Константин Гуляев
Песнь ветра
Ой…
Отшатнувшись от ока, Агна быстро сменила картинку. Эт-того еще не хватало… Секунду назад на нее, прямо в глаза, смотрела довольная, улыбающаяся женщина. Она поправляла прическу то справа, то слева, и явно не могла на себя наглядеться. Зеркало. Чистое, настоящее зеркало. Агну спасло то, что у нее самой око было мутным. А иначе – контакт, лойны, смерть.
Лойны – охотники межмирья. Любой зрительный контакт отслеживается ими безошибочно. И утягивают они зазевавшегося мечтателя к себе в бездну. Никто из живущих еще не возвращался из их неведомого ничто – сколько родни так сгинуло, пока мудрый прадед не разобрался, в чем дело… Ну, да дело прошлое.
Странно. В этом мире, вроде, не было чистых зеркал. Появились, значит… Сколько ж я тут не была? Как бы то ни было, а пора искать новый мир: примитивный, безопасный. Леммы потребуется – воз. Но ничего, теперь угроза голода отпала надолго.
Со вкусом проведя по лицу рукой, снимая прожитые муки и страхи, Агна снисходительно посмотрела на появившуюся новую картинку. Какое-то чудище бреется, искоса глядя в запотевшее стекло, или что у него там… Брейся, милый, брейся. А потом можешь улыбнуться. Хотя по опыту Агна знала – никогда они после бритья не улыбаются. Наоборот, смотрят гораздо озабоченней, выискивая по всей морде не сбритые волосины. Ну и на здоровье.
Хватит? Или еще полеммить? Она уже насытилась, но Тени этого бесценного сияния нужно в разы больше: Тень – что тот центральный ремень – распределяет лемму на всех, живущих с ней под одной крышей. Ну, значит, еще посмотримся, потерпим. А ну как око снова не будет просыпаться месяцами напролет – нет уж, сегодня она накормит всех.
Через несколько десятков картинок появилось изображение молодой девки, упоенно сюсюкающей со своим отпрыском. Изображение было четким, небось у мерзавки тоже настоящее зеркало в комнате. Но девка сидела почти спиной к Агне и контакта можно было не опасаться.
О да, да-а…
В эту ночь никто, кроме Агны, не спал. Тень, как шальная, носилась меж этажами, одаривая всех живущих цитадели – страждущих, обреченных, невидимых. Даже на жителей хватило, хотя они лемму и не потребляли. Для них нужно было сначала переработать ее в пищу. Хотя и чистая лемма – энергия, как ее обзывает старый Триск – им тоже нужна, наверное. Агна этим никогда не интересовалась, да и не собиралась. Жителей кормила Тень, а уж как, чем – хозяйку не интересовало.
Когда Агна вышла, или, вернее, выползла из зала, она ничегошеньки не видела и не ощущала. Тени потребовалось немало сил, чтобы доказать Агне, что тут именно Тень, а не кто-либо еще, голодный до безумия и готовый сдуру высосать свою единственную кормилицу. Так как от жадности ум уже заходит у него за разум – вернее, не у него, а у нее. Агна знала, что старая ведьма всегда поджидает у порога, надеясь первой в нее вжиться, высосать все, что есть, и обрести былое могущество. Пусть себе надеется, тут уж ничего не попишешь, это не лечится. Ощутив и впустив наконец Тень, Агна слила ей все, что налеммила за эти три часа. Затем отправила Тень кормить народ, а сама побрела в свои покои – приходить в себя. В голову, как всегда, лезли мысли совершенно неподобающие.
Старый дурень лучше бы не замену лемме изобретал, а какие-то хранилища для ее содержания… Или взрастил бы еще одно око – вот от таких новшеств толку будет поболее. Голова у Триска светлая, только дураку досталась – ну кто еще додумается изобретать замену воздуху или воде… Нет, знай себе талдычит под нос одно и то же и ничего путного слышать не хочет. Если бы не слава рода, давно бы уже отправились к лойнам – что он, что она. Уже зла не хватает…
Проснулась Агна почти через сутки. Настроения никакого. Да, они снова все сытые, но – надолго ли? Вся эта подвешенная ситуация выводила из себя, ее мучили кошмары. Странно: когда лемму приходилось выцеживать по капле, ее наполняла прежде всего надежда. А как только голод прошел – появилась злость. Или голод эту злость лишь заглушал? О, Владычица, дай силы…
К тому времени, как Агна направилась к заветному залу, она поняла, в чем дело. Тень в ней отсутствовала уже порядочно. То ли она все кого-то кормит, то ли тоже до сих пор приходит в себя. Сосущая пустота где-то внутри не давала покоя – отделилась ее собственная половина, улетела и не возвращается. Свихнешься тут с ними со всеми…
Ладно, заявится рано или поздно. А пока снова леммить. Жителям, в отличие от живущих, нужна еда и уж для нее-то – переработанной в пищу леммы – хранилища были, и немалые. Хоть для убогих запаса наделать, и то одной головной болью будет меньше. Агна со вздохом оперлась о тяжелые створки дверей, настраиваясь на нужный лад и готовясь к неизбежной дурноте к концу дня. Ничего, запаса наделаю – буду приходить сюда пореже, да и леммить поменьше, не такими сумасшедшими порциями.
Тень влетела в нее откуда-то справа – заполнила, заполонила, успокоила, обрадовала. Редкая, не свойственная ей улыбка снова появилась на лице Агны – вот в таком бы состоянии спать, и катись все к лойнам. Ну ничего, она еще свое наверстает.
Ее вдруг посетила вчерашняя мысль – нужно найти новый мир. А почему бы не прямо сейчас? Пока все сытые?
– Золотце, ты же устала, дай я посмотрю – хоть одним глазком, – заскрипело из-за спины. Агна резко развернулась – все ее наслаждение собственным единством тут же испарилось. Опять захлестнуло раздражение, едва ли не ненависть.
– Ты уже свое отсмотрела, – еле сдерживаясь, процедила Агна. – Сколько еще повторять – ты разучилась, ра-зу-чи-лась! Когда ты меня вконец утомишь, дам посмотреть. В последний раз, и пусть уже лойны с тобой мучаются! Уйди с глаз моих, не доводи до греха!
– Доченька…
Это было выше ее сил. Агна рванула створки, нырнула в зал и с грохотом захлопнула двери за спиной. Ее опять била крупная дрожь – а ну, как и правда разрешить? Ну сколько можно?!
Заворочавшаяся внутри Тень привела хозяйку в чувство. Нет. Она обещала деду и обещание сдержит. В крайнем случае, сама выцедит нахлебницу, безо всякого участия лойнов. И миг этот, похоже, уже не за гранью.
Пройдя к оку и опершись о его гладкую покатую поверхность, Агна начала настраиваться на поиск: новый мир. Безопасный. Близкий. Его легко увидеть, легко отыскать. Он уже здесь, только руку протяни…
Хозяйка подняла к потолку крепко зажмуренные глаза – туда, к незримому небу, где, по древним легендам, обитала Владычица всего сущего – и выпустила Тень. Прямо в око, еще не пробудившееся. Через несколько ударов сердца она почувствовала характерный кисловатый запах – лойны уже здесь. Опоздали – Тени и след простыл, а око мертво. Тянулись мгновения, Агне снова стало одиноко и тоскливо, а затем она почувствовала, что запах пропал. Можно возвращать Тень – лойны способны замечать только волнения своей неведомой среды бытия, а мозгов у них не было и не будет никогда. Но все равно, лучше проявлять максимальную осторожность: учуют – утянут сразу.
Тень влетела в нее внезапно, за гранью она совершенно не чувствовалась. Судорожно хватанув воздуха от неожиданности, Агна успокоилась, отдышалась и стала пробуждать око. Предвкушение манило – вдруг получится с первого раза?
Око потеплело, в нем промелькнули какие-то неясные очертания, и мгновением позже картинка обрела четкость. В зерцале проступил ярко освещенный неведомый тоннель во мгле и в этом тоннеле находились застывшие жители. Ростом чуть выше самой Агны, мужчины, женщины и даже дети. Они стояли напротив, выстроившись удобной редкой шеренгой, и смотрели, казалось, прямо в душу. Но не все – половина уткнулась в какие-то странные, светящиеся коробочки. Между Агной и жителями – на уровне их пояса, торчали чьи-то затылки. За спинами стоящих виднелась широкая вереница стекол, в ней отражалась противоположная. Интересно, зачем им столько, если кругом тьма? Отражения наслаивались одно на другое, сквозь них едва угадывалось третье… и, тем не менее, Агна поразилась их должному качеству: и небывалой четкости, и безопасной призрачности одновременно.
А самое удивительное она обнаружила лишь через несколько минут, когда сообразила, что люди там не застыли, а все же движутся.
Только в десятки раз медленней.
Агна поняла, что ей совершенно не нужно пролистывать картинки нового мира – леммы у этих жителей было пруд пруди, у каждого. У кого к ушам шли толстые нити – те вырабатывали лемму просто в никуда, мощным потоком. Агна решила показать эти нити Триску – вдруг он сделает такие же, с тем же эффектом? Это было бы чудесно. Или такие же светящиеся коробочки – что у них там, интересно? Жители с коробочками тоже фонтанировали бесценным сиянием: кто улыбался, кто сосредоточенно хмурился, кто азартно тыкал в коробочки пальцем – то есть, по их времени тыкал, а в настоящий момент висел, застыв с оттопыренным пальцем и непередаваемой миной. Странный мир. Но несусветно богатый. Если бы Триск каким-то чудом прямо сегодня создал ей хранилище чистой леммы – лишь от этой, первой картинки ее хватило бы на год. Может, живущие этого мира так хранят свою лемму? Или, скорее, выращивают. Ну, значит, она тоже может ею попользоваться – разве Владычица не велела делиться? Еще как велела.
Леммить Агна не спешила, пока просто наблюдала за увлеченными истуканами. Каждое новое лицо открывало что-то новое, удивительное, неведомое раньше. Эта орава жителей не походила на стадо радостных идиотов – половина смотрела в никуда с таким же отупением, к которому она давно привыкла; кто-то, как тот давешний рыжий, так же спал стоя. Но в глазах очень многих что-то было. Мысли там были, и весьма разнообразные.
Переходя с одного лица на другое, Агна восхищенно его разглядывала и переводила взгляд дальше. Они вызывали у нее прежде всего интерес – видимо, потому что она в настоящий момент сыта. Вряд ли она заинтересовалась бы их лицами вчера, обезумев от голода. А так посмотрим, интересно ведь.
Наткнувшись на следующего жителя, обычного молодого парня, Агна вдруг вздрогнула. У него не было ни нитей в ушах, ни коробочки в руке – он смотрел прямо ей в глаза. И смотрел так, как никто и никогда, сколько она себя помнила. Сначала Агна испугалась, что он тоже умеет видеть чужие миры, а потом поняла: житель смотрит так же, как и она – на отражение чьего-то лица. И это лицо было для него лицом Владычицы. Его Владычицы, увиденной наяву. И лемма от него исходила… какая-то совершенно немыслимая.
Сглотнув, Агна тоже стала смотреть на этого чудика с необъяснимым выражением. В любой момент готовая к появлению лойнов – здесь у них не зеркала: призрачность превосходная – но такой явный контакт не менее опасен. Чуть погодя она уже не могла оторвать от парня глаз – он ее обездвижил, обезволил. Околдовал. Каждую секунду ожидая появление запаха охотников, Агна чувствовала растущий ужас – что она творит? У этого жителя – или уже живущего, невесть как затесавшегося в покорное жертвенное стадо – были и губы, и волосы и их тоже хотелось рассматривать, но Агна не видела ничего, кроме глаз. Они стали для нее глазами Владычицы.
В носу запершило. Лойны! Следовало ожидать… Агна затрепыхалась, пытаясь сбросить наваждение, но уже знала – не получится. Никакими силами. Что ж, и ее они настигли, не она первая, не она последняя.
Сильный удар отбросил ее от зерцала. Упав на пол, Агна первые мгновения ничего не могла понять. Она жива? Лойны ее учуяли, а она выжила?! Торжествующая улыбка озарила лицо живущей, но через мгновение улыбка превратилась в гримасу ужаса. Агна увидела, что на том месте, где она только что была, стоит Тень. И в точно такой же неподвижности.
Через секунду Тень исчезла. Нет, не исчезла – ее втянуло в око. Агна окаменела, потрясенная самим этим фактом. Как?! Тень – хранительница цитадели, она не может исчезнуть! Родичи столетиями, один за другим уходили к лойнам, но только не Тень! Что… Это ведь Тень ее оттолкнула? Зачем?! Как?! Она, дурища, забыла, что Тень тоже здесь, в ней! Ведь именно для этого ее всегда выгоняли во время контактов, Тень слишком ценна для цитадели! Да, были случаи контакта и с Тенью внутри живущего – но к лойнам всегда уходил родич, всегда!!! Что заставило мудрую, опытную хранительницу цитадели сотворить несусветную глупость?!
Дикий крик осознания того, что произошло, потряс своды центрального зала. Одновременно с этим вся цитадель дрогнула. Око загудело, застонало, покрылось трещинами, стало гаснуть. Агна как в забытьи подняла глаза к потолку, запрокинув голову и будто что-то выискивая. Нет, не к Владычице был обращен ее взгляд, всего лишь к потолку. Искр в этом зале пока не наблюдалось.
Но одна вскоре появится. Будет летать так, как ей заблагорассудится среди покинутых, обездушенных стен.
А затем и она погаснет.
Гажа
Отец долго смотрел из-под ладони на поле. Изредка чуть поворачивая голову, хмуро цедя под нос что-то неразборчивое и мрачнея все сильнее. Солнце слепило немилосердно, поэтому Ванька тоже по-взрослому уткнул в лоб ладонь и попробовал посмотреть вперед из-под получившейся тени. Да, удобнее, но разницы в самом поле Ванька так и не углядел. Поле как поле: лысое, серое и невзрачное.
– Дела-а-а, – протянул отец. – Гаже надела я еще не видел. Как есть дорога. Все тут и ляжем.
Управляющий Трифон изумленно вытянул худое, обожженное лицо и, торопливо усевшись на корточки, энергично попытался отковырнуть пальцем кусок слежавшейся земли. Провозившись несколько секунд и обломав ноготь, Трифон наконец преуспел. Сунув небольшой серый шмат земли отцу под нос, управляющий стал перетирать его пальцами: посыпалась сухая, невесомая пыль.
– Да где же дорога, Иваныч!? Прекрасная земля, сухая только. Вот дожди пройдут, и горя знать не будешь. Руки надо приложить, руки! Нет, вы это слыхали – дорога! Надо же…
Отец его не слушал. Он все всматривался вдаль с унылой, обреченной тоской, словно что-то выискивая. Брательник Гришка, набычившись, знай себе бороздил разношенным ботинком еле заметный бугорок, сопел и тоже хмурился.
– Ну, стало быть, договорились, – расплылся в радостной улыбке Трифон. – Так барину и доложу. – Он хлопнул Гришку по плечу, и, так как тот не отреагировал, подмигнул Ваньке. – Не вешай нос, пехота!
Отряхивая руки, управляющий подошел к своей лошади, стоящей невдалеке, залез в седло, ткнул пятками в покатые бока и потрусил к солнцу. Ваньке стало жаль животину: ведь лошадь никого не трогала – ковыряла копытом землю, такая же набыченная и растерянная, а он ее пятками, да еще потом беги по жаре, вези, отдувайся…
– А что такое пехота? – спросил Ванька.
Отец убрал руку со лба, поскреб щеку и недобро глянул на сына:
– Понятия не имею. Слушай его больше, наговорит гаджетов с три короба…
Солнце все так же полыхало с небосклона, поднятая управляющим пыль поднималась все выше, но прохлады от такой тени не ждал даже Ванька.
Весь день смотрел он на приготовления отца с братом. Плуг – это гажа? Наверное, нет. А лошадь? Наверное, да. Только живая. А солнечная панель на крыше? Кто разберет… Панелями и прочей заумью занимался управляющий, у него бы спросить… Но Трифон за такие вопросы и плеткой стегануть может, так что приходилось гадать самому. У родни тоже особо не поспрашаешь, у них одна пахота на уме. Пахать собирались на лошади, но и Ваньке работы завтра достанет, можно не сомневаться. Вот у мамки спросить бы, но она жила в барской усадьбе, и Ванька ее видел редко.
Солнце наконец закатилось за гору, время ужинать да спать. Ужинать и спать Ванька любил, а вот засыпать – не очень. Ужинали кашей с выданной в честь нового надела тушенкой. Стол то и дело покачивался на неровном полу, отец в очередной раз подсунул под ножку сложенную тряпку, сетуя, что снова забыл нужный инструмент. Вот ужо завтра не забудет и все починит. А Ваньку уже начало клонить в сон. Бабка отвела его в кровать и опять затянула свою волынку.
– …и вот кончалась на земле Энергия, когда понаделали они гажей заумных, технических, хибернетических. И со временем стали гажи умнее людей. Сидели люди в своих гажах и дурнели. А те наоборот. Думали быстрее, а те, что по подобию человека – сильнее любого оказывались. Энергию стали себе забирать, людям козни строить. Леса жечь, тучи стрелять, рынки обрушать. Газами угарными травить, с неба падать. В каждом доме гажей не счесть было, и каждый как-то пакостил. Болезней из-за них развелось: рак, нервопотоз, этот… грибб. А потом сама природа взбунтовалась, трясти начала, города смыло и заместо дна морского пустыни выросли…
Ванька старушечье бормотание не слушал. Половины слов он и вовсе не понимал, а недавно начал догадываться, что бабка сама путается в том, что рассказывает. Так как всякий раз появлялись новые подробности трагедии предков, и они несколько не вписывались в то, что было поведано предыдущим вечером. Да, все зло от гажей технических, это понятно. Но зачем выдумывать то, чего не знаешь? Вернее, зачем выдумывать каждый раз по-разному? Жалко. Хорошо бы узнать, как там раньше было и что стряслось…
Сон уже овладел им в полной мере, бабкин голос превратился в ровный шум, и он все дальше уносил Ваньку в свои призрачные, неведомые глубины. Назавтра предстояло много работы.
Пахали весь день. В обед Ванька еле дополз до обеденной поляны, слопал краюшку с молоком, прилег на взгорок да заснул. Проснулся один-одинешенек. Вскочил, в ужасе протер глаза, выскочил на поле – отец с братом далеко ушли. Чувствуя, как от стыда горят уши, Ванька припустил по вспаханному полю. Пока бежал, все проклял: комья твердой земли торчали вздыбленными острыми гранями, ранили босые ступни. Пришлось перейти на шаг да поглядывать под ноги.
Пройдя полпути, Ванька приметил что-то чуждое среди разбросанных комьев. Пригляделся, нагнулся, подергал. Не вынуть. Неведомый белесый материал торчал твердым острым углом и вполне мог пропороть ногу, наступи на него со всего размаху. Странный материал. С краю твердый, а середина прогибается под пальцами.
Ванька попробовал запомнить место, но вышло очень приблизительно: глазу не за что было зацепиться. Махнув рукой, Ванька посеменил дальше. Его встретили, пожурили, да отправили вперед лошади выискивать опасные камни. Про свою таинственную находку Ванька сообщать не стал, справедливо полагая, что не время сейчас, да и разыскать ее теперь – дело небыстрое, далече ушли. А под конец дня и вовсе забыл обо всем на свете.
Только под вечер, когда снова воротились к началу да разлеглись на взгорке, вспомнил он о странном остром предмете и потянул рядом лежащего брата за рукав:
– Гриш, пойдем чего покажу.
– Отстань.
– Ну пойдем! Там угол! Мне не достать.
Брат с кряхтением сел и покосился на Ваньку:
– Какой угол, чего еще выдумал?
– Пойдем. Тут близко.
Гришка процедил что-то неразборчивое и с сожалением встал на ноги. Ванька припустил вперед и вскоре добежал до места находки. Чудо! И искать нечего – вон он белеет: видно, обтер тогда пальцами, теперь издалека видать!
Брата пришлось подождать – он шел с явной неохотой, нога за ногу – Ванька аж весь испрыгался от нетерпения.
– Вот, вот! – приплясывая, тыкал он. – Ты знаешь, что это? А откопать сможешь?
Гришка изменился в лице, когда увидел неведомый угол. Глаза его округлились. Сглотнув, он присел и потыкал угол пальцем.
– Пластик! – охнул он.
– А что такое пластик? – тут же вклинился вопрос, но брат на Ваньку внимания уже не обращал. Ухватив угол покрепче двумя руками, он крякнул, рванул и извлек на свет целый сверток. Ванька взвыл от восторга, вопросы посыпались из него как зерна из сеялки, но брат пропускал их мимо ушей.
– Дивидуальная запайка, – бормотал Гришка себе под нос, – значит или с самолета грохнулось, или тут раньше еропорт был.
– А что такое еропорт?
– Не что такое еропорт, а что там внутри!
– А что там внутри?!
– Гаджет.
– Гажа!!! – Ванька в ужасе прижал ладони к щекам и отбежал подальше. – Ой, мама!
– Не дрейфь. – Гришка достал нож.
– Не трогай! Умрешь!!!
Гришка заливисто расхохотался.
– Ага, – выдавил он. – слушай бабку и дальше. По этим гаджетам, дуралей, барские дети учатся. Нешто не видал, как у их вдоль забора дроны летают?
Ваньке вдруг стало очень страшно за мать. И за брата: он с ужасом наблюдал, как Гришка пробует разрезать пластик.
– Да не дрейфь, говорю. Я тоже раньше боялся. Ерунда это, они не опасные.
Он достал из разрезанного свертка красную толстую прямоугольную пластину и потыкал в нее пальцем. Виновато вздохнул:
– Надо, чтоб зарядился. Эх, главное, чтоб пароля не было.
Он показал пластину брату, ткнув пальцем в ее верхнюю часть:
– Знакомые панельки?
Ванька настороженно кивнул. Такая панелька, только большая, была установлена на крыше их дома. То есть, гажа не такая страшная штука? Ванька несмело подошел ближе, а Гришка, меж тем, уложил гажу под солнце и принялся дальше рыться в пластике.
– Документы… кошелек, деньги… старые, Кольке подарю… о! чип-карта! Эх, она явно запаролена… цепочка, какие-то финтифлюшки… о! солдатики… Черт.
Он откинул пластик со всем содержимым в сторону и сокрушенно вздохнул:
– Неграмотные мы, Ванек, документы нам без надобности… Ну что ты глазюками пилькаешь? Все еще боишься?
Ванек кивнул. Гришка хихикнул и потянулся за красной пластиной.
– Ну, давай попробуем…
Он снова потыкал в гажу, и та – или тот – засветился, заставив Ваньку вздрогнуть.
– Не надо, – проскулил тот. Но Гришка только ухмыльнулся:
– Спокуха, пехота. Не дрейфь.
– А что такое пехота?
– О, хосподи… смотри.
Еле слышно зазвучала веселая музыка и на экране появились движущиеся картинки. Сначала буквы, потом рычащий лохматый зверь в круге, а затем синий кот принялся гонятся за серым мышонком. Ванька изумленно открыл рот.
– Пакет явно детский, тут уйма всего и веселого, и умного. Читать научишься! Хочешь научиться?
– Хочу!
– Ну и молоток. Главное его никому не показывать. Усек?
Ванька снова кивнул. Гажа уже не казалась злой и страшной, мышонок был такой потешный, а брат держал гажу в руках и ничего худого с ним не приключалось. Воистину, все вокруг врали напропалую, а бабка – больше всех.
– Может отцу показать? – осмелился предложить Ванька, но брат скептически скривился:
– Не стоит. Не любит он их.
На том и порешили. Гришка забрал гажу с собой, прихватил монеты и другие непонятные штуки. Отцу не сказали ни слова.
За следующую неделю Ванька узнал больше, чем за всю предыдущую жизнь. Что такое деньги, книги, самолет, война, пехота. Увидел море, горы, пустыни, вулканы, города древних, машины, дроны и – просто невероятно – цветущие деревья. И гажей – гаджетов, как выяснилось, тоже увидел целую кучу. Телефоны, планшеты, ноуты, приставки, мониторы, роботы всех мастей пестрили в глазах. Просто ужас, каким он был глупым и дремучим неделю назад. Ванька учил буквы, цифры, раскрашивал картинки, собирал пазлы и играл в логические игрушки. Пахота постепенно становилась ничего не значащей унылой глупостью взрослых, настоящая жизнь начиналась ночью. Гришка диву давался, как быстро и жадно брат впитывает новые знания.
Пока, наконец, все не закончилось. Ванька осмелел до такой степени, что стал брать гаджет с собой под одеяло. И однажды его застукал отец, засидевшийся за столом заполночь. Кряхтя по-стариковски, он тер лоб и ругался вполголоса, перебирая ворох бересты с чьими-то каракулями. Ванька, кстати, совсем недавно узнал, что это за береста такая и откуда ее берут.
Увидев, что держит в руках сын, отче не рассердился, а напротив – просиял и будто гора свалилась с его плеч.
– Молодец, Ванька! – воскликнул батька, взял у него из рук еще не включенный гаджет и засунул под ножку стола. Затем покачал стол, и, заметив, что тот начал качаться в другую сторону, хорошенько, поднажал на нужный угол. Под ножкой хрустнуло, и стол перестал качаться.
Ванька проревел всю ночь, а наутро решил: раз гаджеты есть в барских школах, так значит он пойдет в такую школу, и нет на свете силы, способной ему помешать.
В это он уверовал непоколебимо.
Кружевница
Люди во все времена любили смотреть на звезды. Бесчисленные россыпи мерцающих искр, сплетающиеся в загадочные кружева или дробящиеся в бесконечные туманные шлейфы, всегда будоражили людскую фантазию. И повергали в трепет перед тем, что не объять скудным разумом.
У меня, да и у нас всех, кружевниц – наоборот.
Космос пуст и безжизненен: если и есть там далекий свет разума, то он нам не виден. Зато поверхность нашей планеты буйно искрится жизнью, мерцающей и суетящейся. Мы творим собственные созвездия, сплетая живую звездную карту из искр человеческих душ, или, правильней, судеб. Созвездия, или, как мы их называем, рисунки, выходят порой затейливые – из невзрачного кометного хвоста они сплетаются в диковинные кружева и пылевые вихри, теряющиеся в бесконечности времен. Жаль только, люди об этом в большинстве своем не догадываются. Не догадываются, но есть такие, что и не смиряются – интуитивно, вероятно. Что ж, я привыкла.
Человек в синем комбинезоне и с объемным кейсом, несколько скособоченный в противоположную от ноши сторону, стоит перед железной дверью, я стою у него за спиной. В коридоре пахнет застарелой побелкой.
Нас впускает обозленный хозяин: какой-то там высокий начальник из бизнес-элиты, не терпящий непрофессионализма. Первым делом выговаривает гостю все, что думает о коммунальных службах, и с хмурой целеустремленностью провожает на кухню. Под раковиной небольшая лужа.
Роюсь в чемодане сантехника. Достаю гайку, секунду ее рассматриваю и кидаю обратно. Все, дело сделано: послезавтра моя гайка, закрученная в самом уязвимом месте системы, лопнет, и бедолаги-хозяева затопят весь дом с девятого по второй этаж.
Если люди не понимают намеков, приходится изъясняться более внятно. Хотя, в общем-то, хозяева ни при чем. Я тут прежде всего из-за их соседа с нижнего этажа: профессора, между прочим.
Мимоходом припомнилось самое начало кружева, еще на «живую нитку». Как много десятилетий назад этот их сосед снизу, детинушка-переросток, частенько пил со своими друзьями. Как-то к его матери пришла подружка – тогда я стояла за спиной у нее.
Нас впустили. Мы все прошли на кухню, и мать тогда горько качнула головой на стенку, из-за которой доносился нестройный пьяный хор. Мол, полюбуйся на тунеядца. Учиться не хочет, работать не хочет, все нервы уже вымотал, кто б его в чувство привел…
Мне не чужды человеческие эмоции, и я поймала тогда иронию момента – ведь за тем и пришла. Пройдя в комнату сыночка, я пристально посмотрела ему на поясницу. Через неделю у него на всю жизнь отнялись ноги, и большая часть друзей как-то ходить к нему перестала. Но мать его, кстати, выплакала гораздо больше слез, нежели он сам.
Ну, да дело прошлое.
Если бы в те далекие времена мать могла меня как-то учуять; сообразить, что не стоит зря трепать языком, уже обладая ценностью и прося большего…
Ничего бы это не изменило. Ну, разве что в следующий раз она стала бы думать, прежде чем высказывать пожелание, тем более в мой адрес. Дело не в ней, и не в ее словах. И даже не в сегодняшних хозяевах с их протечкой. И не во многих других сотнях случаев, когда я стою за спиной у очередного гостя. Это всего лишь одна цепочка кружева из мерцающих искр. Кружево неизбежности. И мало кому под силу увидеть весь рисунок. Таких огромных, кстати, я еще не плела – вот, решила попробовать. Пока получается…
Я перебрала в голове почти готовый узор сплетенных вероятностей. Скоро уже все, остались последние штрихи: следующая у меня стюардесса. К ней пришел… гость к ней пришел. Я стою у него за спиной, ухмыляюсь. Гость-то женат, как-никак. Впрочем, дело не мое: его облико морале вплетено в чужое, пока мне неведомое, кружево. Может быть, оно сплетется с моим, а может, и нет.
Звякают ключи, трижды щелкает замок. Жертва моя виновато высовывает голову:
– Извини, сегодня никак. Ты бы хоть позвонил…
Гость теряет дар речи. Но его потеря совершенно не сравнима с моей: я вообще стою, будто громом пораженная. Это она так пошутила?
– Не понял…
– Я потом объясню.
Дверь захлопывается, лязгают замки. Гость цедит проклятия и отваливает к лифту. А я все стою и хлопаю глазами.
Меня не пустили!
Очень редко, но и такое, говорят, случается – на моей памяти – первый раз. Это когда человек не живет, как обычно, по накатанной, а ни с того ни с сего упирается рогом. Круто разворачивает свою жизнь, либо всерьез, либо так, сдуру покапризничать. И меня даже причина не интересует – что ж теперь делать?! Без приглашения не войти. Следующего гостя ждать? Смешно.
Мимоходом я отслеживаю, что матерюсь откровенно и беззастенчиво, уподобляясь незадачливому гостю. Но мне-то идти некуда, кроме как в эту дверь. Так. Импровизируем. Кто к ней может зайти прямо сейчас? Соседи. Но для этого надо попасть к соседям! Пять минут мучительных ожиданий!
Шумит лифт. Я уже на нужном этаже. Спокойно, и не таких обламывали. «Потом она объяснит!» Нет, ну вы видали?! Отмочила моя стюардесса номерок, нечего сказать!
Школьник выходит из лифта, направляется к дальней двери. Вид взмыленный, волосы дыбом, рубаха местами наружу. Нагулялся маленький, звони мамочке! Но пацан будто меня и не слышит – достает ключи, открывает замок и грохает дверью перед моим носом!
Проклятье! Время!
Спокойно, еще почти неделя. Но это очень слабое утешение: воздействия должны… настояться, оформиться. Чем быстрее результат воздействия, тем он хуже. Для всех.
Взлетаю над городом, вплетаюсь в его ритм, пульс. В дыхание… Петли чужих кружев проступают затейливыми путеводными извивами, они множатся – и вся сияющая карта города вспыхивает во всем своем пульсирующем великолепии: я сосредоточенно читаю рисунки, воздействия, судьбы.
На площадь. Угловой дом, второй этаж.
Я чуть не опаздываю.
– Заходи…
Вваливаюсь в квартиру, едва не тараня хозяйку ее очередным визитером. Смотрю ей в глаза. Они вдруг округляются:
– Ой, подожди, я чуть не забыла – мне надо позвонить! Разувайся, проходи… я сейчас!
Кричит она уже из кухни. Гость мешкает, будто заторможенный. Ну, разумеется! Импровизация – не сахар, по посторонним бьет сильнее всего. Ничего, потерпи. Сейчас все вернем. Я и сама на мгновение ослепла от спонтанного воздействия, секунду промаргиваюсь.
Задерживаюсь в прихожей, чтобы привести бедолагу в чувство. Спокойно… вон, тапочки надевай…
– Да ладно тебе! – доносится с кухни возбужденный голос хозяйки, – никакая ты не шалава! Что ты ересь несешь?! Позвони ему, извинись… Что?.. Да ну тебя…
В дверях появляется хозяйка. Такое ощущение, что она хочет запустить телефоном в стену.
– Эта Валька – какая-то егоза, чесслово! Семь пятниц на неделе… Прости, Юрик, проходи, солнце…
