Катя Майорова
Мамa
Ну вот и все, мои мучения закончены. Можно одеваться и идти к врачу, чтобы услышать вердикт: как прошла пункция? Когда мы узнаем финальные результаты? Что делать дальше? Итог сегодняшнего дня – восемнадцать ооцитов (как я поняла, те же яйцеклетки). Сколько из них оплодотворится, пока не знаю. Не знаю, сколько доживет до седьмых суток, сколько успешно пройдет разморозку и есть ли среди этих клеток наш будущий ребенок. Но хочется верить, что он уже где-то там и ждет встречи с нами в одной из чашек Петри. Дождись нас, пожалуйста, малыш. Через пару месяцев мы обязательно за тобой вернемся.
Кукушка. Любовь Ларина
– Леночка, ну ты же понимаешь, мне под шестьдесят уже, мне тяжело! Мальчишке три года, неугомонный, ну как я с ним?!
– Мам, я тебе говорила, помнишь?
– А как Толечка по тебе скучает! Ты уж сколько у нас не была! Только и говорит, и спрашивает, когда ты приедешь, где ты, почему давно не приходила…
– Так, мама, – Лена старалась собрать всю твердость и убрать дрожь в голосе. – Я тебе сказала, что эту тему обсуждать больше не буду. Перестань, или я кладу трубку.
– Не понимаю, что с тобой случилось, Леночка. Ты же всегда такая хорошая девочка была – добрая, сердечная…
Лена сбросила звонок.
Руки дрожали. В горле – ком, дыхание из-под него еле пробивалось.
Мама.
Мама.
Мама…
– Ты чего? – Наташка влетела на кухню, шумная как всегда.
Лена сидела, опершись на стол, лицом в ладони. – Устала? Голова болит?
Лена сжала руками виски, подняла лицо – заплаканное, красное.
– Та-а-ак, – протянула Наташка и, грохнув стулом, уселась напротив, – И чего ты? Что случилось?
Лена вытерла глаза:
– Мама звонила…
– Ну, конечно же, мама! – Наташка зло всплеснула руками. – Конечно! Я закажу шампанское и роллы, когда ты из-за мужика будешь плакать, а не из-за мамы! Опять то же самое?
– Да, что ж еще, – Лена встала, включила чайник.
– Да что угодно, у твоей маман фантазия богатая! И что ты теперь сидишь думаешь, что на самом деле ты не права, и тебе сейчас надо все бросить и бежать Толика забирать?
– Да нет, куда мне его забирать, – Лена устало вздохнула. – Чай будешь?
– Ты год к этой работе шла, год! Работала и училась, спала по остаточному принципу. Ты как счастлива была, когда ее получила! И теперь из-за этой ошибки…
– Не называй его ошибкой, ужасно звучит. Не собираюсь я ничего делать, просто расстроилась.
– Расстроилась, потому что гнобишь себя! Лена, ты имеешь право жить своей жизнью. Ты имеешь право получать удовольствие, работать, отдыхать, развлекаться, а не быть каким-то вечным придатком и прислугой! Ты итак своей зарплаты не видишь, все отдаешь!
– Наташ, я знаю, что ты за меня болеешь, – Лена слегка улыбнулась, – и тоже тебя люблю, ты прекрасная подруга! Но я, правда, не хочу это сейчас обсуждать, сто раз уже все проговорили. Ты во всем права, но я просто устала от всего этого. Давай лучше фильм посмотрим или еще чего, хочу отвлечься.
Наташка шумно вздохнула, кивнула, ухмыльнулась и начала рассказывать, как коллега напортачила на работе, как пришлось ее прикрывать, еще что-то смешное… Лена подумала с улыбкой: «Как хорошо, что она у меня есть».
Да, к этой работе Лена шла долго. Больше года на самом деле, намного, какой там год. Она хотела быть геологом еще со школы. Сначала все эти камни – такие разные; потом узнаешь, почему разные, что на них повлияло, где вымыло, где давило, что примешалось… Так много в этом красивых метафор. Она мечтала, как будет ездить в экспедиции, как будет ходить в горы, изымать, изучать. Потом в университете так и было: экспедиции, практика, столько воспоминаний! Могло быть и больше, конечно, если бы училась на дневном, но мама этот вариант отмела сразу – мы не миллионеры, чтобы штаны весь день просиживать, надо работать. Надо было, конечно, настоять на своем: идти на дневной, подрабатывать вечером… Но не смогла тогда.
А теперь вот смогла. Сколько к этому шла, через такой крюк в десять верст. После вечерки геологом на нормальную зарплату не брали. Мама толком не зарабатывала, а отец еще десять лет назад ушел. По знакомству подвернулся хороший вариант бухгалтером – неплохие деньги, по ходу всему научили. Ходила на курсы дополнительно, повысили потом. Но внутри так и грела мечта, что вот-вот все наладится и она сможет, она станет геологом! А потом вдруг это…
Теперь вот стала. Геологом. Ну какой ей ребенок? И здесь-то работы навалом, а уж если экспедиция…. Ну куда? Конечно, маме оставлять, сейчас же сидит с ним, и так бы посидела.
Отговорки все это. Не в работе дело.
Странная такая погода! Апрель, а как будто июль. Дети с утра орут на площадке, можно подумать, там фильм ужасов снимают. У Лены всегда такая ассоциация была, а сейчас – тем более. «Леночка, ты должна вон с той девочкой подружиться, видишь, какое у нее платьице? Ну как же так, не получилось, ты, наверное, Леночка, совсем не интересная, интереснее надо быть!» «Лена, ну как можно было так упасть, ты самая неуклюжая, никто так не падает! Смотри, все колготки в крови, и порвала еще! Думаешь, они на деревьях растут, колготки? Мама руки в кровь стирает, чтоб тебе их купить! Ничего не ценишь!» «Лена, прекрати истерить! Как будто не знаю что случилось! Это просто царапина, и не выдумывай! Позоришь меня, что люди подумают?» Всю жизнь, что в детстве, что после: «Что люди подумают?». Главная мамина забота. «Ботиночки натирают? Нет, нельзя старые надеть, что мы, оборванцы?» «Что ты ешь в гостях так много? Подумают, тебя дома не кормят». «Куда ты петь собралась с твоим-то голосом? Не позорь меня!» «Нет, эту поделку ты в школу не понесешь. Позорище. Придется мне за тебя делать опять» «Ты зачем сказала, что я тебе на работу идти велела? Сказала бы, что сама так решила, все бы подумали – какая девочка хорошая. А так что? Дочь подневольная и мать – ехидна!»
А сама мама не работала, почему же? Так времени не было: благотворительность, волонтерство, помощь приютам, старикам, инвалидам, неимущим, кому еще помочь? Работают все, а вот в волонтеры идут только лучшие!
Кажется, и отцу она простить не могла не то, что он их с Леной бросил, а то, что разрушил иллюзию образцовой семьи. Позор, позорище… А впрочем, можно быть и героической матерью-одиночкой. Особенно, если отца к дочери близко не подпускать.
Захотелось вдруг с отцом увидеться. Он ведь ушел когда-то от ребенка, выбрал себя. Он бы понял. Мама тогда сказала – все, мол, отец нас предал, он тебя не любит. Больше его не увидишь.
А пока родители вместе были, Лена выступала дипломатом-переговорщиком. «Лена, иди скажи отцу…», – потому что мама с папой опять не разговаривают. Это мамино любимое оружие было – не разговаривать. Порой неделями могла. Самое страшное наказание – молчание. Пока отец жил с ними, еще куда ни шло. Потом Лена осталась с молчанием наедине, одна. В чем угодно извинишься, когда для мамы день за днем как будто не существуешь.
Первые годы отец с Леной виделся тайком от матери. А потом, видно, пропал энтузиазм. Сейчас Лена и не знала, как связаться с ним, где он. Не умер, наверное, мама бы точно узнала. И на похороны бы пошла вместе с Леной, а то ведь – что люди подумают?
День прошел – суетный, быстрый. За работой Лена обо всем забыла, дел полно и делать надо головой, все мысли заняты. А вот перед сном, конечно, самое время для насущного больного. Как раз вставать завтра в семь, на часах уже три, чем еще занять свои мысли?
Каково будет Толику расти там? Они ведь сначала все вместе жили. Толик скучает, это наверняка. Лена поначалу ему пыталась быть хорошей мамой. А теперь вот пропала и нос не кажет. Еще одна травма в копилку, а мальчишке всего-то три года. А как представит Лена, что мать ему подзатыльники там раздает, орет, а хуже всего – молчит… Тянущая, рвущая, разъедающая боль в груди становится невыносимой. И маме, конечно, тоже тяжело. Что бы ни было, а мама – это мама. И самое страшное до сих пор для Лены – маму потерять, а вдруг с мамой что-то случится… Да, мама сама это выбрала, и что же, значит, никакой помощи не заслужила? Но как все устроить, чтобы только помогать? Чтобы мама не тянула Лену туда с потрохами? Чтобы не оказалось вдруг, что чуть дала слабину и вот уже сидит Лена дома с ребенком. Раз-раз, и как так получилось? Ловкость рук и никакого мошенничества. Она ведь вырвалась с таким трудом, и страшно теперь даже близко подходить, вдруг засосет. Мама намного сильнее, Лена не строила никаких на этот счет иллюзий. Она уже на грани того, чтобы все бросить и вернуться, покаянно голову склонив: «Да, мамочка». Лишь бы закончилась эта борьба… Когда Лена заявила, что с нее хватит, и съехала, первые четыре месяца ее наказанием снова было молчание. Такой вот пример горькой иронии. Мама не брала трубку, не открывала дверь, сменила замки. Видимо, тогда считалось, что Толечка совсем не скучает.
Теплый, ласковый, летний день, день в деревне. Чудесный сон весь пропитан добром, уютом и счастьем.
Однажды на самом деле мама Лену отвезла на неделю в деревню, потому что Лене очень хотелось. Как было хорошо! Солнышко, речка, животные. Радостные, светлые дни. И мама – веселая, добрая, ни за что на Лену не злилась. Вместе ходили купаться, вместе ходили к соседям, соседка тетя Света дала Лене корову подоить.
А как-то под Новый год мама решила, что надо им увидеть северное сияние. И вот ехали они на поезде, а мама рассказывала Лене истории. И даже купила мороженое, хоть и зима. А потом под Мурманском сидели у машины на складных стульях, и Лена держала в ладошках кружку с горячим какао, а небо светилось зеленым и немного желтым.
И каждый месяц обязательно в первое воскресенье Лена шла с мамой гулять: то в цирк, то в кино, то на аттракционы, а потом всегда в кафе, и что-угодно можно было! А потом гуляли по парку и мама рассказывала, кто из больших людей тут ходил, кому памятник стоит, и как называются вон те цветы. И учила кормить белок, уток и лебедей. Светлые воспоминания и светлый сон…
Будильник. 7 утра.
Еще один рабочий день позади. Лена оформила командировку и была вся от этого в тревожном восторге: как там будет, как все пройдет… А! Как бы ни было, будет потрясающе! Экспедиция! Первая экспедиция, за которую ей заплатят. Где она будет не просто «принеси-подай», а сама проводить изыскания. Лена не могла поверить – она смогла! Она добилась! Она – геолог!
А мама там с Толиком одна, а Толик там скучает, а она ему делает больно.
Да чтоб оно все!
Лена набрала маму. Спонтанно, импульсивно, как будто это что-то решит. Пожалела об этом уже на первых гудках, но сбросить теперь нельзя: мама перезвонит, и если не дозвонится… Лучше даже не представлять, что будет.
– Алло!
– Привет, мамулечка! Ну как вы там? – а внутри все сжалось.
– Ой, ну сама знаешь как… Старость – не радость, а Толька носится с утра до вечера. Голова вчера болела, давление, сегодня вроде получше. Только спина покоя не дает, ноет и ноет, ни нагнуться, ни разогнуться. Толечка тяжелый такой стал… Но ничего, справляемся, конечно, хоть и с трудом. Думаю о тебе, дочка, каждый день, как ты нам тут нужна!
– Я приеду к вам обязательно, только вот сейчас в экспедицию на месяц почти, даже звонить особо оттуда не смогу.
– Ну хоть до экспедиции заедешь?
Лена задержала дыхание, прикинула в голове, как успеть сделать все запланированное, вдохнула, выдохнула и решилась:
– Да, мамуль, заеду завтра. Перенесу все с вечера на другое время и приеду. Соскучилась по вас!
– А могла бы ведь и не скучать, да? Ну, вот что ты выдумала вообще, зачем переехала? Чужим людям деньги за угол платишь, когда тебя дома ждут.
– Ты опять, мам? – Лена безнадежно вздохнула. Конечно, опять, а чего она ожидала?
– Ну что опять, ты, Лена, и сама знаешь, как правильно, а ведешь себя, как бунтующий подросток. Наташка твоя тебя так настроила, а ты и уши развесила, Лен. Кто тебе мешает с нами жить и так же работать? И работала бы, и Толику была бы мамой…
– Мам, я не хочу Толику быть мамой.
На заднем фоне послышался шум. Внезапно в трубке прозвучал детский голос:
– Але?
– Толечка? – спросила Лена машинально, а в голове отголоском:
«Толечка, возьми трубочку, скажи маме…» У Лены сжалась челюсть. «Леночка, иди к этому папаше своему и скажи, что если он еще так сделает, о рыбалке пусть даже не мечтает», и Леночка в шесть лет идет к этому, к «папаше».
– Леня? А я тут… А у меня… Я вот знаесь… Лошадь слепил из па-лес-те-лина! А баба говорит – не лошадь, а ослик! И говорит, палестином диван не мажь, а я не мажу!
– Ты умничка, Толечка, я очень хочу на лошадку твою посмотреть!
– Дя, а ты придешь?
– Завтра вечером приду, Толечка. Вот ты в садик сходишь, домой придешь, покушаешь, проиграешь немножко, а потом я приду. Хорошо? А теперь дай бабушке телефон, ладно?
Внутри у Лены все вдруг заледенело. Все. Хватит с нее.
– Ну и зачем ты это сделала? – голос стал строгим и холодным. – Думала, я с ним поговорю и меня совесть заест? Не заест, хорошо поговорили.
– Да, конечно, – взорвалась вдруг мама, как будто почуяв, что что-то в Лене изменилось. – Конечно, нет у тебя никакой совести! Ни стыда, ни совести, ничего нет! Как можно, у меня в голове не укладывается, как можно бросить ребенка?! Мать-кукушка!
– Ты так говоришь, как будто это мой ребенок. Как будто, это я его родила и на тебя сбросила. Когда Марья Павловна умерла и ты решила его взять, ты о чем думала? Как тобой все знакомые восхищаться будут, какая ты хорошая? Сама добродетель! Ну и компенсация от государства, конечно, чего терять хорошие деньги! А о том, что тебе почти шестьдесят, ты не думала, нет? Конечно, нет! У тебя же дочке двадцать пять, какие проблемы? Никаких проблем! Ты будешь в белом вся стоять, а я буду растить чужого пацана – прекрасная идея! И кто из нас кукушка?
Мама задохнулась, на миг застыла ошарашенная. Но нет, ее так просто с панталыку не сбить:
– Бессердечная ты, так с матерью говорить! А что я его бросить должна была?!
– Ты подумать должна была! Что не котенка с улицы берешь. И если на меня рассчитывала, то со мной нужно обсудить все сначала! – Лену несло потоком, все вдруг стало не так важно.
– Да как-то мне в голову не пришло, что я дочь вырастила без сердца! Ты бы так и оставила его, пусть в детском доме растет!
– Да, жил бы в детдоме. Сироты попадают в детдома, и это очень грустно, очень! Но это не значит, что я должна положить жизнь на то, чтобы их спасать! Я свою жизнь хочу, что в этом трудного такого для понимания? Я хочу карьеру делать, хочу парня встретить, замуж выйти и детей хочу – своих! Тогда, когда сама решу. Может, и приемных, но своих. Мне двадцать пять, я жить хочу!
– Эгоистка ты, потому что только о себе и печешься. И на мать тебе плевать, и на Толика тебе плевать. Плюнуть и растереть. Эгоистка!
– Да, ладно, эгоистка! От осинки, знаешь, не родятся апельсинки. Все, давай, мне пора.
Лена положила трубку и включила авиарежим – будет ведь названивать. Она чувствовала… Возбуждение и восторг. Такую свободу, словно сейчас взлетит! Наконец она высказала маме все.
Да, эйфория пройдет, а чувство вины и стыда еще сожрут ее до костей. Но пока что, как в той песне:
«Но ты рад, как ребенок, сжигающий школьный дневник: на какой-то миг
Озаряешь свою бесконечную тьму, жмешь руку себе самому».
Многомама. Екатерина Куличкова
Погода была под стать моему настроению – порывистый ветер, то дождь, то снег. На дороге моря-лужи. В душе – трепет и предвкушение перед новой встречей. Долгожданной. На этот раз мы познакомимся с тобой еще ближе, еще больше узнаем друг друга. Сегодня откроется тайна. Наша, одна на двоих.
Закутанная в теплый клетчатый шарф и длинное бежевое пальто я шла быстрыми шагами к тебе навстречу. Лишь бы не опоздать. Скорей бы успеть. Узнать. Понять. Принять. Добралась до места назначения. Быстро вскочила по ступенькам на второй этаж. Заветная дверь. Ожидание.
***
– Хоцю про Таню.
– Хорошо, давай, – достала стихи Агнии Барто, любимые Петины, и начала читать.
– Наша Таня громко плачет…
– Нет, я сам хочу. Таня гломко пачет, улонила в лечку мячик. Танечка, не пачь. Эээ… А дальше?
– Не утонет в речке мяч.
Спустя еще десяток стишков Петя наконец отворачивается и засыпает. Целую в лобик, поправляю одеяло и подхожу к Мише. Он как всегда распластался по кровати неукрытый. Целую на ночь, поправляю одеяло и иду в спальню к старшему Гавре. Он всегда засыпает в девять вечера с открытым окном и просит закрыть его через двадцать минут. График – наше все. Тот же традиционный поцелуй на ночь, не забыть про окно и… Спать? Нет-нет. Посижу немного на кухне.
Мятный чай, запрятанная конфета, тишина – что может быть лучше для мамы троих сорванцов? Три сына – Гавриил, Михаил, Петр. Знала ли я в свои двадцать лет, что их потом будет трое? В блокноте желаний, помню, вдруг ни с того ни с сего написала, что хочу пять детей. Вот умора! Предсказание, однако, начало сбываться. Как говорится, будет осторожны, когда о чем-то мечтаете. Вы можете и забыть об этом, но Вселенная уже услышала ваше желание. Мысли тут же унесли меня на много лет назад в прошлое.
Кот Боня и начало семейной жизни
На экране телефона высветился «Любимый».
– Выходи.
– Зачем? Уже поздно.
– Ну, выходи. Сама все поймешь.
Мы с будущим мужем Ильей тогда жили в старенькой двухэтажке на шестнадцать квартир. Первый этаж, две комнаты, старые деревянные полы и такие же видавшие виды окна.
– Котенок? Домой?
– Ну ты же хотела.
– Ну в общем да… Но не прямо сейчас…
– А чего тянуть?
Наглая черно-белая мордашка уже терлась о ноги. Так в нашем доме появился кот Бонапарт или просто Боня. Еще через четыре месяца мы узнали, что ждем пополнение – первого сына. А спустя семь лет я уже была многодетной мамой троих сыновей.
С той поры что-то произошло с ощущением моего личного времени. Оно стало ускоряться. И чем дальше – тем быстрее. Дни бежали, превращаясь в гигабайты фото на телефоне и компьютере. Горы малышковой одежды, километры протоптанных дорог, миллионы поцелуев и обнимашек – все закручивалось быстрее и быстрее, как в перемотанной пленке. Хотелось крикнуть: «Остановись! Куда же ты спешишь? Я еще не успела насладиться моментом».
Помню, как раньше в юности так невыносимо сильно хотелось заполнить свое одиночество. Дни сменяли друг друга – одинаковые, серые, медленные. Мозг смутно вспоминал то время. А было ли оно, или это мне приснилось? Была ли та сентиментальная, скромная, мечтательная девушка, любившая долго поспать, читать до утра любовные романы или праздно прогуливаться по набережной в любой день недели? Помню, как в такие расслабленные дни мечтала о семье, детях, счастье. Конечно, не задумывалась о последствиях и буднях мамы, в которых слово «одиночество» будет отсутствовать совсем. Милые деньки… Ох, милые деньки! Но, как говорится, все познается в сравнении.
А что сейчас? Утро, еще не наступив, быстро превращается в вечер с горой немытой посуды, ношенной одежды и недоделанными уроками старших. Как я оказалось в этой точке? Какой ветер меня сюда занес? Это я сама подписалась на все? Никак не припомню. Будто пленку фильма перемотали слишком быстро, и я ничего не успела запомнить, записать и прожить.
Я сижу на кухне одна. На часах уже полдвенадцатого. Все спят, даже рыбки в аквариуме. А я никак не могу сообразить – то ли хочу есть, то ли спать, то ли пойти еще поработать в тишине. Кот тем временем битых полчаса торчит около своей миски и проклинает меня взглядом, ожидая хотя бы полпакетика корма.
Чай уже давно остыл, надежно припрятанная от детей конфета съедена. Остался лишь ворох мыслей в голове. За что хвататься? Снова нахлынули воспоминания.
Первый сын
– Кажется, у меня отошли воды.
Мы со свекровью и сестрой ехали в машине на консультацию в перинатальный центр. Мне до жути страшно. Двадцать шесть лет. Первый ребенок. Еще ничего не понятно. Сплошная неизвестность и вера в то, что это, наверное, не совсем приятно, но вполне можно пережить. Да, это суждение было явно далеко от правды.
– У меня сегодня с утра разбилась кружка. Это к счастью, – подбадривала сестра.
Я помалкивала. Думала лишь о том, оставят ли меня сейчас в больнице или отправят обратно домой.
– Ну я поехала тогда? – свекровь попрощалась в холле больницы.
– Ага, – ни жива ни мертва ответила ей и на трясущихся ногах поднялась в предродовую палату. Назад пути нет. Прибыли.
Приятного вида медсестра принесла еду и предложила поспать. Я не поняла зачем, ведь было утро и мне совсем не хотелось валяться в кровати. Тогда я еще не знала, что ждет меня ночью и как будет не хватать сил.
Схваток у меня еще не было, хотя воды потихоньку подтекали. Тем временем в соседней палате за стеклом кто-то рожал. Как назло, именно в этот день произошли «тихие» роды. У женщины родился мертвый малыш. Его тут же завернули в голубую одноразовую пеленку и куда-то унесли. Я смотрела на это и ничего не чувствовала. Совсем. Думала: «Такое случается». И продолжала размышлять, почему не начинаются схватки.
Сейчас понимаю, что будь я уже рожавшей, наверное, в тот момент я бы ревела от горя по этому бедному малышу. Но тогда была, как белый лист – без ощущений и переживаний.
Наступил вечер. Наконец приехал долгожданный муж. Медсестра ждала начала схваток, но мой будущий первенец не торопился покидать насиженное место, и лишь спустя пару часов началось движение, медленно, но верно разгоняясь. Тем временем, сон начал меня настигать. Тут я и вспомнила мудрые наставления медсестры.
Бригада врачей уже менялась. Но акушерке было явно не по нраву слишком медленное раскрытие шейки матки. Во втором часу ночи схватки стали чаще, но в перерывах я уже отключалась от усталости и дикого желания поспать. Периодически теряла связь с реальностью. До сих пор помню моменты сознания, как вспышки. Лежу на кушетке – слушают сердцебиение. Провал. Хожу по палате. Провал. Муж делает массаж поясницы. Провал. Сижу на корточках, пытаясь тужиться и одновременно улыбаюсь из последних сил врачу. Провал.
Утро. Лежу на акушерской кровати и думаю, как я тут оказалась?
– Тужься, давай, уже совсем скоро. Катя, давай!
Я пыталась из последних сил. Акушерка скрутила меня в три погибели к животу. Я повиновалась. Но сил не было совсем. Спустя пару потуг организм просто не выдержал, и я выдала сногсшибательную фразу: «Все, я пошла. Больше не могу». После этого со всей серьезностью решила встать с кровати. Откуда только силы взялись? Врач в шоке:
– Куда пошла? Мы еще не закончили.
Меня вернули обратно. В тот момент казалось, что минуты длятся целую вечность и я сейчас точно потеряю сознание. Потом снова нужно было тужиться. Я пыталась пытаться. Выходило плохо, очень плохо. Периодически снова отключалась и снова приходила в сознание.
Целых двадцать минут длился второй этап родов – потуги. Этот небольшой промежуток времени растянулся в сознании на несколько часов. И даже когда сын родился, экзекуция продолжилась. Остались разрывы, которые надо зашить – наживую, без эпидуральной анестезии.
– Лежи спокойно.
Я впилась в руку мужа и еле сдерживалась от боли. Побрызгав обезболивающим спреем, меня зашили. Я еле сдерживалась, чтобы не закричать и пыталась вырваться.
– Хочешь, чтобы красиво зашила – лежи спокойно, – отрапортовала врач.
Я затихла и стала терпеть. Снова и снова. Впивалась до крови в руку любимому. Наконец закончили. Конец моим мучениям? Оказывается, это было только начало. Продолжение ожидало меня в палате с новорожденным сыном.
Гаврюша и признание в любви
Первые роды – долгие и мучительные, они показались мне нескончаемыми. Я так зверски вымоталась, что ребенка мне не отдали сразу, а куда-то унесли, приказав лежать на животе для быстрого сокращения матки. Я мгновенно вырубилась на пару часов, проснулась в непонимании – кто я? Где я? Что происходит? И если я родила, то где сын?
Вставать и ходить врачи запретили, но кто же остановит новорожденную мать? На трясущихся ногах по стеночке пошла на поиски младенца. Меня отчитали, но, видимо, поняли, что не отступлюсь, и выдали желанное дитя. Мы вдвоем отправились в палату. Удивительно, но свободной оказалась одноместная. Какая радость! Только потом поняла, что это скорее минус, чем плюс. Если бы рядом были опытные мамы, они могли бы подсказать и помочь. Но осознание пришло позже.
Весь оставшийся день я пыталась покормить грудью новорожденного Гаврюшку, но никак не получалось. Малышу не удавалось захватить сосок, как бы я ни старалась. И ночью начался ор. Я пыталась накормить его, он пытался поесть, но ничего не выходило, и бедняжка продолжал надрывисто реветь.
С утра оба измотанные мы предстали перед медсестрой, которая тут же вылила ушат помоев на нерадивую мать.
– Не кормишь, ты что хочешь, чтобы он от голода загнулся? – она закричала и тут же вылила смесь ему в рот. Он быстро вылакал, а я сидела пристыженная в недоумении с черными мыслями: «Действительно, что я за мать такая?»
Через три дня нас выписали. Уже дома через не могу, через силу и боль мы вместе научились кормиться от груди. Да, тяжело, неумело, но справились, смогли. Правда, каждый раз я сталкивалась с дикой болью и одновременно радовалась и ненавидела грудное вскармливание. Но это же важно и полезно, поэтому было принято решение – терпеть…
Спустя три недели все устаканилось. Кормление стало привычным, спокойным и безболезненным. И затянулось достаточно долго, аж на год и восемь месяцев. Отвыкать Гаврюшкин никак не хотел, да и я, честно говоря, тоже привыкла. Но со всех концов трезвонили, что пора отлучать. Раз надо – так надо. И мы снова пошли в бой.
Вскоре в нашей жизни начался новый этап: ежедневные прогулки, ежемесячные походы по врачам, покупка новой одежды чуть ли не каждый месяц, потому что карапуз рос с невероятной скоростью. Я не успевала прийти в себя и осознать, что моя роль изменилась. Да что там роль, вся жизнь перевернулась с ног на голову. И никак к этому невозможно подготовиться. Просто прыгаешь в ледяную воду без спасательного жилета и все – плыви, дорогая. И ты, конечно, плывешь, ведь назад дороги нет. Ошибаешься, временами тупишь, но плывешь. Одно спасает – рядом плывут такие же, как ты, мамы.
Однажды вечером мы с Ильей решили посмотреть сериал. Я села в кресло, держа Гаврюшку в руках. Он ел и причмокивал, а я сосредоточилась на сюжете. Как вдруг пара еще голубых глаз устремилась на меня, будто спрашивая и желая что-то услышать.
– Скажи, что ты его любишь? Смотри, он ждет, – перевел мне малышковый язык супруг.
– Да ну? – я в недоумении посмотрела на него.
– Точно тебе говорю. Ты ж ни разу не говорила, что любишь. Ну, правда, он ждет.
Я почему-то никак не могла выдавить из себя эти три простых слова. Я тебя люблю – что же тут сложного? Отнюдь. Вначале я долгое время ощущала себя функцией – кормить по требованию, вовремя укладывать спать, переодевать, мыть, гулять, успокаивать. И все это по кругу каждый день. Должна, надо. Какое тут люблю? Да и зачем?
Я наконец вышла из оцепенения. Оба дорогих мне человека ждали. Любви.
– Люююю…ббб…лю. Я. Тебя. Люблю, – по буквам медленно промямлила я. Сынок будто подмигнул и продолжил свое важное дело – насыщение молоком. Я почувствовала, будто с души свалился камень. Открылись внутренние ворота, где взаперти таились чувства. Оказалось, они есть. Как удивительно!
Кот Боня уместился на коленях и мурлыкал, выставив вперед переднюю лапу, будто соглашаясь со всеми моими мыслями. На улице уже кромешная тьма. Пора бы спать, но воспоминания снова перенесли меня в прошлое. Спустя два года после рождения первого сына.
Второй сын
Я узнала об этом вечером. Гавр как раз играл с папой в комнате. Был милый семейный вечер. Я заперлась в ванной и решилась узнать свою, да что там – нашу дальнейшую судьбу. Разорвала слюду, достала тоненькую палочку. Как на конце иглы, где смерть Кощея, на ней сейчас был сосредоточен весь мой мир. Да или нет? Одна или две? Быстро сделала дело, засекла десять минут и посмотрела. Две.
Долго сидела и пялилась в одну точку, размышляя о том, как так вышло, и почему именно сейчас. Вроде мы не планировали. Или я все же заикнулась о желании снова продолжить род? Что с моей памятью? Тут помню, там не помню.
Тихонько, как мышка, я выползла из ванной и долго исподтишка смотрела на мужа и сына.
Они играли и совсем ничего не подозревали. Счастливые… Как сказать, что их хрупкий стабильный мир скоро разрушится? Как быть дальше? Я еще даже из декрета не вышла. А мама что скажет? Где была твоя голова, ненормальная?
Вопросы оставались без ответа. Страх сковал тело. Так я простояла около пятнадцати минут, пока не вышла из оцепенения.
– Любимая, ты что там стоишь? Иди к нам. Я улыбнулась и пошла играть с маленьким. Волна любви захлестнула меня. Будто я еще сильнее полюбила нашего первенца. И при этом как-то сильно защемило в груди. Хотелось взять его в охапку, расцеловать до беспамятства и никогда никуда не отпускать. Будто внутри поселился страх, что родится еще один ребенок, и я буду меньше любить старшего. И прямо сейчас, в эту секунду, нужно срочно отдать все свои чувства, все что есть на душе, иначе закончатся и перейдут к младшему, еще не родившемуся, но уже четко понимающему свою роль – более весомую, важную, первоочередную. Так сказать, уступите место маленькому.
В тот день я так ничего никому и не сказала. Ходила еще пару дней, пережевывая новость и примеряя ее на себя, как новое платье. Удобно ли? Нигде не давит? Как сидит – красиво? Подходит?
Если бы была возможность снять и оставить обновку в магазине… Ан нет. Если однажды надел – уже не снять. Да и как снимешь? Свое, родное, живое. Под самым сердцем. Уже привязалась за пару секунд. Не отнять больше. Как влитое.
– Эээ… У меня, вернее, у нас… Новость. Я беременна. Снова, – я решилась на разговор через пару дней.
– Я так и знал. Ура! Наверное, будет девочка, – муж схватил на руки и закружил по кухне.
– Мальчик, – отрезала узистка на втором скрининге, твердо определив наше будущее.
«Ну тоже хорошо, вон одежды сколько осталось. Удобно. И коляска наша еще на ходу. Прорвемся», – подумала я.
В тот момент я плохо представляла, что нас ожидает. Двое маленьких детей рядом. Как это все совместить, и вообще вывезу ли я такое счастье? Вывозить, однако, пришлось. Причем достаточно быстро и, конечно, без подготовки.
– Ну что, маманя Катя, готова зайти в эту воду второй раз? У тебя же опыт, – внутренний голос будто дразнил меня и насмехался.
– Какой елки-палки опыт? Два года? Мы только недавно отлучились от груди. И что, опять двадцать пять, по новой?
– Ну-с, маманя, вон и по третьему разу в воду заходят. А уж второй! Потянешь, не переживай.
