Константин Станиславский
Работа актера над собой (сборник)
2
______________ 19__ г.
Пока ученики собирались сегодня в класс, Иван Платонович и несколько обойщиков приколачивали какие-то полосы материй. Одна из них протягивалась в длину всей правой стены над флагом «Сценическое самочувствие». А другая такая же лента прибавилась на левой стене, в самом низу, в длину всей панели. На правой полосе была едва заметная надпись, пунктиром. Мне пришлось подойти совсем близко, чтобы прочесть на ней: «Работа над ролью».
– Как же так? – недоумевал я. – Почему лента «Работа над ролью» повешена на стене, предназначенной исключительно для «работы над собой»?!
В противоположность первой надписи, другую, то есть левую, внизу по панели, я разобрал легко издали, так как она была написана очень четко. И на этот раз я прочел: «Работа над ролью».
– Что же это означает? – снова недоумевал я. – То, что надпись висит слева, – понятно. Эта стена и предназначена для «работы над ролью». Но почему же полосу вешают в этом году? Ведь Аркадий Николаевич то и дело повторяет, что «работа над ролью» относится не к нынешнему, а к будущему учебному году?!
Бесцельно было бы обращаться за разъяснениями к Рахманову. Он ведь все равно ничего не скажет. К тому же Иван Платонович торопился закончить работу до прихода Торцова. Ничего не оставалось, как ждать, и я воспользовался временем, чтобы сделать чертеж группы флагов, дополненной новой полосой во всю стену.
Торцов вошел в класс, когда обойщики доколачивали последние гвозди. Он остановился, как всегда, посреди партера, обернулся направо, с трудом прочел надпись пунктиром и сказал:
– Почему так призрачно, пунктиром?
Потом он повернулся налево, прочел другую надпись, четкую, и спросил:
– Почему так жирно и глазасто?
После паузы, во время которой он вопросительно нас осматривал, Аркадий Николаевич воскликнул:
– Что за ребус?! И там и тут – «Работа над ролью»?! Давайте разгадывать.
Так как мы ничего не могли ответить, то он через минуту заговорил:
– Разгадка простая. Повешенные полосы иллюстрируют ноты или, вернее, ту пьесу, которую вам со временем придется играть. Впрочем, это не совсем так, – тут же поправился он. – Призрачная надпись справа не дает еще нам самой пьесы, а лишь напоминает о том, что следующий момент после создания общего сценического самочувствия будет – работа над ролью. Но так как последняя является предметом подробного изучения лишь в будущем году, то пока о ней можно говорить лишь в самых общих чертах, так сказать, «призрачно», какова и сама надпись. Нам лишь напоминают об этой работе, не входя в ее детали.
Одновременно с этим, как видите, на левой стене вешается такая же полоса, но с более заметной надписью. Что это значит? Это лишь еще раз подтверждает то, что в будущем году «работа над ролью» будет производиться основательно, так сказать, «жирно», какова и сама надпись.
Таким образом, сегодня мне придется сказать несколько слов не о самой «работе над ролью», а о конечном ее результате, к которому эта работа приводит. Об этом говорить необходимо, так как без такого объяснения, преждевременно забегающего вперед, мы не сможем идти дальше по программе нынешнего года, при изучении «работы над собой».
– Итак, – продолжал он после паузы, – теперь все в порядке. Виртуозы на местах! – Торцов указал на три флага с надписями «Ум», «Воля» и «Чувство».
– Инструмент – налажен! – Он указал на длинный ряд маленьких флажков, повешенных в длину всей правой стены, изображающих элементы самочувствия.
– Орган – зазвучал! – Аркадий Николаевич показал на большой флаг с надписью «Сценическое самочувствие».
– И, наконец, ноты – разложены! – Он указал на только что повешенную полосу с призрачной надписью «Работа над ролью».
Торцов задумался и долго что-то искал в своей памяти. Потом нагнулся над лежавшим перед ним пакетом, завернутым в газетную бумагу, и долго что-то читал с очень серьезным лицом. Наконец он заговорил:
– Вот лаконическое газетное сообщение под заголовком «Хроника несчастных случаев» – «Пять самоубийств»:
«Вчера поздно вечером на Патриарших прудах обнаружен труп неизвестного молодого человека с огнестрельной раной в виске. Пистолет лежал рядом на снегу. При покойном найдена записка, в которой говорится о том, чтобы никого в его смерти не обвиняли…» и т. д.
Другие объявления еще более ужасны, – заметил Аркадий Николаевич, отрываясь от газеты. – Какое впечатление остается у нас от этих строк? Я думаю, что никакого, – так мы привыкли к подобного рода трагедиям. Они повторяются ежедневно, ежечасно. Что касается меня, то я внутренне содрогнулся от этого известия, и вот почему оно произвело на меня такое впечатление.
Дело в том, что два года назад я как-то ехал, задумавшись, на извозчике. Вдруг – выстрел. Я вздрогнул, поднял глаза и увидел, что на меня идет, шатаясь точно пьяный, труп молодого человека с простреленной грудью. Он в бессознании наткнулся на мою пролетку. Это его свалило с ног, и труп упал бездыханный, уронив на подножку моей пролетки горячий и еще дымящийся пистолет. Это потрясло меня почти до обморочного состояния.
Кровь. Смерть… Я видел последние посмертные конвульсии трупа. Я участвовал в составлении протокола и смотрел, как дворники клали мертвое тело на пролетку, точно тушу, как его куда-то увезли.
А на следующий день я прочел вот такую же официальную лаконическую, жестокую заметку в тех же самых словах, которые написаны и здесь, вот в этой газете, объявляющей также о гибели пяти молодых жизней. Теперь вы поймете, почему это извещение произвело на меня более сильное впечатление, чем на вас.
Через некоторое время после описанного происшествия на допросе по этому делу я познакомился с родственниками покойного и от них узнал подробности трагической смерти. Если бы написать пьесу на то, что мне тогда рассказали, то я уверен, что зритель от первого акта и до последнего следил бы с замиранием сердца за тем, что происходило бы на сцене. Он увидел бы там и любовь, и ссору, и разрыв, и новое сближение, и терзание от ревности, и сумасшествие, и надвигающееся преступление, и горе матери, семьи, и разорение, и готовящееся убийство, и троекратные, вовремя остановленные попытки покончить с жизнью, и, наконец, ту ужасную финальную сцену, которой я был случайным свидетелем.
Произошло ли что-либо во мне, в моем мозгу, в сердце при постепенном изучении ужасной трагедии? Остался ли от нее след? Она умудрила меня на всю жизнь, научила меня многому тому, о чем я прежде не знал, не думал, чего я раньше не чувствовал. Она углубила мысль, навсегда встревожила чувство и заставила на многое в жизни смотреть иначе.
После некоторой паузы раздумья Аркадий Николаевич сказал:
– А вот вам другой случай. Я, конечно, слыхал о Помпее и мечтал попасть в нее. Но мне это не удавалось. Знакомый, которому было известно, что я интересуюсь знаменитым городом мертвых, привез мне оттуда фотографические снимки. Они разожгли интерес, заставили меня купить книги и читать о помпейских раскопках. После этого меня еще сильнее потянуло туда.
Наконец я попал в Помпею и прожил несколько дней на той самой земле, по которой когда-то ходили подлинные римляне; я дышал тем же воздухом, я глядел на их безоблачное небо, грелся на их солнце и чувствовал в уцелевших остатках и развалинах подлинную «жизнь человеческого духа» былых людей. Вот когда я понял огромную разницу, которая существует между «знать» и «чувствовать».
А вот вам еще последний пример, ближе подходящий к нашему делу. Он пригодится нам для иллюстрации моей мысли. В детстве мне иногда рассказывали вместо сказок пьесы Шекспира, и я любил их, особенно «Короля Лира». Маленький ум, воля и чувство ребенка схватывали лишь самую фабулу, причем неблагодарность и злость старших дочерей – Гонерильи и Реганы – возмущали, а доброта Корделии трогала и вызывала во мне чувство любви. В юности я сам читал и смотрел на сцене пьесы Шекспира, понимал их как мог и увлекался в них тем, что доступно было моему тогдашнему возрасту. В более зрелых годах я снова перечитывал Шекспира; внимательно изучал его, проникая в самые глубины его произведений; я смотрел его на сцене и с годами все больше, глубже и тоньше понимал его мысли, стремления, чувства и самый творческий гений поэта. То, что схватывалось поверхностно при первом знакомстве, углублялось при более вдумчивом, внимательном и проникновенном изучении.
Теперь сделаем вывод из моих примеров.
Объявление о «пяти смертях» не оставляет во многих никаких следов. Рассказы и чтение о Помпее хоть и проникают куда-то внутрь, но неглубоко. Детские же впечатления о Шекспире – скользят по поверхности.
Теперь я беру второй, более зрелый момент во всех приведенных примерах. Присутствие при самоубийстве потрясает – физически. Чтение и изучение Помпеи волнует, проникает в мысль, расширяет знания и кругозор точно так же, как чтение или знакомство с Шекспиром.
Перехожу к третьему моменту. Познание всех мельчайших деталей из трагедии самоубийцы проникает в самые глубокие центры души, переворачивает взгляды на жизнь, на существование и на смерть. Поездка в Помпею открывает целый новый мир и рождает такие чувства и мысли, от которых вырастаешь. Изучение Шекспира проводит вас в такие тайники, в которых только и возможно подлинно познать, то есть почувствовать большие моменты «жизни человеческого духа».
Чувствуете ли вы теперь разницу между впечатлениями от короткого газетного сообщения о самоубийстве и личным присутствием при смерти с осознанием всех причин и психологических ходов, приведших юношу к любовной катастрофе? Понимаете ли вы разницу между простым рассказом о жизни прежних римлян и собственными ощущениями этой далекой жизни? Почувствовали ли вы огромную разницу между первым беглым рассказом содержания гениальной пьесы «Король Лир» и проникновением в ее душевные глубины и сущность?
Теперь попробую определить, как я сам ощущаю эту разницу. Процесс роста себя в роли и роста роли в себе заставляет меня спросить: неужели же все эти большие, созревшие и углубившиеся в артисте чувство-мысли, чувство-задачи так точно, как и самые чувство-ум, чувство-воля, не заслуживают отличия от прежних, первоначальных, маленьких ума, воли и чувства, которыми кажутся «двигатели нашей психической жизни» в их самом первом, начальном периоде творчества? По справедливости они требуют отличия, и потому условимся на будущее время, что ум, волю и чувство, еще не созревшие в работе, то есть в их начальный период творчества, мы будем писать с маленькой буквы в отличие от тех же ума, воли и чувства, выросших, расширившихся и углубившихся в последнем периоде работы. Такой триумвират двигателей психической жизни мы будем писать с большой заглавной буквы, то есть: Ум, Воля, Чувство. Так точно и самое название «триумвират двигателей психической жизни», из них составляющийся, в отличие от того же триумвирата в своем первоначальном, неуглубленном виде мы тоже будем писать не с малой буквы, а с большой, то есть: Триумвират Двигателей Психической Жизни.
Таким образом, ум, воля, чувство – с маленькой буквы – создают соответствующий триумвират двигателей психической жизни – с маленькой буквы. В свою очередь Ум, Воля и Чувство – с большой буквы – создают соответствующий Триумвират Двигателей Психической Жизни – с большой буквы.
Только что Аркадий Николаевич закончил свои объяснения, двери отворились и три бутафора внесли на длинных палках три больших флага с крупными надписями. На одном из них мы прочли «Ум» (с большой буквы), на другом – «Воля» (с большой буквы) и на третьем – «Чувство» (тоже с большой буквы). Процессия, предводительствуемая Иваном Платоновичем, прошла к правой стене, приподняла флаги на палках и приложила их к тому месту на стене, где они должны висеть. На этот раз выход вышел чрезвычайно стройно, срепетированно, а музыка заиграла и замолкла вовремя.
Выждав, когда кончит играть рояль, Торцов продолжал:
– Однако, пронизывая гениальную пьесу своим умом, волей и чувством, увеличиваются, углубляются, облагораживаются не только сами двигатели психической жизни, но и все другие части сложного творческого аппарата артиста. Скрытые в гениальном произведении манки, магические «если бы», воображение, предлагаемые обстоятельства, аффективные воспоминания, задачи психологические и физические, стремления, действия, художественная правда, объекты, внимание, общение, лучеиспускание и лучевосприятие, приспособления, темпоритм и пр. и пр. действуют магически на все элементы сценического самочувствия. И в этой области происходит такой же процесс, как и с двигателями психической жизни. Элементы вырастают и становятся более значительны при углублении в сущность гениального произведения.
Это относится не только к душевным, но и к физическим элементам самочувствия, от которых требуются для передачи больших мыслей и чувств большие средства выявления, то есть более утонченные, сильные, красочные звуки голоса, приемы речи, движения, действия и пр.
В таком виде элементы тоже заслуживают отличия от своего первоначального состояния, в котором они находились в начальной стадии первого знакомства с произведением поэта. Вот почему условимся писать эти созревшие в области роли элементы не с малой, а с большой буквы.
Только что Аркадий Николаевич сказал эти слова, как двери зрительного зала вновь отворились, в них внесли на длинных палках две огромные хоругви из больших, длинных, очень узких флагов с надписями: «Действие», «Воображение», «Аффективная память», «Задачи», «Внимание», «Чувство правды» и прочих элементов внутреннего сценического самочувствия, написанных не с малых, а с больших заглавных букв. За первой хоругвью следовала вторая, с элементами внешнего сценического самочувствия, также написанными с больших букв. Каждая из хоругвей поднесена была и поднята на палках к тому месту на стене, где им надлежало быть повешенными. И эта процессия прошла стройно, срепетированно и тоже под музыку, которая вовремя началась и кончилась.
Едва она смолкла, Аркадий Николаевич продолжал свои дальнейшие объяснения:
– Может ли создаться из таких крупных элементов с больших букв простое, маленькое, рабочее, общее сценическое самочувствие с малой буквы? Разве из большого создается малое? Поэтому то состояние, которое образуется в душе артиста после прохождения его Ума, Воли, Чувства сквозь гениальную пьесу, следует назвать как-то иначе. В отличие от простого «сценического самочувствия» мы даем ему другое наименование, а именно: не «сценическое», как раньше, а «Творческое Самочувствие» с больших заглавных букв.
Опять заиграла музыка, и в залу внесли великолепный кусок материи, растянутой на двух палках, с надписью «Творческое Самочувствие» с больших букв. Этот кусок материи пришлось бы поднимать почти под самый потолок. Но для этого палки оказались слишком коротки, поэтому Иван Платонович объяснил, что этот подъем пока придется представить себе мысленно.
Вот рисунок общей группы развешенных флагов, которая получилась сегодня.
Пока я рисовал, Аркадий Николаевич подводил итог сегодняшнему уроку. Он говорил:
– Таким образом, элементы: действие, аффективная память, задачи, предлагаемые обстоятельства, магическое «если бы», лучеиспускание, общение с объектом, темпоритм и все средства воплощения и пр. и пр. (с малых заглавных букв) создают сценическое самочувствие (тоже с малых букв). Те же элементы внутреннего и внешнего самочувствия с большой буквы создают Творческое Самочувствие (тоже с больших букв).
______________ 19__ г.
Аркадий Николаевич вошел в класс, остановился, как всегда, посреди партера и долго смотрел на правую сторону. Новые флаги были уже развешены по местам, почти до потолка. Выше всех поместилось изящное знамя с надписью: «Творческое Самочувствие».
Благодаря цвету материи и шрифту надписи на ней оно казалось воздушным.
– Ясно, понятно, наглядно, – сказал Аркадий Николаевич.
– Точно двухэтажный орган, – заметил кто-то.
– А по-моему, точно волшебный фонарь, – поправил Аркадий Николаевич.
– Где же он? – спросил кто-то.
– Вот эта нижняя группа малых флагов и флажков, – объяснял он.
– Чем же она похожа на фонарь? – недоумевали мы.
– Я говорю не про внешний вид, а про внутреннее значение, – поправился Торцов.
Но мы не поняли этой поправки. Тогда Аркадий Николаевич спросил:
– Что изображает нижняя группа?
– Триумвират двигателей психической жизни и элементы сценического самочувствия, – отвечал я.
– Это, так сказать, «свет нашей человеческой души», который вспыхивает в артисте и излучается из него во время творчества. Совершенно так же при начале сеанса загорается электрическая лампа внутри волшебного фонаря, – объяснял Торцов.
– А где же увеличительное стекло? – спрашивали мы.
– Вот она – линза. – Торцов указал на флаг с надписью «Сценическое самочувствие».
– В чем же его сходство с линзой? – не понимали мы.
– И в данном случае я говорю не о внешнем, а о внутреннем сходстве, – предупреждал Торцов.
– В чем же оно заключается? – интересовались ученики.
– Что делает линза? – спросил Аркадий Николаевич.
– Она концентрирует в себе лучи света и отбрасывает их через объекты на экран… – начал было я объяснять.
– Совершенно то же делает и сценическое самочувствие, – перебил меня Аркадий Николаевич. – И оно концентрирует в себе все свои элементы и направляет двигатели психической жизни (ум, волю, чувство) через роль, отражает их переживания на экране сцены.
– А где же объектив? – спросил Вьюнцов, очевидно прослушавший объяснения Аркадия Николаевича на прошлом уроке.
– Я уже говорил вам, что объектив или роль изображает полоса с призрачной надписью «Работа над ролью».
– А экран и проекция? – допытывался Шустов.
– Вот он! – Торцов указал на всю верхнюю группу больших флагов. – Видите, здесь с большой точностью отразилась нижняя группа, но только в сильно увеличенном виде, как это происходит в волшебном фонаре.
– Но ведь нижняя группа изображает самочувствие актера, – хотел я поймать Торцова.
– Да, – признался он, – нижняя группа, или самочувствие актера, как видите, отразилась наверху в увеличенном виде.
– А в чем же и как отразилась там сама роль? – продолжал я задавать ехидные вопросы.
– Разве вы не видите, что цвета и шрифт надписей верхних флагов взяты от большой полосы, изображающей работу над ролью? Это намекает на то, что чувство, ум и воля актера-человека, проходя через пьесу, окрашиваются красками и тонами исполняемого произведения поэта, то есть в человеческих переживаниях актера отразились краски роли.
Разве не то же самое происходит в волшебном фонаре? И там свет, проходя через линзу, увеличивает размеры рисунка, причем лучи окрашиваются тонами разрисованной стеклянной пластинки, то есть объектива. В результате на экране получается проекция картинки – объектива волшебного фонаря. А как назвать ту проекцию, которая получается на экране сцены от просвечивания роли лучами человеческого чувства актера?
Мы не знали, что ответить, и молчали.
– Не есть ли это сам артист? – выпытывал из нас Аркадий Николаевич.
– Нет, – ответили мы нерешительно.
– Является ли это сама роль точно такой, как писал ее поэт? – спрашивал далее Аркадий Николаевич.
– Тоже нет, – говорил я.
– На сцене рождается то новое существо, о котором мы уже говорили, – напоминал нам Торцов. – Мы его тогда назвали «человеко-ролью» (в тех случаях, когда природа артиста проявляется сильнее, чем природа роли) или «роле-человеком» (в тех случаях, когда происходит обратное явление, то есть когда в созданном существе больше от роли, чем от самого человека-артиста). В процессе творчества роль претворяется в артисте, а артист – в роли.
Теперь займемся самым большим и красивым знаменем – «Творческое Самочувствие».
Но Аркадию Николаевичу и нам не суждено было приступить к важному этапу программы, так как прибежал суетливый секретарь и объявил, что на дворе театра пожар. Горит сарай, где сложена мебель и бутафорские вещи некоторых из постановок театра. Нужно ли описывать, что тут произошло?
Замечу только, что мы – ученики – больше, чем сами артисты, приняли к сердцу несчастие и работали на пожаре лучше всех. Особенно отличился Вьюнцов. Ученики помогали от души, с искренним волнением, точно спасали свое добро, не щадя себя. Тут я понял, как мы уже привязались к театру и как он нам стал дорог.
______________ 19__ г.
Торцов вошел, остановился посредине и стал внимательно осматривать правую стену, на которой уже были развешены все новые флаги Большой Группы (с большой буквы) и со знаменем «Творческое Самочувствие». После некоторой паузы он обратился к Рахманову и сказал:
– Ваня, а ведь ты неправильно повесил знамя «Творческое Самочувствие»!
Иван Платонович насторожился и привстал.
– Ты прибил его прямо на голую стену, – объяснял Торцов, – а надо было сначала протянуть какую-нибудь легкую красивую материю и на нижний край ее слегка наложить верхним краем самое знамя.
– Почему? – не понимали мы.
– Потому что фон изображает «Область Творческого Бессознания», которая постоянно соприкасается с Творческим Самочувствием.
После паузы, во время которой Аркадий Николаевич нас оглядывал, он наконец спросил:
– Почему же вы меня ничего не расспрашиваете о Творческом Самочувствии? Мне есть что вам рассказать о нем. Оно самое важное из всего, что до сих пор было нами пройдено. Или лучше скажу так, – поправился он, – все, что до сих пор мы проходили, нам нужно было для создания Творческого Самочувствия с большой буквы. Недаром же Иван Платонович так потрудился над разрисовкой его знамени.
– Мне показалось, что Творческое Самочувствие – то же, что сценическое самочувствие, но только в увеличенном масштабе, – сказал я больше для того, чтобы подтолкнуть Аркадия Николаевича к дальнейшим объяснениям. И я достиг своей цели, так как Торцов после короткой паузы объявил, что он нам сейчас нарисует огромную разницу, которая существует между обоими самочувствиями.
– Представьте себе, – говорил он, – что вы стоите у подножия горы, уткнувшись носом в скалу, и долбите в ней ступеньки для подъема кверху. Уподобим на минуту такое положение рабочему сценическому самочувствию (с малой буквы). Наконец ступеньки заготовлены, и вы добрались до первой возвышенности. Заготовив новый ряд ступенек, вы взобрались еще выше, выше и выше. С каждым шагом вам больше и больше открывается чудесный вид на горы; все шире и шире становится горизонт, все чище и разреженнее воздух и все жарче солнце. Наконец вы добрались до самого верха горы и там остолбенели от того, что увидели.
Перед вами весь хребет Кавказских гор, как на ладони, со снежными вершинами и с недосягаемым красавцем Эльбрусом, доминирующим надо всем. Вы видите летящие вниз обрывы и пропасти, вы слышите шумящие ручьи и водопады. Ниже горы покрыты лесами, еще ниже – цветущие поляны, а совсем внизу – долины, села, города. Оттуда, сверху, человек не виден, видны лишь собирающиеся толпы народа, не человеки, а Человечество.
Вы задавлены величием картины. Действительность, повседневность, мелочи жизни – исчезли… Сон, волшебство… Вы можете только петь гимны чудодейственной Природе.
Могли ли вы предполагать, стоя там, внизу, уткнувшись в скалу, что такое Кавказский хребет и Эльбрус, какие красоты существуют там, наверху?
Но вот под вашими ногами нашли облака и закрыли от вас землю. Перед вами лишь беспредельный и прозрачный горизонт, огромное пылающее солнце, блестящие ледники, снеговые вершины и сам Эльбрус, который представляется вам Олимпом. Теперь вы ближе к Аполлону. Ветер приносит вам брызги его вдохновения. Еще немного, и вы отделитесь от земли и улетите к Музам.
Но под ногами облака сгущаются. Ползут черные тучи. Внизу заблестела молния, загремел гром. На земле ураган, ужас и бедствия. Но на них вы смотрите сверху вниз и верите в будущее, так как перед вами, наверху, – солнце, небо, свет – величие Природы.
Вы переживаете То, чему вы не знаете названия, но что вы глубоко, всем существом своим давно, поколениями, народами, веками чувствовали. Вот это состояние актера, поднявшегося по ступеням творчества и добравшегося до высот гениального произведения, я называю Творческим Самочувствием, которое граничит с беспредельной Областью Бессознания.
Не успел Аркадий Николаевич кончить свое сравнение, как я, сам того не замечая, от отчаяния махнул рукой.
– Что с вами? – спросил он меня.
– Это не для нас! Это для гениев! Бессознание! Куда уж нам! – говорил я с тоской, упавшим голосом.
– Чтобы вас утешить, я вам прочту кое-какие выписки. – Аркадий Николаевич вынул из бокового кармана тетрадку, а я стенографически записывал то, что он говорил.
______________ 19__ г.
Как всегда, войдя в класс, Аркадий Николаевич остановился посредине главного прохода и поздоровался с нами. Потом повернулся к правой стене, на которой была повешена большая материя светло-синевато-зеленоватого цвета с надписью большими буквами: «Творческое Бессознание».
Материя была растянута во всю длину стены и доходила до потолка. Посредине, на нижний край ее линии, было слегка наложено своей верхней частью знамя «Творческое Самочувствие».
– Вот теперь верно повешено, – одобрил Аркадий Николаевич и тут же добавил: – Эта материя, изображающая Область Бессознания, напоминает мне своим цветом океан, а знамя «Творческое Самочувствие» – виллу на самом берегу воды.
Артист в Творческом Самочувствии тоже находится у самого берега безбрежного океана Бессознания и точно стоит одной ногой на суше, то есть в области сознания, а другой – в океане, то есть в области бессознания. Когда ветер дует с океана, артист вдыхает чудный опьяняющий воздух. При обратном ветре он дышит воздухом земли, иногда благоуханным, а иногда зловонным.
Как жаль, – продолжал философствовать Аркадий Николаевич, – что человек не может повелевать стихиями и ветрами, а артист – Творческим Бессознанием! В этих областях мы зависим от случая, от Природы. Однако моряки умеют плыть не только с попутным ветром. Они умеют лавировать и подставлять паруса ладьи под ветер им неблагоприятный.
То же должны уметь делать и мы – артисты. Когда бессознание не приходит к нам само, мы должны пробовать идти к нему навстречу. С помощью манков или других сознательных приемов мы должны уметь подставлять паруса своего Творческого Самочувствия под флюиды, идущие от Творческого Бессознания. Надо учиться искусству управления такими парусами.
Многое для того нами уже заготовлено в прошлом. С помощью вырабатываемой нами внутренней техники мы прежде всего должны научиться не мешать Бессознательному Творчеству, когда оно само собой в нас зарождается. Второй ближайшей целью является заготовка благотворной почвы для зарождения Бессознательного Творчества. Такой благотворной почвой является самое Творческое Самочувствие. В этой работе много уже сделано, остается доделывать недостающее. Это будет совершаться не сразу, а постепенно, не только в течение этого, но и будущих учебных годов. Третьей заботой является познание искусства если не самого управления Творческим Бессознанием, то косвенного на него влияния с помощью соответствующих манков.
