Константин Гуляев
Песнь ветра
Присутствующие не пошевельнулись. Изумленный епископ подошел к ящику и смахнул на пол крышку. В ящике лежала рука. Правая. С таким же измочаленным концом. Отодранная от туловища рука с перстнем епископа на среднем пальце.
Его преосвященство сглотнул комок, подкативший к горлу, и медленно взял изувеченную конечность левой рукой. Приставил к правой, затрясшейся, как в лихорадке. Руки были неотличимы: тот же шрам на указательном пальце, те же узловатые суставы, та же пергаментная кожа.
Он очнулся на полу. Лоб его покрывала мокрая тряпка, а вокруг суетились священнослужители. Отец-комендант стоял перед ним на коленях и держал миску с водой. Лицо его было мертвым и серым, как мостовая.
– Это демоны, ваше преосвященство… – залепетал он, заикаясь и всхлипывая. – Демоны… мы все стояли у ворот, но ящик… ящик появился сам по себе, никто его не приносил…
Епископ закрыл глаза. Демоны. Вероятно, весьма вероятно. Он только сейчас заметил, что судорожно сжимает левой рукой правую. Не отгрызенную, а живую правую руку, еще пока свою. Но уже саднящую в том месте, где заканчивалась та рука, из ящика. Кайлом или колуном ее отмаксали? Матерь Божия, сохрани и помилуй, что ж это творится… За что…
Он с кряхтением сел и смахнул нелепую тряпку со лба. Спокойно. Нечистая сила, вернее, противодействие ей – его прямая обязанность. Еще посмотрим, кто тут кого сведет с ума.
Он потребовал нож и жестом велел подать ему один из ящиков, стоявших в двух шагах от него. Скинув крышку, епископ, уже не смущаясь, достал ногу, повертел в руке, примеряя, как она должна расти. Тоже правая. Так. Лекарский ботинок долой. Теперь долой свою туфлю. Сравниваем. Опять неотличимо. Та-ак. Втыкаем нож, разрезаем. От большого пальца до щиколотки. Рассматриваем. Обычная мертвая плоть, не муляж.
Так.
Отшвырнув изувеченную конечность, епископ требовательно протянул руки вверх. Пятеро кинулись к нему, чтоб помочь подняться и отвести в покои. Ему нужно было подумать. Что за неотличимый двойник объявился в их землях, откуда он взялся? И что вообще означают эти посылки?
Через четверть часа Лещинский вызвал отца-настоятеля.
– Скажи-ка, брат мой… Нет ли у святой инквизиции подходящей кандидатуры на четвертование в ближайшие дни?
Отец-комендант оторопел и секунду смотрел в никуда округлившимися глазами.
– Вы шутите, ваше преосвященство? Завидую вашей выдержке. Святая Мария, четвертование… ну конечно!
У Лещинского в глазах мелькнула горькая ирония, и святой отец смутился:
– М-мм… но все же кандидатуры нет, еретиков не четвертуют – кому, как не вам об этом знать. Правда… постойте-ка… колдуна поймали. Два… Святая Мария, три дня назад. Ваше преосвященство, я совсем забыл, я не придал значения… но ему грозит аутодафе!
– В чем его обвиняют?
– Колдовство, – комендант истерически прыснул. – В колдовстве обвиняют, машину сатанинскую выдумал, да я подумал, что брешет инквизитор, прошу прощения… Святая Мария! Я немедленно иду к нему.
– Нет. Вместе пойдем. Помогите-ка, святой отец…
Лещинский редко спускался в подвалы замка. Пахло тут не очень, сырость пробирала до костей, да и многочисленные спиральные ступени могли свести с ума кого угодно. Того, что сейчас подвалы облюбовала инквизиция, никто не знал, у борцов с ересью хватало собственных резиденций: Ниса, Познань, Дорухов… Туда и свозили ведьм для казни. До севера страны у отцов-инквизиторов долго не доходили руки, вот он и согласился по просьбе кардинала приютить святых карателей. И, похоже, напрасно. И без того только недавно военный замок перестроили под епископскую резиденцию, а службы проводятся только для избранных, так теперь еще и в подвалах основалась святая инквизиция. Не-ет, буду просить его высокопреосвященство о лишении нас такой чести. Епископская резиденция не занимается инквизицией, у нее и без ведьм дел хватает…
Войдя в пыточную, Лещинский брезгливо окинул взглядом немногочисленных пленников: одну ведьму горизонтально растянули на веревках, ее поясницу высоко вздымал подвижный механизм, выгибая тело дугой. В рот ей лили воду, ведьма вяло булькала. Другая, подвешенная на вывернутых руках, не шевелилась. Видимо, их периодически меняли местами, чтоб кровь не застаивалась. И третьим, растянутым на дыбе, похоже, был тот самый колдун. Они слышали недавно его отдаленные крики, но сейчас он лишь тихо стонал.
К вошедшим приблизился отец-инквизитор, сухонький невзрачный аббат с рыбьими глазами и обожженным лицом. Низко поклонившись, он озабоченно поджал тонкие
губы:
– Ваше преосвященство… виноват… вам помешали крики? Я распоряжусь…
Отец-комендант прервал его жестом.
– Нет, брат. Расскажи его преосвященству про колдуна.
– Про колдуна! – облегчение, разлившееся по лицу инквизитора, покоробило епископа, но он промолчал.
– Сейчас… – аббат метнулся к столу и принялся рыться в свитках. – Вот. Иржи Корбут, при содействии жены-ведьмы и при Божьем попущении, призвал демонов, после чего при их помощи создал машину для порчи скота во всем княжестве. Удои упали на треть, пока мы не нашли злоумышленников. Но жена, демоны и машина исчезли, теперь мы пытаем его для того, чтоб он выдал нам их местоположение. После чего колдун будет придан вашему высокому суду. Наша просьба: отлучение от церкви и аутодафе в силу невиданного масштаба порчи.
Голос инквизитора вначале дрожал от рьяной поспешности, но к концу свитка окреп и стал даже несколько торжественным.
Епископ, дотоле не сводивший глаз с инквизитора, посмотрел на колдуна. Так. Удои, значит. Лето в этом году выдалось поганым, засушливым. Видимо, этого колдун и добивался. За такое и четвертовать мало…
– А что он говорит в свое оправдание?
– Ересь! – взвизгнул инквизитор и в порыве взмаха рук чуть не выронил свиток. – Ересь, ваше преосвященство, я не смею…
– Следствию нужны любые сведения, какими бы бредовыми они ни были, вы понимаете?
Инквизитор засопел. Титаническая внутренняя борьба с сомнениями отразилась на его лице.
– Оправдания, – зло процедил он. – Если бы мы принимали во внимание оправдания еретиков, святую инквизицию следовало бы упразднить. Они ведь все невинны, как ангелы небесные. Этот клянется, что машину принесли с собой демоны, и что его жена перемещалась с ее помощью в прошлое и будущее. Странно, что не на луну! Бред! Это противоречит устройству мира!
Епископ, несмотря на мрачную обстановку, позволил себе улыбнуться:
– Забавные у него оправдания… Спасибо, святой отец. Продолжайте и сообщите нам, когда ведьма будет обнаружена. Именно она меня интересует, вы поняли?
Инквизитор упал на колени и принялся уверять, что все понял превосходно. Его клятвенные заверения продолжились и после того, как массивная, тяжелая дверь подвала закрылась за ушедшими. Громкость торжествующего голоса была соизмерима с недавними криками колдуна.
Прошло два дня. У замковых ворот каждое утро появлялся очередной ящик с некой частью двойника епископа. Левую руку Лещинский проигнорировал, а на голову сходил посмотреть. Голову, похоже, отделили от тела иным способом, нежели конечности – шея ее, судя по следам, была перетерта веревкой, либо чем-то похожим: тупым, гибким и жестким. Само лицо сердобольные служители прикрыли полотном, но широко раскрытый рот читался весьма явственно. Остальное дополнило буйное воображение епископа. До кровати он снова добирался с помощью отца-настоятеля.
Однако через час произошло радостное событие: дверь зала раскрылась, и в епископские покои вошел долгожданный пан Ружек, лекарь замка. На его лице странно уживались и искренняя радость от встречи, и озабоченность состоянием епископа. В руках он держал небольшой сверток. Небрежно бросив его на прикроватный столик, лекарь, попутно рассказывая, с какими приключениями он добирался до резиденции, осмотрел пациента.
– Упадок сил, ваше преосвященство, полнейший упадок. Срочно отдыхать! В Бад-Фильбеле, под Франкфуртом, превосходные лечебные источники, искренне рекомендую. А это вам, – расплывшись в улыбке, лекарь пододвинул сверток поближе к кровати. – Я ведь к вам сразу с дороги, мне не терпелось увидеть, как вы воспримете мой скромный подарок.
Лещинский подозревал, что скрывало оберточное полотно, поэтому руки его дрожали. Лекарские ботинки, оказавшиеся внутри свертка, тоже были неотличимы от тех, что он видел раннее. Отшвырнув их так, что они отлетели к дальней стене, епископ откинулся на подушки и прикрыл глаза. Так. Двойник, значит…
Лекарь, судя по звукам, собрал раскиданные ботинки и молча исчез из комнаты: то ли обидевшись, то ли сообразив, что подарил явно что-то не то. Лещинский был безмерно благодарен ему за безмолвие. Треклятая лекарская обувка, рука с перстнем и распахнутый в пароксизме боли рот стояли перед его глазами, как распятие. Какой еще, в преисподнюю, двойник?! Нет никакого двойника. Это его руки и ноги! Его собственные. С какими там демонами спелась жена колдуна, что у них за машина – неважно, но они вскоре его поймают, как ни запирайся в самом глухом подвале замка, и начнут кромсать колуном епископские конечности. Будут без малейших сомнений, так как он видел их собственными глазами, трогал и даже резал ножом. Если он казнит еретика, призвавшего демонов, то демоны казнят его, именно на это указывают ящики с их содержимым.
Божье попущение, говорил инквизитор. Это когда Господь знает, что человек нагрешит, но все равно ничего не делает. Потому что свобода воли человека выше Его власти. А есть ли свобода воли у него, приговоренного к немыслимому четвертованию? А если заглянуть дальше? Не выше ли епископская власть Божьей, если Всевышний не в силах наказать еретика, а он, грешный богохульник, в силах? Либо, на что, видимо, надеются ведьма с демонами, он должен оправдать еретика и не отдавать светским властям для казни. Тогда никто его ничем кромсать не будет.
Тем же вечером отец-инквизитор, трясясь от страха, поведал настоятелю, что колдун ничего не знает, а если пытки продолжить, то до казни не доживет ни при каких ухищрениях. Через полчаса состоялся суд. Колдуна поддерживали двое монахов, он практически висел у них на руках. А Лещинский подумал о том, что впору поддерживать его, епископа. Дрожь пробирала до костей, колени подгибались.
Но он нашел в себе силы грохнуть молотком о стол:
– Виновен. Отлучить от церкви. Выдать светским властям.
Как оно было на самом деле
В одной далекой Вселенной…
Нет, не так.
Сначала было слово.
Ммм… тоже нет, слово было позже…
Сначала был Хаос. Был он, красив, затеист и безответственен.
Хаос умел и мыслить – ergo существовать, и, одновременно, хотеть все поменять в своей неустроенной жизни. Дробясь на мириады концептуальных сущностей, он доказывал в жарких спорах с ними-собой бесцельность, регрессивность и деградацию существования собственной действительности, но всякий бессчетный раз оппоненты били его непреклонными сингулярными контраргументами. Бесконечность дробилась, закручивалась, схлопывалась – споры не утихали. Хаос раздражался: собеседники, какими бы умными и интересными они ни были – вконец надоели, захотелось новизны.
И Хаос понял, чего ему недостает. «Да будет Гармония!» – возликовал он, и во Вселенной вдруг очутилась Гармония.
– Что это за бардак!? – ужаснулась она, посмотрев по сторонам.
– Хаос, – обиделся Хаос.
– Ну уж нет! – дерзко заявила новая хозяйка.
Существующая действительность вздрогнула в тот момент. Она синхронно и одновременно вздрогнула во всех точках пространства – Хаос впервые тогда пожалел о собственной несдержанности и, заодно, о грядущих переменах в своей жизни. Гармония споро и профессионально распихала все по местам, отделила гравитационное излучение от вещества, саннигилировала материю с антиматерией, получив тем самым электромагнитное излучение и вообще всерьез занялась пространством, что-то сердито бормоча себе под нос.
Шло время, Вселенная расширялась и облагораживалась. Приведя мир в более-менее пристойный вид – энтропия Хаоса постоянно что-то портила, сбивала, взрывала – Гармония успокоилась и, приняв позу лотоса, недвижимо зависла в точке сосредоточения Вселенной.
Хаос выдохнул. Он посчитал, что легко отделался. Впрочем, через несколько миллиардов лет ему пришло на ум, что это, в общем-то, его жилплощадь – да и вообще над оппонентами он привык доминировать. Что это она тут…
И Хаос легонько толканул сожительницу в бок. Выведенная из транса Гармония, распахнув прекрасные глаза, стала внимать кто она такая, кому всем обязана и как ей надлежит вести себя в дальнейшем. Ей хватило ума не перечить – ведь если она пойдет на конфронтацию, новый мир снова канет в хаос и разруху.
– Да, дорогой. Это все?
– Все! Теперь отдыхай.
Хаос был доволен. Он довел Вселенную до совершенства и теперь мог спать, сколько ему вздумается: теперь с его выстроенным миром разберется любой гомункул.
Прежде, чем отбыть в астрал, Гармония решила опять привести в порядок все то, что испортилось за прошедшее время. Покончив с делами, она устремилась к точке сосредоточения, но там уже похрапывал Хаос, чуть вздрагивая во сне. И новому миру, опять-таки, такое развитие событий было на руку – Гармония вздохнула и присела рядом, пытаясь найти покой, не входя в транс. И у нее получилось.
В течение последующего десятка миллиардов лет они просыпались и по очереди, и вместе, и в дурном расположении духа, и в благоприятном – жизнь текла своим чередом. Вселенная научилась быстренько и погружаться в хаос, и достигать гармонии в зависимости от того, кто в мире хозяин на сегодняшний век. Но усилиями Гармонии мир чаще склонялся к порядку и благоденствию, нежели к глобальным катаклизмам. Хаос был таким неловким – он совершенно не мог пронестись по Вселенной, чего-нибудь при этом не своротив. Гармония уже привыкла минимизировать ущерб от его присутствия в совместном пространстве и не обращала на досадные неприятности большого внимания.
Она занималась благоустройством Вселенной: развешивала светильники, разбивала клумбы и дорожки. Цветникам требовалась определенная температура и какая-никакая мобильная живность – Гармония обеспечила в каждом оазисе и то, и другое. Живность плодилась и размножалась, умнела и совершенствовалась, но порой и погибала подчистую, если Хаос спросонок ронял на клумбу что-то непотребное. Гармония давно привыкла к фортелям такого рода, трудности ее не пугали – механизм возрождения жизни на клумбах запускался сам.
Однажды проснувшись и отправившись на очередную проверку, Хаос спросонок споткнулся о газовый гигант, едва не воткнулся астральной головой в одну из своих клумб и обнаружил там снующих туда-сюда зверьков.
– Органика, – презрительно фыркнул Хаос, поковыряв клумбу ногтем. – Терпеть не могу бессмысленности существования! – сказавши это, Хаос размножил свои микроипостаси и влетел ими в только что созданный мозг зверьков.
Гармония ахнула. Конец клумбам, подумала она и, так же размножив свои сущности, тоже попыталась заполнить ими остатки несчастной живности.
– Э, куда? Тут занято! – запротестовал Хаос.
Но Гармония убедила его, что с ней всем будет лучше. Хаос сильно в этом засомневался, но махнул астральной рукой на очередные капризы Гармонии. Благо в мозг зверьков она не лезла, и особых разрушений в их организмах не учиняла.
Зверьки постепенно становились людьми, согласно генеральной линии развития всего сущего. Структурировав свое общество, они научились воевать, обращать пленных в рабов и строить города. У них появилась культура, эстетика и механика. Хаос на их успехи нарадоваться не мог.
Гармония же, как всегда, только мешала. У людей появлялись душевные терзания, чувственность, совесть. Они стали долго ходить вокруг да около, взмахивая ручонками и хватаясь за грудь, вместо того, чтоб как раньше – смело бросаться на выполнение поставленных задач. И Хаосу это наконец надоело.
Вселенная опять тогда чуть не вздрогнула – Хаос бушевал и заикался от бешенства.
– Я – структуризация и порядок! – орал он каждой своей микроипостасью. – Мозг операции! У меня все четко и конструктивно! От тебя же одна регрессия и разруха! Бабья нестабильность! Ну что за дура!..
– А люди говорят, что разруха в головах…
– Разумеется!!! Что они еще могут болтать, пока ты мешаешь всем жить! Убирайся! Убирайся отовсюду и не лезь в планирование жизни! От тебя толку нуль!
И тут уже Гармония почувствовала, что сейчас сама взорвется каждой точкой пространства.
– Ну уж нет! – дерзко возразила она звенящим голосом. Она выскоблила Хаос из голов тех, до кого смогла дотянуться и с тех пор люди познали покой и уважение к собеседнику. Правда, некоторые несознательные индивидуумы, все еще подвержены деструктивному доминированию над кем бы то ни было вне зависимости от пола.
Но Гармония не опускает руки. Она верит, что мир еще достигнет совершенства.
Расскажи, Снегурочка…
– Сне! Гу! Ро! Чка-а!!!
Что-то забрезжило на грани сознания, заворочалось, ворвалось, разметало дивный сон – грубо, нахраписто… сон поплыл, истончился и исчез без следа.
Через какое-то время я осознала себя проснувшейся, свирепо задрыгала ногой, спихнула с себя пуховый, снежный покров и с протяжным стоном села.
– Сне! Гу! Ро! Чка-а…
Я медленно разлепила глаза и повернула голову. Растрепанные кудри мои, казалось, пережили буран – визгливый источник непотребства сквозь них я еле разглядела. Чудовищные крики неслись из волшебного зеркала в углу опочивальни – в нем маячила разукрашенная елка, егозящие на стульчиках детишки и смущенно перетаптывающийся с ноги на ногу дедушка. И тут уж я проснулась окончательно!
Мор весны, да сколько можно!!!
Хорошо, что они меня не видят!
Завьюженной поземкой я вылетела из постели, кинулась к купели и пустила живую воду во весь напор. Так… что? Кофе? М-м… нет. Сегодня – диетический коктейль. Я кинула колкий взгляд на морозильный комбайн, и тот нехотя заурчал.
– Нет, ребята… давайте позовем очень дружно!!!
У меня заломило виски. Ох, с этим надо что-то делать! Я схватила волшебное ай-зеркальце, и вспорхнула с ним на весы.
– Сне!!! Гу!!! Ро!!! Чкааа!!!! – зазвенело у меня в ушах. Вот злодеи…
В зеркальце показался аристократичный лик старого ворчуна. Он, в свою очередь, подслеповато вглядывался в мое лицо. Да, он тоже меня практически не видел, но по другой причине. Ничего, скоро разглядит… Я пока скосила глаза на заиндевевшее табло весов. Ой-е-е… это ж просто ужас! Где это я так?! Нешто у кикиморы?.. Да мы там, почитай, и не трапезничали…
Ворчун меня, наконец, разглядел. Его безволосые брови взметнулись вверх в изумленном негодовании.
– Шо?!! – вымученно простонал он, – опять?!!
– Кощеюшко… – я затрепетала ресницами, смахивая мгновенно замерзающие слезинки. – Выручай…
– Сударыня! Это решительно исключено!!! Ну сколько можно? Я старый, больной маг – у меня подагра!!! В конце концов, вы меня компрометируете!
Запоздало пришло озарение —это я себе надысь пончик наколдовала, вот что!!! Потому что огорчилась… Какие мне теперь весы…
– Кощеюшко… – я заломила руки и поникла головушкой – взгляд опять упал на треклятые весы, и по щеке скатилась уже настоящая, соленая слеза – щека тут же зачесалась. – Ну в последний-препоследний разочек!
– Невермор!!! Вы мне это каждый год обещаете!!!
– Ну ва-аше бессмертие! На сей раз слово мое твердо, как айсберг!
– Охохонюшки… Ну что ты с ней будешь делать…
– О, я таю… сударь, вы – прелесть! – я чмокнула его изображение, сбросила вызов, кинулась к туалетному столику и начала наносить тончайшим слоем амброзию на лицо. Амброзия в сочетании с живой водой выдает потрясающий эффект! Все завидуют!
– Дети! – неслось из-за спины, – я только что узнал, что мою внучку похитил гадкий Кощей Бессмертный!.. Расскажи нам, лисичка, как это случилось?..
Ай-зеркальце опять засверкало. Эт-то еще кто?.. А, подруга…
– Ты представляешь?! – защебетала Кикимора, – что вчерась учудил этот охальник Леший?!
– Угум, – промычала я, так как мне нельзя было шевелить лицом. – Угумумум… – в смысле, рассказывай!
Я зажала ай-зеркальце плечом, взяла коктейль и отправилась к наполненному, пузырящемуся источнику. Пока
они занимаются моим освобождением, у меня еще часик есть.
Нет, но все же – решено! Это – в последний раз! На следующий год я буду вовремя. Клянусь бородой дедушки!
Каспер
Не, машины у дачников – это хорошо.
Мы бы и сейчас на машинах поехали, каждый на своей – тут от города двадцать минут езды, но Ленка говорит: нет. Поедем на электричке, как белые люди. Да, Женя? Угу, мрачно басит Женя, владелец газет-пароходов и навороченного кроссовера до кучи, – угу, мол, как белые люди, все чин-чинарем…
Ага, попробовал бы он чего Ленке вякнуть – хе, раскатала бы по кустам по закоулочкам. Чай, не на дачу собрались такой толпой – на очередное мероприятие. И решили – за нас решили – ехать вместе: видать, чтоб пообщаться в неформальной обстановке. Что за мероприятие и не знал никто толком, только Ленка – так та, ясно дело, молчит, как партизан – сами, мол, увидите. И еще вот та-а-ак улыба-а-ется… зловеще. Вообще-то она нам не Ленка, а Елена… какойтовна, но, так как ею сразу было заявлено, что на мероприятиях никаких отчеств и «пиететов», то так она Ленкой и осталась, невзирая на статус.
Каспер мой вьется вокруг Маринки, сволочь. Как только я на нее хочу посмотреть – так вижу его рожу. Был такой мультик раньше про Каспера, детское привидение. Так Каспер там – милота-милотой. Мой же – помесь Фредди Крюгера с чудищем Франкенштейна. Так что приходится мне больше под ноги смотреть. Вернее, не так: на Маринку – под ноги, на Маринку – под ноги… Беда. Стою я неудобно, спиной вперед – из-за этого в окно долго не посмотришь, глаза устают. А Маринка – вон она, через три скамейки. Тоже стоит, покачивается. Того, что я на нее поглядываю, она не замечает. И слава богу.
Полчаса мучений – и вот она, платформа. Высыпали, загалдели, закурили – и организованной толпой куда-то влево и вниз, за Ленкой. В рюкзаках у каждого пожевать, попить, ну и, может, свитерок у кого запасливого на случай похолодания. А может, и зонтики с дождевиками. Это я так гадаю, пока иду: у кого рюкзак тощий, а у кого – эге-гей, небось жратвы на дивизию.
Каспер уже вокруг меня вьется – то за шкирку холодом пробирает, то в поддых буцкает. Куда идем?.. Что там с нами делать будут, как изгаляться? То, что будут изгаляться – сомнений нет, уж если Ленка нас вместе собрала, да еще на электричке повезла – это явно не на шашлыки. Главное, чтоб коленки заранее не подгибались, а там прорвемся.
Маринка где-то позади маячит, отстала. Зато Женя наш чешет, как марафонец, впереди всех. У него, небось, спортзал каждый день, бассейн с фитнесом и качалкой и банька под вечер. Мне-то без разницы, я просто так за других радуюсь. Есть к чему стремиться.
Долго идем. Уже и дома кончились, а мы все наяриваем. Растянулись на полкилометра по одному—по двое, в лес свернули. О, господи, это что-то новенькое. Предыдущие мероприятия в цивилизации проводились, в городе. Они у нас растяжками назывались, или стрейчами – на западный манер. Это когда нам свои способности удесятерять приходилось – а без этого стрейча, то есть задания, ни в жисть не выполнить. И все дружно уверены, что светит нам сегодня очередная растяжка. И какой она может оказаться в лесной глуши – это простор воображению. Впрочем, о чем я? Какая глушь в получасе езды от вокзала? Ну, глушь—не глушь, а уже и не город. Лесок – светленький, чистенький, птички поют. Романтика.
На взгорок поднялись, смотрю – пара палаток вдали на полянке краснеют, костерок дымит. И наши там рюкзаки скидывают. Ага, прибыли. Может, и правда на шашлыки зазвали, чем Каспер не шутит…
Дошел, плюхнулся на травку – вернее, на туристический подпопник, зря я его, что ли, покупал, в рюкзак утрамбовывал, тащил? Сидим, похихикиваем, отстающих дожидаемся. Горло промачиваем, догадки строим. Комаров шлепаем. Порешили так: Ленка тут дачу купила, а строителей толковых не найти. И мы будем ей избушку строить на курьих ножках. Нет, с инструментами неинтересно. Да, из веточек, как муравьиной матке. Трехэтажный, не ниже…
Ленка нас не слышит – с какими-то мужиками лясы точит невдалеке, у палаток. Мужики незнакомые, но колоритные. Будто тут уже месяц живут. Но не одичавшие, внешний вид пристойный. Понравились они мне. С такими хоть в тайгу, не пропадешь. А где там наша Мариночка? Эвон, тоже с кем-то плюхнулась под ракитов куст. Начинаю рыться в рюкзаке – где-то у меня тут морсик был… зря его, что ли, волохал…
Минут через десять выяснилось, что у палаток – это наш сегодняшний инструктор с помощниками. Инструктор, значится… мало нам Ленки. А еще мне их футболки понравились – с падающим дядькой. Каспер тоже вылез посмотреть – заухал, заохал, завертелся штопором. Да я и сам понял, что рано расслабился. Ща нам тут устроят шашлыки. С перчиком.
Инструктор начал рассказывать про сегодняшний день, много чего. Много, да все ни о чем. В основном, о правилах и технике безопасности, а про саму движуху – ни слова. Точно, инструктор: в аккурат на Ленку похож. Сами, мол, все увидите. Ну, ясно дело…
Приводят нас к метровому пенечку. И выясняется, что с этого пенечка надо падать спиной вперед остальным на ручки. Ну, тут у меня отлегло… мать честная, во напужали – да над этими падениями только ленивый не ржал. Стало быть, не стрейч у нас сегодня, а развлекушка на природе, детский сад. Ну, я и успокоился. Каспер, похоже, вообще в соседний лес усвистал – не видно его и не слышно, во раздолье.
Попадали мы все как велено – на руки падать все равно, что на пуховую перину. Кто-то даже заартачился, чем меня весьма озадачил – это что у них за Каспер в головах сидит, если им полметра не пролететь? Понятно, что фишка в довериии, вернее, в его отсутствии – так даже если не поймает никто, лишь копчик отшибешь, чего тут артачиться?.. Мне-то на задворках сознания вообще глумливые мыслишки лезли: хорошо бы упасть, да так башкой треснуться, чтоб этот треклятый Каспер и вовсе пропал, а то не жизнь, а мучение сплошное… Да где тут треснуться дадут, с такими инструкторами…
Потом пошло-поехало. Какие-то паутины, сетки, клетки, классики, лабиринты – до чего увлекательно, мать честная! Сосны кругом, веревки, и только давай соображай резче – интересно. И все с каким-то подсмыслом задачки, жизненные.
Проходим мы это все, соображаем резче, и вот подводят нас к следующей аллегории. Стоят три дерева, и на уровне груди веревки натянуты буквой V. От одного, значит, к двум другим. И красные тряпочки почти на самых концах намотаны.
Вот, говорит инструктор, – новое задание. Забираетесь парой на веревки и каждый по своей доходите до
этих красных меток. Приставным шагом. Кто первый?
Ленка вызвалась. Я, мол, знаю, я покажу. И Женя наш тут как тут: а я твоей парой буду. А давай.
Забрались они с приступочка на веревки, ладошки сомкнули, как первоклассники, и пошли. Шаг, остановка, другой, остановка – быстро добрались. А в конце, у тряпочек, они сами выглядели как буква V, только перевернутая. И весьма пологая.
Кто следующий? А я рядом стоял. Я, говорю, следующий. И на Коляна поглядываю, вроде моей комплекции парень. Тот кивает и давай пробираться к приступочку.
Не-ет, смеется инструктор, – это упражнение гораздо эффективнее, когда мальчик с девочкой идет. И посмотрел… а кто перед ним стоял? А Маринка стояла собственной персоной да глазками хлопала. На нее и посмотрел. Так та плечами пожала, и улыбнулась. Почему бы и нет, если да? И по мне озорно стрельнула.
Как налетел на меня мой мучитель: бух поддых, цоп за горло… ни вздохнуть, ни охнуть. Только краснею от натуги.
Сглотнул кое-как, полез на ватных ногах. Рученьки дрожат, сердечко заходится… Ладони у Маринки маленькие, узкие, холодные. Глазища – как два омута. Лицо серьезное, встревоженное. Черт, небось подумала, что мне страшно. А чего тут бояться? Вздохнул я покрепче, головой тряхнул и на ее ноги смотрю. В смысле, синхронно шагать нужно.
Шаг. Другой. Не утерпел, на лицо ее смотреть начал. А как она тоже глаза подняла – этот заявился. Скалится, отвороти, мол, зенки, не про твою честь. И пальцами мне в глаза тычет. А я не отворачиваю, моргаю только, как припадочный.
Через метр тормознули мы с ней. Длины рук хватать перестало, чтоб вертикально шагать – теперь, оказывается, нам друг на друга валиться надо. И тоже синхронно. А как я на нее навалюсь-то, рехнулись, что ли? Раздавлю к черту, вниз спихну. И ей не по себе. А идти надо: шагай, торопись, очередь ждет. Качнулись навстречу, взглядом в ноги уткнулись и дальше поскользили. А потом опять давай в гляделки играть. Обвыклись. Причем, поначалу мы попы оттопыривали – неудобно как-то всем весом наваливаться, – а чем дальше шли, тем больше понимали: не-ет, именно всем весом, полностью, по-взрослому.
Какие эти веревки оказались короткие! Как две лебедушки причалили, разве что шеями не сплелись. Ох ты ж… я так понял, что мне можно уже домой валить. Свой стрейч сегодня отработал по полной программе, шоб я так жил. Ага, разбежался. Как спрыгнули – тоже синхронно, – так она мне в сторонку кивает: пойдем, поболтаем.
У-уу, думаю, вот и очередная растяжечка пришла. А Каспер мне в ухо влетает и давай там орать, в пустой голове: смерть твоя пришла, смерть! Смерть!!!
Отошли мы к сосенке и смотрим, как следующая пара на веревки лезет.
– Ну и как тебе? – улыбается Маринка. И у меня сердечко сразу: тугудуххх! тугудуххх!
– Э… жуть. Странно, что я тебя… э-мм… не раздавил.
Смеется. А я меж тем отслеживаю, что болтаем мы с ней, как закадычные приятели, хотя вообще первый раз сошлись – здоровались только, и то не всегда.
– Пятый пункт, – смеется эта шкода. – Никаких романтических и сексуальных отношений. Давить согрупников запрещается.
Тут я дар речи и потерял. Во дает! А Каспер знай себе надрывается: дави ее! Давить!!! Пятый пункт! Смерть!!!
– Ну… – начинаю я, еще и понятия не имея, как буду заканчивать.
– Ну-уууу!!! – заулюлюкал Каспер, – Ну! Ну! По кочану, по кочанууу!!! – и эхо многократное в голове только знай, скачет—беснуется.
– … ну ты…
– По кочану! По кочану!!!
– … и загнула. – Уф, закончил фразу наконец. Семь потов сошло. А чую, что явно не то брякнул, дебил. Чую, что опошляю опасную, скользкую шутку. И опять-таки чую, что краснею как дурак. На ее лицо тень набежала, и я поспешно продолжаю, а как продолжать, понятия не имею: – пятый пункт…
– Дебил! Дебил! По кочану!!!
– … нам вообще…
– Пятый пункт! Пятый пункт! Дебил!!!
– … вообще запрещает… за руки держаться. Так что – уже все. Анафема.
Она снова расцвела, рассмеялась. Может даже чуть облегченней, чем следовало.
– Руки у тебя теплые, – говорит. И пошла себе. А я как у сосенки стоял, так по ней и стек. Уф, ну и денек. Чего еще выдумают…
