Константин Гуляев
Песнь ветра
Крит плохо запомнил собственно прибытие – вскипевший мозг напрочь не желал ни соображать, ни что-либо отслеживать. Сослуживцы падали вповалку на жухлую траву прямо за воротами, еле дыша, кряхтя и охая. Подниматься и изображать из себя живых мало кто собирался в ближайшие часы, однако, повалявшись всего-то минут десять, Крит вполне пришел в себя. Мысли, спотыкаясь и буксуя, снова начали колобродить в пустой голове – и тут до него наконец дошло, что он увидел перед воротами. Ну, что это была не военная база, а какой-то разогнанный детский садик – еще ладно. Что за садик, почему именно детский – тоже ладно, нарисованные повсюду улыбающиеся зверюшки просто добавят ситуации идиотизма. Но часовые! Охрана периметра всегда была прерогативой автоматики: дронов, датчиков, силовых полей и прочих мобильных наворотов, их просто следовало толково расположить и настроить. А тут… самим? Караулить? Ходить, смотреть, слушать? Стрелять… кстати, лучевики тоже должны накрыться, чем стрелять? Нечем, в любом оружии автоматики не меньше, чем в их комбезе. Опять мотыги? У часовых он оружия не заметил, да и не пялился он тогда на них…
Вскоре их разместили в каком-то корпусе, и Крита едва на ходу не сморил сон, когда он увидел вожделенную койку. Взводу дали два часа на отдых – большая часть вырубилась сразу, остальные нашли в себе силы мало-мальски ополоснуться. Вернее, смочить сгоревшую шкуру да саднящие мозоли. Допотопные краны в душевых работали, но Крит с сослуживцами несколько минут исследовали древний механизм, прежде чем догадались как он функционирует. Вдали изредка звучали какие-то хлопки. Из комбезов пыль выбивают?..
Растолкал их взводный – но не свой, злющий как черт, а уже другой, веселый.
– Подъем, дохляки!
После отказа электроники приказы выполнялись не так резво, как всегда – этот же вообще нехотя, даже с жиденькими проклятиями. Встань, оденься, обуйся, причешись, застегнись – морока…
– Становись… Взвод! Вешайся! Отставить, это шутка! Вы четверо, – взводный ткнул рукой, – на кухню! Кратт, отведи. Остальные – за мной!
В расположении остался лишь мирно сопящий взводный с сожженной кожей головы и плеч. Ему-то что – сдал личный состав и свободен, пока команда не поступит. А от кого она поступит, если связи нет… Похоже, вообще ни у кого понятия нет, что тут происходит.
Метров через сто взвод дошел до грузовой платформы – она сюда доехать успела.
– Стой! Четверо – вон тот ящик.
Когда ящик достали и открыли, раздался общий вздох изумления. Оказывается, у Империи на любые планетарные фортели имелись ответные меры. Взводный достал из ящика… наверное, оружие. Показал.
– Это карабин, – руки его замелькали, – патроны… магазин… затвор… спуск.
Раздался громкий хлопок, все вздрогнули. Из кабины вылез заспанный солдатик, в руке он держал перевязанную стопку бумаги с нарисованным улыбающимся зверьком. Сел на край ящика, откинул первый лист, взял невзрачную палочку. Видимо, пишущую.
– Фамилия… Бери, чего стоишь… пять патронов себе отсчитай… следующий… фамилия…
Карабин оказался тяжелее лучевика. Вдвое тяжелее, если не втрое! Длиннее, уродливей и тщедушней. Непрактичный. Крит заглянул в дуло. Взводный тут же рявкнул, и Крит пристыженно повесил оружие на плечо, снова без напоминаний встав в строй. Ну да, лишишься глаза в последний день службы… кстати. Он отправил импульс-запрос взводному, чертыхнулся и решил подождать. Успеет еще сообщить, взводный сейчас следит, чтоб никто себе ничего не отстрелил. Позже подойдем, спросим.
Пару часов они упражнялись с оружием, потом им начали объяснять, как ходить в караулы. Бред. Каменный век. Фантасмагория с нарисованными зверятами. Че тут охранять, куда, зачем, от кого?.. Нереальность и усталость лишали сил, ноги ломило. Да вообще все тело ломило. Саднил сгоревший череп под кепкой – кепки им выдали тут же, с этой же платформы. Она из позапрошлого века сюда приехала? Козырек идиотской шапки невольно притягивал взгляд, заставлял коситься. Под ремнем карабина зудело сгоревшее плечо, очень хотелось прилечь.
Солнце наконец угомонилось, жара начала спадать. Их четверых привели на место, остальных погнали на другие объекты. У караульщиков тоже, оказывается, был устав, объемом в две страницы, и он – читай, не читай – абсолютно не запоминался. Старший, видимо, уже привыкший, сумел втолковать новобранцам кое-какие азы и накидал список очередности смен. Первый обход нескольких десятков припаркованных платформ Крит прошел в паре с незнакомым увальнем, прибывшим сюда раннее. Два часа сна. Опять упражнение с карабином, опять обход. Сдать оружие: снять магазин, передернуть затвор, спуск, подсумок под матрац… Сон. Бодрствование. Принять оружие: магазин, патрон в патронник, на плечо… Обход. Про свой дембель Крит совершенно забыл, двигаясь как обдолбанный торчок. Сон. Обход. Сдал, принял. Обход…
В сгустившихся сумерках он шел в караулку. Ноги болели, сон перестал зависеть от состояния – спал он даже сейчас, вяло перебирая ногами. Подошел к столу, где снуло сидел начкар – такой же несуразный термин, как патрон в патроннике. Сдернул карабин, встал напротив, передернул затвор, нажал спуск.
Выстрел оглушил его. Кепка слетела, зачесался нос. Растерянно хлопая глазами, Крит все не мог проморгаться. Вскочившие с коек обложили трехэтажным и снова завалились спать. Что орал ему начкар, Крит почти не слышал, не все ли равно? Магазин не отстегнул? А надо было?.. Поднял кепку, глупо ухмыльнувшись ковырнул дырку в козырьке, и пошел в койку.
– Стоять, солдат! Шагом марш в расположение! Дорогу найдешь? – Крит помотал головой. Его даже проводили.
Солнечный луч протиснулся сквозь занавески и беззастенчиво ткнулся в правый глаз. Крит сонно поморщился и перевернулся на бок. Без толку, сон уже прошел. Вяло вспоминая, когда последний раз он просыпался без будильника, Крит переместился в сидячее положение. Будильник у них вживлен под кожу, и каждый раз программировал его взводный, дистанционно. В назначенную секунду левая рука начинала зудеть, казалось, что ее совали в муравейник. Из-за этого у доброй половины первогодков руки расчесывались в кровь. А тут благодать, он наконец выспался. Хорошо, что электроника накрылась – хоть какая-то польза.
В расположении – или в комнате – он был один. На прикроватной тумбочке стоял шлем, а на нем – его простреленная кепка. Придурковато хмыкнув, бывалый караульщик вспомнил вчерашнее происшествие. Приказ выполнен, оружие сдано. Остальное неважно – кепку и новую дадут, если понадобится. Смахнув ее на подушку, Крит с ухмылкой напялил на голову шлем – то ли по привычке, то ли из любопытства. И точно – шлем функционировал. Там мигали две надписи: Срок службы – 0, и приказ: прибыть к ротному. Крит соскочил с кровати. Запоздало мелькнула мысль: будильник могли включить – но делать этого не стали. Нонсенс. Первое, что он послал ротному – «Буду через 10 минут». И ротный даже ответил: «Не торопитесь». Это уже не нонсенс, бред.
В штабе его сначала переодели. Подыскали бутафорские гражданские тряпки и в таком виде отправили к ротному – идиотизм, это все из-за кепки! Но приказ-то выполнен, зачем его так унижать?! На ватных ногах Крит переступил порог – ротный был не один, рядом сидел взводный. Ну, точно… это называется «залет». Но приказ-то он выполнил! Затвор, спуск, оружие сдал – то, что патрон оставался в боевом положении не имело значения… драная кепка…
– Гражданин Крит Эванс, я благодарю вас от лица вооруженных сил Империи за безупречную службу, – Крит побелел как мел. – Вы внесли неоценимый вклад в наше общее дело: сохранении мира и порядка на вверенных нам территориях. Ваш профессионализм… – слова имели какой-то смысл, но Крит его не догонял. Командир с напыщенной торжественностью вещал в пустоту, все более вгоняя подчиненного в ступор. Брее-ед, за что?..
– …и отдаю вам последний приказ, – Крит тут же взял себя в руки, – явиться к нейропрограммимсту, он вас ждет. Успехов, и будьте здоровы.
Как во сне Крит поедал глазами двух вытянувшихся перед ним офицеров, а ноги уже сами несли его вон из кабинета. Изгнание? Что в очередной раз происходит на этой чертовой планете? И все из-за какой-то кепки… он едва не плакал. Не прогоняйте…
Нейропрограммист с ухмылкой окинул очередного дембеля сочувственным взглядом и усадил в кресло какойто навороченной бандуры устрашающего вида. Крит не сопротивлялся. На голову ему надели шлем, но уже без экрана. Это не изгнание, а казнь… казнь.
– Не боись солдат, ща все поймешь, вспомнишь, расслабишься… волосы расти начнут! Не дрейфь…
Казнь.
И мир померк. Крит провалился в небытие.
Он сидел все так же, с пустой кастрюлей на голове. Кастрюля – это котел по-нашему. По-нашему? По-армейски.
Шлем сняли. Вгляделись, потрясли за плечо, вызвав боль. Ах, да – ожоги… боль привела в чувство.
– Всего хорошего. Армейские воспоминания скоро сотрутся. На КПП спросишь, когда ближайший транспорт в космопорт, тебя подкинут. Удачи.
Крит покинул кабинет, штаб. Ноги несли его не к КПП, а в ближайшую рощицу. Там он плюхнулся на землю, привалясь спиной к дереву. Опять поморщился, согнулся. В голове капсульными зарядами вспыхивала жизнь.
Иланка…
Маленькие, острые кулачки молотят по нему – не уходи! Не смей уходить! Тебя там сотрут! Не смей…
Жизнь. Новая вспышка…
Он берет ее лицо в ладони, целует.
– Это ненадолго, я вернусь. У нас нет выхода… Денег, статуса, благ цивилизации, жилья… – нету. Только через армию. Вернусь…
Иланка.
На кой черт ему космопорт? Это его планета, родная. Хлев, парник. Из-за периодических сон-волн местным приходится трудиться на полях или пасти карканов. Бескрайние поля, жара. Любая электроника не просто отказывает, она разрушается. Батя всю жизнь бухой, матка на полях. Всю жизнь на полях, беспросвет. Видно, жители и устроили мятеж, чтобы хоть как-то приобщиться к цивилизации… Мятеж… с вилами.
Крита заколотило крупной дрожью. Опять поля? Даже если они отсюда и свалят – что он умеет? Тяпкой махать? Все его знания – армейские. Закачанные в мозг на определенный срок. И они скоро сотрутся, не стоит гражданским знать того, чего не следует. Например, если в результате выполнения приказа прекращается жизнь, даже по глупости – это нормально. Не все инстинкты полезны солдатам, некоторые им нужно отключить…
Зато в армии-то как раз жизнь, а не выживание.
Иланка… она, наверное, его и не ждет. Крит поднялся. В армии солдат умеет то, что в него закачано. Ротный явно еще в штабе, он не откажет новобранцу в маленькой просьбе.
На сей раз он будет десантником.
Успеть до вечера
Княжий скороход Колода вжал голову в плечи: уж больно распалился светлейший, рассвирепел. И не мудрено – хочет того, не зная чего. А мы отдувайся…
Князь грохнул по походному столику, едва не развалив его пополам, задребезжали плошки:
– Аки муха лети, служивый! Коли покорности ввечеру не явят, всех порублю! Познают гнев Перуна!
– Так ить… куды же мчать-то, княже? Повсюду бузят…
– Сам разумей! Поспешай.
Колода бухнулся в ноги светлейшему и выскользнул в предрассветный сумрак, решив бежать до стольного города – там-то, верно, опричники и засели. Стража у входа проводила его бесстрастными очами. Мало ли кто выметывается отсель, как ошпаренный? Добро, коли не про нашу честь.
Гонец выбежал на тракт, споро прикинул, сколь поприщ до столицы, свои силы, крайний срок – и присвистнул. Все ноги сотру. Коня ему давать не велели, мол, больно заметен будет. Да и бежать-то всего ничего… ага, ничего. Видали мы. И как бежать-то? Ввечеру там быть, али к вечеру обернуться? Нет, воротиться не успею: стало быть, только туда.
Он прибавил прыти. Не слишком шибко – так, чтобы видеть впотьмах. Весь день нестись, не околеть бы… Остолопы… Вишь, чего удумали – волю вспомнили. Будет вам воля, дайте срок.
Над головой просвистел камень. Разбойнички? Так близко? Этого еще не хватало! Нешто он купец какой, не видят, что пред ними голь перекатная? Совсем ума лишились… иль это местные осерчали?
Просвистело справа, а потом ударило в плечо. Колода охнул и припустил так, что пятки засверкали. Тут либо бронь вздевай, но плетись, как гусь – либо беги в исподнем, зато беги крепко. Ничего, на вас тоже скоро управу сыщут.
Отбежав довольно, он сбавил ход и потрусил, как допрежь. Рассвело, вдали показалась деревня. Избы справные, рожи сытые. Пожевать бы чего…
У дороги стоял-качался сонный дед. Колода подбежал, цапнул шмат солонины, бросил пяток наконечников и побег дальше, впиваясь в мясо зубами. Дед, похоже, ничего и не заметил.
Дальше села пошли косяком. В одном плач, в другом потеха – чудно. Гонец успевал на бегу поточить лясы с прохожими, кой-чего сторговать да проведать. Народец попадался все мудренее: в нелепых кафтанах, служивые – в сапогах, бабы – в цветастых наголовниках.
– Не хочешь ли сапожки заморские, мил человек? – спросил толстый мужик, подпоясанный широким кушаком. Колода вытянул шею: сапожки – любо-дорого.
– На наконечники сменяешь?
Тот только рассмеялся. Гонец фыркнул и побежал дале. Ладная девка с коромыслом присоседилась слева.
– Ай, молодой-красивый, поможешь хозяюшке? У меня дочка справная.
Колода незаметно припустил бойчее. Хозяюшки ему только недоставало.
В следующей деревне седой воин, закованный в невиданную сверкающую бронь, заступил дорогу. Колода прошмыгнул мимо и прибавил ходу. Возле уха просвистела стрела. Сзади заулюлюкали, послышались крики.
Еле унеся ноги, гонец влетел в очередное село. Тут, вроде, пока спокойно. Но Колода не поверил – тревога гнала его вперед. И верно! Бабахнуло так, что уши заложило, содрогнулась земля. Потом еще раз. Чад застил глаза, вдалеке не переставая грохало и бухало. Растрепанная девка пристроилась рядом. Глаза у нее были бешеные.
– Ходу! – скомандовал Колода, указывая на просвет в дыму. Девка быстро закивала, всхлипнула, и припустила бойчей него. – Меня Колодой кличут…
– Манька.
Ох, и горазда она оказалась бежать! Колода залюбовался. Сунул ей остатки солонины, отечески кивнул. Девка зарделась.
Вскоре они бежали бок о бок да болтали:
– Где ж я тебе сыщу сватов? Дело у меня срочное…
– А как я тебя поцелую без сватов? Ишь, борзый какой! Сперва сватов справь…
Мимо пронеслась диковинная пузатая повозка, запряженная тройкой лошадей. Оттуда что-то блестящее кувыркнулось в пыль. Колода подхватил, глянул – колечко. Знать, судьба.
Маньке понравилось.
Селения уже на деревни и не походили. Избы сплошь по два, по три этажа, все с камня, да с башенками. Маковки на чудных теремах золотые, стены высоченные. Диво дивное.
– Ох, и тяжко мне бежать, Колюня. Не можу.
Колода скинул рубаху и подпоясал ею женин живот.
– Что ж делать-то, любушка – далече еще, там охолонем.
Пыль под ногами сменил хитро набранный камень – хоть и гладкий, да все же не разбежишься. Колода свернул в лесок, надрал лыка и сплел кой-чего на ноги, себе и Маньке. Неудобно на бегу, так что ж делать – привык. Воротившись, дюжего живота у жены он уже не сыскал.
– Тятя, тятя! Купи петушка!
– А ну-ка цыть, оглашенный! – прикрикнула Маня, – вишь, тятя занят!
Колода приуныл. Еще и на малого плести? Но у того на ногах краснели неведомые – заморские? – шлепки.
Батька в изумлении воззрился на жену.
– Ты справила, шо ль?
– А то!
– А наконечники откель? Али куны?
– Эвон! – Манька подбросила на ладони горсть кругляков. – Заработала!
Колода в восхищении цокнул языком. Ух и справная баба! Таперича заживем!
– Дай-кось, я тебе поцелую, душа моя!
Маня покраснела и потупилась…
– Батя, батя, смотри, что у меня!
Колода скосил глаз – подросший сынок держал в руках что-то чудное.
– Откель это? И что за диво?
Сзади опять затеяли бучу. Да не пустяшную! Потянуло дымом, задрожала земля. Маня бежала, держась за живот. Охохонюшки…
– Ходу! – рявкнул Колода и привычно припустил со всем семейством резвее. Вскоре крики затихли.
– Батя, батя, а теперь смотри!
– Гришка! Да отстань ты от отца! У его дел невпроворот!
– Тятя, тятя! Купи пилозок!
Колода утер пот. Меньшая за штанину дергает, старший дурные букли с косицей натянул да опять чегой-то бусурманское кажет.
– Лизка! Эвон, мамка купит, отстань. Так что это, Гринь?
– Микроскопка. Нам немец показывал, а я и стащил.
– Ох, шалопай! Батьку перерос, а все тешишься. Ну-ка быстро возверни!
Сынок скрылся за мимо проносящийся дом и не вернулся. А Маня вдруг захромала.
– Что с тобой, любушка?
– Грудь горит, Колюнь, и ноги как деревянны… Боюсь, дале один побежишь.
– Да что ж это! – слезы брызнули у Колоды из глаз.
– Как же я без тебя?!
– Не серчай. Детей береги.
И упала. Ноги несли опустошенного Колоду дальше, рядом приплясывала дочь, мусоля губами невесть откуда взявшийся пирожок. Детей береги… Чего их беречь, они ужо бойчей меня.
– Здравствуй, батя.
Колода охнул. Рядом еле поспевал одноногий старик на костылях.
– В армии я был, бать. Не поминай лихом.
И отстал.
Их снова окутал дым. Но грохота не слыхать, что за новь? Колода задрал голову – дым тянулся из высоченных труб. Что же там жгут-то, сохрани Перун! Ох, шальные…
Рядом пристроился какой-то хват:
– Милостивый государь, я имею честь просить руки вашей дочери. У меня суконная мануфактура и имение недалече отсюда. Итак, ваше слово?
– Храни вас Перун, дитятки, – всхлипнул Колода.
Совсем он один остался…
Его обогнала повозка, вовсе без лошадей. Ух, охальники! Чего еще выдумают?!
Опять послышались хлопки, земля вздрогнула. Снова дым, крик, вой. Все им неймется… Он обогнал один строй вояк, другой. Прохожий люд спешил каждый по своим делам и на нелепого гонца не обращал никакого внимания. А ноги уже начали болеть, в груди саднило. Куды он несется, почто? Все же надо добежать, надо. Ведь не ведают, что творят…
Пальба на сей раз была долгой, ранили в руку. Без стрелы ранили, не пойми чем. Колода отодрал клок штанины, перевязал кое-как. Ох, не ведают…
Дым рассеивался. Тишина оглушила его. Безлюдье поразило. Но вот прошел один человек, другой… все возвращалось на круги своя. А впереди показались маковки долгожданного города. Уж и не чаял…
Мостовая сменилась неведомой чудью. Удобной. Прохожие потихоньку исчезли. Мимо проносились бесовские самобеглые повозки, гудя и воняя. Тьфу, пропасть. Вот он добежит – будет им копоти… Но ноги вконец отказывались шевелиться. В голове мутилось. Колода все чаще спотыкался, дыхалка сбоила. Вот же он, город, рукой подать! Сияет, грохочет. Еще чуть поднажать…
Он упал на колени. И понял, что больше не встанет. Рядом сидела невиданная дичь.
– Хай, бро, – нехотя молвила дичь. – Дай пять.
Бешеная надежда захлестнула Колоду.
– Ты с этого города? – закричал он, не помня себя от волнения. – Передай им… передай… Перун покарает… вечером! Пусть уймутся…
– Ха, чел! Ты кул мен. Дай деп.
Колода облегченно закрыл глаза. Он передаст, обязательно передаст. И они одумаются.
Вечерело.
Песнь ветра
Деревенька стояла на побережье. Ни ограды, ни башни, ни мало-мальски заметного укрепления. Заходи и режь, кого вздумается. Совсем страх потеряли…
Впрочем, Орда еще далеко – может, жители и успели бы уйти, даже со всем скарбом: лодками, сетями и бестолковой детворой, самозабвенно возящейся сейчас в прибрежной жиже. Может и успели бы, но уже не успеют.
Перед тем, как отдать приказ, Торгар еще раз напоследок обозрел глупую деревню. Его внимание привлекла одна лодка, чуть побольше остальных – тоже вынесенная на берег, но отличавшаяся от прочих, как шаман от пастуха. Привлекла, но не насторожила: у рыбаков богатый гость? Тем хуже для него. Богатство мы любим…
– Хурд, иди дальше вдоль воды. Я тут посмотрю, что за диковинного карася принес Отец-ветер. Ты, ты… ты и вы двое – со мной. Степь в помощь, мы вас нагоним.
Хурд, равнодушно и безмолвно кивнув, замысловато махнул рукой, и разведчики, большей частью ждущие вдали, устремились к холмам. Выбеленный солнцем до рези в глазах песок непривычно приглушал топот, но поднявшаяся пыль, как две песчинки, походила на степную – Торгару даже на миг взгрустнулось. Тут он увидел, что детвора с отмели пропала: не иначе, услышала незваных гостей или как-то учуяла – и помчалась предупреждать взрослых. Раздраженно скрипнув зубами, Торгар мельком глянул на свое воинство:
– Пресную воду, вяленную рыбу и малышню – с собой. С остальным – как хотите. Вперед!
Скатившись с холма, всадники привычно начали рассыпаться по селению. Сзади тренькнула тетива. Крик, вой, а особенно ужас, повисший над убогими крышами, несколько улучшили настроение Торгара, но досада все равно грызла нутро: ай, как неаккуратно… как дите малое уши развесил, потосковать решил, баба. Хан узнает – на постромки исполосует. Но прежде будет хохотать до рассвета… Повизгивая, небось, да подрыгивая ногами. Тьфу. Ну, ничего: на рыбачьем госте-то он сейчас оторвется, душу отведет. Из-за него он сюда сунулся, вот пусть карась с диковинной лодки сам их и посмешит. Если сможет.
Вытаскивая саблю и мимоходом высматривая подходящий дом, подстать гостю – а что тут скакать-то, доплюнуть можно, – Торгар не сразу понял, что происходит. Решек, летящий слева – балагур и богохульник – вдруг кувыркнулся со своего чалого. Краем глаза Торгар успел заметить, как бедолага загривком ткнулся в изрытый песок, из горла торчало что-то короткое и массивное. Тут же скакавший справа – кто это был-то?! – тоже с воплем вылетел из седла. Ужас вмиг вытеснил из Торгара все мысли: что тут творится?! На кого они напоролись?
Вжавшись в гнедого так, что хрустнули позвонки, воин по-особому ткнул пяткой в конское брюхо и сам еле удержался в седле, разворачиваясь на полном скаку. Нет, не зря вошь-тоска грызла нутро: уже не видать ему, похоже, ни степи, ни ее вольных ветров. Не по зубам карась попался, самим бы ноги унести.
Сильный рывок едва не вышиб из него дух. Но упал Торгар удачно – видимо, Отцу-ветру он еще зачем-то понадобился.
Башка трещала невыносимо. Еще невыносимей саднили ребра – те, что слева. Пелена в глазах не проходила, левая рука напрочь не чувствовалась. Хорошо погулял.
Торгар понял, что лежит ничком и перевернулся на спину. При этом будто копытом ударили – что в бочину, что по лбу. На зубах скрипнуло – то ли песок, то ли крошки от зубов. Язык-то на месте? Глаза? С глазами пока непонятно… И самое поганое, ему совершенно не вздохнуть: больно. Больно… Отец вездесущий, когда его это волновало? Ай, как плохо упал, зачем не умер? Аккуратно сопя, Торгар пробовал снова начать дышать, но у него плохо получалось. А где сабля? Выронил он саблю, ай, позор…
Послышались чужие голоса, особый посвист, мягкий шелест копыт. Торгар почувствовал, как у него на щиколотке затянули петлю и потащили. От ритмичной болтанки в голове прояснилось, и он разглядел маячивший впереди конский зад чалого. Ну да, Решеку конь уже не понадобится, а где его гнедой? Судя по рывку, валяется там же, со стреноженными ногами. Если не с переломанными. Хороший конь, но в Орде у него был лучше. В Орде все было лучше, даже он сам.
Его дотащили до домов и поставили на ноги. Попытались поставить. Но на ногах он стал держаться только тогда, когда в больные ребра уперлось твердое острие. Мельком взглянув на врагов – узких, гибких, в черных, ладных балахонах – Торгар оглянулся на тот взгорок с которого они неслись на беззащитную деревню. И больше не оборачивался.
Из дома, судя по почтительной суете, сейчас должен был выйти виновник позора. Торгар надеялся, что сможет до него доплюнуть – за плевок голову наверняка снимут, а более тут уповать не на что.
Из дома вышла женщина. Богатая, роскошная. Что она забыла в рыбацкой деревне?
– О-хо! – восхитилась женщина на чистейшем языке Орды, – ну и буйвол! Мичман, вы превзошли мои ожидания!
Одна из черных фигур чуть поклонилась:
–Если вы позволите… вряд ли он потомственный кочевник, мистрис.
От этих слов – не так чисто произнесенных, но вполне понятных – лицо Торгара пошло пятнами. Это не укрылось от цепкого женского взгляда:
– Вы его огорчили, сударь, – усмехнулась женщина и вдруг посерьезнела: – Скольких они убили?
– Двоих, мистрис. Виноват.
– Виноваты. Расплачиваться придется дикарю, а вы проследите, чтобы о смертях я больше не слышала. Мне дорога эта деревня.
– Смертей больше не будет, мистрис. Мы всех ушлем в море, караван эскадры курсирует недалеко от берега и им помогут. Что делать, начнем исход раньше срока. И я опять настоятельно прошу вас покинуть сей негостеприимный берег: дикари пятерками не бегают, Орда близко.
– Орда далеко. Впрочем, это уже ваша головная боль, сударь. Где конь и оружие этого вояки?
– Момент, мистрис.
При этих словах Торгар, вроде как безмятежно смотревший снова вдаль, не выдержал и повернул голову, изменившись в лице. Если у воина Орды и есть чего ценного, так это конь и оружие. И смазливая змея, похоже, это прекрасно знает.
Но прыгнуть ему не дали. Что за демоны обрядились в черные тряпки, Торгар не ведал, но стреножили его, как младенца. Ткнули под коленки, заломили руки. А из дома, между тем, вынесли стул. Она его с собой, что ли, привезла?
– Приблудный дикарь, возомнивший себя воином, – с расстановкой просмаковала женщина, не без грации усаживаясь на стул и оправляя платье. При этом странная мистрис не отводила издевательски насмешливых глаз от багровеющего лица Торгара. – Невезучий дикарь, глупый. Ай, какой глупый… Отец-ветер отвернулся от него, вот досада… Коня не уберег, саблю выронил, попал в плен к женщине. То-то хан повеселится…
Каждое слово разило без промаха. Торгар стиснул зубы и снова устремил взгляд туда, где вода сливалась с небесами. Пусть мелет, что хочет – его она не сломит.
«Уже сломила, – билось в мозгу, – змеюка, тварь, ведьма. Ведьма! Впрочем, сломила-то не она» …
Отец-ветер отвернулся от него, иного объясненья нет. Отец. Отвернулся.
Давным-давно, в Священной роще, их с Решеком и еще десятком сопливых юнцов посвящали в воины. Отец-ветер тоже был там: он гулял по роще, и та пела с ним на разные голоса. Тысячи поющих стволов, принесенных сюда со всего света, каждая со своим голосом, а порой и с характером принесшего воина. Торгар тогда тоже держал в руках хитро выдолбленную, прямую длинную палку. Он воткнул ее среди остальных – хорошо воткнул, не вдруг откопаешь, – и Отец-ветер запел ему песню славы. Торгар слушал отцовские наставления, прыгал, изворачивался, убивал, а Отец пел на разные голоса о том, что они теперь всегда будут вместе.
Всю ночь Торгар вспоминал свое посвящение. Он висел растянутым на веревках в одном из домов. Ни один воин по своей воле никогда не останется на ночь под крышей – Отец не любит жилища людей. Каждый раз, приходя в сознание, Торгар умирал, растянутый под скособоченной крышей. А у ног его умирала изувеченная сабля, сунутая в бурдюк с морской водой. Вода ощутимо пованивала, и Торгару казалось, что клинок тускнеет на глазах. А еще они чистили им рыбу – делали вид, что чистят, – рубили камни, царапали на клинке непристойности, и вообще – делали много такого, что во сне не привидится. Оберег Отца – невзрачная свистулька, с которой Торгар не расставался со дня посвящения – тоже лежал под водой вместе с униженным клинком. Очень-очень много знала эта мистрис без имени, его палач и мучительница, тянущая жилы так умело, что на загривке шевелились волосы. Если так пойдет дальше, если она будет извлекать на всеобщее обозрение, осмеивать и раздирать в клочья каждый его потаенный страх – с ума он сойдет очень быстро. Гораздо быстрее, чем умрет. Один из трех ее подручных постоянно находился рядом, под этой же крышей – и умереть не давал. Это и было для Торгара самой страшной мукой за бесконечно долгую ночь.
Он вспомнил – на это времени у него было в достатке – давно позабытые глупые россказни: из тех, что бают у ночных костров. Мол, однажды из Орды сбежала рабыня, прихватив с собой знатного заложника и даже нескольких лошадей. Дурь беспросветная, сбежала из Орды! Где на тысячи стрелищ не увидишь никого, кроме всадников: степных следопытов, помнящих каждую кочку, днюющих и ночующих в седле. Где лошади привязаны к хозяевам куда сильнее собак, и где натасканные на беглецов собаки жрут исключительно сырое мясо, и очень редко. Где… ай, да что выдумывать – не было этого, и быть не могло. Но, однако же, ведьма знает все его мысли, страхи и надежды. Знает так, будто прожила с ним бок о бок не одну жизнь. И не просто знает, а ненавидит со всей своей бабьей дури. Каждую мелочь, каждый миг. И умело ненавидит, ай, как умело…
Наутро Торгар ослаб так, что едва не отправился к Отцу-ветру. Демоны вынесли его из-под крыши, уложили на землю и провели какие-то, судя по всему, шаманские обряды: чем-то кололи, что-то вправляли. Демоны, к слову сказать, поснимали свои жуткие балахоны и выглядели вполне по-человечески. Но их выправка, реакция и воинские умения никуда не делись: Торгар уже понял, что любой из троицы сможет вынуть из него душу и накромсать на дольки голыми руками, коли велит хозяйка. А теперь выяснилось, что они могут не только угробить его в любой момент, но и поставить на ноги – да еще так, что этому позавидуют ордынские шаманы.
Когда Торгар почувствовал, что может мало-мальски внятно соображать, заявилась ведьма. Она лучезарно улыбнулась пленнику, уселась на стул и закинула ногу на ногу.
– Итак, мой нерадивый вояка. Уверена, ты готов к дальнейшей беседе. Тело твое – увы – ослабло, но дух еще не сломлен, по глазам вижу. Да, – она запрокинула голову и принялась разглядывать облака. – Дух твой ковался долго, особенно в детстве. Ты был чужим в Орде, и рано это понял. Дети настоящих, степных воинов называли тебя – и таких, как ты – ублюдками. Они выдумывали для вас много злых игр: например, берется веревка, натирается жиром, подвешивается над отхожей…
– Откуда… откуда ты…– Торгар подавился, закашлялся и со звериным рычанием рванулся к ведьме, стараясь дотянуться до ее горла. Но не преуспел – тело и вправду совершенно не слушалось. Демонам даже не пришлось его оттаскивать: Торгар, скрючившись, лежал у ног насмешницы и, впившись пальцами в землю, выхаркивал нутро. От убогого детского – снова детского! – бессилия он чувствовал, что по щекам катится мокрая пакость. Отец небесный – зачем не забрал, чего ждешь?..
Пока пленник успокаивался, никто его не трогал. И тут он почувствовал, что кто-то гладит его по голове. Ведьма!!!
Дернув головой быстрее, чем можно увидеть глазом, Торгар лязгнул зубами, на волосок, не дотянувшись до руки мучительницы. Звонкий, заливистый хохот был ему ответом.
– Ну-ну-ну… успокойся, маленький. Уложите его, будьте добры… а то он опять себе что-нибудь сломает. Ох, Отец вездесущий, ну разве можно так смешить… Скоро еще царапаться начнет.
