Спытала матку, хочет ли она, чтобы я отомстила за нас. Она поглядела на меня и не сказала ничего. Подбежала я к панночке и предложила уехать вместе. Думала только, лишь бы матка не прокричала моё имя, чтобы на клич панночка не повернулась да не познала свою соперницу. Но нет. Смолчала! Так я и уехала, не прощавшись.
Помогала панночке усердно, кабы доверяла мне. Да только не знала она, что и ей я с первого дня житья у графа давала ей снадобье из дикой моркови, кабы не могла принести приплод.
И я рассказала графу про Казимежа, что он убил лекаря и принёс его к реке. Про панночку молчала, тады бы и себя сгубила бы. Граф у нас, сами знаете, не прощает. Думала, Казимеж всё расскажет про каханне его с панночкой, да смолчал.
Хотела сама предложить панночке снадобье от дитя, а она сама попросила. То снадобье – яд настоящий, губящий. Гнила она заживо из-за него и грехов своих подлых. Видит Бог, какие я страдания с маткой пережила, теперь к ней пойду, коль жива ещё. Уж десять зим не видела её. Приду и скажу, что отомстила за нас.
– Но что же вы сделаете с её дочерью? Она же не виновата в грехах своей матери?
– Ничего. Я хотела отомстить и сделала это. А что уже будет с девочкой, решит сам Бог. Родит ли кто графу дитя или всё достанется её дочке, решать лишь только Ему… Прошу отпустить мои грехи…
…
В двери монастыря с рассветом постучали. Сестра Моника открыла дверь и охнула. Спустя время монашка вбежала к священнику:
– Там люди! Просят вас выйти!
– Чего они хотят? Для заутренней ещё рано! Неужели все так хотят прийти по случаю Святого Сильвестра?
Отец Александр вышел к людям. Казалось, будто вся деревня собралась у дверей монастыря. Решительно вышел мужичок, что возил священника ночью. Он снял свою худенькую шапку и смиренно сложил руки:
– Отче, прошу вас. Пока рано. Пока граф не видит…коли он не хочет, а мы хотим…проведите службу по усопшей нашей голубушке, панночке. Так спокойней нам будет, что её душа отпета. Такого святого человека, наверное, никогда уже на свете не найдёшь…