу в ванной и давишься рыданиями, потому что несколько минут назад все-таки сорвалась. Сначала говоришь, что не будешь похожа на свою мать, а потом с твоих губ слетают те же слова: «Посмотрим». Моя мама отвечала так на любой вопрос, а меня дико раздражала эта неопределенность. Угадайте, что я отвечаю теперь, когда девочка спрашивает, пойдем ли мы в парк и можно ли будет ей после школы погулять с подружкой?
Я боялась что-то сделать не так, боялась чего-то недодать. Иногда я абстрагировалась и скидывала ответственность на моего мужчину, ведь это его сестра, а я ей – никто. И только непрекращающаяся работа с психологом помогала мне держаться на плаву. Я понимала, как много проблем берут свое начало в детстве. И мои слова или действия могут нанести девочке травму, которую спустя много лет ей придется точно так же прорабатывать в кабинете у психолога. У этого ребенка итак не самая простая судьба. Поэтому все, что я могу на данный момент – быть рядом, любить и заботиться. И продлить ее детство, взяв на себя обязанности взрослого родителя. Пока какая-то часть меня продолжала отказываться от ответственности, другая уже ее приняла.
Однажды мы отвезли девочку в гости к родственникам на выходные. А когда вернулись домой, я зашла в ее комнату, чтобы закрыть окно, и увидела домашние штанишки, наспех накинутый плед, который свисал по краям кровати, оставленную на комоде любимую чашку с недопитой водой и торчащей оттуда трубочкой. В тот момент я поняла, что скучаю по ней. Она теперь есть в моей жизни, а я – в ее. Мы есть друг у друга.
Мне сложно сдерживать слезы умиления, когда она дарит подарки, сделанные своими руками. Я представляю, как ее тоненькие пальчики скручивали эту свечу, подаренную на восьмое марта, и на меня накатывает ранее незнакомое мне чувство. Возможно, это и есть любовь матери к своему ребенку. Это чувство наполняет меня, и я перестаю быть тем человеком, который говорил, что не хочет иметь детей. Каждый раз перед сном она подходит ко мне и желает спокойной ночи. И я уже не могу представить, как уснуть без ее поцелуя на своей щеке.
Я радуюсь ее победам и всегда говорю: «Горжусь тобой!». Это те слова, которых так не хватало мне в детстве. И даже взрослая я нуждаюсь в них до сих пор. Я говорю, что верю в нее, и что у нее все обязательно получится. Переживаю, когда она болеет и хочу забрать ее страдания себе, ведь я же взрослая – я справлюсь, пусть только ее это меньше коснется. Я направляю ее, а когда что-то не получается, стараюсь не раздражаться и напоминаю себе – ты тоже была ребенком и научилась всему не с первого раза, будь снисходительнее.
Мне приходится балансировать между ролью доброго всепозволяющего друга и иногда строгой матери. Это непросто. Но я тоже учусь и очень стараюсь. Я теперь исполняющая обязанности мамы. И не могу переписать эту ответственность на кого-то другого.
С тринадцати лет моего мужчину воспитывала другая женщина – мама этой девочки. Как-то он сказал мне: «Мать не та, которая родила, а та, которая воспитала.
Теперь я воспитываю дочь той, что воспитала моего мужчину. И я не знаю, как сказать ей спасибо за то, каким человеком он стал, кроме как передать все лучшее во мне ее дочери.
Вместо заключения
Ты никогда не будешь готова стать мамой. Неважно, сколько времени у тебя есть на принятие – девять месяцев или только девять секунд. Когда садишь ребенка к себе на колени и сообщаешь ей, что она теперь сирота, то сама понимаешь, что другого пути, кроме как пообещать ей позаботиться о ней и выполнить это обещание, у тебя нет.
Я никогда не попрошу эту девочку обращаться ко мне мама, но никогда не оттолкну, если это будет ее искренний порыв.
Я думаю о своей бабушке, у которой в моем возрасте было четверо детей. Думаю о маме, у которой в моем возрасте было уже две дочери. Думаю о маме девочки, которая долго не могла забеременеть, и для которой этот ребенок в тридцать восемь лет был очень желанным и долгожданным. У нее было так мало времени, чтобы насладиться своим материнством.
У меня к тридцати годам есть только девятилетняя девочка. Которая перенимает мои повадки. Которая слушает и слышит меня. Ранимая, добрая девочка, которая учит меня быть взрослой, ответственной и смелой. Девочка, которой я прививаю любовь к чтению. Девочка, которая узнала, что я писатель, и спросила:
– А мне можно почитать твои книги?
– Пока нет, я пишу для взрослых.
– Напиши, пожалуйста, книгу для меня, чтобы я могла почитать.
И я пообещала написать.
Когда-нибудь она прочтет и этот рассказ, и я очень надеюсь, поймет мои чувства.
Я знаю, что никогда не заменю девочке ту маму, которая родила ее, которая была рядом с ней первые семь лет жизни, которая любила ее и желала только лучшего. Но я всегда буду рядом и буду стараться дать ребенку то, что не успела мать – любовь и заботу.
