Константин Станюкович
Тоска

Полная версия

IX

Прошло три дня.

Боцману стало лучше. По ночам он тосковал по-прежнему, но галлюцинаций не было. Доктор “Нырка” раз посетил боцмана и сказал ему, что он глядит совсем молодцом. Скоро будет здоров вполне.

“Так и ври, зуда. От себя не убежишь”.

И, обратившись к доктору, сказал:

– Дозвольте явиться на “Нырок”.

– Как, что, почему? – засуетился доктор. – Ведь я тебе говорил, что здесь лучше. Разве здесь нехорошо?

– Дозвольте явиться на “Нырок”, – снова и уже настойчиво проговорил боцман.

– Нельзя, хуже будет.

– Дозвольте, вашескобродие.

– Никак не могу.

– Я тоже, вашескобродие, не могу. По моему малому рассудку без вашего дозволения уйду. Явлюсь к старшему офицеру и отлепортую.

Доктор внимательно взглянул в глаза боцмана, и, казалось, в глазах больного не было ничего такого, что могло бы грозить больному еще сильнейшим расстройством нервов. И доктор наконец сказал:

– Ну и черт с тобой. Но помни, если кому-нибудь сдерзничаешь, с тебя строго взыщут. Это – не берег.

– Очень хорошо понимаю, вашескобродие.

– И в Кронштадт тебя не отправят. Буду лечить тебя на клипере.

Часа через два за больным приехал мичман Коврайский.

Боцман обрадовался.

А Коврайский тоже радостно сказал:

– А я, Антонов, уже говорил и старшему офицеру и капитану насчет отправки тебя в Кронштадт. “Грозящий” уходит через два дня в Россию.

Но, к удивлению мичмана, боцман не только не обрадовался, но стал угрюмее и мрачнее.

– Много вам благодарен, ваше благородие, но только, может, я в Кронштадт и не желаю.

– Не желаешь? – изумился мичман, уже кое-что прослышавший от фельдшера, почему именно так тянет боцмана в Кронштадт. – Да ведь ты просился?

– А теперь не желаю, ваше благородие.

– Ну, как знаешь. Только смотри, голубчик, не надрывайся на клипере; все-таки отдохни, в лазарете отлежись.

– Нет уж, ваше благородие, лучше при деле буду, а то доктор заговорит, ваше благородие.

– Ну, как знаешь, а если хочешь, тебя флагманский доктор посмотрит. На днях адмирал будет в Неаполе.

– Что смотреть, никакой доктор не поможет от тоски, – проговорил боцман, и голос его звучал такой тоской, что мичман не смел больше ни о чем его расспрашивать.

X

Матросы боцмана встретили приветливо.

Старший офицер приказал ему все-таки отдохнуть и лечь в лазарет. Но боцман решительно просил править свою должность.

– А то, вашескобродие, без дела опять заболеешь.

– А что, доктор позволил?

– Никак нет, вашескобродие, обсказал: ложись в лазарет.

– Так как же я отменю распоряжение доктора?

– Дозвольте, вашескобродие.

– Ну, подожди. Я прежде переговорю с доктором, а в госпитале тебе, конечно, было скверно.

– Еще бы, вашескобродие.

– Я постараюсь отправить тебя на родину.

– Нет, вашескобродие. Пока что до отправки останусь.

– Не тянет?

– Везде одна тоска, вашескобродие.

Старший офицер участливо взглянул на боцмана и спросил:

– Ты ведь, кажется, не женат?

– Точно так, вашескобродие.

– Оно и лучше, братец ты мой.

И как-то грустно прибавил:

– Тоже не всегда и женатому хорошо.

– Точно так, вашескобродие. Видел в Кронштадте, как живут семейные люди. Одна пакость. Обманывают друг друга в самом лучшем виде. По-собачьи живут.

– А ты думаешь, почему?

– Облыжности много, вашескобродие. Больше по своей мужчинской подлости и почитают бабу. Оттого между ими ничего кроме этой самой подлости и нет.

И боцман, словно бы решая какой-то занимающий его больной вопрос, спросил:

– Осмелюсь спросить, вашескобродие, верно, у господ семейные люди живут не по-собачьи?

– Ишь ты какой любопытный. А ты как думаешь?

– Полагаю, что всякие и между господ, вашескобродие.

– Правильно. Часто люди зря женятся… – задумчиво промолвил старший офицер, семейная жизнь которого была далеко не из сладких.

– И нет друг о друге настоящего понятия. А главное – ни за что друг друга обижают!.. Так дозвольте не идти в лазарет?

– Ну ладно. Знаешь, что я тебе скажу, Антонов, лучше и ты не сделай глупости, – полушутя, полусерьезно сказал старший офицер.

– Какой, вашескобродие?

– Не женись. Очень уж у тебя обидчивый и подозрительный характер.

Боцман вспыхнул.

– Какая дура польстится на старого человека, вашескобродие?

– Зато старые сами льстятся.

– Дураки и есть, вашескобродие. Зато их и обчекрыживают. И поделом, а главная причина – понимай, кто ты такой есть, и ушей не развешивай.

Старший офицер, который сам очень развешивал уши, когда его молодая, пригожая жена, провожая в дальнее плавание, особенно горячо уверяла в своей любви и вскоре по уходе мужа написала ему письмо, в котором в довольно туманных выражениях намекала, что она, к сожалению, не так сильно любит его, и уверяла в своей безграничной дружбе, – старший офицер, словно бы понимавший, что и боцман находится в том же положении, как и он, проговорил, напуская на себя решительный вид:

– Вот и молодчага, так с бабами и надо действовать. Если она тебя “обчекрыжила”, ты и наплюй.

“Ты-то плюнул… Вовсе вроде как бы подвахтенный у своей женки; она ему пишет-пишет, а он верит и ей отписывает письма; из каждого порта депешу да депешу, и супруга депешу, и оба не по-настоящему. И отчего это люди так врут?” – подумал боцман и доложил старшему офицеру, принимая официальный вид:

– Прикажете, вашескобродие, ванты тянуть? Дали ослабку.

– Да уж ты пока оставь, я прикажу Иванову. Ну, ступай; чуть станет тебе хуже, скажи мне.

– Есть, вашескобродие.

И боцман вышел из каюты старшего офицера.

А Иван Иванович присел у письменного стола, любовно взглянул на большую фотографию, висевшую над койкой, потом прочитал несколько писем жены и произнес:

– Вот почему теперь о дружбе. Верно, новое увлечение. В этом вся и разгадка.

И Иван Иванович задумался.